.. но так — нет, не пойдет, дорогой товарищ!
Роберт Исваль давно уже понял, что Мейбаум не зря прислал свою заявку задолго до срока, хотя все-таки телеграмма — явный перегиб директора. Разумеется, несмотря на ряд наметившихся трудностей, речь не требует полугодовой работы, достаточно время от времени думать о ней. Но написать ее надо, это дело чести, и речь должна быть на требуемом уровне. Вот, значит, еще одно тягостное побочное поручение; нет, антипатия к телеграммам не такая уж причуда.
Роберт прикрепил бумажку с телеграфными полосками к плетеному коврику, висевшему на стене над его письменным столом. Под портретом Хемингуэя, между запиской «Сберкасса. Постоянное поручение — деньги за свет!» и открыткой из Камеруна, еще оставалось место. Хемингуэй! Вот бы Мейбаум узнал: его телеграмма под Хемингуэем. Он счел бы это чем-то вроде идеологического сосуществования, а такого быть не должно.
На коврике — пропасть разных напоминаний: «Отзыв на «Ойленшпигель» до 12-го», «Позаботиться о гараже», «Когда ты сходишь с сыном к врачу? Жена», «Выяснить с В. амурные делишки! До заседания бюро!», «Господин Исваль, кто-то звонил, машина готова. С уважением фрау Зельтер».
Там же огромной самшитовой прищепкой, на которой выведено «Срочно!», зажата одна-единственная записка с номером телефона, хотя дело давно улажено. Коврик куда удобнее, вся поверхность просматривается, правда не им одним. Жена, хоть и не страдает, по ее словам, любопытством и не вмешивается, тоже по ее словам, в его личные дела, все-таки поинтересовалась, что за амурные делишки предстоит ему выяснить и кто это В.
— А-а, вопрос о кадрах,— ответил он,— тебе не интересно, а В. ты все равно, надеюсь, не знаешь. Парень заврался, и мне
* Дух литературы (лат.).
придется намылить ему голову — поручение бюро.
— Жаль,— заметила жена,— жаль, что известная пословица звучит в данном случае столь двусмысленно, а то бы я сказала: опять они кое-кого в огород пустили.
Эх, если не работать, все задания можно выполнить играючи. «Знаешь, старик,— слышит он часто,— журналистика вообще-то дело несерьезное, а ты вдобавок нигде не состоишь в штате. Да, брат, мне бы твое время! Ну как, возьмешь поручение?»
Чаще всего он брал; проводил собрание или беседу, выступал, держал речь. Вот следующую ему придется держать в конце семестра, в этом вся ее прелесть, это заметно отличает ее от других заданий, напоминания о которых висят на коврике: она хоть и заказана спешно и неотложно, но прозвучать должна еще очень и очень не скоро, где-то в весьма отдаленном будущем.
— А эта толстая книга тебе к лицу,— заметила Вера,— с ней ты внушаешь доверие. Что это?
Роберт поднял тяжелый том, и Вера прочла:
— «История университета»? Будешь что-нибудь писать?
— Пока читаю из чисто научного интереса,— ответил Роберт,— но потом мне придется выступить с речью о РКФ, правда, еще не скоро.
— Неужели они хотят закрыть факультет?
— Кто их знает, все может быть.
— Я пошла спать,— сказала Вера,— а вообще-то жаль, если его закроют.
— С исторической точки зрения он свою задачу выполнил,— пробормотал Роберт.
— А не с исторической? — спросила Вера, стягивая через голову свитер.
— Вопрос нелепый. На подобные вещи нельзя смотреть не с исторической точки зрения.
— Тогда почему ты подчеркиваешь «с исторической»? Роберт отложил книгу.
— Возвращаю комплимент: тебе очень к лицу стоять вот так — без головы. Ну а если серьезно, то не такой уж это нелепый вопрос. РКФ можно рассматривать и не исторически.
— А ну давай,— сказала Вера и, сняв свитер, выжидательно посмотрела на него.
— Ты ведь хотела спать?
Она примостилась в кресле и показала на книгу.
— Читай. Интересно, как это получается с исторической точки зрения.
Роберт торжественно начал:
— «Рабоче-крестьянский факультет был создан по знаменательному решению Германской экономической комиссии от 31 марта 1949 года...»
Продолжать он не мог, очень уж развеселилась Вера.
