Какую же политику проводило в это время японское буржуазное правительство и в какой мере соответствовала она духу Потсдамской декларации?
Каков был политический курс кабинетов Хигасикуни, Сидэхара, Иосида?
В интервью, данном группе американских журналистов в начале сентября, Ямадзаки, министр внутренних дел в кабинете Хигасикуни, заявил, что полицейский закон об «охране общественного спокойствия» «по-преж-нему остается в силе», а коммунистическое движение, «несовместимое с государственным строем Японии», «будет по-прежнему подавляться».
Что же касается того, как относилось японское правительство к вопросу о военных преступниках, то об этом можно судить хотя бы по тому факту, что правительственная прогрессивная партия, готовя список своих кандидатов в парламент на первых послевоенных выборах, не постеснялась выдвинуть такое количество людей, разоблаченных как военные преступники, что потерпела полнейшее поражение.
В составе кабинета Сидэхара пять министров были военными преступниками.
Важнейшей характерной чертой всех без исключения послевоенных кабинетов была, прежде всего, защита императора и монархического строя, стремление удержать власть, не передавать ее ни одной партии, выступающей против института монархии, не допустить в правительство представителей демократических сил японского народа.
Премьер-министр Кидзюро Сидэхара, связанный с концерном Мицуи родственными узами, проявлял поистине удивительную активность в период, наиболее тяжелый для всех партий, поддерживающих монархию, когда и январе—мае 1946 года вокруг коммунистической и социалистической партий начал создаваться широкий демократический фронт японского народа. В это наиболее опасное для реакционных партий время их поддержало заявление Атчесона, опубликованное в мае 1946 года.
С опаской поглядывая на городскую площадь, где
пятьсот тысяч человек, собравшихся на митинг, выдвинули требование: «Долой кабинет Сидэхара!», премьер сумел расколоть руководство социалистической партии, выдвигая на политическую арену людей типа Тацуо Морита, а когда Итиро Хатояма оказался бессильным взять власть в свои руки, Сидэхара сумел подсунуть на его место Сигэру Иосида — министра иностранных дел в своем кабинете, передав ему полномочия премьера, и с помощью всех этих махинаций добился того, что политическая власть осталась в руках монархистов.
Институт монархии был сохранен.
Император, подписавший манифест о войне с Китаем, о войне с Америкой и Англией, остался благополучно здравствовать в послевоенной Японии.
И в самом деле, для консервативных партий был прямой расчет защищать институт монархии.
Законы, определявшие всю жизнь японского народа до капитуляции, проводились по приказу императора как его «высочайшие рескрипты»; и точно так же в послевоенной Японии, спустя шесть месяцев после капитуляции, в феврале 1946 года, был обнародован «чрезвычайный императорский указ о замораживании иены».
Надолго запомнит японский народ дату опубликования этого указа, ибо для народа новый закон означал, что условия жизни, и без того крайне тяжелые, станут еще более невыносимыми.
Зато для крупных промышленников и финансовых магнатов, которые имели возможность сосредоточить в своих руках огромные накопления в этих самых «замороженных иенах», новый указ императора звучал поистине райской музыкой, возвещавшей им «новую жизнь и воскресение из мертвых».
Каково же было в это время положение в сельском хозяйстве?
В 1945 году разразился неурожай, какого не знала Япония за последние сорок лет. По правительственным данным, опубликованным в январе 1946 года, урожай риса в 1945 году составил всего 39 миллионов коку,
в то время как средний урожай за прошлые пять лет постигал 60 миллионов коку.
одной из причин неурожая были неблагоприятные метеорологические условия. В середине сентября пронесся тайфун, и все реки в районе Кансай и на острове Кюсю вышли из берегов, затопив поля. В районе Тохоку и на острове Хоккайдо ударили ранние заморозки. Но гораздо более важной причиной была длившаяся целое десятилетие война, истощившая и крестьянство, и землю. Мобилизация и трудовые повинности привели к тому, что в деревне остались только старики, малые дети да некоторое количество женщин. Чтобы производить отравляющие вещества, специальные ядовитые жидкости для разбрызгивания их с самолетов, заводы химической промышленности перестали изготовлять удобрения. Чтобы делать танки и винтовки, самолеты и военные корабли, машиностроительные заводы прекратили производство сельскохозяйственных орудий.
