Очнувшись от своих дум, Икэнобэ взглянул на Хацуэ...
— Мне непонятно, на чьей стороне стоят люди, осуждающие компартию? Кроме компартии, кто о нас, о рабочих, беспокоится?.. — Хацуэ говорила вдохновенно. Лицо ее было серьезно, щеки раскраснелись, ветер шевелил выбившиеся волосы. В ее широко открытых ясных глазах светилась горячая убежденность. Чувствовалось, что эта простая рабочая девушка сердцем сумела найти свой путь и теперь уж ничто не заставит ее свернуть с него. В эту минуту она была прекрасна.
Шум на улице усилился.
— Господа прохожие! Господа!
Кику Яманака и Мицу Оикава с самого начала ми-тинга стояли на тротуаре с мегафонами, созывая прохожих.
— Голосуйте за кандидата в депутаты от коммунистической партии — Сэнтаро Обаяси!
Вдруг голоса девушек заглушили крики сторонников Цутому Ногами. Среди них мелькали какие-то молодые люди в студенческих куртках, были там и члены городской молодежной организации.
— Слушайте речь господина Цутому Ногами, кандидата от социалистической партии, старейшего деятеля крестьянского движения!..
Незаметно для себя Кику Яманака очутилась почти на самой середине улицы и крикнула изо всех сил:
— Голосуйте за Сэнтаро Обаяси — кандидата от Коммунистической партии Японии!
Но тут моментально выскочил вперед какой-то субъект в студенческой куртке.
— За господина Цутому Ногами от социалистической партии!.. — заорал он во всё горло. — Коммунистическая партия состоит из людей, не почитающих императора! Коммунисты выставляют своим лозунгом свержение монархии!
На улице началась потасовка. Фурукава бросился на помощь Кику, но противник тоже получил подкрепление.
— Перестань орать! Подумаешь, «не почитают императора»!.. Потсдамская декларация гарантирует нам и право самим решать вопрос о монархическом или другом строе.
Субъект в студенческой куртке продолжал выкрикивать, поворачивая во все стороны свой мегафон:
— Коммунисты не почитают императора! Коммунистическая партия ведет страну к гибели!..
Толпа раскололась на две группы. Фурукава непременно полез бы в драку, если бы не вмешались полицейские и Икэнобэ, который прибежал на шум и увел юношу.
— Т-товарищи!.. Социалистическая партия — это... прохвосты, — Фурукава даже позеленел от злости. Рука его, сжимавшая микрофон, дрожала. Когда Фурукава начал говорить, люди быстро окружили его, некоторые просто из любопытства, так как узнали в нем одного из участников перепалки.
— Они говорят, что мы, коммунистическая партия, не почитаем императора, что компартия ведет страну к гибели... Однако...
От предвыборных речей Фурукава совершенно охрип. Судорожно глотая воздух, словно он задыхался,и жестикулируя, Фурукава сверлил глазами своих слу шателей. Странное чувство охватило его. «Мы, коммунистическая партия»... Эти слова вырвались у него совершенно непроизвольно. Он каждый день ходил по улицам, агитируя за компартию, и вот сейчас, столкнувшись лицом к лицу с врагом, который открыто поносил ее, он бессознательно произнес: «мы, коммунисты...»
— Ведь это император вместе с военщиной и капиталистами, засадив коммунистов в тюрьмы, начал войну! Вот почему Япония и очутилась в таком положении. Кто же после этого осмелится сказать, что это мы ведем страну к гибели?!
Фурукава говорил горячо и убежденно. Иногда он запинался и обводил глазами слушателей, словно надеясь прочесть на их лицах слова, которых ему не хватало. Но вот Фурукава заговорил о том, что заставило всех встрепенуться.
— Есть разные страны! Есть такие, в которых бедняков становится всё больше, а значит, всё больше жиреет небольшая группа людей, имеющих громадные капиталы! Но есть и такие страны, как Советский Союз, где всё обстоит по-иному... Мы должны перестроить
Японию! Перестроить ее, борясь с лицемерной социалистической партией, перестроить так, чтобы не было больше бедняков! Кто же совершит это? Вы, товарищи, сделаете это! Да, вы... И мы... мы...
Запнувшись, он замолчал и сунул руки в карманы своего солдатского кителя. В толпе послышался смех, и чей-то насмешливый голос крикнул:
— Это кто же такие — «мы»?
— Кто такие «мы»? — лицо Фурукава неожиданно приняло смущенное и мягкое выражение, к уголкам глаз протянулись морщинки. — Мы — это Коммунистическая партия Японии!
