роман
Глава первая
В ДЫМОВОЙ ЗАВЕСЕ
Был август 1945 года... Прошло всего несколько дней, как император Хирохито выступил по радио с заявлением о том, что Япония принимает условия капитуляции, выработанные союзниками в Потсдаме.
В префектуре Нагано, словно по команде, перестали дымить трубы бесчисленных заводов и фабрик, обступивших озеро Сува.
Заводы и фабрики, школы, приспособленные под казармы здания муниципалитета, где на окнах еще висят маскировочные шторы, станционные постройки, противопожарное оборудование, повсюду виднеющееся на улицах, позиции зенитной артиллерии на горных склонах — всё это на фоне ярко сверкающей глади озера кажется удивительно жалким и безобразным, словно мусор, выброшенный прибоем на берег.
Поселки, разбросанные по берегу озера, жмутся к воде, позади них стеной встают горы. Район этот известен как «равнина Сува», или «низменность Сува». Озеро Сува, имеющее почти двадцать километров в окружности, расположено в том месте, где отроги горного кряжа Акаиси смыкаются с вулканическим хребтом Фудзи. Озеро лежит на высоте семисот пятидесяти
метров над уровнем моря и считается самым высокогорным озером в Японии. В лунные летние ночи оно отливает серебром, а зимой его гладкая ледяная поверхность сверкает, как огромное зеркало. И когда американские «летающие крепости» с ревом и грохотом проносились над этими местами, держа курс на Фудзияму, жители поселков сокрушались, что ничем нельзя замаскировать озеро.
По своему местоположению — в самом сердце горного района — это озеро тоже может считаться единственным в стране. В Японии очень немного районов, расположенных далеко от моря, к их числу принадлежит и префектура Нагано. Когда военные действия стали принимать неблагоприятный для Японии оборот, в народе, который всегда старались держать в неведении, поползли слухи о том, что императорскую ставку перенесут в префектуру Яманаси, а японская армия укроется в горах и будет вести партизанскую войну. В это же время крупные заводы военной промышленности один за другим начали осуществлять «мероприятия по рассредоточению и эвакуации»: из Токио и префектуры Канагава они были эвакуированы в район озера Сува, где находились шелкомотальные и шелкоткацкие фабрики фирм «Силк-Окая» и «Силк-Сува», поставлявшие свою продукцию на мировой рынок. Но шла война с Америкой, фирмы оказались не у дел, и фабрики закрылись. Остановились новейшие, самые совершенные станки — плод творческой мысли нескольких поколений изобретателей и конструкторов; освободились тысячи "рабочих рук — и владельцам военных заводов оставалось только перевезти в этот район свои машины да некоторое число квалифицированных рабочих. Так на берегах озера Сува появились предприятия, работавшие исключительно на войну: заводы радиокомпании, трубопрокатной компании, акционерного общества по производству электроэнергии, акционерного общества по производству турбин, компании «Токио-Электро», производящей электрооборудование, и множество других заводов и фабрик. Окрестности озера Сува внезапно превратились из центра текстильного производства в район металлообрабатывающей промышленности...
Но теперь, после капитуляции, все заводы стояли; в небо поднимался только дым паровозов: вдоль берега озера во всех направлениях шли железнодорожные составы. Горы, обступившие тесным кольцом озеро, мешали ориентироваться, и трудно было определить, какие поезда идут в Токио, какие из Токио. Одряхлевшие паровозы— такие обычно встречаются где-нибудь на маленьких глухих ветках — медленно, пыхтя и задыхаясь, тащили тяжелые составы. Они то пропадали, то снова выползали из-за гор, волоча за собой вагоны, битком набитые грязными, насквозь пропыленными солдатами, которые скоплялись в ожидании поездов на каждой станции, словно вода, стекающая с гор после дождя.
На юго-востоке этого горного района, как маяк, высился пик Ягатакэ, на северо-востоке поднимался к небу Киригатакэ; распознать остальные вершины было нелегко.
Поезда, идущие из Токио, вынырнув из-за восточных склонов, устремлялись на север, потом поворачивали на запад, в долину реки Тэнрю, которая брала начало в озере Сува, и снова исчезали среди гор. Железная дорога огибала озеро и связывала между собой три станции, три городка: Ками-Сува, Симо-Сува и Окая.