Земля истощилась до предела, поля запустели и заросли сорняками. Леса на горах были вырублены. Реки, на которых давно уже не производилось никаких мелиоративных работ, даже после небольших дождей выходили из берегов, затопляя и рисовые поля, и сухие пашни.
На истощенной земле даже небольшие заморозки были губительны для посевов. Неслыханный за сорок лет неурожай был прямым следствием войны, затеянной ради получения баснословных прибылей японскими капиталистами и военщиной, стремившимися к порабощению и ограблению других народов.
И вот в деревню, страдающую от голода и инфляции, начали возвращаться люди.
Начиная с середины августа в течение полугода вернулось около тринадцати миллионов человек. Чтобы не умереть с голоду, люди старались перехватить друг у друга эту истощенную землю, эти давно запушенные поля.
Когда Союзный совет, основываясь на Потсдамской декларации, дал японскому правительству указание о проведении земельной реформы, помещики стали отбирать у крестьян даже такие земли, которые сдавались в аренду в течение многих десятков лет, отнимали у кре-
стьян уже засеянные поля, торопясь сделать это прежде, чем земельная реформа станет законом.
В результате подобных действий число конфликтов, возникших по всей Японии в связи с прекращением аренды, достигло за первый послевоенный год цифры в два с половиной миллиона: А таких конфликтов, которые переросли в серьезные волнения, отмечено свыше двадцати семи тысяч.
Земельная реформа была первым и главным условием демократизации Японии.
Высокая, как нигде, арендная плата, могущество помещиков, паразитирующих за счет этой аренды, крестьяне, находящиеся в полной зависимости от помещика, милитаристский дух, расцветающий на этой почве,— вот где таился источник феодальных сил Японии. В Потсдамской декларации всё это было учтено, и проведение земельной реформы было поставлено одним из условий капитуляции. Землю — крестьянам!
Что же предприняло в связи со всем этим японское правительство —единое в трех лицах правительство монополистов, помещиков и милитаристов? На очередном своем заседании кабинет Сидэхара увеличил размеры минимального помещичьего землевладения с трех те по проекту реформы, предложенному министерством сельского хозяйства, до пяти те. Однако 89-я сессия парламента путем жульнических махинаций ускользнула от решений, касающихся даже этих самых первых мероприятий по проведению земельной реформы. Она воспользовалась обычной уловкой: сессия закрылась, а обсуждение проекта было объявлено «незаконченным».
Союзный совет сделал напоминание кабинету Сидэхара. И когда уже истекал срок, назначенный Союзным советом, кабинет Сидэхара представил совету проект реформы. Это был весьма либеральный, весьма мягкий проект, предусматривающий принудительный выкуп земли у помещиков, владеющих земельной площадью свыше пяти те.
В результате обсуждения в Союзном совете был выработан новый проект земельной реформы. Согласно этому новому проекту, помещики, владеющие землей в собственно Японии, получали право земельной собствен-
ности в размере уже не пяти, а всего лишь трех те земли. Помещикам, не проживающим в своих имениях, оставляли земельную собственность в размере одного те.
Стараниями кабинета членами земельных комитетов по урегулированию вопроса о земельных владениях были избраны в подавляющем большинстве сами же помещики. Они проявляли рвение не столько к проведению реформы, сколько к «изъятию земли», к спекуляции землей на черной бирже и саботировали осуществление земельной реформы всеми доступными им средствами.
А что происходило в промышленности? Каково было положение рабочих?
Восстановление производства шло крайне медленно. Капиталисты боялись только одного: как бы не потерять капиталы, нажитые во время войны. Они не думали о совершенных ими преступлениях, о том, что ради получения военных прибылей они стимулировали и активно поддерживали грабительскую войну, которую народ Японии и народы других стран —и в первую очередь китайский народ — оплатили ценой неисчислимых жертв.