Когда сумерки сгустились настолько, что невозможно было уже различать лица, митинг закончился. Икэнобэ и Фурукава, перекинув через плечо сложенные плакаты, с микрофонами в руках стали спускаться по дороге, ведущей к вокзалу. Они хотели оставить всё это на квартире у Араки, который жил неподалеку от станции. Оба молчали, словно никто из них не решался первым начать разговор.
«фурукава, черт этакий, неужели он не заговорит? — волновался Икэнобэ. — Я хочу стать коммунистом! Я должен им стать! Но достаточно ли у меня данных для того и есть ли решимость?»
Они подошли к так называемому заводскому дому — бараку, стоявшему в проулке за железнодорожной линией. Наступил час ужина, и у входа озабоченно хлопотала жена Араки. Она встретила их, как всегда, приветливо.
— Пришел Икэнобэ-сан с товарищем!
— Ага, пришли! — послышался из дома голос Араки. — Входите же!
Сквозь решетчатую дверь с улицы было видно, как по комнате гонялись друг за другом четверо ребят; самому старшему из них было лет восемь.
Араки еще не успел снять рабочий костюм. Он держал на коленях малыша и одновременно заносил в блокнот сведения, касающиеся его профсоюзной работы, — это Араки делал ежедневно.
— Сейчас я кончу!
Фурукава взял на руки ребенка. Икэнобэ, усевшись перед маленьким хибати, в котором слабо тлел огонек,рассматривал висевшую над дверью фотографию покойного брата Араки.
Коммунист!.. Лампа освещала только часть комнаты, и в полумраке казалось, что человек на фотографии о чем-то задумался. Вертикальная морщина между бровями, твердая линия рта — точь-в-точь как у самого Араки. Приходя в этот дом, Икэнобэ всякий раз смотрел на фотографию, и всякий раз как он слышал слово «коммунист», он представлял себе не живой, реальный образ Сэнтаро Обаяси или Масару Кобаяси. а именно это лицо.
«А он? Решился ли он?» — думал Икэнобэ, украдкой поглядывая на Араки.
— Вы, верно, еще не ужинали? — Закрыв блокнот, Араки подошел к хибати.
— Дай нам поесть! — крикнул он жене. Затем, обращаясь к Икэнобэ, проговорил: — Против нас существует заговор!
Фурукава, который возился с детьми, прислушался и тоже подошел поближе.
— Вот, почитайте! Я сорвал это со стены в контрольном цехе!
Это была статья из местной газеты, обведенная красным карандашом, чтобы она сразу бросалась в глаза. Заголовки тоже были подчеркнуты: «Завод Кавадзои компании «Токио-Электро» — гнездо коммунистов! Сотни одних только комсомольцев!»
Прошел всего лишь день с тех пор, как Комацу и Такэноути читали эту заметку в кабинете директора. После работы члены «Общества Тэнрю» расклеили газетные вырезки по всему заводу.
— Это еще ничего. Мы с Накатани уже посрывали большую часть. — Помедлив, Араки продолжал: — Это еще полбеды. Хуже то, что директор вызывал к себе Тидзива и Такэноути, и, кажется, у них было какое-то совещание...
Все трое переглянулись.
Было очевидно, что члены «Общества Тэнрю» что-то затевают. Но о чем могли беседовать с директором заместитель председателя профсоюзного комитета Тидзива и член профсоюзного комитета Такэноути? Вряд ли Тидзива и Такэноути сразу же станут в оппозицию к союзу, но, вместе с тем, было достаточно оснований
опасаться, что под влиянием этой газетной статьи оба они, враждебно настроенные по отношению к компартии, порвут с группой Араки.
— Но рядовые-то члены профсоюза, я думаю, не боятся компартии! — горячо воскликнул Фурукава. — Ведь результаты референдума, который мы недавно провели на заводе, показали, что сорок шесть процентов всех участников опроса стоят за компартию!
— Не забудь, что опрос проходил только среди молодежи! — проговорил Араки.
Икэнобэ опустил голову, Фурукава недоуменно уставился на Араки.
— Но ведь свобода мышления гарантируется Потсдамской декларацией! Как же это получается?
— Ну, если мы только и станем делать, что возмущаться, толку не будет! — покачав головой, Араки иронически усмехнулся. — Ведь если Тидзива и его друзья поведут сейчас агитацию, используя антикоммунисти-ские лозунги, то нет гарантии, что в профсоюзе не произойдет раскола... Кое-кто из местных жителей считает, что компартия иногда перегибает палку... — добавил он, беря на руки плачущего малыша.
