Когда наши без Яана вернулись с реки, чекист Авлой был еще более разгневан, нежели прежде. Орал и поносил Виллу, потому как никого другого под рукой не было, за то, что мы по своей неуклюжести провалили операцию, а о Яане сказал, что ваш командир, возможно, для вас и хороший человек, но на войне для добра и зла существуют свои мерки. Добро— это лишь то, что к победе Из сегодняшнего случая насчет отряда придется сделать очень серьезные выводы. Это он отрубил так, будто зачитал судебный приговор. Когда Виллу спросил, что он имеет в виду, тот как ножом отрезал: уж он куда следует доложит, и там, где следует, решат. Я гак и не взял в толк, где же это его «где следует» находится.
Он тут же собрался в дорогу, велел выделить сопровождающих. Думаю, после пересфелки у него поджилки тряслись Тыловиков стрельба обычно приводит в смятение, потом им под каждым кустом чудится враг. И надо же было Виллу предложить, чтобы заодно захватили с собой в Ямбург и задержанных из амбара. Я понимаю, Виллу хотелось освободиться от этой лишней обузы, без Яана у него голова и так шла кругом от обязанностей и забот Авлой недовольно поморщился, словно злая дворняга, однако отказываться не стал, велел только поторапливаться. Тогда Виллу сказал, чтобы я вывел арестантов. Я, дурак, и порадовался, что избавлюсь теперь от дежурства у амбара. Надоело мне стоять на часах. Знать бы, что из этого выйдет, нарочно затерял бы ключ, сплеча забросил бы его за баню в крапиву и сказал бы, мол, уронил нечаянно в колодец, займет очень много времени, прежде чем собьем замок.
Ничего этого я не сказал. Послушно, как ягненок потопал к двери амбара и со скрежетом отпер замок.
Ну и нюх же был у этого Гликмана! В момент определил, что положение п корне изменилось, будто по дуновению ветра уловил, кто здесь теперь самое высокое начальство, хотя никто ведь и звука не проронил. Тут же пошлепал к Авлою с эдакой кроткой и в то же время нагловатой ухмылкой на лице, залопотал приглушенно, как бы доверительно, чтобы другие не расслышали его секреты.
Товарищ комиссар, прошу вашей помощи, меня по ошибке тоже посадили в этот амбар, но ведь я направлен в Нарву с особым заданием, вы же понимаете, что при таких обстоятельствах я не могу первому встречному вооруженному пацану рассказывать, куда и зачем я путь держу, мне строго приказано хранить тайну, не то мое задание пойдет насмарку, товарищ комиссар. Чье особое задание? Понятно, что Реввоенсовета, поди, не в первый раз выполняю задания Реввоенсовета, мне его давали с глазу на глаз в Смольном, в двадцать шестой комнате.
Я уже хотел было вмешаться и рассказать, как он сманивал меня с собой в Нарву, но эта двадцать шестая комната враз сбила меня с панталыку. Это было что-то четкое и неоспоримое, будто казенная бумага, которая вмиг заставила меня усомниться, уж не дал ли я все-таки промашку. Сейчас, правда, я уверен, что Гликман взял все с потолка, только ведь и Авлой тоже не мог помнить номера всех комнат в Смольном, а также и того, кто где сидит. Небось, и сам был не смольнинского ранга работником. Именно на этом Гликман и сыграл. Врать надо смело, считаю я с тех пор: чем наглее ложь, тем больше шансов, что поверят. С малой ложью легко попасться, на ней тебя любой замухрышка поймает. Врать надо с размахом, чтобы у других дух захватывало, тогда ты можешь праздновать победу. Разве что один из тысячи засомневается в твоей грандиозной лжи, но даже ему трудно будет что-либо доказать. Авлой этим единственным конечно же не был. Сразу было видно, что он попался на наживку, стал озабоченным и какое-то время далее слова вымолвить не мог.
Наконец он пришел к решению.
А мандат у вас имеется? Для особого задания выдается мандат.
Товарищ комиссар, ай-яй, товарищ комиссар! Мандаты выдаются на обычные задания, которые выполняют обыкновенные люди. А особое задание — это такая большая тайна, это не для бумаги. Или вы полагаете, что я с мандатом Реввоенсовета в кармане должен был заявиться к немцам? Меня бы, и фамилии не спрашивая, на первом же углу поставили бы к стенке! Вы что, не знаете немцев? Так что напрасно требуете мандат. Позвольте мне скорее приступить к выполнению своего особого задания, а вы по прибытии в Питер можете справиться, что я, Менахем Гликман, действительно тот, за которого себя. Комната двадцать шесть, запомните!
