- Напрасно! - хотелось бы мне, автору этих записей, бросить в
лицо клеветнику сионистской выучки. Я припомнил бы ему только один
эпизод, происшедший на моих глазах в дни Мюнхенской олимпиады.
В воскресенье, 3 сентября 1972 года, близ Мюнхена, на лагерной
площади в Дахау, где гитлеровцы замучили в каторжном застенке сотни
тысяч узников, в том числе евреев, была сделана открытая попытка
сорвать интернациональный траурный митинг молодых олимпийцев. С кем же
сблокировались для этой гнусной цели баварские сионисты и прибывшее к
ним пополнение? С неонацистами из профашистских западногерманских
групп и с остатками украинского националистического отребья,
прославляющего имена Петлюры и Бандеры.
Следовательно, Гендлеров имел все основания не верить Клейнеру.
А вскоре, потеряв последнюю надежду на элементарное внимание к
своей тяжелой судьбе, Мирон с трудом добрался до Хайфы, чтобы бросить
в лицо своему "благодетелю" Клейнеру:
- Душегуб! Продажный наемник! Зачем вы затащили меня в этот ад?
Выхода у меня нет. Так жить я больше не могу! И не буду!
Через несколько дней Гендлеров скончался. Инфаркт - гласил
врачебный диагноз.
"У меня другое соображение по этому вопросу (у Мирона было
абсолютно здоровое сердце), - прозрачно намекает министру Клейнер, -
но так или иначе _эта смерть на совести_ некоторых работников мисрад
аклита в Хайфе и министерства".
Свое письмо министру абсорбции Клейнер писал, "чувствуя себя
ответственным" за судьбу вдовы Мирона Гендлерова.
Вдова не могла вернуться в Тират-Кармель, где все ей напоминало о
гибели мужа. Пять месяцев скиталась она по разным городам и чужим
квартирам, куда из жалости ее пускали на несколько дней. Она
обращалась к министру Натану Пеледу, к его заместителю Гилелу
Ашкинази, ко многим чиновникам.
Тщетно!
Особенно изощренно издевалась над больной вдовой личная
секретарша заместителя министра Хая Грабская. Ревностная чиновница
приказала вахтеру не пускать Броню Гендлерову в здание министерства и
пригрозила несчастной женщине принудительной высылкой в Тират-Кармель
под конвоем.
Угрозу эту не привели в исполнение только по одной причине:
Гендлерова сошла с ума и попала в психиатрическую лечебницу.
ЦЕНА ДУШИ - ДВЕСТИ ЛИР
Рая встретила свою сестру Броню, приехавшую в Петах-Тиква вместе
с мужем Львом Яковлевичем Капланом, неприкрыто насмешливым
восклицанием:
- А-а, с приездом, два новых мученика для "Сохнута"!
- Ты же писала, что нас ждет здесь райская жизнь, - ответила
ошеломленная Броня.
- А почему другие приезжают сюда мучиться? - злорадно
откликнулась Рая.
- Ты же знаешь, как хорошо мы жили в Вильнюсе, - продолжала
сестра. - Квартира у нас была просторная. Лева несколько месяцев в
году прирабатывал к пенсии. Оба сына помогали нам, хотя мы
отказывались от их денег...
- Здесь тебе не придется отказываться, - оборвала сестру Рая. -
Здесь ты будешь мучиться. Но зато на земле наших предков. Это должно
быть тебе утешением, если не забыла еще, что ты еврейка.
Разрыдавшись, Броня выбежала во двор. Равнодушные к ее слезам
соседи занимались своими делами: кто развешивал белье для просушки,
кто сколачивал сломанный столик, кто торопливо дочитывал купленную в
складчину газету. И только один старик старался утешить олу.
- Зачем сестра так сделала? - восклицала сквозь слезы Броня.
- Как зачем? - с горькой усмешкой ответил ей старик. - Она ведь
заработает на вас.
- Политический капитал? - попытался уточнить подошедший Лев
Яковлевич.
- Почему политический? За то, что вы вдвоем приехали сюда по ее
вызову, она получит денежную премию. Двести лир за душу.
После паузы старик продолжал:
- Политический капитал Рая тоже заработает на вас. Она ведь
слывет активной сионисткой.
