роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вниз по течению Аму-Дарьи быстро спускался тяжелый хивинский грузовой каюк. Желтый, как вода реки, одинокий каюк терялся среди необозримого, сверкающего на солнце пустынного водяного поля. Он походил на одну из тех громадных коряг, которые река месяцами волочит от Пянджа до Аральского моря.
За веслами сидело четверо сожженных солнцем босоногих каракалпаков. Они с большим напряжением, обливаясь потом, молча работали неуклюжими веслами. Бревна весел с широкими, как заслонка русской печи, лопастями, со скрипом, равномерно поднимались над низкими бортами, и тут же падали, шумно разбивая воду.
Рулевой, молодой узбек с курчавой бородкой, зорко следил за ходом судна. Одним поворотом громадного весла-правила он отводил судно от плывущих навстречу низких зеленых островков, отмелей, покрытых густым слоем жирного ила. По его предостерегающему крику гребцы, бросив весла, хватались за шесты и сталкивали каюк с опасной мели в глубокую воду.
На каюке было несколько пассажиров. Между кир-гичей — дугообразных брусьев, связывающих борта судна, под простыней спали мужчина и женщина; головы их были прикрыты розовым дамским зонтиком. Выше, прислонившись к ящику с товаром, дремал пожилой хивинец с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой.
Четвертый пассажир, молодой человек в поношенной американской шляпе, сидел рядом с хивинцем. Обхватив руками колени, он мечтательно смотрел на два светлых блика, бежавших далеко впереди каюка.
Большая голубая чайка низко пролетела над каюком, своим неприятным криком разбудила спавшего под зонтиком пассажира — обрюзгшего мужчину с белесыми, отвислыми усами. Он поднял голову с подушки, взглянул на реку. Судно неслось вдоль пустынного левого берега, поросшего низкорослым гребенщиком и бледно-зеленым чертополохом. Правый берег тонул в туманной дали.
Пожилой хивинец рукой показал проснувшемуся пассажиру на два бугра, видневшиеся на берегу. Это было устье оросительного канала Шават. Он тянулся на много верст в глубь ханства и служил удобным путем сообщения для нескольких хивинских городов.
— Господин Кисляков,— сказал хивинец, правильно и твердо выговаривая слова,— лодочники хотят остановиться на речной пристани. Мы проедем скоро мимо Шавата.
Речная пристань лежала в двенадцати верстах от города Нового Ургенча, куда направлялись пассажиры. Каналом Шават можно было подъехать к самому городу.
Кисляков вскочил, измятое, раскрасневшееся от сна, потное лицо его было раздражено, он сердито крикнул даргу — хозяину каюка.
Грузный хивинец в большой черной папахе нехотя приподнялся с носа судна.
— Сворачивай в канал, каналом поедем!—повелительно крикнул Кисляков.
Хозяин судна не знал русского языка, но по движению руки пассажира понял его распоряжение и нерешительно поглядел на своих усталых босоногих гребцов. Груз, который каюк должен был забрать в обратном рейсе, лежал на речной пристани. Гребцам придется из-за прихоти трех русских пассажиров больше половины дня тянуть каюк бечевой по каналу, вверх по течению, чтобы вернуться к реке.
Кисляков, широко расставив ноги, стоял на ящиках с товаром и нетерпеливо ждал изменения курса судна. Дарга бросил короткое приказание рулевому. Гребцы
подняли из воды неуклюжие весла и горячо заспорили с хозяином; его распоряжение предвещало им бессонную ночь и тяжелую бурлацкую работу днем. Дарга, точно оправдываясь, кивнул головой на пассажира-европейца и повторил свое распоряжение.
Рулевой всем телом налег на гигантское весло-правило. Оно взметнулось кверху и, перелетев через корму, упало по левую сторону судна, всплеснув, как большая рыба. Каюк свернул к буграм и вскоре, прошуршав по мелкому песчаному дну устья, поплыл по спокойной воде канала.
— Вы вовремя меня предупредили, Шарифбай,— сказал Кисляков, угощая хивинца папиросой.
Шарифбай кивнул головой:
— Ехать на арбе неприятно.
Лицо Кислякова выразило отвращение:
— У меня от езды на арбе поднимается тошнота, как от морской качки. Пять лет в ханстве и все не могу привыкнуть к этому отвратительному экипажу.