За это время я успел все взвесить и разглядеть его лисью повадку. Авлой может ноги в кровь сбить, бегая по Смольному и справляясь о Гликмане, а тот будет давно уже бог знает где и под защитой немецких штыков посмеется всласть над нашей глупостью. Я решил, что пора мне вмешаться.
Гликман эту опасность учуял. Прочел ли что на моем лице или угадал в мыслях, этого я до сих пор не знаю,' но быстро он с этим справился Опереди меня Впоследствии мычанья над тем, что, видимо, на моем лице без особого труда можно было прочесть, что я думаю или замышляю. Уж ясновидцем-то он, во всяком случае, не был, хотя и точно угадал, откуда грозит опасность. В тот момент от такой точности попадания меня аж мороз пробрал.
Между прочим, товарищ комиссар, мне следовало еще в самом начале сказать вам, что тот парень с винтовкой личность подозрительная. Вы его проверяли? Он тут крепко уговаривал удрать вместе с ним в Нарву, когда командир оставил его караулить меня. Сказал, давай цапнем мешочек с отобранным золотом, только нас и видели, все лебезил да божился, что там честно поделит деньги, только половину и возьмет себе. Мол, у него родители в Нарве, тут жизнь дрянная, а немец все равно до Питера дойдет, кто его тогда еще домой пустит. Не иначе, собирался по дороге меня прикончить и в одиночку с золотом бежать к немцам. Сделать это ему было бы нетрудно. Я потребовал, чтобы меня отвели назад в амбар, он еще грозился, что пристрелит, будто бы при попытке к бегству. Не глядите, что молодой, испорченный уже, черные замыслы в голове, такой за горсть царских золотых пятирублевок продаст саму революцию.
Ах ты, гадина, вскричал я. Такая лютая злоба меня охватила, что в глазах потемнело, это ты сманивал меня в Нарву, никак не отставал, пока я не лязгнул затвором.
Видно, я слишком уж резко взмахнул винтовкой. Авлой прикрикнул на меня. Так это ты ловил гусей за околицей? А не у тебя ли сбежала монашка? А теперь еще и такую чушь несешь!
Велел отобрать у меня винтовку, а самого отправить в Ямбург, уж там-то разберутся, что я за человек. Виллу пытался было поначалу возражать, божился, что знает меня как облупленного, старик нарочно поклеп наводит, не мог я предложить ему подобное. Все напрасно. Авлой отбрил: вы что, знаете его так же хорошо, как немцев на своем отрезке границы? Эта ваша осведомленность и провалила нашу операцию. Лучше не вмешивайтесь, у меня свои полномочия!
Виллу не смог возразить. Яан, может, и смог бы, а Виллу ведь себя еще командиром не чувствовал. Ладно, сказал он, только я прискачу следом за вами в Ямбург и вызволю его из трибунала. Ваше дело, попробуйте, если вам нечем более разумным заняться в отряде, словно холодной водой окатил его Авлой. Так и быть, скачите в Ямбург, вы там понадобитесь, придется отдать отчет о происшедшем. Я думаю, навряд ли командование полка оставит это дело нерасследованным, а сейчас вы тут как бы за старшего — пока вам не пришлют нового командира.
Нового командира мы сами выберем, как до сих пор выбирали, попытался повысить голос Виллу.
Хватит с нас этой анархии, гаркнул Авлой довольно зло. Командиров больше не выбирают. Вы эту новость, по всей видимости, тут, в лесу, проспали, как и многое другое. Предстоит потрудиться, чтобы навести у вас настоящий красноармейский порядок и дисциплину.
Виллу замолчал. Он действительно об этом не слышал. Может, Яа знал, но спросить у него мы уже не могли.
Гликман смотрел то на одного, то на другого, во время перепалки он благоразумно молчал, не вмешивался, но, как только все кончилось, опять полез: товарищ комиссар, мне что, можно будет теперь идти в Нарву выполнять свое особое задание? Мне ведь некогда, Реввоенсовет на меня надеется. Я же вам сказал, Смольный, комната двадцать шесть. Не то вынужден буду доложить руководству, что вы меня не пропустили. Как, собственно, будет ваша фамилия?
Прищурился и затаился, как рысь.
