А я ничего не знаю... Вон, смотри, сколько арбакешей набралось, все без дела стоят...
На пристани, под дождем стояло множество арб, низко опустив головы, мокли лошади. Арбакеши бесцельно слонялись между рядами товаров, прикрытых брезентами.
Григорий передал распоряжение хозяина: товары грузить на арбы Шарифбая и свои. Арбакешам давать наряды, если они подпишут обязательство возить груз по четыре копейки с пуда в течение года.
Приказчик не успел выразить свое удивление, как подъехал родственник Шарифбая.
— Давай наряды на товар,— сказал он, слезая с лошади.
Приказчик, широко раскрыв рот, несколько секунд молча смотрел на своего недавнего врага, потом, опомнившись, торопливо бросил ему приветствие:
— Ассалям-алейкум, дорогой мой. Бери любой груз, сделай милость. А наряды я сейчас выпишу, сейчас...
Приезд Григория, появление арб Шарифбая не остались незамеченными. Арбакеши один за другим собирались вокруг возчиков Шарифбая, грузивших товары. Скоро огромная толпа в однообразной, точно форменной одежде —в бордовых халатах и черных шапках —сдержанно гудела около родственника Шарифбая. Он громко рассказывал:
— Мы с этого дня начинаем возить товар через Волкова. Волков хотел купить тысячу арб и сам возить, а нам тогда что делать? Мы согласились, пусть он купит девятьсот семьдесят арб, а тридцать будут наших. Одну копейку с пуда мы ему отдаем, а четыре копейки — это тоже не убыток. Наши арбы и на полях работают, и груз возят, себя оправдывают...
Громкий голос из толпы прервал его:
— Вам, баям, не убыток, у вас корм свой, а мы его на базаре покупаем.
—А кто вам велит покупать? Сейте клевер, джугару, как сеем мы,— возразил родственник Шарифбая.
— А землю где взять? Может, ты прибавишь к нашим клочкам?!
— Это правильно вы говорите, земли у вас мало,— ответил родственник Шарифбая.— Мы, может, и не стали бы цены сбивать, да Саур согласился, и нам пришлось...
Возмущенный голос Саура оборвал поднявшийся шум:
— Дехкане, не верьте ему, Я не соглашался! Ты врешь, бесстыдная собака!
Толпа раздалась, пропуская Саура к родственнику Шарифбая. Тот усмехнулся:
— Я вру? Я, слава богу, мусульманин, врать не буду...— он показал рукой на стоявшего вдали Григория.
— Вон тому русскому, служащему Волкова, он сказал в своей курганче в прошлом месяце, что «подумает» о четырех копейках...
— Так я же не говорил, что согласен, а обещал только подумать и посоветоваться!
Бледный от волнения Саур, сжав в руках нагайку, стоял против нагло усмехавшегося родственника Ша-рифбая.
— Он «подумает и посоветуется»!—издевался тот.— С кем посоветуешься? С Волковым? С ним сговориться хотел? Дехкане, если бы Саур не хотел соглашаться платить Волкову одну копейку, то он сразу отказался бы. А он хотел подумать, значит, он мог согласиться! Он хитрый! Я раньше говорил вам всем: не соглашайтесь, не давайте Волкову этой копейки. Саур меня вслух поддерживал, а потихоньку по-другому думал. А если бы он и весь его кишлак согласились бы, то остальных арбакешей Волков не принял. Покуда Волков завел пятьдесят арб — только пятьдесят наших дехкан не получат работы, а завтра у Волкова будет сто арб, и тогда сто наших арбакешей останутся без работы. Лучше нам начать сегодня возить... Я сам первый подпишу договор возить по четыре копейки целый год.
Саур затрясся от гнева, от огромного нервного возбуждения. Громко крича, он умолял арбакешей не верить наглому лжецу, не подписывать обязательств, не возить товары по нарядам Волкова. Арбакеши не Стали слушать его, они всей массой кинулись к брезентовой палатке, в которой сидел Григорий и приказчик. Толкая один другого, они объявляли о своем согласии возить товары на условиях Волкова и требовали наряды.
Приказчик торопливо отбирал у них обязательства возить грузы по четыре копейки с пуда в течение одного года. Они чертили под обязательствами свои родовые тамги,— тавро древних кочевников, и получали из рук Григория наряды на перевозку.
Несколько часов подряд Григорий, не разгибая спины, выписывал наряды.
Приказчик, отобрав последнее обязательство, хрустнул суставами онемевших пальцев.