Икэнобэ хрустел пальцами, пристально глядя на огонь хибати. Да, Араки прав. На заводе много комсомолок, но это главным образом девушки из общежития. Что же касается работниц, живущих у себя дома, то среди них можно встретить еще немало отсталых.
— Но как же так можно говорить... как же так... — сидя на корточках перед хибати, взволнованно сказал Фурукава. — Да ведь на заводе Кавадзои нет еще ни одного коммуниста!
Араки и Икэнобэ разом подняли головы и невесело усмехнулись. Замечание Фурукава попало в самое боль-нос место,
— В самом деле, ведь нет же? Разве не так? — возмущенно говорил Фурукава, но Араки и Икэнобэ молчали. — А только, хотя коммунистов и нет еще, а я... я... — Икэнобэ взглянул на него, и Фурукава запнулся, но тотчас же, смело глядя в глаза Икэнобэ, продолжал: — А только я думаю, лучше бы они были! Что, разве не так?... Я что-то не на шутку обозлился! — сказал он как бы самому себе.
Фурукава действительно был сильно взволнован. У него даже пот на лице выступил.
— Не знаю, что за человек этот Тидзива, но Такэ-ноути, как хотите, смахивает на шпика! Да чего тут бояться? Чем слушать, как членов профсоюза запугивают коммунистами, которых они и в глаза не видали, так лучше мы и на самом деле...
— Тс-с! Тс-с! — шепнул Икэнобэ, дотрагиваясь до колена Фурукава.
Словно опомнившись, Фурукава замолчал.
Вошла жена Араки, как всегда радушная и приветливая, несмотря на то, что жилось ей нелегко. Она подала на стол лапшу и пригласила всех ужинать.
— Ну, прошу вас, пожалуйста! Ужин, правда, скромный, но...
Араки сидел рядом с женой, одетой в старенький халатик. Держа на коленях ребенка, он задумчиво разглядывал рваные циновки на полу. Лицо его подергивалось.
По дороге домой Фурукава и Икэнобэ всё время молчали. Подставив лица ветру, они стояли на площадке переполненного вагона, погруженные в свои мысли.
«Достоин ли я того, чтобы стать коммунистом? — задавал себе всё тот же вопрос Икэнобэ.
«Наверное, и в самом деле трудно быть коммунистом, раз Икэнобэ и Араки относятся к этому так серьезно! Но неужели обыкновенный человек не может стать коммунистом?» — размышлял Фурукава.
Оба сознавали, что теперь уже недостаточно состоять только в комсомоле. Масару Кобаяси еще раньше предлагал им вступить в компартию и даже дал им бланки для заявления. Сейчас они особенно остро почувствовали необходимость этого. С тех пор как Фурукава и Икэнобэ включились в предвыборную кампанию, им приходилось разъяснять позицию коммунистов уже не только своим товарищам по работе, но и многим другим людям, которых они не знали; приходилось выступать то против либеральной, то против социалистической партии.
Коммунист! Это самое высокое звание в мире! Коммунисты везде — в Советском Союзе, в Китае, в Европе, в Америке — по всему земному шару — отстаивают интересы народа.
«Если бы я был достоин этого!..» — в сотый раз думал Икэнобэ. Если он станет коммунистом... Тогда он будет гораздо увереннее чувствовать себя в жизни.,. И освободится от того ненужного, лишнего, что еще сидит в нем, станет настоящим человеком...
«Но ведь я пролетарий! Так чего же мне не хватает, чтобы стать коммунистом? — склонив голову набок, размышлял Фурукава. — И по знаниям, и по практическому опыту я теперь, пожалуй, не уступлю товарищам... Я, видно, недостаточно серьезен... Араки-сан и Накатани-сан, наверное, в глубине души так думают обо мне...»
— Послушай-ка, Икэнобэ!
Поезд подошел к станции Ками-Сува, и они вышли через контрольные ворота с перрона. Фурукава с грустным выражением на лице искоса взглянул на товарища.
— Скажи мне, ведь все коммунисты — замечательные люди?
Глаза Икэнобэ блеснули в темноте, но вместо ответа последовало короткое: «Хм!»
Они пересекли железнодорожные пути. Ветер дул им в лицо, и видно было, как вдали, в темноте, на озере Сува вздымались волны. Фурукава уныло плелся позади Икэнобэ.
