А то, что одежек поболее надела, так ведь жар костей не ломит, у меня здоровье в последнее время пошаливает, боялась простыть — известное дело, дорога утром рано по росе, вечером поздно опять же на сырость, много ли нужно у реки женщине, а ну как хватит прострел и уложил на печку, семья вовсе без присмотра останется. Я же сказала: у меня муж хворый и дети малые, прислуги нам брать неоткуда...
Глаза так и бегают, а рот ни на минуту не закрывается, главное — чтобы не умолкнуть. Она явно привыкла иметь дело с простодушным слушателем. Чем больше тараторит, тем очевиднее становится, что своей болтовней она хочет усыпить бдительность. Перебарщивает. Сколько людей таким вот излишним усердием подводили себя
Мы с Ютой стоим под окном и беззвучно покатываемся со смеху, дело принимает все более забавный оборот. Волли Мальтсроос молча снимает с головы свою большущую кавалерийскую фуражку и с невозмутимым спокойствием, размотав черную, десятого номера нитку, вытаскивает из-за подкладки довольно толстую иголку Уж если он что пришивает, то и держаться оно должно крепко. Он с такой деловитостью возится с фуражкой, что мы почти что слышим сто сосредоточенное сопение. Наконец игла у него в руках, он толкает Виллу, который стоит ближе всех к Глафире, и передает ем> иглу с ниткой, а сам кивает в сторону задержанной. Поскольку они стоят позади женщины, то она, продолжая трещать, не замечает его действий.
Виллу берет иголку двумя пальцами возле самого ушка, склоняет голову набок, приглядывается с минуту, а затем спокойно, легким движением втыкает ее в упругое бедро Глафиры. Втыкает до конца, затем за нитку вытаскивает обратно и показывает из-за спины задержанной Яану, что игла вошла до отказа. Все это время Глафира без умолку продолжала тараторить.
Яан хлопает ладонью по столу.
Хватит уже, все понял! Что там у тебя под юбкой — табак или что другое?
Ясновидцы во все времена потрясали не таких еще грешников. У Глафиры на полуслове отвисает челюсть, будто лопнула пружина, речь ее обрывается. Наступательный дух с ходу уступает место покорности.
Табак, командир...
Голос ее внезапно стал тихим и заискивающим.
Так бы сразу и сказала! Не ты первая. Да и не последняя тоже.
Изо дня в день мне сюда. Видишь, от пола до потолка забит табаком и папиросами, теперь еще и ты притащила добавку. Чего уж талдычить, мол, господь статью одарил да телесами не обидел, когда на самом деле он тебе под юбку табаку напихал. Надоело, сил нет! И что за наживная напасть на всех вас нашла? Никак не сидится вам дома, за детишками приглядывать не хочется. Неужто ты проспала такую пустячную весть, что советская власть спекулянтов и ростовщиков по головке не гладит? Все норовишь содрать с ближнего шкуру и повесить на свою жердь сушиться! У тебя должны бы уши со увянуть, как у подмороженной свекольной ботвы. Ладно, ладно. Виллу, отведи-ка сударыню в амбар, пусть немного облегчит свой вес да поразмыслит, сидя под замком и запором, о своей грешной жизни. Вишь, панихиду закатила по родной тетке, а та жива себе и в полном здравии, это великий грех так вот причитать по живому человеку.
В нас торжествует злорадство: невелика была ее позорная хитрость, да и та теперь начисто разоблачена. В Усть-Жердянке с этим табаком особенно не развернешься, оттуда его непременно переправили бы на рыбацкой лодке на тот берег — и прямиком в город. Там же, словно свора гончих, набросятся скупщики и перекупщики. Изголодавшиеся курильщики за стакан табака отдадут кто пальтишко, кто последнюю пару теплого белья. Интересно, чем расплачиваются немецкие солдаты. Может, казенным имуществом? Конскими подковами и оружейным маслом? Ведь денег эти спекулянты-стервятники не признают. Разве что царские золотые. Еще в лицо смеются, мол, чем пестрее бумага, тем она дешевле. Если бы кто-нибудь еще четыре года назад, до войны, сказал нам, что скоро самая завалящая тряпка будет стоить дороже государственной ассигнации! Деньги казались вечными и незыблемыми, серебряный рубль чувствовался на ладони не тяжестью своей, а ценой, за рубль приходилось целый день крепко работать, не всякий столько и зарабатывал. Эта ценность, словно дым, рассеялась на ветру военных лет.