— Не нужно вам привыкать,— заметил Шарифбай.— Новый Ургенч совсем русский теперь город.
Кислякову показалось забавным сравнение Нового Ургенча с русским городом. Он громко захохотал, обнажив неровные, коричневые от табачного дыма зубы.
— Это нагромождение доисторических построек вы сравниваете с современным городом! Как вам не стыдно, Шарифбай! Вы учились в Оренбурге, ежегодно бываете на нижегородской ярмарке, в Москве — моем родном городе, разве они хоть немного напоминают Новый Ургенч?
— Я назвал Новый Ургенч русским городом потому, что много русских купцов в нем,— сказал Шарифбай.
— Триста — русских, армян, татар на тридцать тысяч туземцев! Да нас и не видно среди них!— воскликнул Кисляков.
Он рассмеялся, перехватив ироническую улыбку Шарифбая.
— Вы хотите сказать, что дело не в количестве? Это верно. Влияние наших предприимчивых коммерсантов сказывается не только на Новом Ургенче, но и на всем ханстве. Большие деньги, которые вкладывают? сейчас коммерсанты в товарооборот, сильно оживляют
торговлю ханства. А что будет, когда Русско-Азиатский банк по-настоящему развернет свою работу?..
Шарифбаю, видимо, не хотелось спорить. Чтобы переменить разговор, он, положив руку на плечо своего соседа, представил его Кислякову.
— Я с ним от Ташкента еду,— сказал Шарифбай.— Мой сосед, узбекский и персидский языки знает прекрасно.
Кисляков посмотрел на худощавого юношу с высоким лбом, с застенчивыми карими глазами. Его каламянковая рубашка была перехвачена ученическим ремнем с блестящей бляхой.
— Вы не окончили гимназию?— спросил Кисляков. Молодой человек отвел взгляд.
— Окончил все восемь классов, но учиться дальше не мог.
— Как ваша фамилия?— Гриша Лямин...— Кисляков улыбнулся,— а по отчеству?— Васильевич...— Григорий Васильевич, не огорчайтесь... Я тоже только студент, с третьего курса юридического факультета, но это ничуть не мешает мне жить и трудиться.
Жена Кислякова, полная женщина с чувственными яркими губами, окликнула мужа:
— Солнце уже садится. Иди пить чай, Миша... Зови молодого человека и Шарифбая.
Шарифбай отказался. Кисляков не принял отказа Григория.
— Не церемоньтесь. В Новом Ургенче мы все живем дружно, одной семьей. Давайте знакомиться: Михаил Ильич Кисляков, доверенный Русско-Азиатского банка, а это моя жена Прасковья Васильевна...
Григорий неловко пожал пухлую руку жены Кислякова и сел рядом с ней. Его смущала эта дама с нездоровым желтоватым цветом лица, с крепким запахом пота.
Кисляков протянул ему серебряную стопку коньяка. Григорий не взял ее.
Кисляков засмеялся!
— В Ургенче скоро привыкнете. У нас все пьют, и мужчины, и дамы. И от скуки, и от лихорадки.
Он чокнулся с женой и, выпив, крякнул от удовольствия.
— Место в Ургенче вы скоро найдете,— сказал Кисляков.— При вашем, как говорит Шарифбай, отличном знании туземных языков это нетрудно. Жена Кислякова вздохнула:
— Скучать будете. Молодежи у нас мало. Две-три гщрядочных барышни.
— Зато скучающих дам много,— лукаво подмигнул Григорию Кисляков.
— Я шучу, шучу,— прибавил он, заметив яркий румянец на щеках молодого человека.— У вас будет столько работы, что для дам и времени не останется.
Приведенный в хорошее настроение второй стопкой коньяка, он, прихлебывая чай и затягиваясь папироской, стал рассказывать Григорию о Новом Ургенче.
Кисляков любил говорить. Он несколько дней проскучал на речной пристани около Петро-Александров-ска1 в ожидании жены, возвращавшейся из Чарджуя. Внимательный слушатель, на лице которого так живо отражалось впечатление от его слов, подбадривал Кислякова. Он горячился, сопровождал свои слова энергичными жестами.
Кисляков говорил, и перед Григорием вставал большой торговый город Новый Ургенч. Он лежал неподалеку от реки и был связан каналом со всей южной плодородной низменностью ханства.
Многочисленные конторы, склады, магазины, пивные, биллиардные и столовые уже не вмещались во внутреннем городе и теснили окружающие кишлаки.