И Маркс, и Ленин были коммунисты! Сталин — коммунист! И Мао Цзэ-дун, и Ким Ир Сен, и Кюити То-куда — все они коммунисты! Во всем мире пролетарии ведут неустанную борьбу, и всюду их авангардом является коммунистическая партия. «Если бы и я мог стать коммунистом, — думал Фурукава, — идти плечом к плечу с ними! Да ради этого я не пожалел бы отдать и десять жизней!»
Вернувшись домой, они улеглись спать, но скоро Икэнобэ соскочил с постели и выскользнул из комнаты.
Почти везде свет был уже погашен. В комнате отдыха Икэнобэ поставил, чернильницу на стол и уселся, поджав босые ноги.
Синъити достал бланк для заявления о приеме в партию. Все графы были уже аккуратно заполнены, но он решил переписать заявление еще раз и начал линовать новый лист, пользуясь первым как образцом.
Тщательно, как всё, что он делал, Икэнобэ написал свое имя, фамилию, год, месяц и день рождения, обра-
зование, место работы... На это потребовалось немного времени. Но когда Икэнобэ дошел до графы, в которой должен был сказать о своей готовности вступить в коммунистическую партию, он, подперев подбородок рукой, задумался.
«Если меня примут в партию, я обещаю подчиняться партийной дисциплине, быть преданным партии, верным борцом за дело освобождения пролетариата, отдавать работе все свои силы. И если бы для этого пришлось пожертвовать даже жизнью, я буду считать, что пошел тем путем, по которому должны идти мы, пролетарии, и никогда не пожалею об этом!» — Так писал он в первом варианте заявления. Икэнобэ казалось, что это звучит слишком самонадеянно, и он хотел переделать эту графу.
Однако, еще раз перечитав написанное, он почувствовал, что здесь нечего изменять. Разве можно быть коммунистом без такой решимости?
Если борьба обострится, он, возможно, будет уволен с завода. Что ж, он готов на это! Его могут арестовать и бросить в тюрьму.... Он и на это готов!
Икэнобэ задумался, подняв глаза к тусклой деся-тисвечовой лампочке. Он представил себе нервное лицо Араки, затем вспомнил фотографию его покойного брата. У Араки старая мать, жена и дети... Икэнобэ, конечно, тоже есть над чем призадуматься. Он — старший из семи детей в семье... Отец уже совсем состарился... Да и у самого Икэнобэ легкие не в порядке, хвастаться здоровьем не приходится...
Незаметно мысли его сосредоточились на себе самом, Он как будто забыл, что коммунистов становится всё больше во всем мире, что они, как товарищи, помогают друг другу. Коммунисты, сражаясь в первых рядах борцов, первыми попадают под пули, но народ поддерживает их, народ всегда с ними. Икэнобэ не подумал, что, закалившись, как коммунист, он сам станет гораздо сильнее.
«Но если хочешь стать коммунистом, разве не должно всё другое отступить на второй план? Ведь иного пути у меня нет!» — решил наконец Икэнобэ. Он сидел задумавшись, не чувствуя, что руки и ноги у него совсем окоченели. — Эй, Икэнобэ!
В комнату, закутавшись в шинель, надетую прямо на трусы, вошел Фурукава.
— Куда ты девал тот рассказ Такидзи Кобаяси? Поспешно пряча заявление, Икэнобэ взглянул на дрожавшего от холода Фурукава. Кажется, этот парень опять рылся в его ящике с книгами точно в своем собственном. Но с чего бы это он вдруг заинтересовался беллетристикой?
— Его унес Оноки!
— Кумао? Ладно!
— Но послушай, он уже спит! Завтра возьмешь! Но Фурукава не слышал его. Шл.епая босыми ногами, он уже бежал по лестнице.
Натянув на себя одеяло, Дзиро Фурукава читал повесть Такидзи Кобаяси «15 марта 1928 года». Сначала он лежал спокойно, потом начал поеживаться от холода. Наконец, не выдержав, уселся на матраце.
Время от времени Фурукава вздыхал и озирался кругом. На соседней постели давно уже спал крепким сном Икэнобэ. Широко раскрыв глаза, Фурукава размышлял: «А я мог бы так?..»
В этой повести, рассказывающей о героической борьбе рабочих Хоккайдо, были описаны страшные картины всевозможных пыток, которые применяла к коммунистам и революционным рабочим изуверская «полиция по контролю над мыслями», созданная в Японии перед войной. Даже через бетонные стены был слышен свист бамбуковых палок, которыми били обнаженных, связанных людей! Их подвешивали вниз головой и истязали до тех пор, пока они не теряли сознания, а потом обливали водой и снова истязали!
Близко придвинувшись к лампе, Фурукава читал, и сердце замирало у него в груди.