- Не может быть, - недоверчиво заметил Каплан. - Рая никогда не
интересовалась политикой.
- Она и теперь интересуется не политикой, а деньгами. Она
"кэсэф-сионистка".
"Кэсэф" на иврите означает деньги. И людей, старательно
рекламирующих свои сионистские убеждения с одной только целью -
извлечь из этого материальные выгоды, в Израиле величают
"кэсэф-сионистами".
Потом Капланы узнали, что они далеко не первые, кому материально
стимулируемые Рая с мужем послали вызов. Правда, муж Раи с
достоинством утверждал:
- Не думайте, эти деньги не из казенного кармана. Нет, нет! Нам
платят из благотворительных средств частных филантропов...
Ну, в точности, как в грустном анекдоте, бытующем среди тех, кто,
побывав в Израиле, не пожелал стать гражданином этого государства:
"Кого можно назвать истинным сионистом? Еврея, который за деньги
другого еврея сумел вызвать в Израиль третьего еврея".
Впрочем, Рая и ее супруг могут обидеться, если им скажут, что они
сионисты. Сейчас среди сионистов более модно именовать себя
социалистами. Один из наиболее распространенных аргументов подобной
трансформации звучит так: смотрите, мол, Голда Меир ездила в Европу не
на сионистские конгрессы, а на конференции социалистического
интернационала, причем не рядовым гостем, а влиятельным участником!
Утверждая, что премии за "вызванных" платит не государство, муж
Раи не солгал. Действительно, израильский так называемый "общественный
комитет помощи советским евреям", организующий в массовом масштабе
вызовы в Израиль от мифических родственников, субсидируется частными
организациями и щедрыми заокеанскими меценатами. Одна из активисток
хайфского филиала этого комитета, Дора Фишер, проболталась своим
подопечным, что львиную долю субсидий составляют "благотворительные
пожертвования из-за рубежа".
На сребреники этих "благотворителей" сионисты мошенническим
путем, применяя заранее обдуманный обман, из одной страны в другую
заманивают и перепродают людей для удешевления в Израиле рабочей силы,
для пополнения армии агрессора.
И подобное возрождение зверских повадок работорговцев эти
"благотворители" еще смеют прикрывать разглагольствованиями о
Декларации прав человека, принятой Организацией Объединенных Наций...
Возвращаюсь к чете Капланов. Они вскоре убедились: все, о чем
писала им проживающая в Израиле "кэсэф-сионистка", оказалось чистейшей
выдумкой. Принадлежащий ей "роскошный ресторан" оказался крохотной и
смрадной столовкой для рабочих близлежащей фабрики. Значительную
прибыль владелица выгадывала на том, что полицейские сквозь пальцы
смотрели на непрестанные нарушения санитарных правил и порядка
торговли: этим они оплачивали Рае слежку за рабочими, среди которых
было несколько коммунистов.
Льву Яковлевичу тут же было дано задание: прислушиваться ко
всему, о чем говорят рабочие, особенно если за столиками сидят
коммунисты. А своей не очень-то здоровой сестре Рая определила
непосильную роль "девушки для всего" - на задымленной и совершенно не
проветриваемой кухне.
Капланы решили покинуть Израиль как можно скорее, пока долговая
петля еще не совсем затянула шею.
Капланы бомбардируют слёзными письмами сыновей - слесаря в
Вильнюсе и музыканта в Минске, которые настойчиво предостерегали
родителей от шага, погубившего их жизнь.
- Ах, почему я не послушалась сыновей! - безуспешно пытается
сдержать поток слез Броня Каплан. - Лучше бы я попала под автобус, чем
ехать в Израиль! - И тихо, но с большой внутренней убежденностью
добавляет: - Как много там недобрых людей! Жизнь, видно, учит этому.
Кто знает, может быть, и я там стала бы такой же...
- Мне стыдно написать сыновьям, что израильское государство
оценило их родителей по двести лир задушу, - признается Лев Яковлевич.
Беседуя с Капланом, я еще не знал, что будь он квалифицированным
работником дефицитной для Израиля специальности да еще молодым, за его
вызов заплатили бы не двести, а даже целых триста лир!