Полуразвалившиеся высокие стены старинного города вместе с глубоким рвом давно стали центром Нового Ургенча. Ров превратился в длинное болото, с черной вонючей водой, с зарослями зеленого камыша и мириадами комаров и крикливых лягушек. Рядом тянулось обширное кладбище. Подпочвенная вода залегала неглубоко, мертвецов хоронили под тонким слоем земли, и трупы заражали воздух.
Новый Ургенч рос бурно и беспорядочно; он не имел улиц. Дороги, проходившие между сумбурно настроенными домами, прорезали город в самых неожиданных направлениях и часто обрывались так же неожиданно возникавшими домами.
Тысячи мелких лавчонок, передвижных харчевен, разносчиков, уличных цирюльников, мелких торговцев под зонтичными навесами сообщали городу характерный облик огромного азиатского базара. В центре базара — крытом рынке — размещались российские торговые представительства, европейские магазины, конторы по скупке сырья.
Напряженное лицо Григория, подавленного резким описанием города, доставило Кислякову большое удовольствие. Он рассмеялся:
— В городе живут только туземцы, а из европейцев—случайный элемент,— сказал он успокоительно.— Каждая порядочная фирма имеет для своих служащих особый поселок среди полей, садов, на берегу канала. Прекрасные условия создал банк: мы живем в двух верстах от города, в благоустроенных домах, с водопроводом, канализацией, площадками для игр...
Кисляков замолчал, раскуривая потухшую папиросу. Солнце уже скатилось за далекие туманные очертания холмов. Теплый ветер доносил с берегов то душный запах гниющих водорослей, то солоноватый аромат пустыни...
Жена Кислякова, закутавшись в большой пуховый платок, спала. Спал и Шарифбай, с головой укрытый теплым одеялом.
Красный огонек вспыхнувшей папиросы осветил мокрые от чая отвислые усы Кислякова. На указательном пальце его тускло блеснуло обручальное кольцо. Выпустив большой клуб дыма, Кисляков заговорил опять.
— Вы, конечно, проходили в гимназии отечественную географию. Там о наших ханствах сказано приблизительно так: «В Средней Азии имеются два вассальных ханства: Бухарское,— с главным городом Бухарой, и Хивинское,— с главным городом Хивой». И все. А между тем обе колонии заслуживают большего внимания нашего коммерческого мира.
Кисляков увлекся собственным красноречием. Он позабыл и про медленно плывущий каюк, и про тихие пустынные берега, и даже про единственного своего слушателя. Высоко подняв голову, выпятив грудь, Кисляков говорил громким и отчетливым голосом, как бы делая перед воображаемой многочисленной
аудиторией обстоятельный научный доклад о хивинском ханстве. За пять лет своей жизни в оазисе он хорошо изучил ханство.
Военный разгром хивинской армии в 1873 году поставил ханов в полную зависимость от русских царей. Это поражение лишило ханство всякой самостоятельности. Ханам запрещалось иметь свою армию, сноситься с другими странами, торговать с ними; запрещалось выезжать из своих владений даже в Ташкент без разрешения генерал-губернатора.
Внутри своих владений хивинские ханы сохранили неограниченную власть. Они правили, как их предки: неслыханными пытками, жестокими наказаниями, внушали народу страх.
Русские военные отряды стояли у границы и берегли спокойствие ханства. Хан уживался с военными русскими властями и чиновниками. Но русским коммерсантам он чинил всякие препятствия, мешая развитию их торговли.
Политика хивинского хана по отношению к русским коммерсантам вызывала глубокое недовольство Кислякова.
— Хивинский хан не хочет тратить денег на улучшение дорог, мостов, на упорядочение городов, на проводку телефона,—раздраженно говорил Кисляков.— Хан вместе со своими мудрецами — министрами — думает, что это должны делать русские коммерсанты, что это нужно только им.
Здесь все застыло в средневековых формах. Туземная торговля основана на обвешивании, обмане. Туземный ростовщик — основная фигура в хозяйстве, на него опирается туземный коммерсант. Они мешают развитию русской торговли. Все это должно измениться. В нынешнем году в Ургенче открылось отделение Русско-Азиатского банка. Банк — это система и порядок, он поможет развитию русского товарооборота в ханстве, усилит конкурентоспособность наших фирм.
