— И Тадаити Такэноути... Ему тоже скажите, чтобы пришел.
Сагара встал и, подойдя к окну, задернул шторы.
Рабочий день заканчивался. За окном виднелся заводский двор, освещенный лучами заходящего солнца.
Директор не мог понять, почему начальники отделов так сдержанны, словно боятся чего-то. Конечно, обстановка несколько изменилась и на какие-то уступки приходилось идти... Но каково! В некоторых цехах преспокойно оставались висеть эти воззвания вплоть до сегодняшнего утра. Мало того — среди мастеров нашлись субъекты, которые присутствовали на собрании в столовой, где, как говорят, было около тридцати человек! А теперь начальники отделов, отвечающие за порядок на заводе, ведут себя так, словно их даже и не возмущает всё это. Может быть, управляющий делами, да и другие считают, что их это не касается? Сагара бесило равнодушие подчиненных.
— Но, господин директор... э-э... как бы это выразить... э-э... если рабочие заявят, что намерены создать профсоюз, то компания не имеет права препятствовать этому... — взволнованно произнес Тидзива, снова возвращаясь к тому, о чем он говорил уже в течение нескольких минут.
Остальные продолжали молчать. Директор тоже не придал значения словам Тидзива. Болтун! Разве об этом речь? Раз от оккупационных властей не поступал приказ объединять рабочих в профсоюзы, значит, задача теперь состоит в том, чтобы не дать им объединиться!
Но директор Сагара недооценивал создавшуюся обстановку. Ему было известно, что на главном заводе компании еще в конце минувшего года был создан профсоюз. Рабочие требовали увеличения заработной платы, и несколько дней назад там началась забастовка, которую компания всеми силами стремилась подавить. Он также знал через Такэноути, что Араки побывал в Токио и, вероятно, наладил связь с «заправилами» рабочих. Сагара уже подумывал о том, как найти удобный повод и выгнать Араки с завода. Однако он был твердо убежден, что здешний отдаленный горный район — это совсем не то, что Токио или Иокогама. Поэтому директор и не мог правильно оценить впечатление, которое произвело на работников завода воззвание, провисевшее всего один вечер.
— ...потому что Япония приняла Потсдамскую декларацию как одно из условий капитуляции... — всё более воодушевляясь, разглагольствовал Тидзива, но вдруг испуганно умолк, заметив устремленный на него холодный, непроницаемый взгляд Нобуёси Комацу, который по приказанию директора тоже присутствовал на этом совещании.
— Следовательно, вы солидаризируетесь с компартией?— спросил Комацу.
— Нет, нет, что вы... компартия — это совсем другое.—Тидзива испуганно замахал руками.—Вы меня не поняли... как можно!.. Это совсем не то!.. Профсоюз—это демократия...
Управляющий делами громко рассмеялся.
Это был человек лет тридцати двух — тридцати трех, в свое время он окончил финансово-экономический факультет университета Кэйо. После войны он одним из первых сменил полувоенный костюм на гражданское платье и начал отращивать волосы. Управляющий часто помещал статьи по финансовым вопросам в местной газете и пользовался гораздо большей популярностью в районе, чем сам директор.
— Комацу-сан высказывается в очень недемократическом духе. — Смех управляющего делами придал храбрости Тидзива и несколько успокоил его.— Вы как будто считаете, что профсоюз и компартия — это одно и то же...
— Вот именно. Профсоюз — это тот же коммунизм.
Я убежден, что в конечном итоге всё это направлено против императора, на погибель нашей страны, — стис: нув зубы и выпрямившись, проговорил Комацу.
Все засмеялись. Улыбнулся даже начальник производственного отдела — когда-то он был чертежником, поступил на службу в компанию раньше директора и был старше его по возрасту. Этот смех свидетельствовал о явном несогласии присутствующих с позицией Комацу. В то же время — сознавали они это или нет — события, происходившие на главном заводе, и волнение, которое началось в цехах со вчерашнего вечера, тоже оказали на служащих некоторое воздействие.
— Предоставить каждому — и рабочему и капиталисту— полную свободу и признать основные права человека— это и есть демократия... — откидывая со лба волосы, сыпал словами Тидзива.
Нобуёси Комацу, не обращая внимания на смех окружающих, сохранял невозмутимый вид и продолжал смотреть на Тидзива холодным, враждебным взглядом.
