Так что для восприятия христианского учения в его истинном
значении людям христианского мира, более или менее понявшим истину
христианства, нужно освободиться не только от веры в ложные формы
извращенного христианского учения, но еще и от веры в необходимость,
неизбежность того государственного устройства, которое установилось на этой
ложной церковной вере.
Так что хотя освобождение от ложных религиозных форм, все убыстряясь и
убыстряясь, совершается, люди нашего времени, откинув веру в догматы,
христианства чудеса, святость библии и другие установления церкви, не могут
все-таки освободиться от тех ложных государственных учений, которые
основались на извращенном христианстве и скрывают истинное.
Одни люди, большинство рабочего народа, продолжая по преданию исполнять то,
чего требуют церкви, и отчасти вера в это учение, без малейшего сомнения
верят, именно верят, и в то возникшее в церковной вере и основанное на
насилии государственное устройство, которое ни в каком случае не может быть
совместимо с христианским учением в его истинном значении. Другие же люди,
так называемые образованные, большей частью уже давно не верящие в
церковное, и потому и ни в какое христианство, так же бессознательно верят,
как и люди народа, в то государственное устройство, основанное на том самом
насилии, которое введено и утверждено тем самым церковным христианством, в
которое они давно уже не верят.
Так что одинаково верят в необходимость насилия, как главное орудие
устройства общества, как те, которые, как рабочий народ, верят в законность
существующего устройства общества, так и так называемые образованные люди,
которые стараются постепенно исправить или революционным переворотом
изменить существующее. И те и другие не только не признают, но не могут
себе представить устройства общества, как только основанное на насилии.
Вот эта-то бессознательная вера, вернее суеверие людей христианского мира в
законность поддерживания устройства мира насилием и в законность и
неизбежность самого насилия, - вот эта-то вера, основанная на извращенном
христианстве и прямо противоположная истинному (хотя люди, освободившиеся
от веры в лжехристианство, и не признают этого), и составляла и составляет
до последнего времени главное препятствие для принятия людьми все более и
более выясняющегося для них в наше время христианского учения в его
истинном значении.
ПРИЛОЖЕНИЕ III
(К гл. VIII)
Стоит только упомянуть об учении Христа, воспрещающем противление злу
насилием, и люди, принадлежащие к привилегированному, в сравнении с
чернорабочими, сословию, и верующие и неверующие, только иронически
улыбнутся на такое упоминание, как будто положение о возможности
непротивления злу насилием есть такая очевидная нелепость, про которую
нельзя и говорить серьезным людям.
Большинство таких людей, считая себя нравственными и образованными людьми,
будут серьезно говорить и спорить о троичности бога, о божественности
Христа, об искуплении, таинствах и т. п. или о том, какая из двух
политических партий имеет более шансов на успех, какой союз государств
более желателен, чьи предположения более основательны: социал - демократов
или социалистов - революционеров, - но и те и другие совершенно согласно
убеждены в том, что о непротивлении злу насилием нельзя говорить серьезно.
Отчего это?
А оттого, что люди не могут не чувствовать, что признание положения о
непротивлении злу насилием под корень разрушает всю установившуюся их жизнь
и требует от них чего-то нового, неизвестного и кажущегося им страшным.
От этого-то и происходит то, что вопросы о троичности, о бессеменном
зачатии, о причастии, крещении могут занимать людей религиозных; так же
могут занимать людей нерелигиозных вопросы о политических союзах, партиях,
о социализме и коммунизме, но вопрос о непротивлении злу насилием им
представляется какой-то удивительной бессмыслицей, и тем большей
бессмыслицей, чем большими преимуществами при теперешнем устройстве мира
пользуются люди.
От этого происходит и то, что наиболее резкое отрицание учения о
непротивлении и непонимание его всегда пропорционально степени власти,
богатства, цивилизации людей.