— Поистине прекрасно,— сказала она,— мы были созданы по решению, теперь ошибки быть не может. Если кто и считал, что мы свалились с луны или явились плодом любви, то теперь он положен на обе лопатки. Мы созданы по решению, и к тому же знаменательному, и вдобавок по решению экономической комиссии. И все это с исторической точки зрения. С исторической точки зрения вообще все так или иначе создано по какому-нибудь решению. Рождество, например, по решению, которое чтит весь мир, и оспой мы не болеем тоже по решению о всеобщей обязательной прививке, и если...
— Ну^ну, шути, да знай меру,— прервал ее Роберт,— там ведь сказано, что не мы явились на свет по решению, а РКФ. Да и этого там нет, а говорится об образовании РКФ, и, чтобы выбить у тебя из рук оружие, должен заметить, что под образованием здесь понимается совсем не то, чем ты постоянно хвастаешь. А основание, основание РКФ, его создание... нет, и «создание» не подходит. Скорее, все-таки основание или образование его есть результат решения комиссии.
— Ание, вание, ение,— пробормотала Вера.
— Что ты говоришь?
— Решение — результат образования, образование — результат основания, а основание — результат постановления... с исторической точки зрения.
— Иди-ка лучше спать!
— И не подумаю. Хочу знать, как все было. Я требую ответа. Я — население, ты — пресса. Пресса обязана информировать население убедительно и терпеливо.
Роберт вскочил и узлом завязал у нее на шее рукава свитера.
— Был уже случай, когда репортер удавил свою жену, чтобы дать на следующий день материал в номер. Суд, правда, не счел причину уважительной. Но у меня будет уважительная причина, бог свидетель.
— А он явится по повестке?
Не успела она прикрыть за собой дверь, как Роберт крикнул ей вслед:
— Слушай-ка, а нам разве туго приходилось?
— Ты про что? Ах, вот ты о чем. Не знаю. По-моему, было весело. Помнишь, мне поручили укоротить твои СНМовские шорты, а ты не желал их снимать?
— СНМовские шорты? Вздор! Они наверняка назывались «укороченные брюки для членов союза молодежи». Но неужели ты воображаешь, что я выйду на трибуну и возвещу: «Когда мы, члены Союза свободной немецкой молодежи, получили новые штаны...»
— Нет,— ответила Вера, и по голосу слышно было, что она уже засыпает,— об этом говорить нельзя. Говорить надо о том, что лиха беда — начало, и о людях на нашем берегу, и о том, как закалялась сталь, и о земельной реформе, которая тоже явилась по решению...
Роберт прикрыл дверь и еще раз перелистал юбилейный сборник к пятисотлетию со дня основания университета. Глава о рабоче-крестьянском факультете была в конце второй части. Это его злило, но он твердил себе, что так оно и должно быть, ведь факультет был создан самым последним.
По случаю пятисотлетнего юбилея речь о РКФ шла на семи широкоформатных страницах, и Роберт спрашивал себя, сколько же места отведут факультету, когда наступит тысячелетний юбилей? РКФ просуществовал двадцать шесть семестров — всего каких-то несчастных тринадцать лет; что за срок для тысячелетнего альманаха? Проглядывая содержание, Роберт наткнулся на главу под названием «Пятьсот лет математики в нашем университете».
Он открыл книгу и убедился, что статья занимает ровно три страницы, если не считать портрета какого-то бородатого господина. Шесть столбцов на пятьсот лет развития науки о числах и объемах — более чем скромно, с этим мог справиться только мастер кратких и четких формулировок. Но к величайшему удивлению Роберта, автор пятисотлетнего итога умудрился напичкать свою статью пространными анекдотами. В одном речь шла о Галилее: «Опираясь на Данте, он для начала установил местонахождение и общие контуры ада. Вычертив вокруг Иерусалима окружность радиусом в 1/12 периметра Земли, или в 3333 км, и построив на ней конус, вершина которого совпадет с центром Земли, он тем самым определил местонахождение ада. Вслед за тем Галилей попытался вычислить рост Князя тьмы. Так как Данте был ростом всего в 3 локтя, то Люцифер соответственно обладал внушительным ростом в 2000 локтей». И автор добавлял: «Достойно внимания, что всю эту чепуху зрелый Галилей отверг как забавы двадцатичетырехлетнего юнца».