На станции Окая, как и на всех других станциях этой линии, толпились солдаты, рабочие, взятые по мобилизации в военную промышленность, — их теперь массами увольняли с заводов, — молодые работницы из так называемых «добровольческих» отрядов. Девушки в штанах, с корзинами и узлами за спиной, и похожие на солдат мобилизованные рабочие в фуражках военного образца и спецовках цвета хаки, ожидая посадки, образовывали длинные очереди, которые растекались по привокзальной площади. С каждой минутой очереди всё росли и росли. Солдаты толкались на площади, делали перекличку или рядами, не нарушая строя, сидели прямо на земле. К вокзалу подходили всё новые и новые группы солдат — по пятнадцать, двадцать человек. У всех были измученные, грязные лица, видимо, они где-то в горах рыли окопы. У большинства не было оружия, только у некоторых на поясе болтался штык в бамбуковых ножнах. Многие несли саперные лопаты, перекинув их через плечо, как крестьяне носят мотыгу.
Время от времени к вокзалу подкатывали военные грузовики, нагруженные корзинами с документами и деревянными ящиками со звездой — эмблемой военного министерства, на которых сидели офицеры и унтер-офицеры. Солдаты с худыми, почерневшими лицами сторонились, прижимаясь к деревянной железнодорожной ограде, и долго провожали грузовики тревожными взглядами.
И площадь, и вокзал были забиты толпами людей, и каждый, казалось, чувствовал себя здесь одиноким и затерянным. Людей тревожила их собственная судьба. Как бы раньше других занять место в поезде — вот мысль, которая владела сейчас многими.
Окая, приютившийся в лощине на самом берегу озера Сува, был центром всего промышленного района. Лес фабричных труб поднимался над городком и тянулся вдоль скалистых берегов реки Тэнрю.
На протяжении пяти километров по склонам гор было разбросано пять поселков под общим названием Кавадзои. Они были связаны между собой и с Окая отличным асфальтированным шоссе. Местные жители называли его «шоссе Кадокура». Здесь, в горах, началось процветание королей японской шелковой промышленности Кадокура, владельцев компании «Кадокура-когё», здесь же находилась их резиденция. Впрочем, теперь в этих краях проживали только представители боковой ветви семьи: глава компании давно уже пере1 селился в большой город.
Трехэтажное европейского типа здание деревенской управы в Симо-Кавадзои и хорошо оборудованное здание начальной школы, казавшиеся необычными в этих глухих горных селах, были построены на деньги Кадокура, которые хотели отметить места, где началось их благоденствие. Асфальтированное шоссе тоже было проложено в годы их процветания.
До войны герб семейства Кадокура можно было уви деть здесь повсюду. Все значительные лица в окрестных поселках носили хаори с гербом Кадокура, герб этот был изображен на рабочих куртках сторожей и посыльных деревенской управы и школы, он красовался на бу-
мажных фонарях, с которыми еще ходят по ночам в провинции.
На окраине Окая возвышались над другими трубами две гигантские бетонные трубы завода компании «Токио-Электро». И здесь, как и повсюду, царило сейчас смятение, наступившее сразу после речи императора...
Завод компании «Токио-Электро» разместился на территории одной из многочисленных фабрик, принадлежавших Кадокура.
Обширный двор был окружен зданиями рабочих общежитий и цехов; крыши их ступеньками спускались к самому берегу реки Тэнрю.
Сейчас по заводскому двору, залитому жаркими лучами послеполуденного солнца, ручейками растекались бесконечные вереницы людей. Они выползали из галереи, огибавшей заводскую контору.
Почти в самом конце очереди стояла группа девушек-подростков из так называемого «добровольческого» отряда. Все с косичками, одетые в одинаковые форменные платья с белыми нарукавными повязками — должно быть, бывшие ученицы женского колледжа. Они всё время о чем-то шептались:
— Неужели это правда? - Мне сказал служащий заводоуправления! — говорила высокая веснушчатая девушка своим подругам. Девушка сама была чем-то напугана и всячески старалась убедить других, что ее опасения вполне обоснованы
Еще вчера распространились слухи о том, что американские солдаты вот-вот будут выброшены сюда на парашютах, перебьют всех мужчин, а женщин возьмут в рабстно. Все эти разговоры, хотя и внушали некоторое сомнение, неё же волновали стоявших на дворе людей.