— Все! Всех пропустили, Григорий!.. Ай, хозяин, хозяин, какой умный мужик! Уж я думал, сорвется на арбакешах! Нет, не сорвался, а сорвал! И этот вредный Саур ему сдался, и Шарифбай...
— Саур не взял наряда,— возразил Григорий.
Приказчик засмеялся, хлопнул Григория по плечу: — У тебя не взял. Подошел, покосился, но не взял. А у меня взял. Куда ему деваться. Все взяли, и он не отстал... Ну, теперь пойдем, посмотрим за погрузкой.
Григорий взобрался на высокие штабеля соснового леса и оттуда наблюдал горячую работу на пристани. Арбакеши, потерявшие утро в ожидании нарядов, теперь торопливо грузили товар. Груженые арбы, скрипя немазанными деревянными осями, одна за другой выезжали с пристани.
Короткая фигура приказчика мелькала между арбами, у каюков, в шалашиках матросов.
Чувство удовлетворения и гордости наполняло сознание Григория. Он гордился своим участием в организации огромного гужевого дела, гордился своим настойчивым и умным хозяином. Волков не остановился перед возможными крупными убытками, чтобы поддержать престиж русского имени в ханстве.
Григорий с улыбкой вспоминал простецкий язык Волкова, его вольные шутки, ласковое обращение со служащими. Хозяин не терпел около себя мрачных лиц, он хотел, чтобы его удачам радовались и его служащие. Григорий слегка задумался, вспомнив иронические нотки в голосе Татьяны Андреевны, когда она говорила с ним о муже. За последнее время он все чаще думал о натянутых отношениях между хозяином и его женой. Кисляков как-то вскользь сказал, что Татьяна Андреевна страдает повышенным честолюбием. Известность Волкова в колонии вызывает в ней острую зависть, отсюда и неприязненное чувство к мужу.
— Татьяна Андреевна добивается того же, но неправильными путями,— говорил Кисляков.— Чтобы приобрести известность доктора Гааза, надо быть доктором, а она даже не фельдшер, а так... доктор Сан-градо...
Григорий сомневался в оценке Кислякова. Он считал прямым виновником плохих отношений между Волковым Прасковью Васильевну. О ее связи с мужем Татьяны Андреевны знал каждый конторщик...
Работа на пристани постепенно замирала. Уехал приказчик Волкова, уехали товарные артельщики
транспортных контор. Около огромных каюков загорались костры. Лодочники, утомившиеся за день, готовили пищу, кипятили чайники.
Григорий выехал с пристани последним. Его лошадь, соскучившаяся по теплой конюшне, быстро побежала к городу.
Почти у въезда в город Григорий догнал тихо идущую арбу. Арбакеш шел рядом с лошадью и свистом и нагайкой беспрерывно подбадривал ее.
Фигура арбакеша показалась Григорию знакомой. Он наклонился с лошади.
— Саур?!
Дехкан нехотя посмотрел на него, но ничего не ответил. Сильным ударом нагайки он заставил лошадь прибавить ходу.
Григорий ехал рядом с Сауром, шагавшим по грязи.
— Я так доволен, что споры Волкова с арбакешами закончились. Все боялся, а вдруг он свой транспорт заведет. Что бы вы тогда стали делать?
Саур невесело улыбнулся:
— Простой ты человек...
Он молча прошел несколько шагов. Старая арба едва тащилась по грязной, избитой дороге. Арбакеш поминутно плечом помогал лошади вытаскивать огромные колеса из глубоких колдобин. Арба качалась от толчков, жалобно скрипела, казалось — вот-вот она рассыплется.
Задумчивое лицо Саура опечалилось, он сказал надломленным голосом:
— Шарифбай все свалил на меня. Я теперь перед дехканами лицо потерял... Тогда, на озере, я ни в чем не мог отказать тебе, ты моего сына спас, я и сказал, подумаю. А думать было нечего. За что платить Волкову громадные деньги? За то, что он хитрый?!
Григорий с удивлением глядел на Саура, он не слышал его ссоры с родственником Шарифбая.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Саур, что на тебя свалил Шарифбай?
Саур рассказал про обвинение, которое ему бросил родственник Шарифбая и которое сломило сопротив--ление арбакешей.
— Некоторые арбакеши испугались бухарских арб и бухарских возчиков и сразу согласились отдавать
Волкову одну копейку. Остальные решили ждать две недели. А Шарифбай оболгал меня и напугал дехкан...