Роберт оценил мастерство, с каким автор увязал лаконизм целого и подробности частного, ибо для журналиста самое трудное — это уложиться в определенное количество строк; эх, математику надо было изучать, а не германистику!
Краткость математики слегка приглушила порыв, а ведь всего секунду назад он готов был возмутиться незначительным объемом истории РКФ. К тому же в статье не сказано было главное: о пользе для науки этих двадцати шести семестров РКФ. А вот математики, как он успел заметить, ссылались на одного из своих собратьев, благодаря которому получили формулу, в принципе открывающую возможность «так разложить солнце, что, собранное заново, оно оказалось бы величиной с горошину».
— Нет, не годится так ставить вопрос,— громко сказал Роберт и тут заметил, что пора спать и ему.— Нельзя валить в одну кучу рабоче-крестьянский факультет и Институт математики. Статейка эта вообще ничего не значит, а тем более количество строк в ней.
Раздеваясь, он твердил себе: «Хватит, кончай!» Но проблема уже вырисовывалась, и Роберт, при чистке зубов пытаясь сосредоточиться на тексте «Белизна — витаминизированная зубная паста», был просто смешон. Он стойко сопротивлялся, пока не улегся в постель и не закурил последнюю сигарету, «контрабандную», по определению Веры.
Так как же, думал он, сдаваясь, определить пользу РКФ для науки, чем измерить ее, эту пользу, кто сумеет ее проанализировать, кто будет ее анализировать, а если и проделать все это, то кого вообще заинтересуют результаты? По сути, праздные размышления. Никто и не надеется услышать в его речи на торжественном собрании ответ на поставленные вопросы. Исторический анализ, разумеется, прерогатива директора, а Йохен Мейбаум уж постарается: «На всех факультетах, во всех институтах, в академиях и промышленных лабораториях, на руководящих постах в государственных учреждениях и общественных организациях, в армии и в области культуры трудятся ныне выпускники рабоче-крестьянского факультета, показывая...»
Пусть его, это сказать нужно, это производит впечатление нынче, произведет и завтра; ну а послезавтра, когда историю университета будут писать к тысячелетнему юбилею?
В октябре 2456 года люди прочтут, что пятьсот семь лет назад в университете был открыт факультет для рабочих, крестьян и их детей, чтобы установить исторически уже давно необходимое равенство. Им будет, пожалуй, трудно представить себе, какие различия были в те незапамятные времена между рабочими и крестьянами и почему рабочие и крестьяне, чтобы стать врачами и физиками, должны были получить больший объем общих знаний, чем обычно получали рабочие и крестьяне. Поймут ли они, что означало создание такого факультета?
А когда они прочтут, что диковинный организм существовал всего тринадцать лет и был упразднен, выполнив свою задачу, произведет ли это на них впечатление? Вряд ли, ибо много ли с исторической точки зрения — тринадцать лет?
Вздор, подумал Роберт. Таким способом можно любое деяние, кое-что изменившее на этой планете, свести к нулю. Подобная точка зрения не имеет ничего общего с исторической. Ловкими трюками можно и солнце превратить в горошину; спрашивается только, кому нужна горошина вместо солнца.
И если продолжать философствовать в этом духе, то можно, пожалуй, сделать вывод, что телеграмма Иохена Мейбаума пришла слишком поздно.
Разошлю-ка я открытки, подумал Роберт и сразу почувствовал, как у него отлегло от сердца. И напишу: «Телеграмм не посылать», или: «От телеграмм прошу воздержаться», или еще лучше: «Отправление телеграмм согласно решению, ению, ению...»
— Подбросишь меня? — спросила Вера, и Роберту пришлось встать.
Вера задавала этот вопрос каждое утро таким тоном, словно он мог ответить «нет».
Она выигрывала на этом лишних тридцать минут сна, а он — уйму рабочего времени.
Когда Роберт слышал, что кто-то завидует якобы праздной жизни людей свободных профессий, он приходил в ярость: вот как представляет себе филистер свободу — дрыхнуть до обеда. Он, например, каждый день встает точно без десяти семь — железно! Почему именно без десяти семь? О, конечно, можно вставать и без одиннадцати семь или в девять минут восьмого, но он решил для себя твердо — без десяти. В том-то как раз и сказывается преимущество свободы, что можно установить добровольно: без десяти семь.
Вере надо в половине восьмого быть в глазной клинике, и если он встает без десяти сем*ь, то успевает подбросить ее на работу.