Для капиталистов «восстановление производства» означало в первую очередь «восстановление монополистического капитала». Это по их указке кабинеты Хи-гасикуни, Сидэхара, Иосида проводили политику инфляции.
Несмотря на то что послевоенным парламентом был принят закон об обложении налогом прибылей военного времени, возросших за годы войны в десятки и сотни раз, объекты, подлежавшие обложению налогом, оценивались по довоенным ценам, а налоги взимались в послевоенных инфляционных банкнотах.
Восстановление производства саботировалось. Этот саботаж объяснялся тем, что для владельцев заводов и для магнатов финансового капитала вопрос рентабельности производства был куда важнее, чем восстановление нормальной жизни народа. Если принять во внимание лихорадочный рост инфляционных цен, капиталистам было гораздо выгоднее сбывать на черной бирже имеющееся в наличности сырье, чем платить заработную плату рабочим и изготовлять продукцию, относительно
которой еще могли быть сомнения, насколько она найдет себе спрос.
Однако автор настоящих строк не только не знает, но ему ни разу не приходилось даже слышать, чтобы в отношении капиталистов, саботирующих восстановление производства, были приняты правительством какие-то эффективные меры. И рабочие, которым угрожала безработица и голодная смерть, поднялись на борьбу против саботажа, за установление рабочего контроля над производством.
С октября 1945 года по сентябрь 1946 года в стране произошло 1568 трудовых конфликтов, в которых приняло участие свыше 1 миллиона 396 тысяч человек. В том числе отмечено 148 конфликтов, целью которых было установление рабочего контроля над производством. Борьба рабочих за установление контроля над производством затрагивала самое глубокое противоречие капиталистической системы — противоречие между общественным характером производства и частной собственностью на средства производства — и имела в этом смысле исключительно важное значение.
Движение рабочих, разумеется, напугало все политические партии, выступавшие в защиту монархического режима. Не прошло и полугода со времени окончания войны, как 1 февраля 1946 года кабинет Сидэхара опубликовал заявление за подписью четырех министров —. министра внутренних дел, юстиции, здравоохранения, промышленности и торговли — о том, что трудовые конфликты должны решительно подавляться. В июне 1946 года кабинет Иосида, воспользовавшись расколом в социалистической партии и игнорируя сопротивление компартии, провел через парламент закон о «прекращении рабочих конфликтов», направленный против интересов рабочих. А 12 августа, опираясь на этот закон, министр без портфеля Дзэн Кэйноскэ уже окончательно разоблачил реакционный политический курс правительства капиталистов, откровенно заявив, что «восстановление производства неосуществимо без увольнения «разложившихся» рабочих».
Кровавое подавление забастовки, возникшей в декабре 1946 года на часовом заводе «Тоё-токэй» в префектуре Сайтама в связи с борьбой за контроль над производством, было первым звеном в цепи репрессий,
предпринятых правительством против рабочих. Вслед за тем произошли стачки на заводе пишущих машин «Ни-пон-тайпрайтер», на полиграфическом комбинате «Айкидо», на предприятиях кинокомпании «Тохо», куда были даже вызваны танки.
В сложнейшей международной обстановке, в обстановке всё более обостряющихся противоречий внутри страны развертывалась борьба между трудящимися мас-сами, возглавляемыми рабочим классом, и монополистическим финансовым и промышленным капиталом.
Холодным туманным утром в конце ноября 1945 года на платформу станции Окая вместе с другими пассажирами сошел демобилизованный солдат лет двадцати пяти—двадцати шести, худощавый, со смуглым лицом. Казалось, он впервые был в этих местах. Выйдя на привокзальную площадь, солдат развернул смятую бумажку, на которой было нарисовано нечто вроде плана местности, и некоторое время внимательно изучал ее, как будто обдумывая, куда ему идти. Наконец, он взвалил рюкзак на спину, поднялся, шатаясь от усталости, вверх по склону и вышел на «шоссе Кадокура».