С табачницей разговор на этот раз был окончен. Она так и не успела собраться с духом, как Виллу уже отвел ее к амбару.
Яан тоже вышел на крыльцо, и мы побежали к нему. Ребята возились с замком, на дверях висел большущий, не иначе как полупудовый замочище, бог знает, в каком углу чулана они его откопали, ключ все никак не поворачивался. Они шумно возились с замком, сами же болтали о каком-то большом начальнике из Петрограда, который должен был на будущей неделе доставить сюда несколько человек для переправки их в Нарву. У нас не хватило терпения выслушать их разговор. Табачница понуро стояла возле ребят и ждала; от ее воинственности не осталось и следа, она боязливо озиралась, будто побитая собачонка. Я заметила, что лоб у нее покрылся испариной — чего не смогло сделать тепло, сделал страх.
Яан казался в тот день особенно задумчивым
У меня тут такая компания собралась, что только держись. Одна — спекулянтка, другая — святоша, третья — вольная пташка. Целый букет, вел разной масти Выпустишь из-под замка — каждый запоет свою песенку. Уж и не знаю, что за спектакль сыграет мне эта шайка-лейка.
Ржавый амбарный замок в последний скрипнул, и табачница оказалась взаперти.
Ну, девчонки, сцена освободилась. Рассказывайте, что нового в Нарве и куда вы листовки подевали.
16
Вся история началась с довольно пустячного события.
До полудня Виллу Аунвярк привел ко мне пожилого еврея, которого ребята взяли около железной дороги Если верить им, то он с невероятным проворством улепетывал по канаве в сторону Нарвы. Донат Ковальский, лично задержавший старика, метал громы и молнии: дед якобы предлагал ему пригоршню золотых червонцев, чтобы только отпустил с миром. Ковальскому кровь ударила в голову, недолго думая он выпалил в воздух, Виллу в качестве начальника караула тут же примчался и тем самым, возможно, помог избежать худшего, поскольку пылкий наш поляк уже размахивал прикладом перед носом у насмерть перепуганного выстрелом старика, грозился на месте пришибить вонючую контру. По его мнению, враги революции, подрывающие ее под корень, ничего другого и не заслуживают.
Горсть золотых монет в качестве вещественного доказательства со звоном высыпал мне на стол. Звякнув, монеты покатились по щербатому столу и одна за другой повалились набок; половина — вверх двуглавым царским орлом, другая — изображением благообразного лика царя Николая с его округленной стриженой бородой.
На первый взгляд еврей мне показался дряхлым старцем, но только на первый. В действительности пытливые живые черные глаза выдавали острый ум, да и жесты были довольно четкими, ни одного неверного движения. Старческий вид ему придавали какие-то совершенно неопределенные по цвету и росту обноски, явно с чужого плеча. Осанка говорила, что этот человек привык носить гораздо лучшую одежду, по манере держаться это можно было безошибочно определить. Не иначе как старался подобным образом остаться неприметным, раствориться в серой массе, чтобы легче было проскочить под нашим зорким оком. Кто станет хватать за шиворот жалкого, беспомощного старикашку? Значит, он заранее готовился в дорогу
Я обратился к нему с обычными в таких случаях вопросами. Отвечал он с полной готовностью, стремясь вызвать этим к себе расположение. Когда человек лебезит и старается угадать по глазам твои желания, значит, у него в голове роятся свои тайные мысли, в таких случаях держи глаза и уши востро
Фамилия - Гликман, Менахем Гликман, до этого мелкий лавочник в Ямбурге, теперь переселенец, направляется к Нарве, где еще с добрых старых времен живет милая дочь Нехама со своим мужем. Вынужден был оставить дом и искать пристанища у дочери; время пришло очень плохое, чем дольше продолжается война, тем все хуже становится, и конца-края этому не видно. Больше уже своей торговлей не проживешь, товар брать неоткуда, клади зубы на полку. Авось доченька все же даст приют хлеба. Нехама хорошая дочь; у нее с мужем тоже своя небольшая лавка. По слухам, в Нарве немножко получше, хотя под немцем жить, конечно, не сладко, немцы — плохое начальство, но что в такой беде поделаешь, не помирать же с голоду.
