Где бы ни проживал
заговоривший об отъезде олим, для вящего эффекта его обычно вызывают
"на разговор" в Тель-Авив.
Вот как, например, разговаривали с бывшим одесситом Рувимом
Львовичем Блувштейном.
Допрашивавший его жандарм вызвал себе на подмогу двух
полицейских.
- Я знаю, почему ты хочешь удрать, - в раздражении перешел он на
идиш. - Твоему сыну скоро минет восемнадцать. А ты рассчитываешь
забрать у государства солдата! Не позволим!
Блувштейн ответил, что все равно в Израиле не останется. Тогда по
приказу шинбетовца полицейские, сковав Блувштейну руки наручниками,
стали избивать его. Один из полицейских с методическим усердием
царапал ему щеки. Когда потерявший сознание Блувштейн пришел в себя,
ему сказали:
- Теперь хорошенько подумай.
И отпустили, заставив сначала тщательно умыться, чтобы хоть
как-нибудь скрыть следы допроса.
Жена избитого Блувштейна робко напомнила шинбетовцу:
- Мы не взяли с собой денег на обратные билеты из Тель-Авива. Нас
предупредили, что вы оплачиваете проезд тем, кого вызываете к себе.
- Если они оказываются настоящими израильтянами, - услышала в
ответ женщина. - А тебе придется научиться просить милостыню.
Притворись женой забастовщика - и соберешь на билеты.
По такому же сценарию, включая удары по лицу наручниками, был
проведен разговор и с Михаилом Урманом. Его обвинили в стремлении
увезти с собой дочь. А ей вскоре предстояло отбывать воинскую
повинность.
ПОКИНУТЬ ИЗРАИЛЬ УДАЕТСЯ ДАЛЕКО НЕ ВСЕМ
Вызывали в контрразведку и парикмахера Владимира Матвеевича
Рейзина, приехавшего с женой и шестилетним сыном из Одессы и
поселенного в городе Герцлие. Поводом к вызову был донос какой-то
незнакомой Рейзину девушки. На улице она услыхала, как тетка жены
Рейзина, вызвавшая их в Израиль, жаловалась знакомой на то, что "этот
мерзавец Володя хочет увезти семью в Советский Союз".
Жене пришлось дать подписку, что она останется у тетки и не
отдаст шестилетнего Руслана "изменившему родине отцов" мужу. В
отместку сохнутовцы помещали Рейзину получить визу на выезд из
Израиля. Он добрался в Австрию кружным путем.
С Ильей Исаевичем Иосибашвили, работавшим ранее на тбилисской
фабрике "Синтетика", в "шинбете" беседовали неслыханно мягко и даже
сочувственно.
- Если ты так хочешь, можешь уезжать, - сказали ему. - Но в
Тбилиси, к сожалению, уже знают, как подробно ты рассказал нам о
советской оборонной промышленности. Сколько за это полагается по
советскому уголовному кодексу?
Иосибашвили, знавший о советской оборонной промышленности ровно
столько же, сколько об израильской, смиренно ответил:
- Ну что ж, отвечу за свое преступление.
Поняв, что номер не удался, шинбетовцы вышли из себя. Илье
Исаевичу было коротко сказано:
- Не уедешь! И не думай об этом.
Как же все-таки он уехал? Поистине не было бы счастья, да
несчастье помогло. Неожиданная поддержка пришла от... сохнутовцев. Им
надоели законные жалобы Иосибашвили на то, что ему не отдают
одиннадцати ящиков с мебелью и домашней утварью, отправленных из
Грузии в Израиль. На руках у Иосибашвили были документы о прибытии
ящиков по месту назначения, но затем они загадочно испарились. Об этом
весьма конфузливом для "Сохнута" факте стало широко известно в
городке. Илье Исаевичу предложили сделку:
- Откажись от претензий на пропавшие ящики, и мы договоримся с
"шинбетом", тебя выпустят.
Сделка состоялась.
Вдосталь хлебнул шинбетовских увещеваний и врач Иосиф Григорьевич
Бурштейн. Его вызывали четыре раза. Отобрали письма и дневник.
Пытались воздействовать через сына, запутавшегося в сионистских сетях.
Чтобы укрыться от полицейской слежки, Бурштейн вынужден был последние
ночи перед бегством из Израиля проводить на улице или у
сочувствовавших его беде соседей-старожилов.