Между тем Авлой раздражался все больше, в то же время он чувствовал себя здесь самым высоким начальством, и это ощущение власти делало его особенно непреклонным. Власть остается властью лишь тогда, когда способна себя проявить Но тут, возможно, я и* ошибаюсь, не исключено, что Авлой просто побоялся взять на себя ответственность.
В полном составе — в Ямбург, уж там выяснят. Невинных освободят, виновные пойдут под трибунал.
Вот тебе, Зина, и все. До Ямбурга тшали вместе, лишь эта гадюка Гликман держался от меня подальше, как от чумного: видно, боялся, что могу в сердцах заехать ему по морде. И впрямь чуть не съездил. Так был зол, что хоть удерживай за руки. Тащись, как арестант, по дороге в Ямбург в то время, когда у ребят объявлена тревога, а людей у нас и без того мало. Но больше всего я злился на самого себя, что позволил аферисту так глупо себя попутать, не смог утвердить правду. Но в том-то и дело, что правда, по моему разумению, и для всех ясна, как божий день, как ее еще доказывать? Да и как покажешь, что черное это черное, а белое — белое, если этого в толк взять не хотят? Да что и говорить, если бы это полностью от меня зависело, но, на мое несчастье, существовал Авлой, и злая прихоть судьбы послала его в недоброе время именно в наш отряд.
Что было с Гликманом дальше, этого я не знаю, потом я его уже не встречал. Не сомневаюсь, что он каким-то образом выкрутился. Придумал, должно быть, еще какой-нибудь номер комнаты или фамилию себе в свидетели. Не было у него никакого задания, это как пить дать. Думаю, просто удирал от красных, видимо, в Нарве его поджидало какое-то состояние. Я ничуть не сомневаюсь, что при его изворотливости он легко отделался. Такие всегда сухими из воды выходят. Ты его, случаем, в Нарве не встречала? Нет? Жаль. А то бы подошел, сказал бы пару ласковых! Черт его знает, может, он вообще никакой не Гликман, а просто ходил под чужим именем.
Вначале на меня довольно громко кричали, без конца требовали признания. Потом все же выяснилось, что прямых улик против меня нет, и Гликмана след простыл, о нем больше речи не было, да и Виллу ходил давать показания в мою пользу, мне рассказывали. История с гусями все же наполовину повисла на мне, хотя ни один житель деревни Аннинской не заявлял о том, что у него пропала какая-нибудь домашняя птица. Однако черное слово Авлоя пристало, как деготь. Ничего, правда, серьезного со мной не сделали, только запихнули в рабочую команду и оружия больше не доверили, будто я вдруг сменил окраску Вот и таскал там мешки да пилил дрова вместе со всякими бывшими торговцами, акцизными чиновниками и прочими буржуями, которых не брали в Красную Армию и вместо этого в принудительном порядке посылали на работу. Как же я сожалел, что Гликман туда не угодил! Уж я бы с удовольствием уронил ему нечаянно на ногу бревнышко. Скверное было время. Не только из-за того, что с едой приходилось туго и поместили в бараке на нарах. Бывшие все время насмехались надо мной, мол, теперь я вроде как пасынок революции или что-то вроде того. Ведь я был не их масти. Я ушел из дома, чтобы бороться за революцию, они же все время каркали, мол, посмотрим, когда эти коммунисты свернут себе шею, к осени ли на ладан дышать будут или протянут с горем пополам до зимы, а уж тогда придет наше время. Прямо-таки мятеж замышляли, собирались захватить повсюду власть, вздернуть красных на фонарных столбах, а затем весь православный народ будет волен приступить под их началом к выбору думы, которая и определит будущий государственный строй России. Такие были наглые субчики, что болтали об этом открыто, в моем присутствии. Чего нам тебя бояться, презрительно бросали мне, как собаке, тебе даже свои не верят. Схватился было с одним за грудки, когда тот начал злорадствовать, что, дескать, любо-дорого смотреть, как революция пожирает своих собственников пролетариев, так что треск идет, только косточки выплевывает. Избили. Их было много, и они-то уж своего в беде не оставили. Кому пожалуешься?
Теперь ты, наверное, понимаешь, почему я больше не пошел с красными, когда они во второй раз отступили из Нарвы. Мне ведь не доверяли. А без доверия ни у кого недостанет сил следовать за своей идеей и нести ее дальше.
Вот и вся история Волли.