Печальный голос Саура испортил настроение Григорию. Ведь это он передал Волкову свой разговор с ним тогда, на озере. Григорий вспомнил радость хозяина: «Я лебедя убил, а ты матерого кабана, Гриша»... Кабаном был Саур... Шарифбай узнал об этом разговоре и воспользовался им, чтобы опорочить упрямого дехкана в глазах арбакешей.
Григорий соскочил с коня и пошел рядом с Сауром.
— Это я во всем виноват,— удрученно сказал он.— Я передал наш разговор хозяину, но не для того, чтобы опорочить тебя.
Саур отрицательно защелкал языком.
— Ты не виноват. Шарифбай раньше подбивал нас против Волкова, теперь он, наверное, сговорился с ним, а чтобы спасти свое лицо, свалил на меня.
— Я завтра приеду на пристань и все расскажу арбакешам,— горячо сказал Григорий.— Я им скажу, что ты не давал согласия...
Саур искоса взглянул на огорченного молодого русского, и хмурое лицо его чуть смягчилось:
— Друг, теперь поздно помогать нам. Мы подписали договор на весь год. Если откажемся — хаким заставит. Кто виноват: Волков или Шарифбай, ты или я,— теперь все равно. Твой хозяин свое взял. О, богатым человеком будет твой хозяин!
Григорию мучительно хотелось разъяснить Сауру, что не корысть, а интересы русского коммерческого общества требовали от Волкова создания гужевой конторы. Он едва выручит свои затраты на это дело. Но удрученный вид Саура не располагал к разговору. У него было лицо человека, потерявшего самое дорогое в жизни. Он вряд ли желал выслушивать бесполезные утешения.
Сумерки густели, противная густая грязь затрудняла шаг. Лошадь все чаще касалась мягкими губами плеча Григория, точно звала его сесть и ехать домой. Он вскочил в седло.
— Саур, я на днях приеду к тебе посоветоваться. Нельзя же оставить безнаказанной ложь Шарифбая.
Саур ничего не ответил. Григорий тронул лошадь каблуками, она сразу перешла на крупную рысь.
Подъезжая к городу, он сдержал коня и оглянулся. Саур был далеко позади его, его сиротливая фигура и жалкая скрипучая арба едва виднелись в густых сумерках. Он казался таким одиноким на этом печальном фоне унылых опустевших полей.
Дома Григорий никого не застал. Горничная передала ему записку, оставленную Волковым. Он просил его сейчас же придти к Кисляковым.
...«не вздумай отказываться, Гриша. Прасковья Васильевна на тебя обижается»...
Григорий с досадой швырнул записку на пол. Меньше всего хотел он сейчас видеть своего хозяина.
Смутные подозрения не давали покоя Григорию. Неясное сознание сделанной непоправимой ошибки мучило его. Почему Саур не верил добрым побуждениям Волкова?
Одеваясь, чтобы пойти к Кисляковым, Григорий вдруг вспомнил свою последнюю встречу с Лазаревым. Тот хотел поговорить с ним об арбакешах и гужевой конторе Волкова. Это желание Лазарева несколько удивило тогда Григория, он не придал значения раз-; говору. Теперь ему хотелось поскорее увидеться с ним.
Кисляковы жили за городом, во дворе банка, вкли-' пившегося в поля дехкан.
Квартира Кисляковых — небольшой коттедж — была у самых ворот банковского двора.
На звонок Григория двери открыла сама Прасковья Васильевна. Она обрадованно всплеснула руками:
— Григорий Васильевич! Наконец-то! А я уже и ждать перестала. Скорее раздевайтесь...
Григорий, смущенный шумным выражением хозяйкой радости, торопливо скинул мокрое пальто.
Прасковья Васильевна схватила его за руку и потянула в столовую. У двери столовой она приподнялась на носки и, обдав Григория смешанным запахом водки и духов, шепнула на ухо:
— Ни за кем не смейте у меня в доме ухаживать. У Кисляковых собрались близкие друзья. К их числу
теперь принадлежал и Клингель. В колонии говорили, что он усиленно ухаживал за Прасковьей Васильевной.
В небольшой гостиной, полной табачного дыма, играли в преферанс Волков, Кисляков, Клингель и незнакомый Григорию служащий банка. Дамы — жена Клингеля, Татьяна Андреевна и жена незнакомца — сидели в столовой.
Жена Клингеля встретила Григория восклицанием:
— Теперь хоть один мужчина будет с нами!
— Григорий Васильевич серьезный человек и предпочитает дамам книжки,— предупредила Прасковья Васильевна.
Она усадила Григория за стол:
— Мы уже отужинали, а вам придется кушать одному.