Клиника расположена на уродливой улочке за каналом. Особенно уныло выглядит здание в дождливую погоду.
— Пустяки,— не реже раза в неделю говорит Роберт,— вашим подслеповатым пациентам все равно.
В это утро он сказал:
— Как мне раньше не пришло в голову. Ваш домишко напоминает домик на Рейбенштрассе, где мы сдавали вступительные. Ты не находишь?
— А ты, кажется, не на шутку завелся,— ответила Вера.— Ну, мне пора. Привет!
Роберт видел, как привратник открыл ей дверь, и слышал, как поздоровался: «Доброе утро, фрау доктор!»
В те времена привратники ей дверь не открывали. И ему гоже. В день экзаменов он довольно долго околачивался у бокового входа и разглядывал входивших, пытаясь оценить, может ли с ними состязаться. Большинство было куда моложе, и все выглядели чертовски интеллигентными. Убедившись, что шансов у него никаких, он пошел следом за всеми.
В большом зале, смахивающем на класс, Роберт уселся в самом последнем ряду. Он яростно парировал любопытные взгляды и злился, что не принес портфеля, как остальные.
Но вот в зал вошел пожилой господин, и все застучали костяшками пальцев по скамьям и затопали ногами. Роберт знал, прежде студенты приветствовали так своих профессоров, и был немало удивлен, что обычай этот сохранился. К тому же они ведь еще вовсе не студенты, а рабочие и крестьяне, явившиеся на вступительный экзамен.
Пожилой господин положил свой берет на кафедру и сказал:
— За работу, друзья мои. Однако, прежде чем мы с божьей помощью углубимся в наш материал, я хотел бы довести до вашего сведения несколько замечаний, которые могут пригодиться нам впоследствии. Кандидат Визе подал мне работу о некоторых особенностях религиозной жизни Израиля в восьмом веке до рождества Христова, изложенных по книгам пророков Амоса, Осии и Михея. Я заручился согласием господина Визе на сие публичное заявление и желал бы по педагогическим соображениям прочесть вам выдержки из моего отзыва. Двоеточие, кавычки: «Хотя статистических данных в работе недостаточно, а за общей картиной зачастую не видны частности, что для студента скорее не упрек, а похвала, использованы имеющиеся данные весьма осторожно и верно. Кое-где проскальзывают, правда, догматические взгляды, но кто же станет требовать от студента независимых исторических суждений? Работа в целом свидетельствует о любви к делу, и я буду весьма и весьма рад, ежели в этом есть и моя заслуга, ежели я пробудил ее своими лекциями о малых пророках...»
Тут Роберт окончательно понял, что ошибся. Он хотел осторожно подняться, но откидное сиденье под ним заскрипело и стукнуло о спинку. Роберт так и застыл под взглядами обернувшихся студентов. Пожилой господин сменил очки и кивнул ему.
— Подойдите ближе, друг мой, дабы я мог разглядеть вас. Вы хотите нам что-то сказать? Пожалуйста, выйдите вперед.
Роберт, пробравшись вдоль зеленой стены, вышел вперед и сказал намного громче, чем хотел:
— Это ошибка. Я здесь по недоразумению. Я вовсе не собирался к малым пророкам.
Присутствующие расхохотались, и, как показалось Роберту, расхохотались отвратительно, забарабанили кулаками по скамьям, затопали ногами по полу — шум не стихал целую вечность.
Наконец пожилой господин, заклиная, воздел руки, и наступила тишина. Спустившись с кафедры, он обошел вокруг Роберта.
— Солдат, по всей видимости? Рыцарь с начищенными до ослепительного блеска пуговицами. Куда же вас тянет, друг мой, если не к малым пророкам? Быть может, к артиллеристам, к бомбардирам? Обмундирование ваше указывает на это, но, боюсь, военные науки в нашем доме более не найдут себе места. Богу угодно было, чтобы страну нашу освободили, и теперь здесь многое не найдет себе более места.
Раздался одобрительный гул, и Роберт совсем растерялся. Он оглядел свой костюм, единственный его костюм, который друзья сшили ему из спального мешка ко дню освобождения из лагеря. Он долго чистил медные пуговицы, прежде чем отправиться на экзамен.