Люди, занимающие важные положения во власти, люди очень богатые, люди,
привыкшие к своему положению, и люди, оправдывающие это положение, как
большинство ученых, только пожимают плечами в ответ на упоминание о
непротивлении. Люди менее значительные, и менее богатые, и менее ученые -
менее презрительны. Еще менее презрительны люди еще меньшей важности,
достатка и учености. Но все-таки все люди, жизнь которых непосредственно
основана на насилии, хотя и не одинаково презрительно, но всегда
отрицательно относятся к мысли о возможности приложения к жизни учения о
непротивлении злу насилием.
Так что если бы решение вопроса об освобождении себя от извращенного
христианского учения и вытекающего из него допущения насилия, нарушающего
любовь, и признание христианского учения в его истинном значении зависело
только от людей цивилизованных, пользующихся в нашем обществе в
материальном отношении лучшим, в сравнении с большинством рабочего народа,
положением, то предстоящий переход людей от жизни, основанной на насилии, к
жизни, основанной на любви, еще не был бы так близок и настоятелен, как он
близок и настоятелен теперь и особенно у нас в России, где огромное
большинство народа, более двух третей, еще не развращено ни богатством, ни
властью, ни цивилизацией.
А так как этому большинству народа нет причины и выгоды лишать себя блага
любовной жизни, допуская в нее возможность насилия, то среди этих людей, не
развращенных ни властью, богатством, ни цивилизацией, и должна бы начаться
та перемена строя, которую требует совершившееся уяснение христианской
истины.
ПРИЛОЖЕНИЕ IV
(К гл. XVII)
Но как ни странно кажется мне ослепление людей, верящих в необходимость,
неизбежность насилия, как ни неотразимо очевидна для меня неизбежность
непротивления, не разумные доводы убеждают меня и могут неотразимо убедить
людей в истине непротивления, убеждает только сознание человеком своей
духовности, основное выражение которого есть любовь. Любовь же, истинная
любовь, составляющая сущность души человека, та любовь, которая открыта
учением Христа, исключает возможность мысли о каком бы то ни было насилии.
Полезно ли, не полезно ли, вредно ли, безвредно будет употребление насилий
или претерпение зла, я не знаю и никто не знает, но знаю и знает это всякий
человек, что любовь есть благо, благо и любовь ко мне людей и еще большее
благо и любовь моя к людям. Самое же великое благо - это любовь моя к
людям, не только не любящим меня, но, как и сказал Христос, ненавидящим
меня, обижающим меня, делающим мне зло. Как ни странно это кажется тому,
кто не испытал этого, это так, и когда вдумаешься в это и испытаешь это, то
только удивляешься, как мог я не понимать этого. Любовь, истинная любовь,
любовь, отрицающая себя и переносящая себя в другого, есть пробуждение в
себе высшего всемирного начала жизни. Но она тогда истинная любовь и тогда
дает все то благо, какое она может дать, когда она только любовь,
освобожденная от всего личного, от всякой малейшей доли пристрастия для
себя к предмету любви. И такая любовь может быть только к врагу, к
ненавидящим, обижающим. И потому предписание любить не любящих, а
ненавидящих, не есть преувеличение, не есть указание на возможность
исключений, но есть только указание на тот случай, ту возможность получения
высшего блага, какую дает любовь. То, что это так должно быть, вытекает из
рассуждения, и стоит испытать это, чтобы убедиться. Так что случаи обиды,
нападения станут дорогими, желательными. Так что, вникнув в сущность
свойств души человеческой, мы увидим, что она такова, что отвечание злом на
зло заставляет ее страдать, и напротив, отвечание любовью на зло дает
высшее доступное ей благо.
И потому всякое противление злу злом есть лишение блага, всякое любовное
отвечание на зло есть приобретение блага, и такого блага, которое,
уничтожая личность и потому давая высшее благо, уничтожает вместе с тем и
всякое страдание и, главное, вызывающее сопротивление пугало-страх смерти.


Л.Н.Толстой - Патриотизм или мир?