Не только контрразведчики расправляются с теми, кто задумал
покинуть Израиль.
Когда бывшая жительница Черновиц Александра Ефимовна Каручеру
заболела, ее сын, двадцатилетний Ефим, обратился в военный мисрад:
- Мама здесь погибнет. Снимите меня с учета, мы уезжаем.
- Заболела ведь мама, а не ты, - ответили ему. - Если ты такой
любящий сын, уговори маму оставить тебя здесь.
Ефим вспылил, поднял крик. Его избили.
Бывшему рижанину Абраму Гиршовичу Гецу, кое-как
просуществовавшему в Яффе девять месяцев, удалось пробраться в Вену.
Вскоре нью-йоркская газета "Нью-Йорк колэм" напечатала беседу своего
корреспондента с Гецем. "Я был дурак дураком. Ринуться в Израиль
вместе с другими дураками - в этом была моя погибель, - признался он.
- А теперь я вынужден расплачиваться за свою глупость". Венские
сохнутовцы разъярились и стали методично преследовать Абрама
Гиршовича.
- Горько расплачиваться ты будешь только теперь, - пригрозили они
ему. По их указанию венская еврейская община включила Геца в "черный
список". И отныне ни одна венская фирма, в числе владельцев которой
имеются предприниматели еврейской национальности, не дает Гецу никакой
работы.
Но и путь Геца из Яффы в Вену тоже был достаточно тернист. Когда
этот сорокадевятилетний человек пришел в военный мисрад и попросил
снять его с учета в связи с предстоящим отъездом, чиновник до того
осатанел, что, осыпая Геца угрозами, перешел с иврита на русский
язык - тяжелейший проступок для государственного чиновника! Для начала
Геца бросили в карцер на двенадцать часов. А мужу его сестры, бывшему
артисту Рижской филармонии Якову Подкоминеру, позвонили по телефону:
- Уйми своего шурина, не то придется с тобой поговорить!
Впрочем, Подкоминер отделался, вероятно, только легким испугом:
он успел завоевать репутацию "верного израильтянина". Правда, для
этого ему пришлось отказаться от служения Мельпомене и пойти в
служение "Сохнуту". Он охотно пишет в Ригу письма о том, как преуспели
в Израиле бывшие рижане. Он готов послать под видом родственника вызов
любому человеку в любой город. Наконец, он по поручению "Сохнута"
следит за настроениями своих бывших земляков. Именно благодаря его
усердию сохнутовцам в последний момент удалось предотвратить отъезд из
Израиля четырех семей. Слово "шинбет" заставляет бывших олим
содрогаться даже за пределами Израиля.
Обитатели венского дома на Мальцгассе, 1, с ужасом вспоминают,
как их жалкую обитель неожиданно посетил Гирш Пайс. Многие еще в
Израиле были наслышаны о фанатизме и жестокости этого жандарма,
назвавшегося, правда, в Вене дипломатическим работником.
С беженцами он предпочитал объясняться только в присутствии
детей, которых с первых же выкриков доводил до плача. Угроза за
угрозой сыпались из его уст:
- Вам удалось выбраться из нашей страны, но тем, кто захочет
последовать вашему примеру, это не удастся. Мы найдем средства
воспрепятствовать им. Учтите, у нас найдутся люди, которые не побоятся
прикончить любого, кто хочет убежать.
Такие люди нужны, очевидно, "шинбету" и вне Израиля.
- Хотите их увидеть, - сказал мне знакомый австрийский журналист,
- посетите стрелковый тир фирмы "Йохан Шпрингер" на Иозефгассе, 10.
Я пошел по этому адресу. В тире действительно говорили
преимущественно на иврите. А главное, на глазах совершенствовали
умение стрелять из пистолета по движущейся цели.
И я понял, почему так дрожит за свою семью беженец Эльказар
Газнешвили. Ему пришлось бежать из Израиля дважды. В первый раз он был
спровоцирован и насильно возвращен в Израиль с поистине иезуитским
коварством.
Долго и безуспешно добивался Газнешвили разрешения на поездку в
одну из западноевропейских стран. Ему беспрестанно отказывали, хотя
Эльказар утверждал, что после свидания с земляками из Грузии вернется
в Израиль. Но шинбетовцы были неумолимы.