За один вечер Тидзива просмотрел несколько книг, в том числе и книгу «Развитие социализма от утопии к науке», которую ему достала Рэн. Запомнив оттуда несколько фраз, он воображал уже, что постиг решительно всё. И сейчас Тидзива был убежден, что на этом собрании он представляет самые прогрессивные элементы.
— Пришли!
Первой в кабинет вошла Рэн и, поклонившись, придержала распахнутую дверь.
— А где Такэноути? — спросил директор, глядя поверх голов входивших в кабинет Араки, Касавара и На-катани. За ними с несколько смущенным видом появился Такэноути. Он поклонился, приветствуя собравшихся. Директор следил за ним угрюмо-настороженным взглядом.
Такэноути со вчерашнего вечера не показывался на глаза директору и, как стало известно Сагара из донесения члена «Общества Тэнрю», присутствовал на собрании в столовой.
— Прошу садиться, — сказал директор, стараясь говорить ровным, спокойным голосом. Ой повернулся к вошедшим и указал на стулья, которые Рэн Торидзава принесла из комнаты общего отдела.
— Вы, конечно, очень спешите... Ну, да я вас долго не задержу... — Сагара иронически улыбнулся, сказав это: ему было известно, что сегодня после работы в столовой опять назначено собрание.
Однако директора Сагара ждало разочарование — никто не поддержал его язвительных намеков, которыми он рассчитывал смутить своих противников. На лицах подчиненных не заметно было, ни малейших следов робости. Сагара стало ясно, что обстановка на заводе за короткий срок действительно изменилась.
Директор умышленно избегал смотреть на Такэноути, который стоял за спинкой стула Араки, так как для него не осталось места. Впрочем, сегодня даже Такэноути казался не таким, как обычно.
— Я хотел кое о чем побеседовать с вами... Ведь как-никак все мы являемся руководителями завода, все мы — работники «Токио-Электро»... — начал директор, делая усилия, чтобы сохранить спокойный тон. Но рука его, подносившая к папиросе зажигалку, дрожала. Он подумал, что теперь уже навряд ли ему удастся так просто выгнать с завода этого коммуниста Араки, а в том, что он коммунист, Сагара был убежден.
— Попробуем взглянуть на дело хотя бы с точки зрения заводской дисциплины, с точки зрения существующих на заводе порядков... Как прикажете расценивать то обстоятельство, что вы, господа, — вы, руководящие работники, ответственные служащие компании, — подстрекаете рабочих, организовываете на заводе движение за создание профсоюза?
Араки попытался что-то возразить, но директор не дал ему говорить.
— Нет, подожди! Я примерно представляю себе, что ты можешь сказать... Накатани-куи, Касавара-кун, а каково ваше мнение?
Маленький Накатани, почти утонувший в глубоком кресле, плотно сжал губы и а усилием проглотил слюну. Когда поднимались сложные, серьезные вопросы, ему всегда необходимо было сосредоточиться, прежде чем начать говорить.
Заносчивость директора, его иронический тон были слишком уж заметны. Управляющий делами отвернулся к окну, пожав плечами, и тут, словно торопясь заполнить паузу, в разговор вмешался Тидзива.
— Но... э-э... как бы это сказать... ведь вот говорят, что даже и в Америке, например, техники и вообще интеллигенция пользуются правом создавать профессиональные союзы...
Директор метнул на него свирепый взгляд, и Тидзива умолк. Однако замечание Тидзива не только лишило директора уверенности, но и дало ему понять, что общая атмосфера совещания отнюдь не является неблагоприятной для Араки.
— А разве я сказал что-нибудь против профсоюза?— директор произнес это так громко, что сам вздрогнул. Не договорив и уже раскаиваясь, что невольно сделал огромную уступку, он продолжал еще громче:
— Я возражаю только против компартии! Но Араки был спокоен.
— О компартии речи нет. Мы говорим о профсоюзе.
Он чувствовал себя уверенно. Даже начальники цехов, и те в большинстве своем были на его стороне. Внезапно снова вмешался Тидзива.
— Разумеется, господин директор! Ведь Араки-кун не коммунист!
Немного растерявшись от этой неожиданной поддержки, Араки кивнул, как бы подтверждая слова Тидзива.
— Ну, если он сам отрицает это, что ж... значит, так и будем считать... — и директор, как будто решив, что на этом можно успокоиться, заулыбался, откидываясь на спинку кресла.