Мы посидели с ним еще немного, вдыхая очищенный рекой запах смолы, и взоры наши искали отдыха и успокоения на поблескивающей ниже моста широкой и тихой реке. Глядя на серебристую гладь летнего речного плеса, было трудно поверить, что совсем немного вверх по течению та же вода, бурля и разбрызгивая пену, оглушающе низвергалась с семиметровых каменных уступов по обе стороны Кренгольм-ского острова, подмывая белесые пласты известняка и разнося по ветру на полверсты мириады мельчайших капелек. Как последнее напоминание об этом бушующем потоке река еще металась на порогах у подножия Ивангородской крепости, где у каменных валунов со дна, будто вздувшиеся вены, поднимались плотнце желтовато-белые струи на стремнине, и окончательно усмирялись под мостом между каменными быками, где беспрестанно возникали, менялись местом и снова исчезали маленькие юркие водовороты.
Это было в первый и в последний раз, когда я после всего происшедшего серьезно выговорилась с Волли. Может, и я оказалась последней, кому он исповедовался в своей незадачливой молодости. Вскоре ему осточертела тяжелая и неблагодарная работа бревенщика, и он отправился искать лучшей доли в Таллинн, женился да так и остался там жить.
Некоторое время перебивался случайными заработками, наконец нашел место подоходнее на складе боеприпасов и погиб там в тридцать шестом году, во время взрыва в Мяннику. Только по обручальному кольцу и прижали. Тогда я не очень поверила этому. Как можно не узнать человека? Однако после того как на станции Нарва взлетел в воздух эшелон с боеприпасами, я это довольно зримо себе представляю.
От Волли остался сын, но я его ни разу не видела. Вот так мы и рассеиваемся по жизни. За Ютой следует Лууле, но уже Пийю мне тоже не пришлось увидеть, только слышала о ней. Да, так мы и рассеиваемся.
Или уходим?
24
Моя командирская карьера кончилась неожиданно, никто не мог этого предвидеть, меньше всего я сам.
Как только я увидел Авлоя с побледневшим от ярости лицом и Луппо с простреленной рукой, которые торопливо возвращались от реки, мне стало ясно, что проявленная в последнее время немцами нервозность принесла недобрые плоды.
Какую операцию провалили, прямо-таки стонал Авлой. Два наших лучших товарища — волку в зубы! Теперь их уже никакое чудо не спасет! За такой жалкий провал с нас головы поснимают! И по праву! Это вам не игра с песочком, это война. Когда мы начнем это понимать и какой ценой? Какими глазами я теперь посмотрю в лицо товарищам из Питера?
Он не уточнил, чьи же головы поснимают, но было ясно, чт о подразумевает и меня.
Потрясение выбило у Авлоя почву из-под ног. Вначале я подумал, что он в сердцах не хочет со мной говорить, лишь потом понял: Авлой и не в состоянии ничего поведать. Столь сильно воздействуют неожиданные удары прежде всего на чрезмерно самоуверенных людей, которые свыклись с тем, что всем их начинаниям всегда сопутствует успех. При неудаче они становятся совершенно беспомощными. Не могут смириться с тем, что жизнь не состоит из одних лишь побед,— активно не приемлют эту истину.
Оказавшиеся во дворе ребята не мешкая бросились перевязывать Луппо руку.
В нескольких десятках шагов за Авлоем и Луппо брел Виллу Аунвярк. Он тоже выглядел озабоченным и мрачным, но все же был в состоянии связать несколько разумных слов.
Что случилось? Да уж куда глупее, командир, немцы, казалось, только и поджидали нас. Будто их минута в минуту вызвали на место. Не пойму, откуда на них нашло такое прозрение. Но, как видишь, там они притаились. Ты же знаешь, вверх от Штиглицкой церкви немцы обычно не появляются, мало ли мы за ними следили. Вот и сейчас тоже — сумерки на дворе и полный покой у реки, нигде ни живой души. Для пущей верности с полчаса наблюдали со своей стороны, прежде чем вытащили из кустов лодку. Хоть бы одна травинка шевельнулась на том берегу! И сам я был вполне уверен, что на полверсты в округе нет и тени немцев.
Они, стервы, выжидали, пока лодка пристанет к берегу. И, только лодка уткнулась носом в кочку и ребята, ничего не подозревая, сошли на землю, из кустов раздалось: «Хальт! Вер да?»
Виллу, Виллу, где же были раньше твои глаза?
Глаза все время были на месте, только проку никакого. Значит, немцы лежали терпеливо на брюхе под кустами, как набухшие старые колоды, за все это время ни одного движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35