Прасковья Васильевна налила себе и Григорию коньяку:
— Не вздумайте отказываться. Больше не налью, а это выпейте...
Дамы, одна за другой, подсаживались к столу.
— Молодой человек, закусывайте, но не забывайте развлекать нас,— сказала жена Клингеля.— Все в Ургенче считают вас героем. Вы, не боясь холодной воды, не боясь сконфузить девицу, бросаетесь спасать утопающего мальчика. Вероятно, в жизни у вас было не мало интересных приключений.
Обычное смущение покинуло Григория. От стопки выпитого коньяка голова его слегка кружилась, щеки горели; дружеский взгляд Татьяны Андреевны ободрял его еще больше.
— Я очень недавно приехал,— отозвался он, обращаясь к жене Клингеля.— Приключений у меня никаких не было, а Новый Ургенч я знаю гораздо меньше вас.
— Это намек на наш возраст,— шутливо погрозила ему пальцем жена Клингеля.
— Не смущайте молодого человека,— вступилась Прасковья Васильевна.— Попросим его рассказать, как это арбакеши вдруг сразу сдались, да и еще договоры подписали.
— Да, да — подхватила жена Клингеля,—расскажите нам про это замечательное дело Арсения Ефимовича. Ведь вы были весь день на пристани и все видели.
— Теперь «замечательное дело», а недавно вы го-
ворили, что Волков разорится, мадам Клингель,— колко заметила Прасковья Васильевна.
— Об этом весь город говорил!
— Вы дядю Арсюшу не знаете,— с гордостью сказав ла Прасковья Васильевна.— Раз он сказал, значит, он сделает.
Из гостиной вышел Волков.
— Кто это меня здесь так расхваливает?—спросил он, смеющимися глазами оглядывая дам.
— Кому, какие Прасковье Васильевне восхвалять,— сказала жена Клингеля.— Она вашей удаче радуется больше, чем Татьяна Андреевна.
Волков пропустил ядовитое замечание жены Клин-геля. Он положил тяжелую руку на плечо Григория:
— В этом мне очень много помог Гриша. Без него я не знаю, что стал бы делать. Если он заглянет в банк на свой текущий счет, то узнает, как его ценит хозяин.
Татьяна Андреевна, чуть сдвинув брови, внимательно глядела на Григория. Она дождалась ухода мужа и спросила Григория:
— Вы этим, конечно, гордитесь, Григорий Васильевич? Чтобы помочь Арсению Ефимовичу в таком деле,— надо иметь крепкие нервы и потерять совесть.
Григорий недоуменно глядел на серьезное лицо Татьяны Андреевны: причем тут нервы и потерянная совесть.
— Мое участие сильно преувеличено,— возразил он.— И я не хочу гордиться этим делом.
Преферансисты закончили игру и перешли в столовую. Клингель, взглянув на часы, заторопился домой. Кисляков остановил его, достал из буфета коньяк, разлил по стаканам.
— Господа, прежде чем отпустить вас, я хотел бы сказать несколько слов, — произнес он, вставая из-за стола.— Арсений Ефимович, наш общий друг, сегодня закончил блестящую операцию по созданию гужевой конторы в нашей колонии. Эта операция в коммерческом отношении мало интересна для Арсения Ефимовича и мало прибыльна. Но значение ее для нас, русских, живущих в ханстве,— огромно. Это первый шаг в деле переустройства беспорядочного, средневекового туземного общества. Это — начало того прогресса, который несет современный коммерсант в застоявшееся
болото дикого бескультурья. Большинство наших коммерсантов относится равнодушно к вопросам русского престижа, они едва ли сознают созидательную роль своих капиталов в ханстве. Арсений Ефимович — полная противоположность им. Он обладает широким кругозором, он понимает значение русского капитала з колонии и высоко держит знамя русского коммерсанта—носителя прогресса в ханстве. Арсений Ефимович показал нам пример того, как надо бороться за интересы русского дела. За здоровье нашего друга!
Кисляков залпом выпил бокал крепчайшего коньяка и с трудом перевел дух.
Волков обнял его и крепко поцеловал в лоб.
— Спасибо, Миша, спасибо,— растроганно сказал он.— Ты был моим другом и всегда останешься им.
Большая порция коньяка, выпитая за здоровье Волкова, окончательно отуманила головы гостей. Сам хозяин, не прощаясь с гостями, с помощью жены, шатаясь, ушел в спальню. Клингель, наскоро пожав руки Волковым и Григорию, поддерживаемый служащим банка и его женой, заторопился к выходу.