...Помутившийся в рассудке от пыток Сайто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Мне непонятно, на чьей стороне стоят люди, осуждающие компартию? Кроме компартии, кто о нас, о рабочих, беспокоится?.. — Хацуэ говорила вдохновенно. Лицо ее было серьезно, щеки раскраснелись, ветер шевелил выбившиеся волосы. В ее широко открытых ясных глазах светилась горячая убежденность. Чувствовалось, что эта простая рабочая девушка сердцем сумела найти свой путь и теперь уж ничто не заставит ее свернуть с него. В эту минуту она была прекрасна.
Шум на улице усилился.
— Господа прохожие! Господа!
Кику Яманака и Мицу Оикава с самого начала ми-тинга стояли на тротуаре с мегафонами, созывая прохожих.
— Голосуйте за кандидата в депутаты от коммунистической партии — Сэнтаро Обаяси!
Вдруг голоса девушек заглушили крики сторонников Цутому Ногами. Среди них мелькали какие-то молодые люди в студенческих куртках, были там и члены городской молодежной организации.
— Слушайте речь господина Цутому Ногами, кандидата от социалистической партии, старейшего деятеля крестьянского движения!..
Незаметно для себя Кику Яманака очутилась почти на самой середине улицы и крикнула изо всех сил:
— Голосуйте за Сэнтаро Обаяси — кандидата от Коммунистической партии Японии!
Но тут моментально выскочил вперед какой-то субъект в студенческой куртке.
— За господина Цутому Ногами от социалистической партии!.. — заорал он во всё горло. — Коммунистическая партия состоит из людей, не почитающих императора! Коммунисты выставляют своим лозунгом свержение монархии!
На улице началась потасовка. Фурукава бросился на помощь Кику, но противник тоже получил подкрепление.
— Перестань орать! Подумаешь, «не почитают императора»!.. Потсдамская декларация гарантирует нам и право самим решать вопрос о монархическом или другом строе.
Субъект в студенческой куртке продолжал выкрикивать, поворачивая во все стороны свой мегафон:
— Коммунисты не почитают императора! Коммунистическая партия ведет страну к гибели!..
Толпа раскололась на две группы. Фурукава непременно полез бы в драку, если бы не вмешались полицейские и Икэнобэ, который прибежал на шум и увел юношу.
— Т-товарищи!.. Социалистическая партия — это... прохвосты, — Фурукава даже позеленел от злости. Рука его, сжимавшая микрофон, дрожала. Когда Фурукава начал говорить, люди быстро окружили его, некоторые просто из любопытства, так как узнали в нем одного из участников перепалки.
— Они говорят, что мы, коммунистическая партия, не почитаем императора, что компартия ведет страну к гибели... Однако...
От предвыборных речей Фурукава совершенно охрип. Судорожно глотая воздух, словно он задыхался,и жестикулируя, Фурукава сверлил глазами своих слу шателей. Странное чувство охватило его. «Мы, коммунистическая партия»... Эти слова вырвались у него совершенно непроизвольно. Он каждый день ходил по улицам, агитируя за компартию, и вот сейчас, столкнувшись лицом к лицу с врагом, который открыто поносил ее, он бессознательно произнес: «мы, коммунисты...»
— Ведь это император вместе с военщиной и капиталистами, засадив коммунистов в тюрьмы, начал войну! Вот почему Япония и очутилась в таком положении. Кто же после этого осмелится сказать, что это мы ведем страну к гибели?!
Фурукава говорил горячо и убежденно. Иногда он запинался и обводил глазами слушателей, словно надеясь прочесть на их лицах слова, которых ему не хватало. Но вот Фурукава заговорил о том, что заставило всех встрепенуться.
— Есть разные страны! Есть такие, в которых бедняков становится всё больше, а значит, всё больше жиреет небольшая группа людей, имеющих громадные капиталы! Но есть и такие страны, как Советский Союз, где всё обстоит по-иному... Мы должны перестроить
Японию! Перестроить ее, борясь с лицемерной социалистической партией, перестроить так, чтобы не было больше бедняков! Кто же совершит это? Вы, товарищи, сделаете это! Да, вы... И мы... мы...
Запнувшись, он замолчал и сунул руки в карманы своего солдатского кителя. В толпе послышался смех, и чей-то насмешливый голос крикнул:
— Это кто же такие — «мы»?
— Кто такие «мы»? — лицо Фурукава неожиданно приняло смущенное и мягкое выражение, к уголкам глаз протянулись морщинки. — Мы — это Коммунистическая партия Японии!