— Прошу прощения,— сказал он.— Я совсем не сюда шел. Я шел сдавать приемный экзамен на рабоче-крестьянский факультет. Извините, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Роберт Исваль давно уже понял, что Мейбаум не зря прислал свою заявку задолго до срока, хотя все-таки телеграмма — явный перегиб директора. Разумеется, несмотря на ряд наметившихся трудностей, речь не требует полугодовой работы, достаточно время от времени думать о ней. Но написать ее надо, это дело чести, и речь должна быть на требуемом уровне. Вот, значит, еще одно тягостное побочное поручение; нет, антипатия к телеграммам не такая уж причуда.
Роберт прикрепил бумажку с телеграфными полосками к плетеному коврику, висевшему на стене над его письменным столом. Под портретом Хемингуэя, между запиской «Сберкасса. Постоянное поручение — деньги за свет!» и открыткой из Камеруна, еще оставалось место. Хемингуэй! Вот бы Мейбаум узнал: его телеграмма под Хемингуэем. Он счел бы это чем-то вроде идеологического сосуществования, а такого быть не должно.
На коврике — пропасть разных напоминаний: «Отзыв на «Ойленшпигель» до 12-го», «Позаботиться о гараже», «Когда ты сходишь с сыном к врачу? Жена», «Выяснить с В. амурные делишки! До заседания бюро!», «Господин Исваль, кто-то звонил, машина готова. С уважением фрау Зельтер».
Там же огромной самшитовой прищепкой, на которой выведено «Срочно!», зажата одна-единственная записка с номером телефона, хотя дело давно улажено. Коврик куда удобнее, вся поверхность просматривается, правда не им одним. Жена, хоть и не страдает, по ее словам, любопытством и не вмешивается, тоже по ее словам, в его личные дела, все-таки поинтересовалась, что за амурные делишки предстоит ему выяснить и кто это В.
— А-а, вопрос о кадрах,— ответил он,— тебе не интересно, а В. ты все равно, надеюсь, не знаешь. Парень заврался, и мне
* Дух литературы (лат.).
придется намылить ему голову — поручение бюро.
— Жаль,— заметила жена,— жаль, что известная пословица звучит в данном случае столь двусмысленно, а то бы я сказала: опять они кое-кого в огород пустили.
Эх, если не работать, все задания можно выполнить играючи. «Знаешь, старик,— слышит он часто,— журналистика вообще-то дело несерьезное, а ты вдобавок нигде не состоишь в штате. Да, брат, мне бы твое время! Ну как, возьмешь поручение?»
Чаще всего он брал; проводил собрание или беседу, выступал, держал речь. Вот следующую ему придется держать в конце семестра, в этом вся ее прелесть, это заметно отличает ее от других заданий, напоминания о которых висят на коврике: она хоть и заказана спешно и неотложно, но прозвучать должна еще очень и очень не скоро, где-то в весьма отдаленном будущем.
— А эта толстая книга тебе к лицу,— заметила Вера,— с ней ты внушаешь доверие. Что это?
Роберт поднял тяжелый том, и Вера прочла:
— «История университета»? Будешь что-нибудь писать?
— Пока читаю из чисто научного интереса,— ответил Роберт,— но потом мне придется выступить с речью о РКФ, правда, еще не скоро.
— Неужели они хотят закрыть факультет?
— Кто их знает, все может быть.
— Я пошла спать,— сказала Вера,— а вообще-то жаль, если его закроют.
— С исторической точки зрения он свою задачу выполнил,— пробормотал Роберт.
— А не с исторической? — спросила Вера, стягивая через голову свитер.
— Вопрос нелепый. На подобные вещи нельзя смотреть не с исторической точки зрения.
— Тогда почему ты подчеркиваешь «с исторической»? Роберт отложил книгу.
— Возвращаю комплимент: тебе очень к лицу стоять вот так — без головы. Ну а если серьезно, то не такой уж это нелепый вопрос. РКФ можно рассматривать и не исторически.
— А ну давай,— сказала Вера и, сняв свитер, выжидательно посмотрела на него.
— Ты ведь хотела спать?
Она примостилась в кресле и показала на книгу.
— Читай. Интересно, как это получается с исторической точки зрения.
Роберт торжественно начал:
— «Рабоче-крестьянский факультет был создан по знаменательному решению Германской экономической комиссии от 31 марта 1949 года...»
Продолжать он не мог, очень уж развеселилась Вера.