Л.Н. Толстой


Патриотизм или мир?



Милостивый государь,

Вы пишите мне о том, чтобы я высказался по случаю Северо-Американских
Штатов с Англией "в интересах христианской последовательности и истинного
мира", и выражаете надежду, "что народы скоро проснутся к единственному
средству обеспечить международный мир".
Я питаю ту же надежду. Питаю эту надежду потому, что ослепление, в котором
в наше время находятся народы, восхваляющие патриотизм, воспитывающие свои
молодые поколения в суеверии патриотизма и, между тем, не желающие
неизбежных последствий патриотизма-войны, дошло, как мне кажется, до той
последней степени, при которой достаточно самого простого, просящегося на
язык каждого непредубежденного человека, рассуждения, для того, чтобы люди
увидали то вопиющее противоречие, в котором они находятся.
Часто, когда спрашиваешь у детей, что они выбирают из двух несовместимых
вещей, но которых им обеих очень хочется, они отвечают: и того и другого.
Что хочешь: ехать кататься или дома играть? И ехать кататься и дома играть.
Точно так же отвечают нам христианские народы на поставленный им жизнью
вопрос: что они выбирают из двух: патриотизм или мир? Они отвечают: и
патриотизм и мир, хотя соединить патриотизм и мир так же невозможно, как в
одно и то же время ехать кататься и оставаться дома.
На днях между Северо-Американскими Штатами и Англией произошло столкновение
из-за границ Венецуэлы. Сольсбери на что-то не согласился, Кливеленд
написал послание в сенат, с обеих сторон раздались патриотические,
воинственные возгласы, на бирже произошла паника, люди потеряли миллионы
фунтов и долларов, Эдиссон объявил, что он выдумает такие снаряды, которыми
можно будет в час убивать больше людей, чем убил Аттила во все свои войны,
и оба народа стали энергически готовиться к войне. Но оттого ли, что
одновременно с этими приготовлениями к войне как в Англии, так и в Америке
разные литераторы, принцы и государственные люди стали увещевать
правительства обоих народов о том, чтобы они воздержались от войны, что
предмет раздора недостаточно важен для того, чтобы начинать войну, в
особенности между двумя родственными, говорящими на одном языке,
англо-саксонскими народами, которые должны не воевать между собою, а
спокойно ! властвовать над другими. Или оттого, что об этом молились и
читали проповеди в своих церквах всякого рода епископы и архидьяконы,
каноники, или оттого, что та и другая сторона не считали себя еще готовыми,
но случилось так, что войны на этот раз не будет. И люди успокоились.
Но ведь надо иметь слишком мало реrspicacitе (проницательности) для того,
чтобы не видеть того, что причины, которые привели теперь к столкновению
между Англией и Америкой, остались те же, и что если теперешнее
столкновение и разрешится без войны, то неизбежно завтра, послезавтра
явятся другие столкновения между Англией и Америкой, и Англией и Германией,
и Англией и Россией, и Англией и Турцией во всех возможных перемещениях,
как они и возникают ежедневно, и какое-нибудь из них неизбежно приведет к
войне.
Ведь если живут рядом два вооруженные человека, которым с детства внушено,
что могущество, богатство и слава суть высшие добродетели и что потому
приобретать могущество, богатство и славу оружием в ущерб другим соседним
владетелям есть самое похвальное дело, и если при этом над этими людьми не
стоит никакого ни нравственного, ни религиозного, ни государственного
ограничения, то разве не очевидно, что такие люди будут всегда воевать, что
нормальное отношение их между собой будет война и что если такие люди,
сцепившись, разошлись на время, то это они сделали только по французской
пословице: роur mieux sauter, т.е. разбежались для того, чтобы лучше
прыгнуть, с большим остервенением броситься друг на друга.