Из-за того, что заводоуправление не сумело вовремя выписать деньги, многие рабочие не могли уехать. Это вызывало недовольство. Но никто не решался открыто выражать свое возмущение объявлением, которое было вывешено у входа в заводскую контору.
В объявлении говорилось, что все рабочие — кадровые и мобилизованные на завод, в том числе и члены «добровольческих» отрядов (следовали фамилии), считаются уволенными. Заработная плата, выходное пособие, а также все прочие суммы будут высланы каждому
рабочему по почте. Поскольку деньги из главного управления компании до сих пор не поступили, рабочие могут получить на руки лишь определенную сумму на проезд по железной дороге.
В самом заводоуправлении царила паника. Все ответственные служащие во главе с директором, подписавшим приказ о прекращении работы завода, — впрочем, в приказе это именовалось «временной остановкой»,— находились в полной растерянности; некоторые из них, кое-как погрузив свое личное имущество на казенные машины, с величайшей поспешностью покидали завод. — Ну скажи, что бы ты стала делать, если бы сейчас появились американские солдаты? — схватив за форменный галстук какую-то толстушку, приставала к ней высокая веснушчатая девушка. Ее толстенькая низенькая подруга с плоским носиком и выпуклым лбом, потупившись, смотрела себе под ноги.
Никто из девушек никогда не видел американских солдат, но всем представлялось самое страшное, что только могло нарисовать их воображение. Девушки молча переглядывались. Толстушка вся покраснела от напряжения, на лбу у нее выступили капельки пота.
— Я... я покончила бы с собой... Горло б себе перерезала! — наконец ответила она.
Когда началась война с Америкой, число рабочих на заводе резко увеличилось, и к концу войны здесь работало не меньше полутора тысяч человек. Из них две трети составляли женщины.
За время войны состав рабочих на заводе сильно изменился. Это было заметно даже по внешнему виду людей, выстроившихся длинными очередями на заводском дворе:
Здесь были не слишком озабоченные дальнейшей судьбой завода мобилизованные рабочие, и рабочие, завербованные из числа студентов и членов молодежных организаций, и крестьяне, пришедшие на завод ради заработка... Но в толпе встречались и такие, которым тяжело было покидать завод, — это были кадровые рабочие, переведенные сюда из Токио, и работницы, работавшие здесь еще на шелкопрядильной фабрике.
Слухи о надвигающейся опасности, казалось, должны были сплотить всю эту людскую массу. Сейчас мало кто интересовался тем, насколько эти слухи достоверны. Большинство рабочих сомневалось в их правдивости, но всеми владело чувство неуверенности и растерянности.
В передававшихся по радио комментариях к речи императора подчеркивалось, что «государственный строй Японии остается неизменным», по существу же Потсдамской декларации не было сделано никаких сколько-нибудь понятных народу разъяснений. Поэтому люди запомнили одно только трудное иностранное слово «Потсдам». Можно было сломать язык, прежде чем выговоришь его!
— Смотрите, вот и Торидзава-сан! Вон там... — воскликнула какая-то девушка из группы учениц колледжа с таким видом, как будто заметила нечто необычайное, и все дружно замахали руками и закричали:
— Торидзава-сан! Торидзава-са-а-ан!
Девушка с нарукавной повязкой «добровольческого» отряда, пробиравшаяся через толпу, неторопливо подошла к группе своих подруг.
Они окружили ее.
Вы уже получили расчет? Почему вы не уезжаете?— наперебой спрашивали Рэн.
— Я уезжаю.
Улыбаясь, Рэн Торидзава окинула взглядом девушек.
— Вам не встречалась Хацу Яманака из сборочного?— спросила она.
Девушки отрицательно покачали головой. Работница Хацуэ Яманака жила в заводском общежитии и имела к ним самое отдаленное отношение.
— Скажите, Торидзава-сан, неужели правда то, о чем все говорят? Вот она заявляет, что покончит с собой...— пододвигаясь поближе к Рэн, спросила веснушчатая девушка.
