Нукеры не выпускали Саура из судилища и что-то настойчиво требовали с него.
Григорий сердито спросил, почему они задерживают дехканина.
— Мы привели его сюда, дорога дальняя,— выразительно сказал один из нукеров,
Они недовольно взяли по два рубля и, закинув винтовки за плечи, ворча вышли из комнаты.
Григорий вопросительно взглянул на писца хакима.
— Сколько?— спросил он.
Писец в затруднении вертел в руках папаху, не решаясь назвать сумму. Григорий сунул ему в руку пять рублей, обернулся к казию.
— О справедливый судья, все ли .я уплатил? Не осталось ли кого-нибудь, кто не получил с дехканина своей доли?
Казий оглянул свою комнату, в ней кроме него и писца никого не было.
— Получили все,— с сожалением сказал он.
В сопровождении Саура Григорий вышел на улицу. Несколько десятков шагов они прошли молча, когда судилище казия скрылось из вида, Григорий остановился.
— Очень жаль,;Саур, что я раньше не знал о твоем аресте. Мне только сегодня о нем сообщил Лазарев.
Лицо Саура выражало тревогу.
— Я не послушался Лазарева и не отослал моей дочери к нему... Хаким арестовал меня по просьбе Аб-дурахманбая. Я боюсь, они могли увезти мою дочь...
Саур сжал кулаки.
— Я был честным дехканином, я верил .в бога и его справедливость, но если Гульнар...— дйе крупные слезы скатились на его мягкую бородку.
Саур поднял голову.
— Если тигр нападает на наш скот, то мы все, весь народ, собираемся вместе и убиваем его. Неужели мы, народ, не справимся с тигром-ханом, который убивает наших детей?..
Он простился с Григорием и медленно пошел в свою курганчу.
Григорий долго смотрел ему вслед, Его судьба была судьбой сотен тысяч -дехкан. Но разве убийство хана помогло бы им? Вместо Асфендьяр-хана ими стал бы править другой тиран, вместо Волкова обирал бы другой делец. Лазарев говорил Григорию: «Капитализм несет крестьянам угнетение и разорение. Ради обогащения десятка капиталистов разоряются сотни тысяч дехкан...» Григорий вернулся домой и, переодевшись, пошел к Елене. Она встретила его у порога своей комнаты;
— Как Саур?
Он рассказал ей об освобождении Саура и о его тревоге. Елена отпустила руку Григория.
— К сожалению, догадка Саура верна,—печально сказала девушка.— Дочь увезла черная арба.
— Напрасно Саур не отправил Гульнар к своим родственникам в Петро-Александровск,— заметил Григорий.— Русские законы все же не так бесчеловечны, как хивинские.
Елена провела его в свою комнату и взяла со стола лист исписанной бумаги.
— Я то же самое сказала Лазареву, а он подарил мне вот это всеподданнейшее прошение русскоподданой киргизки. Прочитайте вслух этот исторический документ и скажите, есть ли разница между генералом Гнилицким и хивинским ханом?
Григорий присел к столу Елены и развернул прошение, написанное мелким бисерным почерком известного Петро-Александровского адвоката.
Он пропустил пышные титулы императрицы Александры Федоровны и стал читать текст жалобы киргизки Минбулакской волости аула № 6 Айгун Бальджа-новой.
«По киргизскому обычаю я была малым ребенком просватана моим отцом за киргиза Ташима, Ташим в течение нескольких лет платил отцу калым.
Когда наступил день свадьбы, то есть мне исполнилось одиннадцать лет, Ташим вдруг решил жениться на другой девушке. Он потребовал от отца возврата калыма. Но отец мой обеднел к не смог возвратить ему калыма. Ташим решил продать меня, чтобы вернуть свои расходы. Он привел к моему отцу нового жениха, но я не согласилась выйти за него, так как он был болен сифилисом. Тогда Ташим подал на меня и на моего отца жалобу съезду народных судей, требуя возврата калыма. Съезд народных судей разрешил Ташиму выдать меня замуж, то есть продать, и вырученными деньгами покрыть долг отца за калым. Начальник Аму-Дарьинского Отдела генерал Гнилицкий утвердил решение съезда народных судей. Несмотря на все мои слезные жалобы, генерал Гнилицкий приказал полиции привести в исполнение утвержденное им решение, то есть продать меня в рабство сифилитику,
Таким образом, рабство, формально уничтоженное с покорением русскими Туркестана, фактически существует!