Вершины пиков Ягатакэ и Киригатакэ были почти совсем белы от снега; с озера Сува дул холодный зимний ветер. Но теперь, спустя три месяца после капитуляции, над фабричными трубами уже кое-где вился дымок. Это дымили трубы эвакуированных сюда заводов, которые, подобно заблудившимся путникам, не знали, смогут ли они вернуться обратно. Заводы изготовляли из остатков сырья кастрюли, чайники, сковородки. Дымили трубы и некоторых фабрик, возобновивших производство шелка. Как-то будет встречен этот шелк на рынках Америки, где так развито производство нейлона? Трудно было что-либо предвидеть, но правительство, потерявшее всякую ориентацию, распространяло слухи о том, что шелк найдет сбыт как продукт экспорта, — им можно будет расплачиваться за импортируемое из-за границы продовольствие. Фабриканты шелка, как всегда, уповали на правительственные ссуды.
— Далеко еще до завода «Токио-Электро»? — спросил солдат, останавливаясь на перекрестке у входа в маленькую писчебумажную лавочку.
— Да, пожалуй, еще с полкилометра будет. Идите
всё прямо и прямо и слева увидите высокие трубы,— ответила хозяйка, продолжая вязать и даже не взглянув на столь обычную теперь фигуру демобилизованного.
Солдат слегка дотронулся пальцами до козырька военной фуражки и опять зашагал, сгорбившись и так сильно наклонясь вперед, что полы его шинели почти касались земли.
Пыль, взметаемая ветром, осыпала солдата с головы до ног, мимо него с ревом проносились грузовики, а он всё шел, низко опустив голову. Его большие глаза казались безжизненными, щеки запали, нижняя губа бессильно отвисла. У кадыка болтался ремешок от фуражки.
Наконец впереди показались трубы, торчавшие над длинной черной оградой. Когда солдат приблизился к заводу «Токио-Электро», из проходной будки вышел секретарь деревенской управы Бунъя со своим неизменным стареньким портфелем под мышкой. Проходя мимо уставшего грязного солдата, он, вежливо поклонившись, приветствовал его.
Неизвестно, слышал ли солдат обращенное к нему приветствие. Ничего не ответив, глядя куда-то в пространство, он той же усталой походкой прошел прямо на заводский двор и опомнился только тогда, когда охранник, высунувшись из окошка проходной, окликнул его.
— Тебе куда надо, в отдел найма, что ли? — спросил охранник, разглядывая конверт, который, порывшись в кармане, протянул ему солдат. На конверте стоял штамп отдела личного состава главного правления компании «Токио-Электро».
— Я к мастеру Араки... к Араки из токарного цеха... Продолжая рассматривать и вертеть в руке конверт, охранник снял телефонную трубку.
— Фурукава... Ты, что ли, будешь Дзиро Фурукава?
Но солдат ничего не ответил. Он медленно опустился на свой рюкзак, который положил под окошком проходной, и, склонив голову на руки, со вздохом закрыл глаза.
Время от времени солдат чуть приподнимал веки, но его красные от переутомления глаза как будто всё еще видели сон.
Большинство рабочих завода Кавадзои было переве-дено в район озера Сува из Токио с завода Ои, также принадлежавшего компании «Токио-Электро». Всю свою короткую жизнь Фурукава проработал на заводе Ои. На этом заводе он прошел путь от ученика до квалифицированного токаря, но в ноябре 1943 года, как раз накануне эвакуации завода, был призван в армию и в начале 1944 года отправлен на остров Лусон. По дороге транспортное судно, на котором везли солдат, было торпедировано; взрывом Фурукава был выброшен в море. Судно береговой обороны подобрало его на второй день, и Фурукава отвезли в Манилу.
Полтора года солдат Фурукава фактически выполнял работу носильщика. Из Японии прибывали маленькие суденышки, груженные военным снаряжением. Суденышки приставали к берегам, и начиналась смертельно опасная работа по их разгрузке. Днем и ночью американские самолеты бомбили берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38