— Поистине прекрасно,— сказала она,— мы были созданы по решению, теперь ошибки быть не может. Если кто и считал, что мы свалились с луны или явились плодом любви, то теперь он положен на обе лопатки. Мы созданы по решению, и к тому же знаменательному, и вдобавок по решению экономической комиссии. И все это с исторической точки зрения. С исторической точки зрения вообще все так или иначе создано по какому-нибудь решению. Рождество, например, по решению, которое чтит весь мир, и оспой мы не болеем тоже по решению о всеобщей обязательной прививке, и если...
— Ну^ну, шути, да знай меру,— прервал ее Роберт,— там ведь сказано, что не мы явились на свет по решению, а РКФ. Да и этого там нет, а говорится об образовании РКФ, и, чтобы выбить у тебя из рук оружие, должен заметить, что под образованием здесь понимается совсем не то, чем ты постоянно хвастаешь. А основание, основание РКФ, его создание... нет, и «создание» не подходит. Скорее, все-таки основание или образование его есть результат решения комиссии.
— Ание, вание, ение,— пробормотала Вера.
— Что ты говоришь?
— Решение — результат образования, образование — результат основания, а основание — результат постановления... с исторической точки зрения.
— Иди-ка лучше спать!
— И не подумаю. Хочу знать, как все было. Я требую ответа. Я — население, ты — пресса. Пресса обязана информировать население убедительно и терпеливо.
Роберт вскочил и узлом завязал у нее на шее рукава свитера.
— Был уже случай, когда репортер удавил свою жену, чтобы дать на следующий день материал в номер. Суд, правда, не счел причину уважительной. Но у меня будет уважительная причина, бог свидетель.
— А он явится по повестке?
Не успела она прикрыть за собой дверь, как Роберт крикнул ей вслед:
— Слушай-ка, а нам разве туго приходилось?
— Ты про что? Ах, вот ты о чем. Не знаю. По-моему, было весело. Помнишь, мне поручили укоротить твои СНМовские шорты, а ты не желал их снимать?
— СНМовские шорты? Вздор! Они наверняка назывались «укороченные брюки для членов союза молодежи». Но неужели ты воображаешь, что я выйду на трибуну и возвещу: «Когда мы, члены Союза свободной немецкой молодежи, получили новые штаны...»
— Нет,— ответила Вера, и по голосу слышно было, что она уже засыпает,— об этом говорить нельзя. Говорить надо о том, что лиха беда — начало, и о людях на нашем берегу, и о том, как закалялась сталь, и о земельной реформе, которая тоже явилась по решению...
Роберт прикрыл дверь и еще раз перелистал юбилейный сборник к пятисотлетию со дня основания университета. Глава о рабоче-крестьянском факультете была в конце второй части. Это его злило, но он твердил себе, что так оно и должно быть, ведь факультет был создан самым последним.
По случаю пятисотлетнего юбилея речь о РКФ шла на семи широкоформатных страницах, и Роберт спрашивал себя, сколько же места отведут факультету, когда наступит тысячелетний юбилей? РКФ просуществовал двадцать шесть семестров — всего каких-то несчастных тринадцать лет; что за срок для тысячелетнего альманаха? Проглядывая содержание, Роберт наткнулся на главу под названием «Пятьсот лет математики в нашем университете».
Он открыл книгу и убедился, что статья занимает ровно три страницы, если не считать портрета какого-то бородатого господина. Шесть столбцов на пятьсот лет развития науки о числах и объемах — более чем скромно, с этим мог справиться только мастер кратких и четких формулировок. Но к величайшему удивлению Роберта, автор пятисотлетнего итога умудрился напичкать свою статью пространными анекдотами. В одном речь шла о Галилее: «Опираясь на Данте, он для начала установил местонахождение и общие контуры ада. Вычертив вокруг Иерусалима окружность радиусом в 1/12 периметра Земли, или в 3333 км, и построив на ней конус, вершина которого совпадет с центром Земли, он тем самым определил местонахождение ада. Вслед за тем Галилей попытался вычислить рост Князя тьмы. Так как Данте был ростом всего в 3 локтя, то Люцифер соответственно обладал внушительным ростом в 2000 локтей». И автор добавлял: «Достойно внимания, что всю эту чепуху зрелый Галилей отверг как забавы двадцатичетырехлетнего юнца».