— Не знаю уж, право, как это у вас происходит,— продолжал он, — демократически или еще. как-нибудь... И когда он будет создан, этот ваш профсоюз?
Ответ на этот иронический вопрос был для директора неожиданным.
— Через несколько дней мы официально сообщим об этом от имени профсоюза в правление компании...
Такие речи директору приходилось слышать впервые.
Затем все поднялись и вышли — и Араки, и Такэноу-ти, и Тидзива. Последний уже в дверях начал что-то нашептывать Араки на ухо. Директор,держась за край стола, провожал их пристальным, злым взглядом.
В заводской столовой было многолюдно и шумно. В этом темном, холодном здании, расположенном на берегу реки, еще со времен Кадокура помещалась столо-
вая. На цементном полу рядами стояли длинные столы. В помещении еще сохранялся слабый запах шелковичных коконов.
Ужин начинался сразу после вечернего гудка, возвещавшего конец рабочего дня. Рабочие, жившие в заводских общежитиях, обгоняя друг друга, спешили в столовую. Получив у стойки порцию темного риса, смешанного с ботвой редьки, и алюминиевую миску с супом, рабочие поспешно отходили к столам; кто сидя, кто стоя, они съедали свой ужин и обычно тотчас же уходили, торопясь каждый по своим делам. Но сегодня в одном конце столовой собралась группа людей. Входившие и выходившие наталкивались на них, отчего давка и теснота в столовой всё возрастали.
Здесь проходило сейчас второе подготовительное совещание по созданию профессионального союза.
В центре группы стоял Араки. Он только что доложил о положении дел в профсоюзной организации главного завода компании в районе Хорикава. Араки держал листовку небольшого формата, где было написано, что четыре завода, принадлежащие компании «Токио-Электро», в районе Токио—Иокогама, в том числе и главный завод компании, потребовали пятикратного увеличения заработной платы, и так как требование это было отвергнуто, на заводах объявлена забастовка.
Конференция представителей рабочих всех предприятий района Токио—Иокогама приветствовала и поддерживала эту забастовку.
Таково было содержание листовки. После сообщения Араки стоявший позади него пожилой человек в очках и в черной тужурке начал раздавать сидевшим на скамейках такие же листовки. Ему помогали Икэнобэ и Опоки.
Листовки необычайно взволновали людей. Сегодня сюда пришли не только бывшие члены «Комитета дружбы», но и представители всех цехов, старшие мастера и конторщики, пришел даже Тидзива. Сначала он робко выглядывал из-за чьей-то спины, но вскоре, усевшись на скамейку, начал ораторствовать.
— Э-э... я недостоин... э-э... как бы это сказать... разумеется, я почту это за величайшую честь... Однако поскольку я, так сказать, исполняю обязанности
начальника цеха, я просил бы дать мне вечер на размышление...
Через полчаса Тидзива, к своему немалому удивлению, увидел, что он внесен в список избранных делегатов от подготовительного комитета, которые должны были ехать в Токио для установления связи с профсоюзной организацией главного завода компации.
Даже Тадаити Такэноути, руководивший собранием, был сегодня настроен радикально. Икэнобэ и молчаливый, как всегда, Накатани словно отступили на второй план.
Участники совещания были в боевом, приподнятом настроении. Явись сюда сам директор, — даже девушки не испугались бы его.
Среди всеобщего возбуждения никто не заметил, как человек в черной тужурке шепнул что-то Араки, и тот, подозвав Фурукава, передал ему пачку маленьких листовок. Никто не знал, что человек в черной тужурке, доставивший на завод листовки, выпущенные конференцией представителей рабочих префектуры Канагава, был коммунист Масару Кобаяси.
Только Кику Яманака равнодушно отнеслась к происходившему.
— Дайте же пройти! Дайте пройти! — пронзительно кричала она, остановившись перед живой стеной, преграждавшей ей путь. В одной руке у нее была чашка с рисом, в другой — алюминиевая миска с супом. — Ну вот, пролила! Да пропустите же!
Лавируя между людьми, она пробиралась к выходу. Выражение ее лица ясно говорило, что профсоюз и тому подобные вещи весьма мало ее занимают.