Полиция помогла Ташиму водворить меня в дом сифилитика-мужа, мулла обвенчал нас. Муж мой дорого заплатил за меня Ташиму, он излишками поделился с народными судьями.
По закону решение съезда народных судей, утвержденное русской администрацией, является окончательным, никто не может отменить его.
Я осмелилась просить ваше императорское высоче-ство впредь запретить в империи продавать, как скот, несчастных женщин. И я умоляю матерь народов Рос-сии освободить меня от моего мужа»...
— Чго же ответила императрица на это прошение?— спросил Григорий.
— Матерь народов России ответила, что она не может нарушать освященных веками обычаев мусульман...
Григорий медленно свернул прошение.
— Вы правы, Лена. Обращаться к защите закона бессмысленно и бесполезно. Тут все дело только в системе нашего полицейского государства.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дружный напор хана, духовенства и коммерсантов внес смятение в ряды дехкан. Арест Саура и многих авторитетных крестьян окончательно сломил их упор ство. Хлопок широкой волной хлынул на пункты прием ки, на хлопкоочистительные заводы. На рынке опять появилась пшеница.
Приемщики жаловались хозяевам на возросшую строптивость дехкан, на их угрозы нагайками при спорах. Коммерсанты, озабоченные наступлениями сроков сдачи волокна по договорам, предлагали своим служащим мириться с грубостью дехкан. Однако они строго взыскивали с приемщиков при малейшем отступлении от своих стандартов. Волков развил большую энергию, торопясь собрать законтрактованный им хлопок. Его приказчики вместе с поручителями не оставляли в покое дехкан, понуждая их быстрее сдавать сырец. Они ежедневно объезжали курганчи, сле-
дили за сбором хлопка с полей, не давали ему залеживаться на хирманах.
Хакимы предупредительно выполняли все требования Волкова и не раз бросали в кишлаки своих нукеров в помощь его приказчикам. Оказывать помощь этому русскому дельцу им приказывали из диван-ханы хивинского хана.
К концу ноября Волков скупил сырца в два раза больше чем законтрактовал. Часть его Волков успел очистить и отправить к железной дороге, а часть, по распоряжению Клингеля, держал в амбарах.
К началу декабря весь хлопок был убран с полей. А между тем многие коммерсанты еще не выполнили своих обязательств по договорам поставки. Из телеграмм, получаемых банком, коммерсанты знали об оживлении на Московской бирже спроса на туркестанский хлопок, о повышении на него цен. За крупные деньги чиновник почтово-телеграфной конторы снабжал всех коммерсантов копиями телеграфной переписки Волкова с крупной мануфактурной фирмой. Из этой переписки было видно, что фирма предлагала Волкову купить для нее хлопок по ценам намного выше тех, которые за последние дни стояли на рынке. Волков в клубе хвастался своими будущими громадными закупками хлопка, ряду промышленников он предлагал высокие цены за имеющееся у них очищенное волокно.
Это положило конец колебаниям самых осторожных промышленников. Они бросились скупать сырец, рвали его из рук мелких скупщиков, коммиссионеров. В короткое время цена хлопка увеличилась вдвое. Клингель щедро открывал кредиты коммерсантам на закупку хлопка. Ссуды широко выдавались по специальным счетам, обеспеченным хлопком, транспортными документами, векселями. Волков, которому Клингель показывал векселя, предъявленные Мешковым к учету, смеялся: большинство векселей было подписано приказчиками Мешкова, его сторожами, конюхами.
Весь ажиотаж этот на хлопковом рынке продолжался две недели. Он был искусственно создан директором банка совместно с Волковым. Высокие цены на хлопок держались до тех пор, пока Волков не продал коммерсантам через подставных лиц весь накопленный им
запас сырца, пока коммерсанты целиком не использовали кредитов, открытых им банком,
С середины декабря цены на хлопок начали стремительно падать. Они упали еше больше, когда выяснилась подложность телеграфной переписи Волкова с московской мануфактурной фирмой. По жалобе коммерсантов чиновник, снабжавший их фальшивыми телеграммами, был уволен, он уехал богатым человеком. Ревизия, назначенная округом, обнаружила задержку телеграмм местных коммерсантов с запросами о состоянии хлопкового рынка в Москве. Вслух говорили, что и телеграммы банка сочинялись Волковым и Клин-гелем.
Группа коммерсантов обратилась в Правление банка с жалобой на Клингеля. Они обвиняли его в намеренном обмане их подложными телеграммами, в спекуляции хлопком совместно с Волковым.