Роберт оценил мастерство, с каким автор увязал лаконизм целого и подробности частного, ибо для журналиста самое трудное — это уложиться в определенное количество строк; эх, математику надо было изучать, а не германистику!
Краткость математики слегка приглушила порыв, а ведь всего секунду назад он готов был возмутиться незначительным объемом истории РКФ. К тому же в статье не сказано было главное: о пользе для науки этих двадцати шести семестров РКФ. А вот математики, как он успел заметить, ссылались на одного из своих собратьев, благодаря которому получили формулу, в принципе открывающую возможность «так разложить солнце, что, собранное заново, оно оказалось бы величиной с горошину».
— Нет, не годится так ставить вопрос,— громко сказал Роберт и тут заметил, что пора спать и ему.— Нельзя валить в одну кучу рабоче-крестьянский факультет и Институт математики. Статейка эта вообще ничего не значит, а тем более количество строк в ней.
Раздеваясь, он твердил себе: «Хватит, кончай!» Но проблема уже вырисовывалась, и Роберт, при чистке зубов пытаясь сосредоточиться на тексте «Белизна — витаминизированная зубная паста», был просто смешон. Он стойко сопротивлялся, пока не улегся в постель и не закурил последнюю сигарету, «контрабандную», по определению Веры.
Так как же, думал он, сдаваясь, определить пользу РКФ для науки, чем измерить ее, эту пользу, кто сумеет ее проанализировать, кто будет ее анализировать, а если и проделать все это, то кого вообще заинтересуют результаты? По сути, праздные размышления. Никто и не надеется услышать в его речи на торжественном собрании ответ на поставленные вопросы. Исторический анализ, разумеется, прерогатива директора, а Йохен Мейбаум уж постарается: «На всех факультетах, во всех институтах, в академиях и промышленных лабораториях, на руководящих постах в государственных учреждениях и общественных организациях, в армии и в области культуры трудятся ныне выпускники рабоче-крестьянского факультета, показывая...»
Пусть его, это сказать нужно, это производит впечатление нынче, произведет и завтра; ну а послезавтра, когда историю университета будут писать к тысячелетнему юбилею?
В октябре 2456 года люди прочтут, что пятьсот семь лет назад в университете был открыт факультет для рабочих, крестьян и их детей, чтобы установить исторически уже давно необходимое равенство. Им будет, пожалуй, трудно представить себе, какие различия были в те незапамятные времена между рабочими и крестьянами и почему рабочие и крестьяне, чтобы стать врачами и физиками, должны были получить больший объем общих знаний, чем обычно получали рабочие и крестьяне. Поймут ли они, что означало создание такого факультета?
А когда они прочтут, что диковинный организм существовал всего тринадцать лет и был упразднен, выполнив свою задачу, произведет ли это на них впечатление? Вряд ли, ибо много ли с исторической точки зрения — тринадцать лет?
Вздор, подумал Роберт. Таким способом можно любое деяние, кое-что изменившее на этой планете, свести к нулю. Подобная точка зрения не имеет ничего общего с исторической. Ловкими трюками можно и солнце превратить в горошину; спрашивается только, кому нужна горошина вместо солнца.
И если продолжать философствовать в этом духе, то можно, пожалуй, сделать вывод, что телеграмма Иохена Мейбаума пришла слишком поздно.
Разошлю-ка я открытки, подумал Роберт и сразу почувствовал, как у него отлегло от сердца. И напишу: «Телеграмм не посылать», или: «От телеграмм прошу воздержаться», или еще лучше: «Отправление телеграмм согласно решению, ению, ению...»
— Подбросишь меня? — спросила Вера, и Роберту пришлось встать.
Вера задавала этот вопрос каждое утро таким тоном, словно он мог ответить «нет».
Она выигрывала на этом лишних тридцать минут сна, а он — уйму рабочего времени.
Когда Роберт слышал, что кто-то завидует якобы праздной жизни людей свободных профессий, он приходил в ярость: вот как представляет себе филистер свободу — дрыхнуть до обеда. Он, например, каждый день встает точно без десяти семь — железно! Почему именно без десяти семь? О, конечно, можно вставать и без одиннадцати семь или в девять минут восьмого, но он решил для себя твердо — без десяти. В том-то как раз и сказывается преимущество свободы, что можно установить добровольно: без десяти семь.
Вере надо в половине восьмого быть в глазной клинике, и если он встает без десяти сем*ь, то успевает подбросить ее на работу.