ЖЕНЫ "НЕЧЕСТИВЫЕ"
За вызов Ици Гиршовича Меирсона его родственникам не заплатили,
вероятно, и двухсот лир. В самом деле, зачем "великому" Израилю нужен
немощный человек! Это в Риге Меирсон мог весьма неплохо жить, получая
пенсию инвалида Отечественной войны и выполняя на фабрике "Садарс"
легкую работу да еще при укороченном рабочем дне.
Но родственники в Израиле с иезуитским упорством изводили его
старую мать:
- Неужели ты сможешь спокойно умереть, зная, что твой Иця женат
на латышке? Неужели ты не выполнишь веление нашей веры и не разлучишь
их?
Старушка пыталась переубедить окружавших ее религиозно
настроенных израильтян. Иця живет с женой двадцать восемь лет,
напоминала им она. Именно заботам жены обязан он тем, что перестал
быть лежачим больным.
Такие человеческие доводы не тронули правоверных фанатиков. Они в
конце концов заставили старушку написать Ице, что она приговорена
врачами к смерти и хочет, чтобы родной сын закрыл ей глаза после
кончины.
И сын незамедлительно выехал к матери.
Но приехал он к ней - какой позор для сына израилева! - с
женой-иноверкой. Не решилась жена отпустить полуслепого мужа одного на
далекую чужбину.
Скандал выплеснулся на улицу.
Ицю с "нечестивой" женой родственники не пустили на порог своего
дома. И безжалостно потребовали:
- Прогони ее! Разведись! Тебе не потребуется даже тревожить для
этого раввина - ваша загсовская бумажка здесь не имеет никакой цены.
Меирсон пытался усовестить родственников:
- Разве могу я оставить жену? Мы прожили вместе более четверти
века! И как она будет жить одна на чужбине?
Последовал спокойный, деловой ответ:
- Не пропадет. Если подмажет щеки и как следует укоротит юбку,
сможет подработать проституцией.
Иця Меирсон с женой пытались покинуть Израиль на следующий день.
Но выданная ему "Сохнутом" пресловутая "голубая книжечка" была уже
испещрена долговыми записями. Учтено было все - от билета на самолет
из Вены в Израиль до обедов в "курортной тюрьме", как принято было
называть в Вене замок Шёнау.
Чтобы как-нибудь просуществовать, Меирсон пытался устроиться на
работу. Некий мелкий фабрикант сжалился над ним и согласился взять его
в ночные сторожа. Разумеется, с пониженной зарплатой. Меирсон с
радостью согласился.
Но его правоверные родственники многозначительно предупредили
"филантропа":
- Неужели вы решитесь взять на работу еврея, осквернившего себя
браком с иноверкой? А погладят ли вас за это по головке?
Иця работы не получил. От голода в стране правоверных его спасла
"иноверка", не гнушавшаяся никакой - самой черной, самой изнурительной
поденщины.
Встретившись с Меирсоном в Вене, я спросил его, на какие средства
живет он в этом городе.
- Если бы не жена, - прослезился он, - меня уже не было бы в
живых...
Спустя несколько дней я побывал в печально известном доме на
Мальцгассе, где ютилось большинство беженцев[Ныне эти ужасавшие
туристов трущобы, прозванные самими жителями австрийской столицы
"позором Вены", снесены.]. Окруженный шумливой толпой плачущих
взрослых и стайкой детей с недетской печалью в глазах, я заметил
немолодую женщину, молчаливо стоявшую в сторонке. Это была жена
Меирсона.
Я спросил ее, как ей удается в Вене прокормить себя и мужа. Она
просто ответила:
- Мне никакая поденка не страшна. Я крестьянка. - И, впервые за
всю беседу вздохнув, закончила: - Нельзя представить себе, как
издевались над нами в Израиле!
Да, помимо всех обычных прелестей "земли обетованной", Меирсоны
еще сполна испытали на себе фанатически яростное неприятие сионистами
смешанных браков.
О крайней степени этого неприятия можно судить по словам,
услышанным новоприбывшими в городе Димоне от представителя местной
общины:
- Смешанные браки можно лечить только хирургически: разорвать
пополам и нечестивую половину отбросить!
Потому-то, видно, земляк Меирсона Иосиф Подкамень сначала не
очень афишировал в Израиле, что оставил в Риге жену-латыщку.