Все ждали, что скажет Рэн. Эта девушка в просторной куртке и клетчатых штанах выделялась среди других даже своим костюмом. Рэн смотрела куда-то поверх Голов подруг. Ее красивые, с широким разрезом глаза, в глубине которых всё время вспыхивали искорки, казались чересчур яркими на слегка побледневшем тонком лице.
— Я не верю этим слухам!
Девушки облегченно вздохнули. Никто не стал спрашивать, почему Рэн не верит слухам и считает их ложными. Ее лицо выражало уверенность и силу, не оставлявшие места сомнениям, и эта уверенность убеждала больше, чем самые веские доводы.
— Если увидите Хацу-тян, передайте, что я ищу ее, — сказала Рэн Торидзава, отходя от группы девушек.— Я хочу вместе с ней ехать домой.
Эта просьба никому не показалась странной, хотя между Рэн Торидзава и Хацуэ Яманака было мало общего.
Рэн, дочь помещика, получила образование в колледже. Она работала на заводе всего лишь около года как член «добровольческого» отряда. Хацуэ Яманака окончила только шесть классов сельской школы и поступила на работу в Кавадзои еще в те времена, когда здесь производили шелк. Но обе девушки были родом из одного поселка Торидзава и жили в общежитии: Хацуэ— в обычном заводском общежитии для простых работниц, а Рэн — в особом, специально выделенном для входивших в «добровольческие» отряды девуше! из привилегированных классов. Правда, для Рэн это было вовсе не обязательно, и ей пришлось поселиться в общежитии лишь потому, что поселок Торидзава был расположен от завода дальше всех других поселков. Только здоровым парням-рабочим, имевшим велосипеды, было под силу каждый день ездить с работы домой.
И всё же слова Рэн, будто она разыскивает Хацуэ, с которой собирается ехать домой, были простой отговоркой. Рэн, посматривая на людей, стоявших в очереди, заходила в контору, снова выходила во двор и давно уже украдкой поглядывала на маленькое, выкрашенное в голубой цвет здание заводской больницы, где ветер вздымал в окне маскировочную штору.
«Если я сейчас упущу момент, то, кто знает, может быть, нам никогда не придется увидеться...», — думала Рэн.
Она в который уже раз с безразличным видом прошлась по двору и снова взглянула на окно больницы. Там, за столом, она заметила Сусуму Накатани, старшего мастера экспериментального цеха, человека лет тридцати пяти, хрупкого сложения. Он приводил в порядок лежавшие на столе бумаги. Рэн вбежала в пу-
етую галерею, где одиноко стояли контрольные часы, и Перевела дыхание. Щеки ее пылали; казалось, письмо, которое лежало сейчас у нее за пазухой, жжет ее, как огонь.
«Пока я раздумываю, он уедет, исчезнет и так и не узнает, что у меня на сердце...»
Делая вид, что разглядывает ящик с табельными карточками, Рэн, кусая губы, смотрела на отсыревшую от дождей дощатую обшивку стены.
«Как он примет письмо? Такой упрямый! Еще, пожалуй, рассердится!.. Нет, не может быть! Ведь до сих пор ОН был всегда очень внимательным...» Поймав себя уже не в первый раз на этих мыслях, Рэн внутренне возмутилась.
«С какой это стати я так робею перед ним? Ведь он всего-навсего простой рабочий! Мне делали предложение молодые люди, окончившие университет! Нечего бояться! Ну и что ж из того, что у него сейчас Накатани-сан, - всё равно пойду!» — сердясь на себя, шептала она.
Рэн решительно взглянула на черную штору. Нака-тани больше не появлялся у окна. За шторой, раздувавшейся от ветра, виднелся теперь только край кровати.
Рэн быстро сошла по каменным ступеням галереи и поднялась по лестнице, ведущей в больницу. Двери были открыты настежь, в передней валялись дзори с красными шнурками.
— Можно?
Почувствовав, как дрогнул ее голос, Рэн опять рассердилась на себя. И хотя никто не мог ее видеть, она попыталась улыбнуться.
— Можно войти, Икэнобэ-сан? — повторила она мягким, певучим голосом — теперь он уже звучал совсем по-другому...