Правление банка переслало жалобу промышленников своему директору и потребовало от него объяснений. Родственник Клингеля, член правления банка, сообщил ему о назначении ревизии.
Жалоба коммерсантов озлобила Клингеля, он возмущенно рассказывал о ней Волкову.
— Подумай только, какая подлость!— говорил он своему компаньону.— Ведь не я же сам показывал им эти подложные телеграммы, они тайком покупали их у телеграфиста, а теперь винят меня.
Он потребовал от промышленников или немедленного погашения выданных ссуд или взноса разницы между последними ценами рынка и теми спекулятивными, по которым они закладывали сырец. Он угрожал подачей к взысканию, протестами векселей.
Рыжий родственник Волкова, инициатор жалобы, первый пал жертвой гнева Клингеля. Для погашения своей задолженности банку он вынужден был продать свой дом, свои земли и, окончательно разоренный, проклиная Волкова, уехал с семьей в Ташкент.
Мешков и Сыщеров также получили требование банка о взносе разницы между первоначальной и последней оценкой заложенного хлопка. Они вместе приехали в банк.
Обычно вежливый и корректный, Клингель на этот раз принял их сухо.
— Мы с просьбицей, Самуил Федорович,— сказал Мешков, тяжело опускаясь в кресло. Его огромный живот мягко лег на колени.
— Прижимаете вы нас, Самуил Федорович,— сопя и вздыхая, продолжал Мешков.— С хлопком у нас, сами знаете, плохо. Купили дорого, а запродали дешево, в дороге он к тому же. Чем же это нам теперь разницу банку платить?
— Я готов согласиться на дополнительное обеспечение,— сказал Клингель после некоторого размышления.— Но что вы мне можете предложить?
Мешков развел руками. Предложить ему было нечего, кроме завода или плантации, но банк не брал в залог недвижимости.
Лицо Клингеля выразило сочувственное внимание, когда Мешков откровенно рассказал ему о положении своих дел.
— Не мы одни, и Волков, ваш самый большой клиент, тоже попал на хлопке,— говорил Мешков.— Он ведь купил хлопка побольше нас, как он с вами разделается, уж и не знаем...
Клингель не выдержал, рассмеялся.
— Напрасно вы о нем беспокоитесь, господа. Господин Волков прекрасно заработал на повышении цен. Говорят, что это дало ему около миллиона рублей.
Сыщеров присунулся к столу, его огромные руки с длинными узловатыми пальцами судорожно сцепились. Он, заикаясь, спросил:
— П... п... позвольте, как же это заработал? Ведь он тоже покупал?
Клингель засмеялся еще сильнее, выражение сухости и официальности слетело с его лица. Он смотрел ласково и добро на растерянных коммерсантов.
— Господин Волков купил весь хлопок до подъема цен и купил много больше того, что ему было нужно по договору с банком. Банк потребовал от него погашения кредита. А Волков умело использовал настроение рынка и очень выгодно продал свои излишки. Он никак не мог пострадать, это неверные слухи, господа. Коммерсант не должен верить слухам, коммерсант должен быть трезвым политиком.
Ни тесгь, ни зять не поняли сразу, что они, как и многие коммерсанты, стали жертвой аферы Волкова,
поддержанного банком, что они покупали по бешеным ценам хлопок, принадлежащий именно Волкову.
Наставительный тон директора банка взорвал Мешкова.
— Все разорились, а Волков нет. Это... жульниче-ство, это обман, это...— Мешков задыхался от ярости.
Клингель перестал улыбаться, лицо его приняло прежнее официальное выражение, но он ни слова не ответил на брань, которой Мешков осыпал Волкова. Торжество Клингеля было полное. Ни один крупный коммерсант не избежал спекулятивной горячки, все они теперь были прочно связаны с Русско-Азиатским банком, все их предприятия, весь рынок хлопка поступал под контроль банка. Банк стал полным хозяином их заводов, их плантаций. Клингель уже подбирал для всех своих должников подконтрольных банку бухгалтеров, доверенных лиц, управляющих.
Сыщеров стоял перед столом директора, сжимая кулаки, огромные, как у мясника — убийцы скота. Он еще не знал размеров убытков торгового дома «Мешков и Сыщеров», но предчувствие говорило ему о неизбежности разорения фирмы. Столько энергии он вложил за пять лет службы у Мешкова, добиваясь его доверия. Ради завода, ради этого, ему казалось, прочного дела, он женился на потерявшей честь дочери Мешкова, вместе с ней травил Андрея... Надо было попытаться спасти хотя бы завод...