И совсем неожиданно, когда Газнешвили уже потерял всякую надежду,
ему разрешили выезд:
- Можешь полететь как турист. Только сразу же купи билет и на
обратный самолет.
Не имея иного выхода, Газнешвили согласился. Он не знал, что в
выданном ему "туристском" документе по-немецки значится: податель сего
направляется в один из западноевропейских филиалов "Сохнута".
Установив, что Эльказар не собирается возвращаться в Израиль,
сохнутовцы избили его. Но и это не сломило воли беженца. Тогда
сохнутовцы насильственно сделали ему наркотическую инъекцию и в
бессознательном состоянии посадили в самолет. Очнулся Газнешвили уже в
израильском аэропорту Лод.
К какому же выводу приводят нас эти и им подобные злоключения
Мамествалова, Блувштейна, Урмана, Рейзина, Иосибашвили, Бурштейна,
Каручеру, Геца, Газнешвили и многих других, бежавших из израильского
"рая" людей?
Вывод один: из тысячи бывших советских граждан, стремящихся
покинуть оказавшееся для них злой чужбиной израильское государство,
осуществить свое стремление удается буквально единицам - тем, кто не
только может кое-как выпутаться из долговых сетей, но и получает
редкую возможность использовать такие обстоятельства, как пропажа
багажа, тяжелое заболевание и даже смерть члена семьи. Например,
бывший москвич Каплан и бывший сухумец Шамелашвили вырвались из
Израиля только тогда, когда их жены в отчаянии покончили с собой. Но
даже им пришлось преодолеть иезуитские препоны сионистской машины,
работающей на то, чтобы любыми средствами удержать олим в Израиле.
Вот почему из трехсот двух семей евреев, подписавших присланное в
Вену письмо, покинуть Израиль удалось с огромными трудностями только
двадцати восьми семьям.
Но если беженец в конце концов добирается до Рима, Никосии, Вены,
то и в этих столицах к нему угрожающе тянутся длинные руки "Сохнута".
Именно они, эти зловещие руки, потянули Габо Ханашвили и Зою
Жвитиашвили на скамью подсудимых венского суда.
"СЛУШАЕТСЯ ДЕЛО ПО ОБВИНЕНИЮ..."
Уже вырвавшись в Вену, Габо и его свояченица Зоя узнали
огорчительную весть: часть их тбилисских родственников выехала в
Израиль. Мало того, выехала главным образом потому, что получила
обнадеживающие телеграммы от... Габо и Зои. Но и телеграфными
фальшивками сохнутовцы не ограничились: от имени Габо и Зои
последовали еще и телефонные звонки в Тбилиси.
Можно представить себе состояние этой семьи! Что им оставалось,
как не попытаться встретить обманутых родственников на венском
Восточном вокзале и открыть им горькую правду?
Но приезжающих тбилисцев встречал и представитель "Сохнута",
которому полагалось доставить их прямо с вокзала в замок Шёнау и там
изолировать до отправки на самолете в Израиль.
Бдительный сохнутовец Тамир заметил в вокзальном зале ожидания
Габо и Зою с группой друзей, тоже бежавших в Вену из Израиля.
Прислушавшись к их разговорам, он понял, почему они на вокзале. Тамир
немедленно бросился к дежурившему на вокзале инспектору криминальной
полиции Чепеку и обратил его внимание на группу "подозрительных".
Чепек в сопровождении Тамира решил проверить документы этих
"возбужденных личностей". Но те, услышав угрозы Тамира на идиш,
приняли и самого уважаемого инспектора тоже за сохнутовского агента,
тем более что костюм на нем был сугубо штатский.
Главный свидетель обвинения Тамир утверждал, что инспектор
показал Габо, Зое и их друзьям полицейский жетон. Однако Габо, Зоя и
свидетели защиты, по их словам, были так взволнованы (до прихода
поезда оставались считанные минуты!), что жетона не заметили и, когда
инспектор Чепек потребовал документы у бывших грузинских граждан,
некоторые из них обратились за помощью к полицейским, одетым в
надлежащую форму. Иными словами, уверенные в том, что Чепек, как и
Тамир, представляет "Сохнут", беженцы стремились найти защиту от
полицейского у полицейских!