Первое дело — следовало испросить у властей в Ямбурге разрешение. Как же он в такое смутное время думает без пропуска перейти границу? Если имеется веское на то основание, разрешение дадут. Получив бумагу, надо было в Ямбурге дождаться дня, когда наши в Дубровке обмениваются с немцами людьми. Переходил бы официальным порядком — никто бы задерживать не стал. Зачем ему все эти неприятности?
Ах, командир, мне ж и жить всего ничего осталось, чего там из-за старого еврея людей тревожить и бумаги писать. Никакого смысла. Ну скажи, кому от меня еще какая польза или кому я навредить смогу? Как бывало раньше, во время иом-кипура и прочих еврейских праздников, а то и просто так, соскучившись по дочери, я наведывался в Нарву к Нехаме, так и теперь думал пойти: кто знает, суждено ли богом еще назад воротиться или доченька вскоре завернет меня в погребальную простыню. На все божья воля, как он решит, так и будет. Не стоит из-за меня, убогого, живых людей беспокоить. Нет мне дела ни до войны, ни до солдат, ни до государства, ни до власти, ни до какой партии, я просто маленький старый лавочник, сам одной ногой в могиле. Ну не все ли равно людям, когда и куда я пойду?
Закон есть закон, он не делает различия для старого или молодого. Раз ты еще ходишь на своих двоих, обязан соблюдать порядок.
Верно, командир, я же не спорю, позволь один только разок пройти. Если доведется еще живым возвращаться, обязательно запасусь нужными бумагами, уж Нехама мне поможет. В Ямбурге я один как перст жил среди чужих, кто бы там посодействовал?
Разговаривать старается по-простецки, но то звучит не совсем убедительно. Речь слишком обкатанна, словно бы заготовлена впрок. Странный старик, в нем сквозит что-то очень фальшивое. Или меня стало подводить мое чутье?
Ну, а золотые? Почему старался подкупить дозорного? Это тяжкое преступление перед революцией, за одно это следует привлечь к ответственности. Ведь пытался дать взятку должностному лицу.
Эх, командир, не<:уди строгому старого человека старые привычки. Откуда ему вдруг взять те, что теперь появились?! Когда это еврей мог обойтись при прежней власти без того, чтобы не подмазать? Любой свой шаг надо было бумажками переложить. Слов нет, это очень большая глупость, что он до сих пор не избавился от такой-сякой плохой привычки, несомненно, сейчас другое время и другие люди у власти, но что вошло в кровь, от того не избавишься. Простите, ради бога, старого глупого человека, никого он не собирался подкупать, хотел сам отдать в руки новой власти ту щепотку, которую сберег еще с прежних времен, самому ему она уже не нужна. С торговлей теперь все покончено. Самое время залезать на печку и дожидаться смерти, да и то сказать, он свое пожил.
Плохой ты купец, коли с торговлей покончил.
Мы оба замолкаем ч обращаем взгляд к двери В дверях, будто в раме, стоит Виллу Аунвярк, винтовка приставлена к ноге. У Виллу есть привычка иногда, не спросясь, вмешиваться в чужой разговор. Это точно. Но ведь он и в армии не служил, где такое искореняется в два счета, без разрешения командира рта не раскроешь.
Ну, не скажи.
Смотри-ка, у старика даже глаза сверкнули. Обиды никто не выносит, каким бы дряхлым и убогим человек ни был.
Ну, не скажи. Это плохие времена настали, молодые люди. Пусть устраивают революцию, ее и надо было устроить, нельзя было дольше терпеть грубый произвол царских чиновников, совершенно верно, разве я мало испытал его на своей собственной шкуре! Над евреями при царе глумились больше других. Кому, как не нам, погромы устраивали? Но одно при этом нельзя забывать: если хочешь, чтобы государство крепло и развивалось, деньги должны иметь ценность. Пока деньги в государстве чего-то стоят, то и экономика развивается, и торговля. Но как только они потеряют ценность, все пойдет кувырком. Тогда уже никто не захочет работать, никто не будет выдумывать что-то полезное, никто не повезет товар на рынок и не станет торговать, вот и приходит недостаток. Так государством не управляют, все полетит вверх тормашками. Наступит всеобщая нищета, и уже ни один человек не захочет мириться с такой дрянной жизнью. Только это он, старый человек, пожалуй, зря разболтался, что ему до государства, его время прошло, он свое доживает.