Клиника расположена на уродливой улочке за каналом. Особенно уныло выглядит здание в дождливую погоду.
— Пустяки,— не реже раза в неделю говорит Роберт,— вашим подслеповатым пациентам все равно.
В это утро он сказал:
— Как мне раньше не пришло в голову. Ваш домишко напоминает домик на Рейбенштрассе, где мы сдавали вступительные. Ты не находишь?
— А ты, кажется, не на шутку завелся,— ответила Вера.— Ну, мне пора. Привет!
Роберт видел, как привратник открыл ей дверь, и слышал, как поздоровался: «Доброе утро, фрау доктор!»
В те времена привратники ей дверь не открывали. И ему гоже. В день экзаменов он довольно долго околачивался у бокового входа и разглядывал входивших, пытаясь оценить, может ли с ними состязаться. Большинство было куда моложе, и все выглядели чертовски интеллигентными. Убедившись, что шансов у него никаких, он пошел следом за всеми.
В большом зале, смахивающем на класс, Роберт уселся в самом последнем ряду. Он яростно парировал любопытные взгляды и злился, что не принес портфеля, как остальные.
Но вот в зал вошел пожилой господин, и все застучали костяшками пальцев по скамьям и затопали ногами. Роберт знал, прежде студенты приветствовали так своих профессоров, и был немало удивлен, что обычай этот сохранился. К тому же они ведь еще вовсе не студенты, а рабочие и крестьяне, явившиеся на вступительный экзамен.
Пожилой господин положил свой берет на кафедру и сказал:
— За работу, друзья мои. Однако, прежде чем мы с божьей помощью углубимся в наш материал, я хотел бы довести до вашего сведения несколько замечаний, которые могут пригодиться нам впоследствии. Кандидат Визе подал мне работу о некоторых особенностях религиозной жизни Израиля в восьмом веке до рождества Христова, изложенных по книгам пророков Амоса, Осии и Михея. Я заручился согласием господина Визе на сие публичное заявление и желал бы по педагогическим соображениям прочесть вам выдержки из моего отзыва. Двоеточие, кавычки: «Хотя статистических данных в работе недостаточно, а за общей картиной зачастую не видны частности, что для студента скорее не упрек, а похвала, использованы имеющиеся данные весьма осторожно и верно. Кое-где проскальзывают, правда, догматические взгляды, но кто же станет требовать от студента независимых исторических суждений? Работа в целом свидетельствует о любви к делу, и я буду весьма и весьма рад, ежели в этом есть и моя заслуга, ежели я пробудил ее своими лекциями о малых пророках...»
Тут Роберт окончательно понял, что ошибся. Он хотел осторожно подняться, но откидное сиденье под ним заскрипело и стукнуло о спинку. Роберт так и застыл под взглядами обернувшихся студентов. Пожилой господин сменил очки и кивнул ему.
— Подойдите ближе, друг мой, дабы я мог разглядеть вас. Вы хотите нам что-то сказать? Пожалуйста, выйдите вперед.
Роберт, пробравшись вдоль зеленой стены, вышел вперед и сказал намного громче, чем хотел:
— Это ошибка. Я здесь по недоразумению. Я вовсе не собирался к малым пророкам.
Присутствующие расхохотались, и, как показалось Роберту, расхохотались отвратительно, забарабанили кулаками по скамьям, затопали ногами по полу — шум не стихал целую вечность.
Наконец пожилой господин, заклиная, воздел руки, и наступила тишина. Спустившись с кафедры, он обошел вокруг Роберта.
— Солдат, по всей видимости? Рыцарь с начищенными до ослепительного блеска пуговицами. Куда же вас тянет, друг мой, если не к малым пророкам? Быть может, к артиллеристам, к бомбардирам? Обмундирование ваше указывает на это, но, боюсь, военные науки в нашем доме более не найдут себе места. Богу угодно было, чтобы страну нашу освободили, и теперь здесь многое не найдет себе более места.
Раздался одобрительный гул, и Роберт совсем растерялся. Он оглядел свой костюм, единственный его костюм, который друзья сшили ему из спального мешка ко дню освобождения из лагеря. Он долго чистил медные пуговицы, прежде чем отправиться на экзамен.
— Прошу прощения,— сказал он.— Я совсем не сюда шел. Я шел сдавать приемный экзамен на рабоче-крестьянский факультет. Извините, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47