Григорий, по примеру Татьяны Андреевны, не стал пить коньяк и незаметно выплеснул его под стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
На пристани, под дождем стояло множество арб, низко опустив головы, мокли лошади. Арбакеши бесцельно слонялись между рядами товаров, прикрытых брезентами.
Григорий передал распоряжение хозяина: товары грузить на арбы Шарифбая и свои. Арбакешам давать наряды, если они подпишут обязательство возить груз по четыре копейки с пуда в течение года.
Приказчик не успел выразить свое удивление, как подъехал родственник Шарифбая.
— Давай наряды на товар,— сказал он, слезая с лошади.
Приказчик, широко раскрыв рот, несколько секунд молча смотрел на своего недавнего врага, потом, опомнившись, торопливо бросил ему приветствие:
— Ассалям-алейкум, дорогой мой. Бери любой груз, сделай милость. А наряды я сейчас выпишу, сейчас...
Приезд Григория, появление арб Шарифбая не остались незамеченными. Арбакеши один за другим собирались вокруг возчиков Шарифбая, грузивших товары. Скоро огромная толпа в однообразной, точно форменной одежде —в бордовых халатах и черных шапках —сдержанно гудела около родственника Шарифбая. Он громко рассказывал:
— Мы с этого дня начинаем возить товар через Волкова. Волков хотел купить тысячу арб и сам возить, а нам тогда что делать? Мы согласились, пусть он купит девятьсот семьдесят арб, а тридцать будут наших. Одну копейку с пуда мы ему отдаем, а четыре копейки — это тоже не убыток. Наши арбы и на полях работают, и груз возят, себя оправдывают...
Громкий голос из толпы прервал его:
— Вам, баям, не убыток, у вас корм свой, а мы его на базаре покупаем.
—А кто вам велит покупать? Сейте клевер, джугару, как сеем мы,— возразил родственник Шарифбая.
— А землю где взять? Может, ты прибавишь к нашим клочкам?!
— Это правильно вы говорите, земли у вас мало,— ответил родственник Шарифбая.— Мы, может, и не стали бы цены сбивать, да Саур согласился, и нам пришлось...
Возмущенный голос Саура оборвал поднявшийся шум:
— Дехкане, не верьте ему, Я не соглашался! Ты врешь, бесстыдная собака!
Толпа раздалась, пропуская Саура к родственнику Шарифбая. Тот усмехнулся:
— Я вру? Я, слава богу, мусульманин, врать не буду...— он показал рукой на стоявшего вдали Григория.
— Вон тому русскому, служащему Волкова, он сказал в своей курганче в прошлом месяце, что «подумает» о четырех копейках...
— Так я же не говорил, что согласен, а обещал только подумать и посоветоваться!
Бледный от волнения Саур, сжав в руках нагайку, стоял против нагло усмехавшегося родственника Ша-рифбая.
— Он «подумает и посоветуется»!—издевался тот.— С кем посоветуешься? С Волковым? С ним сговориться хотел? Дехкане, если бы Саур не хотел соглашаться платить Волкову одну копейку, то он сразу отказался бы. А он хотел подумать, значит, он мог согласиться! Он хитрый! Я раньше говорил вам всем: не соглашайтесь, не давайте Волкову этой копейки. Саур меня вслух поддерживал, а потихоньку по-другому думал. А если бы он и весь его кишлак согласились бы, то остальных арбакешей Волков не принял. Покуда Волков завел пятьдесят арб — только пятьдесят наших дехкан не получат работы, а завтра у Волкова будет сто арб, и тогда сто наших арбакешей останутся без работы. Лучше нам начать сегодня возить... Я сам первый подпишу договор возить по четыре копейки целый год.
Саур затрясся от гнева, от огромного нервного возбуждения. Громко крича, он умолял арбакешей не верить наглому лжецу, не подписывать обязательств, не возить товары по нарядам Волкова. Арбакеши не Стали слушать его, они всей массой кинулись к брезентовой палатке, в которой сидел Григорий и приказчик. Толкая один другого, они объявляли о своем согласии возить товары на условиях Волкова и требовали наряды.
Приказчик торопливо отбирал у них обязательства возить грузы по четыре копейки с пуда в течение одного года. Они чертили под обязательствами свои родовые тамги,— тавро древних кочевников, и получали из рук Григория наряды на перевозку.
Несколько часов подряд Григорий, не разгибая спины, выписывал наряды.
Приказчик, отобрав последнее обязательство, хрустнул суставами онемевших пальцев.