С помощью банка мы отстоим заново город, осветим его, введем наши европейские культурные способы торговли с крестьянством! Для вас, молодой человек, здесь огромное поле работы. На окраинах нужны свежие энергичные люди, они помогут нам развить русскую
торговлю в ханстве. В Ургенче вы поймете и оцените нашу работу—работу пионеров колонии, будете помогать нам...
Григорий вспомнил о заметке, помещенной в начале года в газете «Туркестанский курьер». В ней говорилось о больших реформах, которые по требованию торговых кругов намеревается проводить в ханстве великий визирь хана. Предполагалось вместо откупной системы взимания налогов платить всем ханским чиновникам жалованье, обложить податями крупнейшие землевладения сановников, с древнейших времен освобожденных от налогов и общественных повинностей.
Великий визирь собирался строить медресе, больницы, европейские тюрьмы.
Григорий напомнил об этой заметке Кислякову. Он пренебрежительно махнул рукой и засмеялся:
— Великий визирь — большой фантазер и очень хитрый политик. Он не пользуется никаким уважением среди сановников хана. Наши коммерсанты ему тоже не сочувствуют...
Кисляков вынул из бумажника визитную карточку, протянул ее Григорию:
— Завтра зайдите в банк. Я устрою вас на работу к Волкову Арсению Ефимовичу. Это прекрасный человек и изумительный коммерсант. Он мой друг...
Григорий, поблагодарив Кислякова, прошел к своему месту. Осторожно перешагнул через спящего Шарифбая, развязал постель и лег рядом с хивинцем.
Черная августовская ночь обступила каюк. На густом глубоком небе сверкала Большая Медведица, блестел Млечный Путь.
Гребцы работали молча. Все так же со скрипом, равномерно поднимались и падали в воду тяжелые весла. Рулевой тонким, плачущим голосом тянул бесконечную заунывную песню.
Григорий лежал с открытыми глазами, вспоминал родной город.
Ему не удалось по окончании гимназии продолжать ученье. Отец его, военный фельдшер, имел большую семью и ничем не мог помочь Григорию. Он посоветовал сыну поехать в Хивинское ханство; там он скорее найдет службу, сумеет сделать коммерческую карьеру.
Григорий, как и его отец, был романтиком. Длинными зимними вечерами, наклонившись над картой Азии, отец и сын мечтали о далеких путешествиях. Они изучали великие азиатские пути, по которым проходили торговые караваны и полчища знаменитых завоевателей — Кира Персидского, Александра Македонского, Чингиз-хана, Тамерлана.
Они с увлечением читали дневник кастильского дворянина Рюи де Гонзалес Клавихо — посла испанского короля, о его путешествии ко двору Тамерлана; переживали тысячи опасностей вместе с венецианским купцом-пугешественником' Марко Поло, следили за приключениями венгерца Арминия Вамбери. Ни один колониальный автор не остался не прочитанным ими.
Как он был благодарен отцу, внушившему ему любовь к восточным языкам! Григорий хорошо знал персидский и тюркский языки. Дневник его пестрел переводами из Хафиза, Саади, Бабура.
Григорий не раз видел себя во сне на улицах Бомбея, Калькутты, в степях Мазандарана, в джунглях Сиама. Его желаньем было изучить все восточные языки и побывать во всех странах и городах Азии.
Он ехал с мыслью скорее добиться независимого положения, чтобы потом путешествовать. Всю жизнь посвятить путешествиям, увидеть весь мир своими глазами. Разговоре Кисляковым не поколебал его намерения, но дал его мыслям новое направление. «Европеец—одно это слово означает культуру, цивилизацию,— говорил Кисляков.— Мы призваны выполнять среди отсталых азиатских народов великую цивилизаторскую миссию». О, конечно, он будет всеми силами содействовать русским коммерческим кругам в их благородной задаче...
Крепкий удар, всколыхнувший тяжелое судно, разбудил Григория. Каюк стоял у низкого берега. Матросы вбивали в берег шесты, привязывали к ним судно. Ночь была все такой же сырой, непроницаемо-черной.
На берегу застучали колеса; экипаж остановился против судна.
Большой тучный человек в панаме, в белом костюме взошел на борт, громкий бас его покрыл шум, поднятый лодочниками:
— Андрюша! Андрюша Мешков здесь?