Япония проиграла войну... Что это означает? Вытянувшись па старой деревянной койке, Синъити Икэнобэ пытался вникнуть в сущность этой фразы, но содержание ее представлялось ему таким расплывчатым и таким огромным, что осознать его до конца было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Глава первая
В ДЫМОВОЙ ЗАВЕСЕ
Был август 1945 года... Прошло всего несколько дней, как император Хирохито выступил по радио с заявлением о том, что Япония принимает условия капитуляции, выработанные союзниками в Потсдаме.
В префектуре Нагано, словно по команде, перестали дымить трубы бесчисленных заводов и фабрик, обступивших озеро Сува.
Заводы и фабрики, школы, приспособленные под казармы здания муниципалитета, где на окнах еще висят маскировочные шторы, станционные постройки, противопожарное оборудование, повсюду виднеющееся на улицах, позиции зенитной артиллерии на горных склонах — всё это на фоне ярко сверкающей глади озера кажется удивительно жалким и безобразным, словно мусор, выброшенный прибоем на берег.
Поселки, разбросанные по берегу озера, жмутся к воде, позади них стеной встают горы. Район этот известен как «равнина Сува», или «низменность Сува». Озеро Сува, имеющее почти двадцать километров в окружности, расположено в том месте, где отроги горного кряжа Акаиси смыкаются с вулканическим хребтом Фудзи. Озеро лежит на высоте семисот пятидесяти
метров над уровнем моря и считается самым высокогорным озером в Японии. В лунные летние ночи оно отливает серебром, а зимой его гладкая ледяная поверхность сверкает, как огромное зеркало. И когда американские «летающие крепости» с ревом и грохотом проносились над этими местами, держа курс на Фудзияму, жители поселков сокрушались, что ничем нельзя замаскировать озеро.
По своему местоположению — в самом сердце горного района — это озеро тоже может считаться единственным в стране. В Японии очень немного районов, расположенных далеко от моря, к их числу принадлежит и префектура Нагано. Когда военные действия стали принимать неблагоприятный для Японии оборот, в народе, который всегда старались держать в неведении, поползли слухи о том, что императорскую ставку перенесут в префектуру Яманаси, а японская армия укроется в горах и будет вести партизанскую войну. В это же время крупные заводы военной промышленности один за другим начали осуществлять «мероприятия по рассредоточению и эвакуации»: из Токио и префектуры Канагава они были эвакуированы в район озера Сува, где находились шелкомотальные и шелкоткацкие фабрики фирм «Силк-Окая» и «Силк-Сува», поставлявшие свою продукцию на мировой рынок. Но шла война с Америкой, фирмы оказались не у дел, и фабрики закрылись. Остановились новейшие, самые совершенные станки — плод творческой мысли нескольких поколений изобретателей и конструкторов; освободились тысячи "рабочих рук — и владельцам военных заводов оставалось только перевезти в этот район свои машины да некоторое число квалифицированных рабочих. Так на берегах озера Сува появились предприятия, работавшие исключительно на войну: заводы радиокомпании, трубопрокатной компании, акционерного общества по производству электроэнергии, акционерного общества по производству турбин, компании «Токио-Электро», производящей электрооборудование, и множество других заводов и фабрик. Окрестности озера Сува внезапно превратились из центра текстильного производства в район металлообрабатывающей промышленности...
Но теперь, после капитуляции, все заводы стояли; в небо поднимался только дым паровозов: вдоль берега озера во всех направлениях шли железнодорожные составы. Горы, обступившие тесным кольцом озеро, мешали ориентироваться, и трудно было определить, какие поезда идут в Токио, какие из Токио. Одряхлевшие паровозы— такие обычно встречаются где-нибудь на маленьких глухих ветках — медленно, пыхтя и задыхаясь, тащили тяжелые составы. Они то пропадали, то снова выползали из-за гор, волоча за собой вагоны, битком набитые грязными, насквозь пропыленными солдатами, которые скоплялись в ожидании поездов на каждой станции, словно вода, стекающая с гор после дождя.
На юго-востоке этого горного района, как маяк, высился пик Ягатакэ, на северо-востоке поднимался к небу Киригатакэ; распознать остальные вершины было нелегко.
Поезда, идущие из Токио, вынырнув из-за восточных склонов, устремлялись на север, потом поворачивали на запад, в долину реки Тэнрю, которая брала начало в озере Сува, и снова исчезали среди гор. Железная дорога огибала озеро и связывала между собой три станции, три городка: Ками-Сува, Симо-Сува и Окая.