— Все! Всех пропустили, Григорий!.. Ай, хозяин, хозяин, какой умный мужик! Уж я думал, сорвется на арбакешах! Нет, не сорвался, а сорвал! И этот вредный Саур ему сдался, и Шарифбай...
— Саур не взял наряда,— возразил Григорий.
Приказчик засмеялся, хлопнул Григория по плечу: — У тебя не взял. Подошел, покосился, но не взял. А у меня взял. Куда ему деваться. Все взяли, и он не отстал... Ну, теперь пойдем, посмотрим за погрузкой.
Григорий взобрался на высокие штабеля соснового леса и оттуда наблюдал горячую работу на пристани. Арбакеши, потерявшие утро в ожидании нарядов, теперь торопливо грузили товар. Груженые арбы, скрипя немазанными деревянными осями, одна за другой выезжали с пристани.
Короткая фигура приказчика мелькала между арбами, у каюков, в шалашиках матросов.
Чувство удовлетворения и гордости наполняло сознание Григория. Он гордился своим участием в организации огромного гужевого дела, гордился своим настойчивым и умным хозяином. Волков не остановился перед возможными крупными убытками, чтобы поддержать престиж русского имени в ханстве.
Григорий с улыбкой вспоминал простецкий язык Волкова, его вольные шутки, ласковое обращение со служащими. Хозяин не терпел около себя мрачных лиц, он хотел, чтобы его удачам радовались и его служащие. Григорий слегка задумался, вспомнив иронические нотки в голосе Татьяны Андреевны, когда она говорила с ним о муже. За последнее время он все чаще думал о натянутых отношениях между хозяином и его женой. Кисляков как-то вскользь сказал, что Татьяна Андреевна страдает повышенным честолюбием. Известность Волкова в колонии вызывает в ней острую зависть, отсюда и неприязненное чувство к мужу.
— Татьяна Андреевна добивается того же, но неправильными путями,— говорил Кисляков.— Чтобы приобрести известность доктора Гааза, надо быть доктором, а она даже не фельдшер, а так... доктор Сан-градо...
Григорий сомневался в оценке Кислякова. Он считал прямым виновником плохих отношений между Волковым Прасковью Васильевну. О ее связи с мужем Татьяны Андреевны знал каждый конторщик...
Работа на пристани постепенно замирала. Уехал приказчик Волкова, уехали товарные артельщики
транспортных контор. Около огромных каюков загорались костры. Лодочники, утомившиеся за день, готовили пищу, кипятили чайники.
Григорий выехал с пристани последним. Его лошадь, соскучившаяся по теплой конюшне, быстро побежала к городу.
Почти у въезда в город Григорий догнал тихо идущую арбу. Арбакеш шел рядом с лошадью и свистом и нагайкой беспрерывно подбадривал ее.
Фигура арбакеша показалась Григорию знакомой. Он наклонился с лошади.
— Саур?!
Дехкан нехотя посмотрел на него, но ничего не ответил. Сильным ударом нагайки он заставил лошадь прибавить ходу.
Григорий ехал рядом с Сауром, шагавшим по грязи.
— Я так доволен, что споры Волкова с арбакешами закончились. Все боялся, а вдруг он свой транспорт заведет. Что бы вы тогда стали делать?
Саур невесело улыбнулся:
— Простой ты человек...
Он молча прошел несколько шагов. Старая арба едва тащилась по грязной, избитой дороге. Арбакеш поминутно плечом помогал лошади вытаскивать огромные колеса из глубоких колдобин. Арба качалась от толчков, жалобно скрипела, казалось — вот-вот она рассыплется.
Задумчивое лицо Саура опечалилось, он сказал надломленным голосом:
— Шарифбай все свалил на меня. Я теперь перед дехканами лицо потерял... Тогда, на озере, я ни в чем не мог отказать тебе, ты моего сына спас, я и сказал, подумаю. А думать было нечего. За что платить Волкову громадные деньги? За то, что он хитрый?!
Григорий с удивлением глядел на Саура, он не слышал его ссоры с родственником Шарифбая.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Саур, что на тебя свалил Шарифбай?
Саур рассказал про обвинение, которое ему бросил родственник Шарифбая и которое сломило сопротив--ление арбакешей.
— Некоторые арбакеши испугались бухарских арб и бухарских возчиков и сразу согласились отдавать
Волкову одну копейку. Остальные решили ждать две недели. А Шарифбай оболгал меня и напугал дехкан...
Печальный голос Саура испортил настроение Григорию. Ведь это он передал Волкову свой разговор с ним тогда, на озере. Григорий вспомнил радость хозяина: «Я лебедя убил, а ты матерого кабана, Гриша»... Кабаном был Саур... Шарифбай узнал об этом разговоре и воспользовался им, чтобы опорочить упрямого дехкана в глазах арбакешей.
