Мы ударились о поверхность воды и начали погружаться двумя тоннами стали, вовремя успев поднять оконные стекла.
16
Я поднялся около шести, натянул свои «левисы» (уже выстиранные) и пошлепал в сортир, отлить. Как только я вышел из ванной, по моим ушам ударила музыка – Джуниор Уокер и «All Stars» пели по радио «I'm a Roadrunner». Просто не верилось, что в такую рань кто-то тоже уже на ногах, но я все же пересек холл, выглянул из арочной двери, ведущей во внутренний дворик – и увидел Луизу. Она делала упражнения на растяжку возле бассейна, засыпанного листьями. На ней были голубые трусики, ярко-красная помада – и все.
– Приветик, секс-машина, – сказала она, увидев меня.
– Доброе утро.
Она перешла к вяловатому танцу, прищелкивая пальцами в ритм музыке. Ее груди прямо мерцали.
– А где твой дружок? – поинтересовался я.
– Пол-то? А я его посадила на цепь, привязала к столбику кровати. Не волнуйся. Сюда цепь не достает.
– А что это ты трусы надела? По какому случаю?
– День рождения Бо Диддли.
На утренней жаре она сильно потела. В жестком солнечном свете ее гибкое тело блестело, словно обтянутое шелком. Трусики уже намокли от пота.
– Будешь уезжать – подарю тебе эту пару, – пообещала она. – Сувенир на память.
– Скорее как спасательное средство. Если у меня сломается машина посреди пустыни, и я буду умирать от жажды, я смогу выжать их себе в рот.
Она сморщилась, притворяясь шокированной:
– Кто научил тебя так разговаривать?
– Ты. Двадцать лет назад.
– Двадцать лет назад? А разве ты в те годы не Петулу Кларк слушал?
– Вот уж нет, крошка! На самом деле, я подсел на твои песни еще в шестьдесят первом, когда ты пела «Honeypot». Тогда по «белому» радио слушать было нечего. Одна попса филадельфийских итальяшек и прочих иммигрантов. Сплошная лабуда, хоть два пальца в рот суй, и так все время. Я по ночам прятался с фонариком под одеяло и настраивал приемник на KGFJ. Чувствовал себя, как участник французского Сопротивления, слушающий секретный канал. Одно завывание не вовремя – и мой папаша наверняка вышиб бы дверь в комнату и оторвал бы мне член.
Она засмеялась. