Если, скажем, союзники высадятся в Японии, что будет с императором? Что будет со всеми этими видными
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом. Ее нежный, звучный, чуть дрожащий голос, ее румянец, еле уловимый, свойственный только ей аромат—всё это невольно заставило его покраснеть. Лицо Синъити стало напряженным, брови дрогнули.
Да, болей уже нет... Он почувствовал, что его слова звучат слишком сухо, слишком натянуто. Встречаясь на заводе, они болтали куда более непринужденно и просто. В экспериментальном цехе работало всего лишь пять-шесть квалифицированных рабочих, и ему не раз случалось перекинуться, словом с Рэн, сидевшей за контрольным столом. Бывало, она скажет ему: «Ну вот еще, а мне откуда знать!», а он запросто отвечает: «Будет болтать-то!»
Но сейчас оба чувствовал» себя стесненно. Рэн машинально перекладывали из руки в руку сверток в красном платке. Синъити продолжал молчать. Его бледное после болезни лицо с черными бровями и ровным прямым носом покраснело от смущения и казалось Рэн в эту минуту очень красивым. Когда за окном мелькала чья-нибудь тень или гулко раздавались шаги по дощатому полу галереи, брови у Рэн вздрагивали, и она оглядывалась в ту сторону; Синъити слышал ее учащенное дыхание.
— Я еще с самого утра... хотела прийти попрощаться... Но «голубок» так долго возился... — она засмеялась отрывистым смехом, словно стараясь разрядить атмосферу стесненности, которую усиливало молчание Синъити. «Голубок» — было прозвище их мастера Накатани. Услышав этот такой знакомый ему смех, Синъити снова почувствовал, что не в силах сопротивляться ее обаянию.
— А вы, Икэнобэ-сан, тоже, наверно, уедете в Токио?
— Да, думаю. — Синъити опустил голову и обхватил колени руками.
Рэн присела на край кровати. Теперь она казалась более спокойной, чем Икэнобэ.
— Где вы живете в Токио?
— В Итабаси.
— И у меня есть в Токио родственники, в районе Коисикава... — Рэн на мгновенье потупилась, но тотчас же, бросив беглый взгляд на Синъити, засмеялась: — Я тоже хочу поехать в Токио.
Синъити совсем смутился.
— Зачем? — необдуманно вырвалось у него.
Рэн повела узким плечиком и состроила гримаску.
— Так, просто... — растягивая каждый слог, с ударением произнесла она и опять рассмеялась. Легкая краска выступила на ее лице.
Синъити всё больше терялся под взглядом лучистых глаз Рэн. Вдруг она отвернулась и, достав из платка бумажный сверток и бледнорозовый конверт, положила их около Синъити.
— Вот, возьмите... это... я целых два вечера писала... Прочтите! Ответ... — лицо Рэн пылало, как в огне.— Пожалуйста, напишите ответ, — овладев собой, поправилась она. Синъити растерянно протянул руку к свертку. По выражению глаз Рэн он понял всё, что она хотела ему сказать.
В коридоре послышались громкие голоса, и Синъити, смущенный еще больше, чем Рэн, торопливо спрятал сверток.
— Как, Рэн всё еще здесь?
В дверях показались Сусуму Накатани и Тосио Араки, старший мастер второго токарного цеха, .человек примерно тех же лет, что и Накатани, и такой высокий, что почти задевал головой за притолоку.
— Вы что же это до сих пор не уехали? Смотрите, похитят вас чего доброго! — Араки нарочно вытаращил глаза и состроил гримасу, желая показать, что шутит.
— Правда? — Рэн засмеялась, слегка наклонив голову набок.
— Конечно, правда! Ведь Рэн у нас красавица. Так что ее в первую очередь утащат.
Продолжая разговаривать, Накатани и Араки вошли в комнату и расположились у стола. Накатани окинул Рэн и Синъити внимательным взглядом.
- Торидзава-кун, вы уже получили расчет? — обратился он к Рэн.
- Да, получила. — Рэн незаметно спрятала за ворот кимоно сложенный вчетверо красный платок. — Я пришла попрощаться с Икэнобэ-сан... — лукаво добавила она.
— Так, так, понятно! — многозначительно протянул Араки, роясь в лежащих на столе бумагах. Рэн вспыхнула, но тут послышался спокойный голос Накатани:
— За это спасибо. Ну что ж, пожелаем вам всего доброго... А мы вот еще и сами не знаем, что с нами будет...
Лицо Рэн сделалось серьезным.
— Благодарю вас за всё... — произнесла она, отвесив поклон Накатани, — мастер всегда хорошо относился к ней. - Накатани-сэнсэй, Араки-сэнсэй, счастливо оставаться!
Она еще раз поклонилась и только потом с подчеркнуто официальным видом, словно к постороннему, обратилась к Икэнобэ:
— Позвольте поблагодарить и вас за ваше внимание и помощь. Желаю вам поскорее поправиться.
— Спасибо.
Синъити всё еще не мог побороть своего смущения. Рэн украдкой взглянула на него. Сердце ее сжалось,и на глаза навернулись слезы. Вот и он тоже скоро исчезнет из ее жизни... Молчаливый, застенчивый, он, пожалуй, и на письмо не ответит. Нахмурился, смотрит в сторону... А ей разве легко?
— Сколько же раз можно прощаться?- спросил Араки.
— Ох! — вскрикнула Рэн, топнув ногой от смущения и досады. Закрыв руками лицо, с приглушенным смехом она бросилась к двери, и в следующую секунду в галерее послышались ее быстрые шаги.
— Ну, покоритель сердец, как здоровье? — спросил Араки, обращаясь к Икэнобэ.
— Дело идет на поправку. Врач уже разрешил ему j ходить по комнате,—ответил за Синъити Накатани.
Накатани разбирал бумаги на столе, который сам поставил в палату к Синъити, чтобы чаще навещать больного: Синъити работал у него в цехе и был совсем одинок в этом поселке. Процедура оформления сдачи начатых моделей и оставшихся материалов уже была закончена, но в столе еще оставались чертежи, представлявшие огромную ценность для мастера экспериментального цеха Накатани.
— Любопытно, что собирается теперь делать наш господин Жаба? — спросил Араки.
Вместо ответа Накатани пожал плечами и продолжал сортировать бумаги, перебирая синьки и кальки с чертежами деталей в различных сечениях.
— Завод остановлен, очевидно, всё-таки по приказу ! компании. Не может быть, чтобы Жаба сам рискнул на это... Но можно ли рассчитывать, что завод снова начнет работать?.. — присев у стола, рассуждал сам с собой] Араки.
Дверь внезапно распахнулась, на пороге появился служащий заводской охраны в фуражке военного образца и в крагах.
—Накатани-сан, вас зовет господин директор!— обратился он к мастеру. — Приказано, чтобы вы захватили с собой все чертежи и проекты!
— Чертежи? Зачем?— мастер недоумевающе обернулся к нему, но охранник уже исчез. Собрав бумаги, Накатани поспешно вышел вслед за ним.
В конторе директора не было. Спускаясь по каменным ступеням полутемной галереи, Накатани оглядывался по сторонам, разыскивая его. Слева и справа тянулись низкие здания с маленькими окнами — постройки бывшей шелкомотальной фабрики.
Сборочный и испытательный цехи, где работали преимущественно женщины, уже опустели. Но в токарном цехе и в машинном отделении, где работали кадровые рабочие-мужчины, главным образом приехавшие из Токио, еще оставались люди. Одни смазывали станки, другие связывали веревками кипы снятых с приводов ремней, некоторые рабочие сидели небольшими группами на корточках у входа в цех или по углам темной, как ущелье, галереи, ведущей в столовую, и о чем-то шепотом переговаривались между собой. Всюду царила атмосфера неуверенности и тревоги.
«А, вот он где...»
Неподалеку от реки, на пустыре перед складом, поднимались клубы едкого дыма. Сквозь дым Накатани различил фигуры людей.
— Иди сюда! — крикнул ему директор Сагара, морщась и отворачиваясь от дыма.
У его ног чадили и горели, выбрасывая языки пламени, кипы толстых канцелярских папок с завязанными шнурками, пачки платежных извещений и иллюстрированные каталоги. Служащий бухгалтерии Такэноути, сидя на корточках, ворошил бумаги палкой. Несколько позади, заложив руки за спину, стоял молодой капитан — военный представитель, часто бывавший на заводе.
Директор выхватил сверток, который Накатани держал под мышкой.
Теперь Накатани всё стало ясно. Он испугался.
— Что... что вы делаете?
— Сжигаем, вот что!
Директор даже не взглянул на мастера. Он рвал бумаги и пачками бросал их в огонь. На его лице с сильно
развитыми скулами, с коротко подстриженными седеющими усами и квадратным подбородком выступил пот. Это был крупный человек с барской надменной осанкой—трудно было представить себе, что Сагара «выбился в люди» из рабочих. Но сейчас во всей его внушительной фигуре была заметна какая-то внутренняя растерянность, и чем резче были движения рук, рвавших чертежи и документы, тем явственнее это чувствовалось.
Еще молодой, по-видимому из студентов, офицер, с бледным от недосыпания и переутомления лицом, хмуро поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Ну, я пойду...
— Да, да, разумеется... — директор выпрямился. Потом внезапно бросился за торопливо уходившим офицером и, не догнав, поклонился спине молодого человека, который годился ему в сыновья.
— Это — приказ? — хриплым от волнения голосом спросил Накатани, молча наблюдавший всю сцену. Сидевший на корточках Такэноути взглянул на Накатани и засмеялся.
— Никакого приказа, — со злостью ответил директор Сагара. — Американская эскадра уже на рейде в Иокогама, понимаешь? — он сердито покосился на Накатани, как будто возмущаясь его неуместным вопросом, и вдруг, точно вспомнив что-то очень важное, обратился к Такэноути:
— Живо.верни-ка на минуту господина капитана...— скороговоркой произнес он, но тут же бросил в огонь бумаги, которые еще держал в руках. — Впрочем, не надо, я сам... Ты присмотри здесь...
И, подтягивая на ходу брюки, сползавшие с круглого, как барабан, живота, директор побежал к галерее.
— Ну и дела пошли! — воскликнул Такэноути и снова посмотрел на Накатани. На его лице с жиденькими усиками появилась ехидная усмешка. — Наш господин Жаба, кажется, совсем потерял голову...
Мастер молчал. Такэноути, прозванный «директорским подпевалой», всегда вызывал у него неприязненное чувство. Когда после выступления императора по радио все собрались в заводской конторе, этот сорокалетний бухгалтер энергичнее всех выступал против капитуляции, Такэноути, местный уроженец, был конторщиком
еще на шелкомотальной фабрике Кадокура и в качестве «административных кадров» вместе с фабрикой достался в наследство компании «Токио-Электро».
— В правлении тоже, как видно, полная паника... Жаба вернулся вчера из Токио с последним поездом...— Такэноути всегда был в курсе всех дел компании.
Глядя на жирную, короткопалую руку Такэноути, сжимавшую палку, которой он с невозмутимым видом то подбрасывал тлеющие связки бумаг, то пошевеливал их, Накатани думал про себя:
«Если американская эскадра уже на рейде в Иокогама, зачем сжигать всё это? Какая необходимость уничтожать бумаги, раз Япония всё равно уже капитулировала?»
— А любопытно было бы знать, Накатани-сан, насколько в Америке развито производство нейлона? Восстановится производство шелка в Японии или нет, как вы полагаете? — Такэноути взглянул на него из-под припухших век своими хитрыми маленькими глазками. Казалось, только этот вопрос и занимал его сейчас.
Накатани, не отвечая, смотрел на огонь. Чертежи, загораясь, вспыхивали желтым пламенем, коробились, а затем чернели, превращаясь в пепел. Проекты, сгорая, на мгновение белели, и все его расчеты — результат напряженного многолетнего труда — обозначались с особой четкостью. Чертежи деталей измерительных приборов разнообразных конструкций для самолетов и подводных лодок — всё это теперь погибало в огне.
«Неужели вся моя работа была преступлением?»— Накатани круто повернулся и пошел прочь.
А ведь в эти проекты он вложил всю свою изобретательность, все свои знания... Сколько похвальных листов от компании получил он за эти чертежи!
«Неужели всё то, что я делал, было преступлением?» — повторял он, но так и не мог ответить на этот вопрос.
— Накатани-кун! — позвал его кто-то, но он не слышал. Согнувшись и сразу ослабев, будто после тяжелой болезни, мастер дошел до галереи. Вдруг он заметил Араки, который расспрашивал о чем-то девушку-работницу из сборочного цеха; лицо ее было знакомо Накатани.
— Да не бойся! Говори смело, кто это сказал? Сага-
pa-сэнсэй? Ну, конечно, всё это ложь! Да постой, постой... — уговаривал Араки, крепко ухватив за плечо порывавшуюся бежать девушку. Вид у нее был испуганный, на юном смуглом лице выделялись большие глаза, губы дрожали. Казалось, она не могла ни слова вымолвить от страха. Она молча вырывалась, видимо, стараясь как можно скорее убежать от Араки.
— В третьем общежитии работницы волнуются... Пойду узнаю, в чем дело, — взглянув на Накатани, бросил на ходу Араки и зашагал за девушкой по темной галерее в общежитие.
Здание третьего общежития было окружено высоким деревянным забором, усаженным поверху гвоздями. В общежитии жили бывшие работницы фабрики Кадо-кура.
Коридор во втором этаже общежития сейчас был завален корзинами, котомками, узлами, повсюду были разбросаны мешочки с рисом, разбитые баночки с помадой, гэта для улицы; выскочившие из пазов сёдзи готовы были вот-вот повалиться — кругом царил такой беспорядок, что некуда было ногу поставить.
Толкаясь, перебраниваясь, девушки тащили корзины, хватали забытые вещи — ханагами, гребенки, осколки разбитого ручного зеркальца, сетки для волос, подушечки для иголок и прочую-мелочь — и торопливо рассовывали всё это по узлам и мешкам.
— Кими-тян! Кими-тя-а-ан! — кричала Фуми Ямамото, староста одной из комнат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом. Ее нежный, звучный, чуть дрожащий голос, ее румянец, еле уловимый, свойственный только ей аромат—всё это невольно заставило его покраснеть. Лицо Синъити стало напряженным, брови дрогнули.
Да, болей уже нет... Он почувствовал, что его слова звучат слишком сухо, слишком натянуто. Встречаясь на заводе, они болтали куда более непринужденно и просто. В экспериментальном цехе работало всего лишь пять-шесть квалифицированных рабочих, и ему не раз случалось перекинуться, словом с Рэн, сидевшей за контрольным столом. Бывало, она скажет ему: «Ну вот еще, а мне откуда знать!», а он запросто отвечает: «Будет болтать-то!»
Но сейчас оба чувствовал» себя стесненно. Рэн машинально перекладывали из руки в руку сверток в красном платке. Синъити продолжал молчать. Его бледное после болезни лицо с черными бровями и ровным прямым носом покраснело от смущения и казалось Рэн в эту минуту очень красивым. Когда за окном мелькала чья-нибудь тень или гулко раздавались шаги по дощатому полу галереи, брови у Рэн вздрагивали, и она оглядывалась в ту сторону; Синъити слышал ее учащенное дыхание.
— Я еще с самого утра... хотела прийти попрощаться... Но «голубок» так долго возился... — она засмеялась отрывистым смехом, словно стараясь разрядить атмосферу стесненности, которую усиливало молчание Синъити. «Голубок» — было прозвище их мастера Накатани. Услышав этот такой знакомый ему смех, Синъити снова почувствовал, что не в силах сопротивляться ее обаянию.
— А вы, Икэнобэ-сан, тоже, наверно, уедете в Токио?
— Да, думаю. — Синъити опустил голову и обхватил колени руками.
Рэн присела на край кровати. Теперь она казалась более спокойной, чем Икэнобэ.
— Где вы живете в Токио?
— В Итабаси.
— И у меня есть в Токио родственники, в районе Коисикава... — Рэн на мгновенье потупилась, но тотчас же, бросив беглый взгляд на Синъити, засмеялась: — Я тоже хочу поехать в Токио.
Синъити совсем смутился.
— Зачем? — необдуманно вырвалось у него.
Рэн повела узким плечиком и состроила гримаску.
— Так, просто... — растягивая каждый слог, с ударением произнесла она и опять рассмеялась. Легкая краска выступила на ее лице.
Синъити всё больше терялся под взглядом лучистых глаз Рэн. Вдруг она отвернулась и, достав из платка бумажный сверток и бледнорозовый конверт, положила их около Синъити.
— Вот, возьмите... это... я целых два вечера писала... Прочтите! Ответ... — лицо Рэн пылало, как в огне.— Пожалуйста, напишите ответ, — овладев собой, поправилась она. Синъити растерянно протянул руку к свертку. По выражению глаз Рэн он понял всё, что она хотела ему сказать.
В коридоре послышались громкие голоса, и Синъити, смущенный еще больше, чем Рэн, торопливо спрятал сверток.
— Как, Рэн всё еще здесь?
В дверях показались Сусуму Накатани и Тосио Араки, старший мастер второго токарного цеха, .человек примерно тех же лет, что и Накатани, и такой высокий, что почти задевал головой за притолоку.
— Вы что же это до сих пор не уехали? Смотрите, похитят вас чего доброго! — Араки нарочно вытаращил глаза и состроил гримасу, желая показать, что шутит.
— Правда? — Рэн засмеялась, слегка наклонив голову набок.
— Конечно, правда! Ведь Рэн у нас красавица. Так что ее в первую очередь утащат.
Продолжая разговаривать, Накатани и Араки вошли в комнату и расположились у стола. Накатани окинул Рэн и Синъити внимательным взглядом.
- Торидзава-кун, вы уже получили расчет? — обратился он к Рэн.
- Да, получила. — Рэн незаметно спрятала за ворот кимоно сложенный вчетверо красный платок. — Я пришла попрощаться с Икэнобэ-сан... — лукаво добавила она.
— Так, так, понятно! — многозначительно протянул Араки, роясь в лежащих на столе бумагах. Рэн вспыхнула, но тут послышался спокойный голос Накатани:
— За это спасибо. Ну что ж, пожелаем вам всего доброго... А мы вот еще и сами не знаем, что с нами будет...
Лицо Рэн сделалось серьезным.
— Благодарю вас за всё... — произнесла она, отвесив поклон Накатани, — мастер всегда хорошо относился к ней. - Накатани-сэнсэй, Араки-сэнсэй, счастливо оставаться!
Она еще раз поклонилась и только потом с подчеркнуто официальным видом, словно к постороннему, обратилась к Икэнобэ:
— Позвольте поблагодарить и вас за ваше внимание и помощь. Желаю вам поскорее поправиться.
— Спасибо.
Синъити всё еще не мог побороть своего смущения. Рэн украдкой взглянула на него. Сердце ее сжалось,и на глаза навернулись слезы. Вот и он тоже скоро исчезнет из ее жизни... Молчаливый, застенчивый, он, пожалуй, и на письмо не ответит. Нахмурился, смотрит в сторону... А ей разве легко?
— Сколько же раз можно прощаться?- спросил Араки.
— Ох! — вскрикнула Рэн, топнув ногой от смущения и досады. Закрыв руками лицо, с приглушенным смехом она бросилась к двери, и в следующую секунду в галерее послышались ее быстрые шаги.
— Ну, покоритель сердец, как здоровье? — спросил Араки, обращаясь к Икэнобэ.
— Дело идет на поправку. Врач уже разрешил ему j ходить по комнате,—ответил за Синъити Накатани.
Накатани разбирал бумаги на столе, который сам поставил в палату к Синъити, чтобы чаще навещать больного: Синъити работал у него в цехе и был совсем одинок в этом поселке. Процедура оформления сдачи начатых моделей и оставшихся материалов уже была закончена, но в столе еще оставались чертежи, представлявшие огромную ценность для мастера экспериментального цеха Накатани.
— Любопытно, что собирается теперь делать наш господин Жаба? — спросил Араки.
Вместо ответа Накатани пожал плечами и продолжал сортировать бумаги, перебирая синьки и кальки с чертежами деталей в различных сечениях.
— Завод остановлен, очевидно, всё-таки по приказу ! компании. Не может быть, чтобы Жаба сам рискнул на это... Но можно ли рассчитывать, что завод снова начнет работать?.. — присев у стола, рассуждал сам с собой] Араки.
Дверь внезапно распахнулась, на пороге появился служащий заводской охраны в фуражке военного образца и в крагах.
—Накатани-сан, вас зовет господин директор!— обратился он к мастеру. — Приказано, чтобы вы захватили с собой все чертежи и проекты!
— Чертежи? Зачем?— мастер недоумевающе обернулся к нему, но охранник уже исчез. Собрав бумаги, Накатани поспешно вышел вслед за ним.
В конторе директора не было. Спускаясь по каменным ступеням полутемной галереи, Накатани оглядывался по сторонам, разыскивая его. Слева и справа тянулись низкие здания с маленькими окнами — постройки бывшей шелкомотальной фабрики.
Сборочный и испытательный цехи, где работали преимущественно женщины, уже опустели. Но в токарном цехе и в машинном отделении, где работали кадровые рабочие-мужчины, главным образом приехавшие из Токио, еще оставались люди. Одни смазывали станки, другие связывали веревками кипы снятых с приводов ремней, некоторые рабочие сидели небольшими группами на корточках у входа в цех или по углам темной, как ущелье, галереи, ведущей в столовую, и о чем-то шепотом переговаривались между собой. Всюду царила атмосфера неуверенности и тревоги.
«А, вот он где...»
Неподалеку от реки, на пустыре перед складом, поднимались клубы едкого дыма. Сквозь дым Накатани различил фигуры людей.
— Иди сюда! — крикнул ему директор Сагара, морщась и отворачиваясь от дыма.
У его ног чадили и горели, выбрасывая языки пламени, кипы толстых канцелярских папок с завязанными шнурками, пачки платежных извещений и иллюстрированные каталоги. Служащий бухгалтерии Такэноути, сидя на корточках, ворошил бумаги палкой. Несколько позади, заложив руки за спину, стоял молодой капитан — военный представитель, часто бывавший на заводе.
Директор выхватил сверток, который Накатани держал под мышкой.
Теперь Накатани всё стало ясно. Он испугался.
— Что... что вы делаете?
— Сжигаем, вот что!
Директор даже не взглянул на мастера. Он рвал бумаги и пачками бросал их в огонь. На его лице с сильно
развитыми скулами, с коротко подстриженными седеющими усами и квадратным подбородком выступил пот. Это был крупный человек с барской надменной осанкой—трудно было представить себе, что Сагара «выбился в люди» из рабочих. Но сейчас во всей его внушительной фигуре была заметна какая-то внутренняя растерянность, и чем резче были движения рук, рвавших чертежи и документы, тем явственнее это чувствовалось.
Еще молодой, по-видимому из студентов, офицер, с бледным от недосыпания и переутомления лицом, хмуро поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Ну, я пойду...
— Да, да, разумеется... — директор выпрямился. Потом внезапно бросился за торопливо уходившим офицером и, не догнав, поклонился спине молодого человека, который годился ему в сыновья.
— Это — приказ? — хриплым от волнения голосом спросил Накатани, молча наблюдавший всю сцену. Сидевший на корточках Такэноути взглянул на Накатани и засмеялся.
— Никакого приказа, — со злостью ответил директор Сагара. — Американская эскадра уже на рейде в Иокогама, понимаешь? — он сердито покосился на Накатани, как будто возмущаясь его неуместным вопросом, и вдруг, точно вспомнив что-то очень важное, обратился к Такэноути:
— Живо.верни-ка на минуту господина капитана...— скороговоркой произнес он, но тут же бросил в огонь бумаги, которые еще держал в руках. — Впрочем, не надо, я сам... Ты присмотри здесь...
И, подтягивая на ходу брюки, сползавшие с круглого, как барабан, живота, директор побежал к галерее.
— Ну и дела пошли! — воскликнул Такэноути и снова посмотрел на Накатани. На его лице с жиденькими усиками появилась ехидная усмешка. — Наш господин Жаба, кажется, совсем потерял голову...
Мастер молчал. Такэноути, прозванный «директорским подпевалой», всегда вызывал у него неприязненное чувство. Когда после выступления императора по радио все собрались в заводской конторе, этот сорокалетний бухгалтер энергичнее всех выступал против капитуляции, Такэноути, местный уроженец, был конторщиком
еще на шелкомотальной фабрике Кадокура и в качестве «административных кадров» вместе с фабрикой достался в наследство компании «Токио-Электро».
— В правлении тоже, как видно, полная паника... Жаба вернулся вчера из Токио с последним поездом...— Такэноути всегда был в курсе всех дел компании.
Глядя на жирную, короткопалую руку Такэноути, сжимавшую палку, которой он с невозмутимым видом то подбрасывал тлеющие связки бумаг, то пошевеливал их, Накатани думал про себя:
«Если американская эскадра уже на рейде в Иокогама, зачем сжигать всё это? Какая необходимость уничтожать бумаги, раз Япония всё равно уже капитулировала?»
— А любопытно было бы знать, Накатани-сан, насколько в Америке развито производство нейлона? Восстановится производство шелка в Японии или нет, как вы полагаете? — Такэноути взглянул на него из-под припухших век своими хитрыми маленькими глазками. Казалось, только этот вопрос и занимал его сейчас.
Накатани, не отвечая, смотрел на огонь. Чертежи, загораясь, вспыхивали желтым пламенем, коробились, а затем чернели, превращаясь в пепел. Проекты, сгорая, на мгновение белели, и все его расчеты — результат напряженного многолетнего труда — обозначались с особой четкостью. Чертежи деталей измерительных приборов разнообразных конструкций для самолетов и подводных лодок — всё это теперь погибало в огне.
«Неужели вся моя работа была преступлением?»— Накатани круто повернулся и пошел прочь.
А ведь в эти проекты он вложил всю свою изобретательность, все свои знания... Сколько похвальных листов от компании получил он за эти чертежи!
«Неужели всё то, что я делал, было преступлением?» — повторял он, но так и не мог ответить на этот вопрос.
— Накатани-кун! — позвал его кто-то, но он не слышал. Согнувшись и сразу ослабев, будто после тяжелой болезни, мастер дошел до галереи. Вдруг он заметил Араки, который расспрашивал о чем-то девушку-работницу из сборочного цеха; лицо ее было знакомо Накатани.
— Да не бойся! Говори смело, кто это сказал? Сага-
pa-сэнсэй? Ну, конечно, всё это ложь! Да постой, постой... — уговаривал Араки, крепко ухватив за плечо порывавшуюся бежать девушку. Вид у нее был испуганный, на юном смуглом лице выделялись большие глаза, губы дрожали. Казалось, она не могла ни слова вымолвить от страха. Она молча вырывалась, видимо, стараясь как можно скорее убежать от Араки.
— В третьем общежитии работницы волнуются... Пойду узнаю, в чем дело, — взглянув на Накатани, бросил на ходу Араки и зашагал за девушкой по темной галерее в общежитие.
Здание третьего общежития было окружено высоким деревянным забором, усаженным поверху гвоздями. В общежитии жили бывшие работницы фабрики Кадо-кура.
Коридор во втором этаже общежития сейчас был завален корзинами, котомками, узлами, повсюду были разбросаны мешочки с рисом, разбитые баночки с помадой, гэта для улицы; выскочившие из пазов сёдзи готовы были вот-вот повалиться — кругом царил такой беспорядок, что некуда было ногу поставить.
Толкаясь, перебраниваясь, девушки тащили корзины, хватали забытые вещи — ханагами, гребенки, осколки разбитого ручного зеркальца, сетки для волос, подушечки для иголок и прочую-мелочь — и торопливо рассовывали всё это по узлам и мешкам.
— Кими-тян! Кими-тя-а-ан! — кричала Фуми Ямамото, староста одной из комнат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38