Но приведенная Тамиром в действие машина провокации безотказно
сработала. Габо, Зоя вместе с друзьями оказались не на вокзальном
перроне, а в полицейском участке. Тбилисских родственников встретили
не они, а медоточивый Тамир, благополучно доставивший приезжих в замок
Шёнау.
Расстроенный Габо и Зоя оказали сопротивление инспектору, не
пускавшему их на перрон. Замечу, по своим внешним данным инспектор
Чепек вполне справился бы на экране с ролью великана. Тем не менее, по
свидетельству Тамира, далеко не атлетически сложенная Зоя даже
"избила" инспектора.
Вот какие происшествия, согласно обвинительному акту, привели
Габо Ханашвили и Зою Жвитиашвили на скамью подсудимых.
Я понимал австрийского судью: весьма нелегко было ему,
оберландесгерихтерату Хофману, вести судебное разбирательство, ведь
обвиняемых и свидетелей защиты приходилось допрашивать с помощью
переводчицы. А ей, бедняге, тоже было нелегко: некоторые свидетели так
слабо говорили по-русски, что переводчица зачастую вдохновенно
импровизировала.
Дело слушалось вторично. На первое судебное заседание Тамир не
явился.
Хотя он и назвался студентом, случайно оказавшимся на вокзале,
однако адвокат настоял на вызове Тамира.
На вопросы адвоката Тамир отвечал, ни разу не глянув ему в лицо.
Он знал, что подсудимых защищает секретарь Международного комитета
узников Маутхаузена, президент Всеавстрийского объединения
демократических юристов Генрих Дюрмайер.
Надо отдать справедливость прокурору - он тоже не очень-то
приветливо взирал на "студента". Можно понять представителя
государственного обвинения: совсем неприглядно выглядит эпизод, когда
по одному слову сохнутовца инспектор криминальной полиции немедленно
берет под подозрение семерых совершенно неизвестных ему людей.
Взмокший Тамир извивался и вертелся, как уж под сапогом. Закончив
свои показания, он развязно втиснулся в группу присутствовавших на
процессе венских полицейских. Но они очень холодно встретили его
панибратские попытки вести себя с ними на равных. И сконфуженный
сохнутовец предпочел удалиться.
А между тем речь Генриха Дюрмайера была преимущественно посвящена
хозяевам Тамира.
- Полагалось бы здесь услышать, - сказал адвокат, - слушается
дело по обвинению тех, кто руководит Тамиром. По их указке он обманул
не только моих подзащитных, но и их несчастных родственников. Обращаю
внимание суда на неоднократные напоминания венской прессы о том, как
распоясались сохнутовские представители в нашей столице. Рекламируя
свои несуществующие контакты с полицией, они провоцируют напуганных и
растерянных беженцев из Израиля.
...Если бы судебные процессы можно было, как зрелища,
классифицировать по жанрам, то суд над Габо и Зоей следовало бы
назвать трагикомедией. Все видели слезы свидетелей, когда упоминались
их обманутые родственники и земляки, которых так и не удалось
предостеречь от поездки в Израиль. Все слышали смешок в публике, когда
инспектор Чепек невозмутимо докладывал судье, как его встревожил
сигнал Тамира о появлении на вокзале подозрительных лиц, из которых
самой опасной преступницей оказалась так жестоко расправившаяся с ним
девушка.
Судья условно приговорил Габо Ханашвили к двум месяцам, а Зою
Жвитиашвили к четырем месяцам тюремного заключения.
После суда Хофман отказался дать интервью аккредитованным
представителям иностранной печати и репортерам венских газет. Но
согласился побеседовать с советским писателем.
Сняв с себя судейскую мантию из черного шелка с фиолетовой
оторочкой из плюша, он сказал переводчице:
- Господин писатель, вероятно, не верит, что инфантильная Зоя
способна была расцарапать физиономию исполину Чепеку. Но мой судейский
опыт помог мне убедиться, что это было именно так. И все же я
ограничился условным осуждением подсудимых, - продолжал судья, туже
затягивая узел модного галстука. - Я учел, что подсудимые не отдавали
себе отчета в своих действиях. Им казалось, что их заставляют покинуть
Вену, ими владел нечеловеческий страх перед насильственным
возвращением в Израиль.
Нечеловеческий страх перед насильственным возвращением в Израиль!
О многом говорят эти слова в устах австрийского судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72