Григорий соскочил с коня и пошел рядом с Сауром.
— Это я во всем виноват,— удрученно сказал он.— Я передал наш разговор хозяину, но не для того, чтобы опорочить тебя.
Саур отрицательно защелкал языком.
— Ты не виноват. Шарифбай раньше подбивал нас против Волкова, теперь он, наверное, сговорился с ним, а чтобы спасти свое лицо, свалил на меня.
— Я завтра приеду на пристань и все расскажу арбакешам,— горячо сказал Григорий.— Я им скажу, что ты не давал согласия...
Саур искоса взглянул на огорченного молодого русского, и хмурое лицо его чуть смягчилось:
— Друг, теперь поздно помогать нам. Мы подписали договор на весь год. Если откажемся — хаким заставит. Кто виноват: Волков или Шарифбай, ты или я,— теперь все равно. Твой хозяин свое взял. О, богатым человеком будет твой хозяин!
Григорию мучительно хотелось разъяснить Сауру, что не корысть, а интересы русского коммерческого общества требовали от Волкова создания гужевой конторы. Он едва выручит свои затраты на это дело. Но удрученный вид Саура не располагал к разговору. У него было лицо человека, потерявшего самое дорогое в жизни. Он вряд ли желал выслушивать бесполезные утешения.
Сумерки густели, противная густая грязь затрудняла шаг. Лошадь все чаще касалась мягкими губами плеча Григория, точно звала его сесть и ехать домой. Он вскочил в седло.
— Саур, я на днях приеду к тебе посоветоваться. Нельзя же оставить безнаказанной ложь Шарифбая.
Саур ничего не ответил. Григорий тронул лошадь каблуками, она сразу перешла на крупную рысь.
Подъезжая к городу, он сдержал коня и оглянулся. Саур был далеко позади его, его сиротливая фигура и жалкая скрипучая арба едва виднелись в густых сумерках. Он казался таким одиноким на этом печальном фоне унылых опустевших полей.
Дома Григорий никого не застал. Горничная передала ему записку, оставленную Волковым. Он просил его сейчас же придти к Кисляковым.
...«не вздумай отказываться, Гриша. Прасковья Васильевна на тебя обижается»...
Григорий с досадой швырнул записку на пол. Меньше всего хотел он сейчас видеть своего хозяина.
Смутные подозрения не давали покоя Григорию. Неясное сознание сделанной непоправимой ошибки мучило его. Почему Саур не верил добрым побуждениям Волкова?
Одеваясь, чтобы пойти к Кисляковым, Григорий вдруг вспомнил свою последнюю встречу с Лазаревым. Тот хотел поговорить с ним об арбакешах и гужевой конторе Волкова. Это желание Лазарева несколько удивило тогда Григория, он не придал значения раз-; говору. Теперь ему хотелось поскорее увидеться с ним.
Кисляковы жили за городом, во дворе банка, вкли-' пившегося в поля дехкан.
Квартира Кисляковых — небольшой коттедж — была у самых ворот банковского двора.
На звонок Григория двери открыла сама Прасковья Васильевна. Она обрадованно всплеснула руками:
— Григорий Васильевич! Наконец-то! А я уже и ждать перестала. Скорее раздевайтесь...
Григорий, смущенный шумным выражением хозяйкой радости, торопливо скинул мокрое пальто.
Прасковья Васильевна схватила его за руку и потянула в столовую. У двери столовой она приподнялась на носки и, обдав Григория смешанным запахом водки и духов, шепнула на ухо:
— Ни за кем не смейте у меня в доме ухаживать. У Кисляковых собрались близкие друзья. К их числу
теперь принадлежал и Клингель. В колонии говорили, что он усиленно ухаживал за Прасковьей Васильевной.
В небольшой гостиной, полной табачного дыма, играли в преферанс Волков, Кисляков, Клингель и незнакомый Григорию служащий банка. Дамы — жена Клингеля, Татьяна Андреевна и жена незнакомца — сидели в столовой.
Жена Клингеля встретила Григория восклицанием:
— Теперь хоть один мужчина будет с нами!
— Григорий Васильевич серьезный человек и предпочитает дамам книжки,— предупредила Прасковья Васильевна.
Она усадила Григория за стол:
— Мы уже отужинали, а вам придется кушать одному.
Прасковья Васильевна налила себе и Григорию коньяку:
— Не вздумайте отказываться. Больше не налью, а это выпейте...