На мгновение возникает ощущение, что старик говорит это неспроста, в его рассуждениях проглядывает некая продуманная система. Вне сомнения, деньги уже далеко не стоят того, что они стоили до войны и революции. Винит ли он в этом нас? Может, его намек о крушении государства относится к советской власти? Если так, то это уже настоящая наглость и старик просто издевается над нами. Будто это мы выдумали войну вместе со всеми последовавшими за ней бедами!
Я готов был уже вспылить, но мигом остудил себя, словно ушатом холодной воды. Давай, бравый молодец, рви грудь, вступай с сим высокопоставленным оппонентом в принципиальный спор о судьбах революции! Уж какая будет тебе честь, если выйдешь победителем!
Я разглядывал мутные разводы на обоях в углу комнаты Забавно, но эти мягкие коричневые волны навевали на меня спокойствие.
Старик выжидающе молчал.
Золотые монеты мы конфискуем. Закон непреложен. А самого посадим на некоторое время под замок Когда потребуется, вызовем.
Глядя мне в рот, старик с большой готовностью принялся кивать головой.
Бог с ними, с этими деньгами, не в золоте счастье, за деньги не стоит цепляться, пусть идут себе на пользу революции, если так нужно, только нельзя ли как-нибудь устроить так, чтобы не задерживать его самого? Он бы отправился прямиком в Нарву, и не было бы у нас с ним никаких хлопот или неприятностей Исчез бы тихо и без промедления, никто бы и не заметил. Был он тут или не был — кто об этом вспомнит завтра?
Он очень просит пойти ему навстречу: во времена великих событий старый хрыч вроде него ни для кого не может представлять ни малейшего интереса. Его упрашивания становились навязчивыми, он умел канючить особенно противным образом, словно извивался угрем, от него было трудно отделаться. Поэтому появление Авлоя принесло мне даже некоторое облегчение, в другое время я едва ли обрадовался бы этому человеку. Почему-то начальственная осанка Авлоя, его манера самоутверждения настраивали меня против него. Он, правда, не стремился подчеркивать свое превосходство, тут все скорее сводилось к моему обостренному восприятию. Я ждал, чтобы он наконец убрался из отряда, но казалось, что именно у нас у него были и большие полномочия, и столь же крупные дела. Мне Авлой о них не докладывал. Неужели он и впрямь верил, что, болтаясь тут, он как-то помогает успеху предстоящей операции?
Авлой скользнул отсутствующим взглядом по Гликману, именно сейчас тот не вызвал у него ни малейшего интереса. К тому же по внешнему виду он явно отнес старика к представителям бедного и подневольного сословия. Авлою же необходимо было мне что-то сообщить.
Итак, как мне только что сообщили, в первых числах люди будут на месте, вашей задачей остается обеспечить проведение операции у Пийманина.
Я взглядом предостерег его. Мне не нравилось выбалтывание военных тайн в присутствии случайных свидетелей. Авлой отмахнулся: нашел кого бояться! Этот у нас в руках, а кто попался, тот отсюда не вырвется.
Я подал Виллу Аунвярку знак, чтобы он увел задержанного.
Авлой истолковал это по-своему.
И то верно, столько всякой швали болтается под ногами. Все выдранные из собственного гнезда и пущенные по ветру. Не правда ли, очень уж неопределенное сословие, безликое какое-то. Если бы можно было провести четкую границу — здесь свои, там враги, одни делают революцию, другие воюют против нее. Тогда бы все стало на свои места, со своими было бы довольно просто да и с врагами тоже. А сейчас...
Сейчас, понятно, очень даже трудно, овцы и волки — все вперемежку. Откуда кто идет, куда направляется — на лбу ни у кого не написано. Вот и отделяем зерна от плевел, знай просеиваем.
Взять хотя бы этих ваших амбарщиков. Ни тебе одной, ни другой породы. Догадались бы хоть пересидеть по своим щелям — вот утрясется помаленьку, перемелется, тогда бы и высунули нос, чтобы принюхаться, что за власть установилась и кого держаться надо. А то толкутся, будто стадо неразумное, и в ус не дуют, что мир сейчас переставляют на новый путь. Того и гляди, окажутся под колесами.
Трудно сказать, почему меня с самого начала тянуло на спор с ним. Может, мы просто разные люди, так бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35