Страшен эгоизм частных людей, но эгоисты частной жизни не вооружены, не
считают хорошим ни готовить, ни употреблять оружие против своих соперников;
эгоизм частных людей находится под контролем и государственной власти и
общественного мнения. Частного человека, который с оружием в руках отнимет
у соседа корову или десятину посева, сейчас же возьмут полицейские и
посадят в тюрьму. Кроме того, такого человека осудит общественное мнение,
его назовут вором и грабителем. Совсем иное с государствами: все они
вооружены, власти над ними нет никакой, кроме комических попыток поймать
птицу, посыпав ей соли на хвост, попыток учреждения международных
конгрессов, которые, очевидно, никогда не будут приняты могущественными
(для того-то и вооруженными, чтобы не слушаться никого) государствами, и
главное то, что общественное мнение, которое карает всякое насилие частного
человека, восхваляет, возводит в добродетель патриотизма всякое присвоение
чужого для увеличения могущества своего от! ечества.
За какое хотите время откройте газеты и всегда, всякую минуту вы увидите
черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памиры, то
Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венецуэла, то
Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то
там не переставая идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и
настоящая, большая война всякую минуту может и должна начаться.
Если американец желает предпочтительного пред всеми другими народами
величия и благоденствия Америки, и точно того же желает англичанин, и того
же желает русский, и турок, и голландец, и абиссинец, и гражданин Венецуэлы
и Трансвааля, и армянин, и поляк, и чех, и все они убеждены, что эти
желания не только не надо скрывать и подавлять, но что этими желаниями
можно гордиться и должно развивать их в себе и других, и если величие и
благоденствие одной страны или народа не может быть приобретено иначе, как
в ущерб другой или иногда и многих других стран и народов, то как же не
быть войне. И потому для того, чтобы не было войны, нужно не читать
проповеди и молиться богу о том, чтобы был мир, не уговаривать Еnglish
speaking nations (нации, говорящие по-английски) быть в дружбе между собою,
чтобы властвовать над другими народами, не составлять двойственный и
тройственный союзы друг протв друга, не женить принцев на принцессах других
народов, а нужно уничтожить то, что производит войну. Производит же войну
желание исключительного блага своему народу, то, что называется
патриотизмом. А потому для того, чтобы уничтожить войну, надо уничтожить
патриотизм. А чтобы уничтожить патриотизм, надо прежде всего убедиться, что
он зло, и вот это-то и трудно сделать.
Скажите людям, что война дурно, они посмеются: кто же этого не знает?
Скажите, что патриотизм дурно, и на это большинство людей согласится, но с
маленькой оговоркой. -Да, дурной патриотизм дурно, но есть другой
патриотизм, тот, какого мы держимся. - Но в чем этот хороший патриотизм,
никто не объясняет. Если хороший патриотизм состоит в том, чтобы не быть
завоевательным, как говорят многие, то ведь всякий патриотизм, если он не
завоевательный, то непременно удержательный, то есть что люди хотят
удержать то, что прежде было завоевано, так как нет такой страны, которая
основалась бы не завоеванием, а удержать завоеванное нельзя иными
средствами, как только теми же, которыми что-либо завоевывается, то есть
насилием, убийством. Если же патриотизм даже и не удержательный, то он
восстановительный-патриотизм покоренных, угнетенных народов-армян, поляков,
чехов, ирландцев и т.п. И этот патриотизм едва ли не самый худший, потому
что самый озлобленный и требующий наибольшего насилия.
Патриотизм не может быть хороший. Отчего люди не говорят, что эгоизм может
быть хороший, хотя это скорее можно бы было утверждать, потому что эгоизм
есть естественное чувство, с которым человек рождается, патриотизм же
чувство неестественное, искусственно привитое ему.
Скажут: "Патриотизм связал людей в государства и поддерживает единство
государств". Но ведь люди уже соединились в государства, дело это
совершилось; зачем же теперь поддерживать исключительную преданность людей
к своему государству, когда эта преданность производит страшные бедствия
для всех государств и народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72