На станции Окая, как и на всех других станциях этой линии, толпились солдаты, рабочие, взятые по мобилизации в военную промышленность, — их теперь массами увольняли с заводов, — молодые работницы из так называемых «добровольческих» отрядов. Девушки в штанах, с корзинами и узлами за спиной, и похожие на солдат мобилизованные рабочие в фуражках военного образца и спецовках цвета хаки, ожидая посадки, образовывали длинные очереди, которые растекались по привокзальной площади. С каждой минутой очереди всё росли и росли. Солдаты толкались на площади, делали перекличку или рядами, не нарушая строя, сидели прямо на земле. К вокзалу подходили всё новые и новые группы солдат — по пятнадцать, двадцать человек. У всех были измученные, грязные лица, видимо, они где-то в горах рыли окопы. У большинства не было оружия, только у некоторых на поясе болтался штык в бамбуковых ножнах. Многие несли саперные лопаты, перекинув их через плечо, как крестьяне носят мотыгу.
Время от времени к вокзалу подкатывали военные грузовики, нагруженные корзинами с документами и деревянными ящиками со звездой — эмблемой военного министерства, на которых сидели офицеры и унтер-офицеры. Солдаты с худыми, почерневшими лицами сторонились, прижимаясь к деревянной железнодорожной ограде, и долго провожали грузовики тревожными взглядами.
И площадь, и вокзал были забиты толпами людей, и каждый, казалось, чувствовал себя здесь одиноким и затерянным. Людей тревожила их собственная судьба. Как бы раньше других занять место в поезде — вот мысль, которая владела сейчас многими.
Окая, приютившийся в лощине на самом берегу озера Сува, был центром всего промышленного района. Лес фабричных труб поднимался над городком и тянулся вдоль скалистых берегов реки Тэнрю.
На протяжении пяти километров по склонам гор было разбросано пять поселков под общим названием Кавадзои. Они были связаны между собой и с Окая отличным асфальтированным шоссе. Местные жители называли его «шоссе Кадокура». Здесь, в горах, началось процветание королей японской шелковой промышленности Кадокура, владельцев компании «Кадокура-когё», здесь же находилась их резиденция. Впрочем, теперь в этих краях проживали только представители боковой ветви семьи: глава компании давно уже пере1 селился в большой город.
Трехэтажное европейского типа здание деревенской управы в Симо-Кавадзои и хорошо оборудованное здание начальной школы, казавшиеся необычными в этих глухих горных селах, были построены на деньги Кадокура, которые хотели отметить места, где началось их благоденствие. Асфальтированное шоссе тоже было проложено в годы их процветания.
До войны герб семейства Кадокура можно было уви деть здесь повсюду. Все значительные лица в окрестных поселках носили хаори с гербом Кадокура, герб этот был изображен на рабочих куртках сторожей и посыльных деревенской управы и школы, он красовался на бу-
мажных фонарях, с которыми еще ходят по ночам в провинции.
На окраине Окая возвышались над другими трубами две гигантские бетонные трубы завода компании «Токио-Электро». И здесь, как и повсюду, царило сейчас смятение, наступившее сразу после речи императора...
Завод компании «Токио-Электро» разместился на территории одной из многочисленных фабрик, принадлежавших Кадокура.
Обширный двор был окружен зданиями рабочих общежитий и цехов; крыши их ступеньками спускались к самому берегу реки Тэнрю.
Сейчас по заводскому двору, залитому жаркими лучами послеполуденного солнца, ручейками растекались бесконечные вереницы людей. Они выползали из галереи, огибавшей заводскую контору.
Почти в самом конце очереди стояла группа девушек-подростков из так называемого «добровольческого» отряда. Все с косичками, одетые в одинаковые форменные платья с белыми нарукавными повязками — должно быть, бывшие ученицы женского колледжа. Они всё время о чем-то шептались:
— Неужели это правда? - Мне сказал служащий заводоуправления! — говорила высокая веснушчатая девушка своим подругам. Девушка сама была чем-то напугана и всячески старалась убедить других, что ее опасения вполне обоснованы
Еще вчера распространились слухи о том, что американские солдаты вот-вот будут выброшены сюда на парашютах, перебьют всех мужчин, а женщин возьмут в рабстно. Все эти разговоры, хотя и внушали некоторое сомнение, неё же волновали стоявших на дворе людей.