Правда, кое-кто из сообразительных родственников советовал ему
сыграть на этом обстоятельстве и, как говорится, сделать карьеру:
- Напиши письмо в газету, что ты уехал в Израиль еще и для того,
чтобы навсегда разойтись с женой-иноверкой. Это привлечет к тебе
внимание. И ты даже сможешь вступить в какую-нибудь влиятельную
партию.
Подкаменю посчастливилось найти работу по своей специальности
механика по ремонту и наладке ткацких машин. Это действительно редкое
везение. Например, в городе Митдал-Хаэмин девушку, закончившую
железнодорожный техникум, послали на проводочный завод, а
фельдшеров - на плантации цитрусовых.
Высокая квалификация Подкаменя пришлась по вкусу владельцам
ткацкой фабрики, его упорно не хотели отпускать из Израиля. Помимо
обычных угроз сохнутовцев и зловещих предостережений насчет того, что
в Советском Союзе каждого возвратившегося из Израиля якобы ждет тюрьма
сроком минимум десять лет, на Подкаменя пытались воздействовать еще
таким аргументом:
- Сегодня мы распоряжаемся вашей судьбой, а через несколько лет
вы будете распоряжаться чужими судьбами. У вас золотые руки, в Израиле
вы в конце концов откроете собственное дело.
Но Иосифу было не до этих посулов. Его уже волновало другое: как
же он мог поддаться увещеваниям "добреньких" советчиков, что
жена-латышка не может быть верным другом мужу-еврею, что настоящую
жену-друга он найдет только в Израиле? А там родственники уже
нашептывали ему:
- Только у нас жена действительно неотделима от мужа. Оставшись
вдовой, она даже не имеет права выйти замуж без разрешения мужниного
брата или его родственников!
Вокруг Подкаменя уже стали роиться непрошеные свахи. Его
приглашали на сборища сионистов, подчеркивая, что среди них немало
одиноких женщин. Широко рекламируемое израильской прессой бюро
сватовства под названием "голда" прислало к Иосифу своего назойливого
агента.
И Подкамень бежал из Израиля. Бежал, оставив в полном недоумении
и "ласковых" хозяев, и фанатичных родственников.
В Вене свободное время Подкамень посвящает переписке с женой. Она
работает на одном из рижских заводов, составляющих славу латвийской
промышленности. В обшарпанной комнатушке на Мальцгассе, где Подкамень
снимает угол, читает и перечитывает он письма из Риги и тут же строчит
ответы - не очень короткие.
- Знаете, - говорил мне со вздохом Иосиф Подкамень, - около дома
на Мальцгассе меня иногда подлавливают сохнутовцы и агенты венской
сионистской организации. Они меня стараются убедить, что если меня
пустят в Советский Союз, то все равно попаду под суд. Они не знают,
что самым страшным судом я уже осужден. Самим собой.
"МАМА, КТО ЭТИ ТЕТИ?.."
В тот весенний вечер сорокалетний инженер Игорь Израилевич
Злоцкий, бывший сотрудник московского Гипрокино, вышел на улицы
Тель-Авива в далеко не отличном настроении. Только что ему объявили,
что утром он должен отправиться в город Натанья для шестимесячного
обучения языку иврит в тамошнем ульпане - так называются эти
специальные курсы для олим.
- Вам повезло, - бодро сказал Злоцкому чиновник мисрада. - Не
будь вы строителем, вам еще не одну неделю пришлось бы ожидать
направления в ульпан. Правда, должен вас предупредить, - доверительно
продолжал чиновник, - директор ульпана недавно специально
протелефонировал нам, чтобы к нему присылали поменьше олим из
Советского Союза. Во-первых, они своим мрачным настроением действуют
ему на нервы, а во-вторых, господин директор просто... не очень
уважает советских евреев. А вы, как назло, из самой Москвы. Так что
постарайтесь произвести на него хорошее впечатление.
Но к тому моменту израильский образ жизни успел уже произвести на
Злоцкого столь отвратительное впечатление, что он сейчас думал не о
директоре натанийского ульпана.
Инженер досадовал на самого себя: как же он не догадался, что
письмо, полученное им от богобоязненной тещи, о том, что у его бывшей
жены Галины, уехавшей в Израиль, отнялись ноги от тоски по
оставленному мужу, что Галя без него угасает, - все это было
продиктовано хитро задуманным планом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72