Кисляков, возившийся около своих вещей, обернулся на голос толстяка:
- Ваш сын остался в Петро-Александровске, Егор Петрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вниз по течению Аму-Дарьи быстро спускался тяжелый хивинский грузовой каюк. Желтый, как вода реки, одинокий каюк терялся среди необозримого, сверкающего на солнце пустынного водяного поля. Он походил на одну из тех громадных коряг, которые река месяцами волочит от Пянджа до Аральского моря.
За веслами сидело четверо сожженных солнцем босоногих каракалпаков. Они с большим напряжением, обливаясь потом, молча работали неуклюжими веслами. Бревна весел с широкими, как заслонка русской печи, лопастями, со скрипом, равномерно поднимались над низкими бортами, и тут же падали, шумно разбивая воду.
Рулевой, молодой узбек с курчавой бородкой, зорко следил за ходом судна. Одним поворотом громадного весла-правила он отводил судно от плывущих навстречу низких зеленых островков, отмелей, покрытых густым слоем жирного ила. По его предостерегающему крику гребцы, бросив весла, хватались за шесты и сталкивали каюк с опасной мели в глубокую воду.
На каюке было несколько пассажиров. Между кир-гичей — дугообразных брусьев, связывающих борта судна, под простыней спали мужчина и женщина; головы их были прикрыты розовым дамским зонтиком. Выше, прислонившись к ящику с товаром, дремал пожилой хивинец с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой.
Четвертый пассажир, молодой человек в поношенной американской шляпе, сидел рядом с хивинцем. Обхватив руками колени, он мечтательно смотрел на два светлых блика, бежавших далеко впереди каюка.
Большая голубая чайка низко пролетела над каюком, своим неприятным криком разбудила спавшего под зонтиком пассажира — обрюзгшего мужчину с белесыми, отвислыми усами. Он поднял голову с подушки, взглянул на реку. Судно неслось вдоль пустынного левого берега, поросшего низкорослым гребенщиком и бледно-зеленым чертополохом. Правый берег тонул в туманной дали.
Пожилой хивинец рукой показал проснувшемуся пассажиру на два бугра, видневшиеся на берегу. Это было устье оросительного канала Шават. Он тянулся на много верст в глубь ханства и служил удобным путем сообщения для нескольких хивинских городов.
— Господин Кисляков,— сказал хивинец, правильно и твердо выговаривая слова,— лодочники хотят остановиться на речной пристани. Мы проедем скоро мимо Шавата.
Речная пристань лежала в двенадцати верстах от города Нового Ургенча, куда направлялись пассажиры. Каналом Шават можно было подъехать к самому городу.
Кисляков вскочил, измятое, раскрасневшееся от сна, потное лицо его было раздражено, он сердито крикнул даргу — хозяину каюка.
Грузный хивинец в большой черной папахе нехотя приподнялся с носа судна.
— Сворачивай в канал, каналом поедем!—повелительно крикнул Кисляков.
Хозяин судна не знал русского языка, но по движению руки пассажира понял его распоряжение и нерешительно поглядел на своих усталых босоногих гребцов. Груз, который каюк должен был забрать в обратном рейсе, лежал на речной пристани. Гребцам придется из-за прихоти трех русских пассажиров больше половины дня тянуть каюк бечевой по каналу, вверх по течению, чтобы вернуться к реке.
Кисляков, широко расставив ноги, стоял на ящиках с товаром и нетерпеливо ждал изменения курса судна. Дарга бросил короткое приказание рулевому. Гребцы
подняли из воды неуклюжие весла и горячо заспорили с хозяином; его распоряжение предвещало им бессонную ночь и тяжелую бурлацкую работу днем. Дарга, точно оправдываясь, кивнул головой на пассажира-европейца и повторил свое распоряжение.
Рулевой всем телом налег на гигантское весло-правило. Оно взметнулось кверху и, перелетев через корму, упало по левую сторону судна, всплеснув, как большая рыба. Каюк свернул к буграм и вскоре, прошуршав по мелкому песчаному дну устья, поплыл по спокойной воде канала.
— Вы вовремя меня предупредили, Шарифбай,— сказал Кисляков, угощая хивинца папиросой.
Шарифбай кивнул головой:
— Ехать на арбе неприятно.
Лицо Кислякова выразило отвращение:
— У меня от езды на арбе поднимается тошнота, как от морской качки. Пять лет в ханстве и все не могу привыкнуть к этому отвратительному экипажу.
— Не нужно вам привыкать,— заметил Шарифбай.— Новый Ургенч совсем русский теперь город.
Кислякову показалось забавным сравнение Нового Ургенча с русским городом. Он громко захохотал, обнажив неровные, коричневые от табачного дыма зубы.
— Это нагромождение доисторических построек вы сравниваете с современным городом! Как вам не стыдно, Шарифбай! Вы учились в Оренбурге, ежегодно бываете на нижегородской ярмарке, в Москве — моем родном городе, разве они хоть немного напоминают Новый Ургенч?
— Я назвал Новый Ургенч русским городом потому, что много русских купцов в нем,— сказал Шарифбай.
— Триста — русских, армян, татар на тридцать тысяч туземцев! Да нас и не видно среди них!— воскликнул Кисляков.
Он рассмеялся, перехватив ироническую улыбку Шарифбая.
— Вы хотите сказать, что дело не в количестве? Это верно. Влияние наших предприимчивых коммерсантов сказывается не только на Новом Ургенче, но и на всем ханстве. Большие деньги, которые вкладывают? сейчас коммерсанты в товарооборот, сильно оживляют
торговлю ханства. А что будет, когда Русско-Азиатский банк по-настоящему развернет свою работу?..
Шарифбаю, видимо, не хотелось спорить. Чтобы переменить разговор, он, положив руку на плечо своего соседа, представил его Кислякову.
— Я с ним от Ташкента еду,— сказал Шарифбай.— Мой сосед, узбекский и персидский языки знает прекрасно.
Кисляков посмотрел на худощавого юношу с высоким лбом, с застенчивыми карими глазами. Его каламянковая рубашка была перехвачена ученическим ремнем с блестящей бляхой.
— Вы не окончили гимназию?— спросил Кисляков. Молодой человек отвел взгляд.
— Окончил все восемь классов, но учиться дальше не мог.
— Как ваша фамилия?— Гриша Лямин...— Кисляков улыбнулся,— а по отчеству?— Васильевич...— Григорий Васильевич, не огорчайтесь... Я тоже только студент, с третьего курса юридического факультета, но это ничуть не мешает мне жить и трудиться.
Жена Кислякова, полная женщина с чувственными яркими губами, окликнула мужа:
— Солнце уже садится. Иди пить чай, Миша... Зови молодого человека и Шарифбая.
Шарифбай отказался. Кисляков не принял отказа Григория.
— Не церемоньтесь. В Новом Ургенче мы все живем дружно, одной семьей. Давайте знакомиться: Михаил Ильич Кисляков, доверенный Русско-Азиатского банка, а это моя жена Прасковья Васильевна...
Григорий неловко пожал пухлую руку жены Кислякова и сел рядом с ней. Его смущала эта дама с нездоровым желтоватым цветом лица, с крепким запахом пота.
Кисляков протянул ему серебряную стопку коньяка. Григорий не взял ее.
Кисляков засмеялся!
— В Ургенче скоро привыкнете. У нас все пьют, и мужчины, и дамы. И от скуки, и от лихорадки.
Он чокнулся с женой и, выпив, крякнул от удовольствия.
— Место в Ургенче вы скоро найдете,— сказал Кисляков.— При вашем, как говорит Шарифбай, отличном знании туземных языков это нетрудно. Жена Кислякова вздохнула:
— Скучать будете. Молодежи у нас мало. Две-три гщрядочных барышни.
— Зато скучающих дам много,— лукаво подмигнул Григорию Кисляков.
— Я шучу, шучу,— прибавил он, заметив яркий румянец на щеках молодого человека.— У вас будет столько работы, что для дам и времени не останется.
Приведенный в хорошее настроение второй стопкой коньяка, он, прихлебывая чай и затягиваясь папироской, стал рассказывать Григорию о Новом Ургенче.
Кисляков любил говорить. Он несколько дней проскучал на речной пристани около Петро-Александров-ска1 в ожидании жены, возвращавшейся из Чарджуя. Внимательный слушатель, на лице которого так живо отражалось впечатление от его слов, подбадривал Кислякова. Он горячился, сопровождал свои слова энергичными жестами.
Кисляков говорил, и перед Григорием вставал большой торговый город Новый Ургенч. Он лежал неподалеку от реки и был связан каналом со всей южной плодородной низменностью ханства.
Многочисленные конторы, склады, магазины, пивные, биллиардные и столовые уже не вмещались во внутреннем городе и теснили окружающие кишлаки.