Из-за того, что заводоуправление не сумело вовремя выписать деньги, многие рабочие не могли уехать. Это вызывало недовольство. Но никто не решался открыто выражать свое возмущение объявлением, которое было вывешено у входа в заводскую контору.
В объявлении говорилось, что все рабочие — кадровые и мобилизованные на завод, в том числе и члены «добровольческих» отрядов (следовали фамилии), считаются уволенными. Заработная плата, выходное пособие, а также все прочие суммы будут высланы каждому
рабочему по почте. Поскольку деньги из главного управления компании до сих пор не поступили, рабочие могут получить на руки лишь определенную сумму на проезд по железной дороге.
В самом заводоуправлении царила паника. Все ответственные служащие во главе с директором, подписавшим приказ о прекращении работы завода, — впрочем, в приказе это именовалось «временной остановкой»,— находились в полной растерянности; некоторые из них, кое-как погрузив свое личное имущество на казенные машины, с величайшей поспешностью покидали завод. — Ну скажи, что бы ты стала делать, если бы сейчас появились американские солдаты? — схватив за форменный галстук какую-то толстушку, приставала к ней высокая веснушчатая девушка. Ее толстенькая низенькая подруга с плоским носиком и выпуклым лбом, потупившись, смотрела себе под ноги.
Никто из девушек никогда не видел американских солдат, но всем представлялось самое страшное, что только могло нарисовать их воображение. Девушки молча переглядывались. Толстушка вся покраснела от напряжения, на лбу у нее выступили капельки пота.
— Я... я покончила бы с собой... Горло б себе перерезала! — наконец ответила она.
Когда началась война с Америкой, число рабочих на заводе резко увеличилось, и к концу войны здесь работало не меньше полутора тысяч человек. Из них две трети составляли женщины.
За время войны состав рабочих на заводе сильно изменился. Это было заметно даже по внешнему виду людей, выстроившихся длинными очередями на заводском дворе:
Здесь были не слишком озабоченные дальнейшей судьбой завода мобилизованные рабочие, и рабочие, завербованные из числа студентов и членов молодежных организаций, и крестьяне, пришедшие на завод ради заработка... Но в толпе встречались и такие, которым тяжело было покидать завод, — это были кадровые рабочие, переведенные сюда из Токио, и работницы, работавшие здесь еще на шелкопрядильной фабрике.
Слухи о надвигающейся опасности, казалось, должны были сплотить всю эту людскую массу. Сейчас мало кто интересовался тем, насколько эти слухи достоверны. Большинство рабочих сомневалось в их правдивости, но всеми владело чувство неуверенности и растерянности.
В передававшихся по радио комментариях к речи императора подчеркивалось, что «государственный строй Японии остается неизменным», по существу же Потсдамской декларации не было сделано никаких сколько-нибудь понятных народу разъяснений. Поэтому люди запомнили одно только трудное иностранное слово «Потсдам». Можно было сломать язык, прежде чем выговоришь его!
— Смотрите, вот и Торидзава-сан! Вон там... — воскликнула какая-то девушка из группы учениц колледжа с таким видом, как будто заметила нечто необычайное, и все дружно замахали руками и закричали:
— Торидзава-сан! Торидзава-са-а-ан!
Девушка с нарукавной повязкой «добровольческого» отряда, пробиравшаяся через толпу, неторопливо подошла к группе своих подруг.
Они окружили ее.
Вы уже получили расчет? Почему вы не уезжаете?— наперебой спрашивали Рэн.
— Я уезжаю.
Улыбаясь, Рэн Торидзава окинула взглядом девушек.
— Вам не встречалась Хацу Яманака из сборочного?— спросила она.
Девушки отрицательно покачали головой. Работница Хацуэ Яманака жила в заводском общежитии и имела к ним самое отдаленное отношение.
— Скажите, Торидзава-сан, неужели правда то, о чем все говорят? Вот она заявляет, что покончит с собой...— пододвигаясь поближе к Рэн, спросила веснушчатая девушка.