Когда сумерки сгустились настолько, что невозможно было уже различать лица, митинг закончился. Икэнобэ и Фурукава, перекинув через плечо сложенные плакаты, с микрофонами в руках стали спускаться по дороге, ведущей к вокзалу. Они хотели оставить всё это на квартире у Араки, который жил неподалеку от станции. Оба молчали, словно никто из них не решался первым начать разговор.
«фурукава, черт этакий, неужели он не заговорит? — волновался Икэнобэ. — Я хочу стать коммунистом! Я должен им стать! Но достаточно ли у меня данных для того и есть ли решимость?»
Они подошли к так называемому заводскому дому — бараку, стоявшему в проулке за железнодорожной линией. Наступил час ужина, и у входа озабоченно хлопотала жена Араки. Она встретила их, как всегда, приветливо.
— Пришел Икэнобэ-сан с товарищем!
— Ага, пришли! — послышался из дома голос Араки. — Входите же!
Сквозь решетчатую дверь с улицы было видно, как по комнате гонялись друг за другом четверо ребят; самому старшему из них было лет восемь.
Араки еще не успел снять рабочий костюм. Он держал на коленях малыша и одновременно заносил в блокнот сведения, касающиеся его профсоюзной работы, — это Араки делал ежедневно.
— Сейчас я кончу!
Фурукава взял на руки ребенка. Икэнобэ, усевшись перед маленьким хибати, в котором слабо тлел огонек,рассматривал висевшую над дверью фотографию покойного брата Араки.
Коммунист!.. Лампа освещала только часть комнаты, и в полумраке казалось, что человек на фотографии о чем-то задумался. Вертикальная морщина между бровями, твердая линия рта — точь-в-точь как у самого Араки. Приходя в этот дом, Икэнобэ всякий раз смотрел на фотографию, и всякий раз как он слышал слово «коммунист», он представлял себе не живой, реальный образ Сэнтаро Обаяси или Масару Кобаяси. а именно это лицо.
«А он? Решился ли он?» — думал Икэнобэ, украдкой поглядывая на Араки.
— Вы, верно, еще не ужинали? — Закрыв блокнот, Араки подошел к хибати.
— Дай нам поесть! — крикнул он жене. Затем, обращаясь к Икэнобэ, проговорил: — Против нас существует заговор!
Фурукава, который возился с детьми, прислушался и тоже подошел поближе.
— Вот, почитайте! Я сорвал это со стены в контрольном цехе!
Это была статья из местной газеты, обведенная красным карандашом, чтобы она сразу бросалась в глаза. Заголовки тоже были подчеркнуты: «Завод Кавадзои компании «Токио-Электро» — гнездо коммунистов! Сотни одних только комсомольцев!»
Прошел всего лишь день с тех пор, как Комацу и Такэноути читали эту заметку в кабинете директора. После работы члены «Общества Тэнрю» расклеили газетные вырезки по всему заводу.
— Это еще ничего. Мы с Накатани уже посрывали большую часть. — Помедлив, Араки продолжал: — Это еще полбеды. Хуже то, что директор вызывал к себе Тидзива и Такэноути, и, кажется, у них было какое-то совещание...
Все трое переглянулись.
Было очевидно, что члены «Общества Тэнрю» что-то затевают. Но о чем могли беседовать с директором заместитель председателя профсоюзного комитета Тидзива и член профсоюзного комитета Такэноути? Вряд ли Тидзива и Такэноути сразу же станут в оппозицию к союзу, но, вместе с тем, было достаточно оснований
опасаться, что под влиянием этой газетной статьи оба они, враждебно настроенные по отношению к компартии, порвут с группой Араки.
— Но рядовые-то члены профсоюза, я думаю, не боятся компартии! — горячо воскликнул Фурукава. — Ведь результаты референдума, который мы недавно провели на заводе, показали, что сорок шесть процентов всех участников опроса стоят за компартию!
— Не забудь, что опрос проходил только среди молодежи! — проговорил Араки.
Икэнобэ опустил голову, Фурукава недоуменно уставился на Араки.
— Но ведь свобода мышления гарантируется Потсдамской декларацией! Как же это получается?
— Ну, если мы только и станем делать, что возмущаться, толку не будет! — покачав головой, Араки иронически усмехнулся. — Ведь если Тидзива и его друзья поведут сейчас агитацию, используя антикоммунисти-ские лозунги, то нет гарантии, что в профсоюзе не произойдет раскола... Кое-кто из местных жителей считает, что компартия иногда перегибает палку... — добавил он, беря на руки плачущего малыша.