Выбравшись из столовой, Кику с чашками в руках озабоченной, торопливой походкой прошла по холодной сумрачной внутренней галерее в одиннадцатую комнату третьего общежития. Рис и суп, которые она несла, были пайком Мицу Оикава.
«А может, это украла Синобу?» — думала Кику.
Она глубоко раскаивалась в том, что заподозрила Мицу Оикава в краже лепешек, Ее словно кто-то ударил, когда она увидела, что Мицу Оикава, которая едва держалась на ногах от слабости, присела на пол возле намоточной машины и потихоньку начала есть редьку.
Тем больше Кику возмущал поступок того, кто украл лепешки.
На дверях общежития еще сохранялась дощечка с надписью: «Мужчинам вход воспрещен». В коридоре, освещенном тускло горевшей лампочкой, перекликались девушки; они собирались в город.
— Вы куда? — Две девушки, кутаясь в шерстяные платки и отворачиваясь к стенке, пытались проскользнуть мимо поднимавшейся по лестнице Кику. — В кино?
— Да... — голоса товарок по комнате звучали приглушенно из-под закрывавших лица платков.
— Если опять опоздаете и ворота закроют, я не отвечаю.
Когда Хацуэ не было дома, Кику, одна из старожилок, считала себя ответственной за порядок в общежитии. Раздвинув сёдзи своей комнаты, Кику увидела Синобу Касуга. Прислонясь спиной к стенке, вытянув ноги, она сидела на циновке и смотрелась в осколок зеркала, с беззаботным видом облизывая накрашенные губы. У единственной лампочки, низко нагнувшись, сидела Сигэ Тоёда и пришивала воротник к нижнему кимоно:
— Сейчас я разогрею тебе ужин, Мицу-тян, мигом... У противоположной стены под окном была ниша,
в которой стояли жаровня, котелок и ведро. Питание в столовой было недостаточным; девушки старались раздобыть муку и другие продукты и готовили пищу в комнате.
— Право, ты уж извини меня за то, что я на тебя подумала... — энергично поворачивая жаровню, сказала Кику, обращаясь к Мицу Оикава, лежавшей в углу. Девушка казалась еще совсем слабой. Подложив под голову подушку, она молча смотрела в потолок.
— И стоит-то это пустяки — какие-нибудь четыре-пять лепешек. А только не иначе, как их украли! — ворчала Кику, доставая свою собственную муку и начиная приготовлять клецки.
При Хацуэ Кику бывала осторожнее в выражениях. Но характер у нее был такой горячий, что сдерживаться ей было трудно.
Славное яблочко, румяное яблочко... — Синобу Касуга, продолжая разглядывать себя в осколок зеркала, напевала. На ней был светло-зеленый жакет, на голове красовался алый берет; в комнате она считалась первой франтихой и «столичной штучкой».
Безмолвно синее небо...Синобу оборвала песню, встала и, раздвинув сёдзи, собиралась уже выйти из комнаты, как вдруг Кику, словно пение Синобу переполнило чашу ее терпения, запальчиво проговорила:
— Честное слово, прямо зло берет1 Уж я прослежу, честное слово, прослежу!
Синобу Касуга прислонилась к стенке и злобно взглянула на Кику Яманака. Девушки были одного возраста, только Касуга тоньше и стройнее. Она иронически усмехнулась, чуть вздернув свою хорошенькую верхнюю губку, и тряхнула завитыми волосами, выбивавшимися из-под берета.
— Ха...
Во время бомбежек Токио дом ее сгорел, и семья разбрелась по всей Японии. После окончания войны, когда завод временно прекратил работу, Синобу ездила чуть ли не до Кюсю, разыскивая неизвестно куда эвакуировавшихся родителей. В Токио она некоторое время пробыла в чайном домике и только недавно снова вернулась на завод.
Среди девушек одиннадцатой комнаты только она одна не работала на шелкомотальной фабрике и, может быть, поэтому Кику и другие несколько презрительно относились к этой «девушке из чайного домика».
— Надоело, право!.. Украли, украли!.. Слушать уж тошно! — внезапно рассердилась Сигэ Тоёда, румяная, пухленькая девушка с маленькими глазками, дочь крестьянина-арендатора из Ками-Ина. — Дались тебе эти лепешки! Если ты так расстроилась, я свои дам, пожалуйста!
Она воткнула иголку в воротник, поднялась и пошла к своей корзинке, стоявшей в углу комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38