Полуразвалившиеся высокие стены старинного города вместе с глубоким рвом давно стали центром Нового Ургенча. Ров превратился в длинное болото, с черной вонючей водой, с зарослями зеленого камыша и мириадами комаров и крикливых лягушек. Рядом тянулось обширное кладбище. Подпочвенная вода залегала неглубоко, мертвецов хоронили под тонким слоем земли, и трупы заражали воздух.
Новый Ургенч рос бурно и беспорядочно; он не имел улиц. Дороги, проходившие между сумбурно настроенными домами, прорезали город в самых неожиданных направлениях и часто обрывались так же неожиданно возникавшими домами.
Тысячи мелких лавчонок, передвижных харчевен, разносчиков, уличных цирюльников, мелких торговцев под зонтичными навесами сообщали городу характерный облик огромного азиатского базара. В центре базара — крытом рынке — размещались российские торговые представительства, европейские магазины, конторы по скупке сырья.
Напряженное лицо Григория, подавленного резким описанием города, доставило Кислякову большое удовольствие. Он рассмеялся:
— В городе живут только туземцы, а из европейцев—случайный элемент,— сказал он успокоительно.— Каждая порядочная фирма имеет для своих служащих особый поселок среди полей, садов, на берегу канала. Прекрасные условия создал банк: мы живем в двух верстах от города, в благоустроенных домах, с водопроводом, канализацией, площадками для игр...
Кисляков замолчал, раскуривая потухшую папиросу. Солнце уже скатилось за далекие туманные очертания холмов. Теплый ветер доносил с берегов то душный запах гниющих водорослей, то солоноватый аромат пустыни...
Жена Кислякова, закутавшись в большой пуховый платок, спала. Спал и Шарифбай, с головой укрытый теплым одеялом.
Красный огонек вспыхнувшей папиросы осветил мокрые от чая отвислые усы Кислякова. На указательном пальце его тускло блеснуло обручальное кольцо. Выпустив большой клуб дыма, Кисляков заговорил опять.
— Вы, конечно, проходили в гимназии отечественную географию. Там о наших ханствах сказано приблизительно так: «В Средней Азии имеются два вассальных ханства: Бухарское,— с главным городом Бухарой, и Хивинское,— с главным городом Хивой». И все. А между тем обе колонии заслуживают большего внимания нашего коммерческого мира.
Кисляков увлекся собственным красноречием. Он позабыл и про медленно плывущий каюк, и про тихие пустынные берега, и даже про единственного своего слушателя. Высоко подняв голову, выпятив грудь, Кисляков говорил громким и отчетливым голосом, как бы делая перед воображаемой многочисленной
аудиторией обстоятельный научный доклад о хивинском ханстве. За пять лет своей жизни в оазисе он хорошо изучил ханство.
Военный разгром хивинской армии в 1873 году поставил ханов в полную зависимость от русских царей. Это поражение лишило ханство всякой самостоятельности. Ханам запрещалось иметь свою армию, сноситься с другими странами, торговать с ними; запрещалось выезжать из своих владений даже в Ташкент без разрешения генерал-губернатора.
Внутри своих владений хивинские ханы сохранили неограниченную власть. Они правили, как их предки: неслыханными пытками, жестокими наказаниями, внушали народу страх.
Русские военные отряды стояли у границы и берегли спокойствие ханства. Хан уживался с военными русскими властями и чиновниками. Но русским коммерсантам он чинил всякие препятствия, мешая развитию их торговли.
Политика хивинского хана по отношению к русским коммерсантам вызывала глубокое недовольство Кислякова.
— Хивинский хан не хочет тратить денег на улучшение дорог, мостов, на упорядочение городов, на проводку телефона,—раздраженно говорил Кисляков.— Хан вместе со своими мудрецами — министрами — думает, что это должны делать русские коммерсанты, что это нужно только им.
Здесь все застыло в средневековых формах. Туземная торговля основана на обвешивании, обмане. Туземный ростовщик — основная фигура в хозяйстве, на него опирается туземный коммерсант. Они мешают развитию русской торговли. Все это должно измениться. В нынешнем году в Ургенче открылось отделение Русско-Азиатского банка. Банк — это система и порядок, он поможет развитию русского товарооборота в ханстве, усилит конкурентоспособность наших фирм.