Икэнобэ хрустел пальцами, пристально глядя на огонь хибати. Да, Араки прав. На заводе много комсомолок, но это главным образом девушки из общежития. Что же касается работниц, живущих у себя дома, то среди них можно встретить еще немало отсталых.
— Но как же так можно говорить... как же так... — сидя на корточках перед хибати, взволнованно сказал Фурукава. — Да ведь на заводе Кавадзои нет еще ни одного коммуниста!
Араки и Икэнобэ разом подняли головы и невесело усмехнулись. Замечание Фурукава попало в самое боль-нос место,
— В самом деле, ведь нет же? Разве не так? — возмущенно говорил Фурукава, но Араки и Икэнобэ молчали. — А только, хотя коммунистов и нет еще, а я... я... — Икэнобэ взглянул на него, и Фурукава запнулся, но тотчас же, смело глядя в глаза Икэнобэ, продолжал: — А только я думаю, лучше бы они были! Что, разве не так?... Я что-то не на шутку обозлился! — сказал он как бы самому себе.
Фурукава действительно был сильно взволнован. У него даже пот на лице выступил.
— Не знаю, что за человек этот Тидзива, но Такэ-ноути, как хотите, смахивает на шпика! Да чего тут бояться? Чем слушать, как членов профсоюза запугивают коммунистами, которых они и в глаза не видали, так лучше мы и на самом деле...
— Тс-с! Тс-с! — шепнул Икэнобэ, дотрагиваясь до колена Фурукава.
Словно опомнившись, Фурукава замолчал.
Вошла жена Араки, как всегда радушная и приветливая, несмотря на то, что жилось ей нелегко. Она подала на стол лапшу и пригласила всех ужинать.
— Ну, прошу вас, пожалуйста! Ужин, правда, скромный, но...
Араки сидел рядом с женой, одетой в старенький халатик. Держа на коленях ребенка, он задумчиво разглядывал рваные циновки на полу. Лицо его подергивалось.
По дороге домой Фурукава и Икэнобэ всё время молчали. Подставив лица ветру, они стояли на площадке переполненного вагона, погруженные в свои мысли.
«Достоин ли я того, чтобы стать коммунистом? — задавал себе всё тот же вопрос Икэнобэ.
«Наверное, и в самом деле трудно быть коммунистом, раз Икэнобэ и Араки относятся к этому так серьезно! Но неужели обыкновенный человек не может стать коммунистом?» — размышлял Фурукава.
Оба сознавали, что теперь уже недостаточно состоять только в комсомоле. Масару Кобаяси еще раньше предлагал им вступить в компартию и даже дал им бланки для заявления. Сейчас они особенно остро почувствовали необходимость этого. С тех пор как Фурукава и Икэнобэ включились в предвыборную кампанию, им приходилось разъяснять позицию коммунистов уже не только своим товарищам по работе, но и многим другим людям, которых они не знали; приходилось выступать то против либеральной, то против социалистической партии.
Коммунист! Это самое высокое звание в мире! Коммунисты везде — в Советском Союзе, в Китае, в Европе, в Америке — по всему земному шару — отстаивают интересы народа.
«Если бы я был достоин этого!..» — в сотый раз думал Икэнобэ. Если он станет коммунистом... Тогда он будет гораздо увереннее чувствовать себя в жизни.,. И освободится от того ненужного, лишнего, что еще сидит в нем, станет настоящим человеком...
«Но ведь я пролетарий! Так чего же мне не хватает, чтобы стать коммунистом? — склонив голову набок, размышлял Фурукава. — И по знаниям, и по практическому опыту я теперь, пожалуй, не уступлю товарищам... Я, видно, недостаточно серьезен... Араки-сан и Накатани-сан, наверное, в глубине души так думают обо мне...»
— Послушай-ка, Икэнобэ!
Поезд подошел к станции Ками-Сува, и они вышли через контрольные ворота с перрона. Фурукава с грустным выражением на лице искоса взглянул на товарища.
— Скажи мне, ведь все коммунисты — замечательные люди?
Глаза Икэнобэ блеснули в темноте, но вместо ответа последовало короткое: «Хм!»
Они пересекли железнодорожные пути. Ветер дул им в лицо, и видно было, как вдали, в темноте, на озере Сува вздымались волны. Фурукава уныло плелся позади Икэнобэ.
И Маркс, и Ленин были коммунисты! Сталин — коммунист! И Мао Цзэ-дун, и Ким Ир Сен, и Кюити То-куда — все они коммунисты! Во всем мире пролетарии ведут неустанную борьбу, и всюду их авангардом является коммунистическая партия. «Если бы и я мог стать коммунистом, — думал Фурукава, — идти плечом к плечу с ними! Да ради этого я не пожалел бы отдать и десять жизней!»