Дамы, одна за другой, подсаживались к столу.
— Молодой человек, закусывайте, но не забывайте развлекать нас,— сказала жена Клингеля.— Все в Ургенче считают вас героем. Вы, не боясь холодной воды, не боясь сконфузить девицу, бросаетесь спасать утопающего мальчика. Вероятно, в жизни у вас было не мало интересных приключений.
Обычное смущение покинуло Григория. От стопки выпитого коньяка голова его слегка кружилась, щеки горели; дружеский взгляд Татьяны Андреевны ободрял его еще больше.
— Я очень недавно приехал,— отозвался он, обращаясь к жене Клингеля.— Приключений у меня никаких не было, а Новый Ургенч я знаю гораздо меньше вас.
— Это намек на наш возраст,— шутливо погрозила ему пальцем жена Клингеля.
— Не смущайте молодого человека,— вступилась Прасковья Васильевна.— Попросим его рассказать, как это арбакеши вдруг сразу сдались, да и еще договоры подписали.
— Да, да — подхватила жена Клингеля,—расскажите нам про это замечательное дело Арсения Ефимовича. Ведь вы были весь день на пристани и все видели.
— Теперь «замечательное дело», а недавно вы го-
ворили, что Волков разорится, мадам Клингель,— колко заметила Прасковья Васильевна.
— Об этом весь город говорил!
— Вы дядю Арсюшу не знаете,— с гордостью сказав ла Прасковья Васильевна.— Раз он сказал, значит, он сделает.
Из гостиной вышел Волков.
— Кто это меня здесь так расхваливает?—спросил он, смеющимися глазами оглядывая дам.
— Кому, какие Прасковье Васильевне восхвалять,— сказала жена Клингеля.— Она вашей удаче радуется больше, чем Татьяна Андреевна.
Волков пропустил ядовитое замечание жены Клин-геля. Он положил тяжелую руку на плечо Григория:
— В этом мне очень много помог Гриша. Без него я не знаю, что стал бы делать. Если он заглянет в банк на свой текущий счет, то узнает, как его ценит хозяин.
Татьяна Андреевна, чуть сдвинув брови, внимательно глядела на Григория. Она дождалась ухода мужа и спросила Григория:
— Вы этим, конечно, гордитесь, Григорий Васильевич? Чтобы помочь Арсению Ефимовичу в таком деле,— надо иметь крепкие нервы и потерять совесть.
Григорий недоуменно глядел на серьезное лицо Татьяны Андреевны: причем тут нервы и потерянная совесть.
— Мое участие сильно преувеличено,— возразил он.— И я не хочу гордиться этим делом.
Преферансисты закончили игру и перешли в столовую. Клингель, взглянув на часы, заторопился домой. Кисляков остановил его, достал из буфета коньяк, разлил по стаканам.
— Господа, прежде чем отпустить вас, я хотел бы сказать несколько слов, — произнес он, вставая из-за стола.— Арсений Ефимович, наш общий друг, сегодня закончил блестящую операцию по созданию гужевой конторы в нашей колонии. Эта операция в коммерческом отношении мало интересна для Арсения Ефимовича и мало прибыльна. Но значение ее для нас, русских, живущих в ханстве,— огромно. Это первый шаг в деле переустройства беспорядочного, средневекового туземного общества. Это — начало того прогресса, который несет современный коммерсант в застоявшееся
болото дикого бескультурья. Большинство наших коммерсантов относится равнодушно к вопросам русского престижа, они едва ли сознают созидательную роль своих капиталов в ханстве. Арсений Ефимович — полная противоположность им. Он обладает широким кругозором, он понимает значение русского капитала з колонии и высоко держит знамя русского коммерсанта—носителя прогресса в ханстве. Арсений Ефимович показал нам пример того, как надо бороться за интересы русского дела. За здоровье нашего друга!
Кисляков залпом выпил бокал крепчайшего коньяка и с трудом перевел дух.
Волков обнял его и крепко поцеловал в лоб.
— Спасибо, Миша, спасибо,— растроганно сказал он.— Ты был моим другом и всегда останешься им.
Большая порция коньяка, выпитая за здоровье Волкова, окончательно отуманила головы гостей. Сам хозяин, не прощаясь с гостями, с помощью жены, шатаясь, ушел в спальню. Клингель, наскоро пожав руки Волковым и Григорию, поддерживаемый служащим банка и его женой, заторопился к выходу.
Григорий, по примеру Татьяны Андреевны, не стал пить коньяк и незаметно выплеснул его под стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33