С помощью банка мы отстоим заново город, осветим его, введем наши европейские культурные способы торговли с крестьянством! Для вас, молодой человек, здесь огромное поле работы. На окраинах нужны свежие энергичные люди, они помогут нам развить русскую
торговлю в ханстве. В Ургенче вы поймете и оцените нашу работу—работу пионеров колонии, будете помогать нам...
Григорий вспомнил о заметке, помещенной в начале года в газете «Туркестанский курьер». В ней говорилось о больших реформах, которые по требованию торговых кругов намеревается проводить в ханстве великий визирь хана. Предполагалось вместо откупной системы взимания налогов платить всем ханским чиновникам жалованье, обложить податями крупнейшие землевладения сановников, с древнейших времен освобожденных от налогов и общественных повинностей.
Великий визирь собирался строить медресе, больницы, европейские тюрьмы.
Григорий напомнил об этой заметке Кислякову. Он пренебрежительно махнул рукой и засмеялся:
— Великий визирь — большой фантазер и очень хитрый политик. Он не пользуется никаким уважением среди сановников хана. Наши коммерсанты ему тоже не сочувствуют...
Кисляков вынул из бумажника визитную карточку, протянул ее Григорию:
— Завтра зайдите в банк. Я устрою вас на работу к Волкову Арсению Ефимовичу. Это прекрасный человек и изумительный коммерсант. Он мой друг...
Григорий, поблагодарив Кислякова, прошел к своему месту. Осторожно перешагнул через спящего Шарифбая, развязал постель и лег рядом с хивинцем.
Черная августовская ночь обступила каюк. На густом глубоком небе сверкала Большая Медведица, блестел Млечный Путь.
Гребцы работали молча. Все так же со скрипом, равномерно поднимались и падали в воду тяжелые весла. Рулевой тонким, плачущим голосом тянул бесконечную заунывную песню.
Григорий лежал с открытыми глазами, вспоминал родной город.
Ему не удалось по окончании гимназии продолжать ученье. Отец его, военный фельдшер, имел большую семью и ничем не мог помочь Григорию. Он посоветовал сыну поехать в Хивинское ханство; там он скорее найдет службу, сумеет сделать коммерческую карьеру.
Григорий, как и его отец, был романтиком. Длинными зимними вечерами, наклонившись над картой Азии, отец и сын мечтали о далеких путешествиях. Они изучали великие азиатские пути, по которым проходили торговые караваны и полчища знаменитых завоевателей — Кира Персидского, Александра Македонского, Чингиз-хана, Тамерлана.
Они с увлечением читали дневник кастильского дворянина Рюи де Гонзалес Клавихо — посла испанского короля, о его путешествии ко двору Тамерлана; переживали тысячи опасностей вместе с венецианским купцом-пугешественником' Марко Поло, следили за приключениями венгерца Арминия Вамбери. Ни один колониальный автор не остался не прочитанным ими.
Как он был благодарен отцу, внушившему ему любовь к восточным языкам! Григорий хорошо знал персидский и тюркский языки. Дневник его пестрел переводами из Хафиза, Саади, Бабура.
Григорий не раз видел себя во сне на улицах Бомбея, Калькутты, в степях Мазандарана, в джунглях Сиама. Его желаньем было изучить все восточные языки и побывать во всех странах и городах Азии.
Он ехал с мыслью скорее добиться независимого положения, чтобы потом путешествовать. Всю жизнь посвятить путешествиям, увидеть весь мир своими глазами. Разговоре Кисляковым не поколебал его намерения, но дал его мыслям новое направление. «Европеец—одно это слово означает культуру, цивилизацию,— говорил Кисляков.— Мы призваны выполнять среди отсталых азиатских народов великую цивилизаторскую миссию». О, конечно, он будет всеми силами содействовать русским коммерческим кругам в их благородной задаче...
Крепкий удар, всколыхнувший тяжелое судно, разбудил Григория. Каюк стоял у низкого берега. Матросы вбивали в берег шесты, привязывали к ним судно. Ночь была все такой же сырой, непроницаемо-черной.
На берегу застучали колеса; экипаж остановился против судна.
Большой тучный человек в панаме, в белом костюме взошел на борт, громкий бас его покрыл шум, поднятый лодочниками:
— Андрюша! Андрюша Мешков здесь?
Кисляков, возившийся около своих вещей, обернулся на голос толстяка:
- Ваш сын остался в Петро-Александровске, Егор Петрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33