Мешков, утомленный вспышкой гнева, теперь сидел бессильный, покорный.
Молчание тестя и зятя наскучило Клингелю, он сухо спросил Мешкова, как он полагает дополнительно обеспечить ссуду.
— Может быть, вы все-таки возьмете в залог завод, Самуил Федорович,— нерешительно предложил Сыщеров.
Клингель отказался.
— Не могу. Какие-то нечистоплотные люди написали на меня глупый донос, я жду ревизии. Я бы рекомендовал вам обратиться к Волкову Арсению Ефимовичу. Он теперь имеет большие и совершенно свободные средства.
Сыщеров поднял с кресла окончательно обессилевшего тестя, не прощаясь с Клингелем, они вышли из кабинета.
В коридоре их догнал Кисляков.
— Одну минутку, господа, я до сих пор не записал вас членами потребительского общества. На днях выборы правления. Пожалуйста, это будет стоить всего сорок два рубля...
Сыщеров зло взглянул на него.
— Иди ты к черту со своим дурацким потребительским обществом.
Кисляков выронил из рук квитанционную книжку, растерянно глядел на широкие спины тестя и зятя, выходивших из банка...
Сыщеров повез тестя прямо к Волкову.
У ворот дома Волкова Мешков точно очнулся, энергично вцепился в кушак кучера.
— Стой! Ты куда нас везешь, сукин сын? Сыщеров нахмурился:
— Это же дом Арсения Ефимовича.
Мешков замотал головой. Он принимал у себя Волкова, но сам никогда не бывал у него. Он презирал этого мелкою жуликоватого маклера.
Сыщеров не обратил внимания на протесты своего тестя, отцепил его руку, замершую на кушаке кучера, и велел тому ехать быстрее.
Волков был во дворе. Увидев Сыщерова и Мешкова, он помахал им рукой и пошел навстречу.
— Мы к вам, Арсений Ефимович,— сказал Сыщеров, кланяясь и почтительно пожимая ему руку.
Волков пригласил их в свой кабинет. Он усадил Мешкова на кресло, предоставив Сыщерову самому отыскивать себе стул.
Мешков долго не мог начать делового разговора. Он часто вытирал платком свое багровое лицо, свою толстую потную шею; он с видом знатока рассуждал о породах голубей, которых очень любил и которых во множестве разводил у себя во дворе. Дорогие иодмуд-ские ковры, развешанные по стенам кабинета и расстеленные на полу, также привлекли его внимание...
Сыщеров нетерпеливо перебил его.
— Мы же по делу приехали, Егор Петрович. Мешков смутился, побледнел. Три года назад Волков приезжал к нему просить мелких поручений. Он
Тогда принял его стоя и даже не предложил присесть. А теперь этот же Волков должен решить его судьбу... Мешков не находил слов для делового разговора. Сы-щеров недовольным взглядом торопил его,
— Так вот какие дела, дядя Арсюша...— растерянно начал тучный хлопкозаводчик и сейчас же умолк. Так фальшиво прозвучало это шутливое обращение в холодном деловом кабинете Волкова. Сыщеров пришел на помощь тестю.
— Нам Самуил Федорович рекомендовал обратиться к вам, Арсений Ефимович,— сказал Сыщеров.
Мешков обрадованно закивал головой.
— Да, да, мы ему предложили в обеспечение ссуды завод — не взял, требует деньги. А нам где их взять? Он тогда послал к тебе. Ты уж помоги, Арсений Ефимович...
Волков засмеялся.
— Чем же это я помогу-то тебе, Егорушка? Ты ведь коммерсант, хлопкозаводчик, а я что? Маклеришка...
Мешков виновато почесал затылок.
— Ты про это забудь, Арсений Ефимович, что было, то прошло. Выручи, другом будь. И жена просит, сама хотела приехать...
Напоминание о бывшей любовнице не тронуло Волкова.
— Ты, Егор Петрович, поезжай-ка лучше домой, а уж мы с Иван Ивановичем как-нибудь здесь договоримся.
Мешков обрадованно стиснул руку Волкова.
— Вот спасибо, Арсений Ефимович, уж помоги, выручи...
Волков проводил его до дверей и вернулся в кабинет. Лицо его потеряло приветливость, он сухо предложил Сыщерову сесть поближе, в кресло, на котором сидел его тесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33