Вернувшись домой, они улеглись спать, но скоро Икэнобэ соскочил с постели и выскользнул из комнаты.
Почти везде свет был уже погашен. В комнате отдыха Икэнобэ поставил, чернильницу на стол и уселся, поджав босые ноги.
Синъити достал бланк для заявления о приеме в партию. Все графы были уже аккуратно заполнены, но он решил переписать заявление еще раз и начал линовать новый лист, пользуясь первым как образцом.
Тщательно, как всё, что он делал, Икэнобэ написал свое имя, фамилию, год, месяц и день рождения, обра-
зование, место работы... На это потребовалось немного времени. Но когда Икэнобэ дошел до графы, в которой должен был сказать о своей готовности вступить в коммунистическую партию, он, подперев подбородок рукой, задумался.
«Если меня примут в партию, я обещаю подчиняться партийной дисциплине, быть преданным партии, верным борцом за дело освобождения пролетариата, отдавать работе все свои силы. И если бы для этого пришлось пожертвовать даже жизнью, я буду считать, что пошел тем путем, по которому должны идти мы, пролетарии, и никогда не пожалею об этом!» — Так писал он в первом варианте заявления. Икэнобэ казалось, что это звучит слишком самонадеянно, и он хотел переделать эту графу.
Однако, еще раз перечитав написанное, он почувствовал, что здесь нечего изменять. Разве можно быть коммунистом без такой решимости?
Если борьба обострится, он, возможно, будет уволен с завода. Что ж, он готов на это! Его могут арестовать и бросить в тюрьму.... Он и на это готов!
Икэнобэ задумался, подняв глаза к тусклой деся-тисвечовой лампочке. Он представил себе нервное лицо Араки, затем вспомнил фотографию его покойного брата. У Араки старая мать, жена и дети... Икэнобэ, конечно, тоже есть над чем призадуматься. Он — старший из семи детей в семье... Отец уже совсем состарился... Да и у самого Икэнобэ легкие не в порядке, хвастаться здоровьем не приходится...
Незаметно мысли его сосредоточились на себе самом, Он как будто забыл, что коммунистов становится всё больше во всем мире, что они, как товарищи, помогают друг другу. Коммунисты, сражаясь в первых рядах борцов, первыми попадают под пули, но народ поддерживает их, народ всегда с ними. Икэнобэ не подумал, что, закалившись, как коммунист, он сам станет гораздо сильнее.
«Но если хочешь стать коммунистом, разве не должно всё другое отступить на второй план? Ведь иного пути у меня нет!» — решил наконец Икэнобэ. Он сидел задумавшись, не чувствуя, что руки и ноги у него совсем окоченели. — Эй, Икэнобэ!
В комнату, закутавшись в шинель, надетую прямо на трусы, вошел Фурукава.
— Куда ты девал тот рассказ Такидзи Кобаяси? Поспешно пряча заявление, Икэнобэ взглянул на дрожавшего от холода Фурукава. Кажется, этот парень опять рылся в его ящике с книгами точно в своем собственном. Но с чего бы это он вдруг заинтересовался беллетристикой?
— Его унес Оноки!
— Кумао? Ладно!
— Но послушай, он уже спит! Завтра возьмешь! Но Фурукава не слышал его. Шл.епая босыми ногами, он уже бежал по лестнице.
Натянув на себя одеяло, Дзиро Фурукава читал повесть Такидзи Кобаяси «15 марта 1928 года». Сначала он лежал спокойно, потом начал поеживаться от холода. Наконец, не выдержав, уселся на матраце.
Время от времени Фурукава вздыхал и озирался кругом. На соседней постели давно уже спал крепким сном Икэнобэ. Широко раскрыв глаза, Фурукава размышлял: «А я мог бы так?..»
В этой повести, рассказывающей о героической борьбе рабочих Хоккайдо, были описаны страшные картины всевозможных пыток, которые применяла к коммунистам и революционным рабочим изуверская «полиция по контролю над мыслями», созданная в Японии перед войной. Даже через бетонные стены был слышен свист бамбуковых палок, которыми били обнаженных, связанных людей! Их подвешивали вниз головой и истязали до тех пор, пока они не теряли сознания, а потом обливали водой и снова истязали!
Близко придвинувшись к лампе, Фурукава читал, и сердце замирало у него в груди.
...Помутившийся в рассудке от пыток Сайто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38