Все ждали, что скажет Рэн. Эта девушка в просторной куртке и клетчатых штанах выделялась среди других даже своим костюмом. Рэн смотрела куда-то поверх Голов подруг. Ее красивые, с широким разрезом глаза, в глубине которых всё время вспыхивали искорки, казались чересчур яркими на слегка побледневшем тонком лице.
— Я не верю этим слухам!
Девушки облегченно вздохнули. Никто не стал спрашивать, почему Рэн не верит слухам и считает их ложными. Ее лицо выражало уверенность и силу, не оставлявшие места сомнениям, и эта уверенность убеждала больше, чем самые веские доводы.
— Если увидите Хацу-тян, передайте, что я ищу ее, — сказала Рэн Торидзава, отходя от группы девушек.— Я хочу вместе с ней ехать домой.
Эта просьба никому не показалась странной, хотя между Рэн Торидзава и Хацуэ Яманака было мало общего.
Рэн, дочь помещика, получила образование в колледже. Она работала на заводе всего лишь около года как член «добровольческого» отряда. Хацуэ Яманака окончила только шесть классов сельской школы и поступила на работу в Кавадзои еще в те времена, когда здесь производили шелк. Но обе девушки были родом из одного поселка Торидзава и жили в общежитии: Хацуэ— в обычном заводском общежитии для простых работниц, а Рэн — в особом, специально выделенном для входивших в «добровольческие» отряды девуше! из привилегированных классов. Правда, для Рэн это было вовсе не обязательно, и ей пришлось поселиться в общежитии лишь потому, что поселок Торидзава был расположен от завода дальше всех других поселков. Только здоровым парням-рабочим, имевшим велосипеды, было под силу каждый день ездить с работы домой.
И всё же слова Рэн, будто она разыскивает Хацуэ, с которой собирается ехать домой, были простой отговоркой. Рэн, посматривая на людей, стоявших в очереди, заходила в контору, снова выходила во двор и давно уже украдкой поглядывала на маленькое, выкрашенное в голубой цвет здание заводской больницы, где ветер вздымал в окне маскировочную штору.
«Если я сейчас упущу момент, то, кто знает, может быть, нам никогда не придется увидеться...», — думала Рэн.
Она в который уже раз с безразличным видом прошлась по двору и снова взглянула на окно больницы. Там, за столом, она заметила Сусуму Накатани, старшего мастера экспериментального цеха, человека лет тридцати пяти, хрупкого сложения. Он приводил в порядок лежавшие на столе бумаги. Рэн вбежала в пу-
етую галерею, где одиноко стояли контрольные часы, и Перевела дыхание. Щеки ее пылали; казалось, письмо, которое лежало сейчас у нее за пазухой, жжет ее, как огонь.
«Пока я раздумываю, он уедет, исчезнет и так и не узнает, что у меня на сердце...»
Делая вид, что разглядывает ящик с табельными карточками, Рэн, кусая губы, смотрела на отсыревшую от дождей дощатую обшивку стены.
«Как он примет письмо? Такой упрямый! Еще, пожалуй, рассердится!.. Нет, не может быть! Ведь до сих пор ОН был всегда очень внимательным...» Поймав себя уже не в первый раз на этих мыслях, Рэн внутренне возмутилась.
«С какой это стати я так робею перед ним? Ведь он всего-навсего простой рабочий! Мне делали предложение молодые люди, окончившие университет! Нечего бояться! Ну и что ж из того, что у него сейчас Накатани-сан, - всё равно пойду!» — сердясь на себя, шептала она.
Рэн решительно взглянула на черную штору. Нака-тани больше не появлялся у окна. За шторой, раздувавшейся от ветра, виднелся теперь только край кровати.
Рэн быстро сошла по каменным ступеням галереи и поднялась по лестнице, ведущей в больницу. Двери были открыты настежь, в передней валялись дзори с красными шнурками.
— Можно?
Почувствовав, как дрогнул ее голос, Рэн опять рассердилась на себя. И хотя никто не мог ее видеть, она попыталась улыбнуться.
— Можно войти, Икэнобэ-сан? — повторила она мягким, певучим голосом — теперь он уже звучал совсем по-другому...
Япония проиграла войну... Что это означает? Вытянувшись па старой деревянной койке, Синъити Икэнобэ пытался вникнуть в сущность этой фразы, но содержание ее представлялось ему таким расплывчатым и таким огромным, что осознать его до конца было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38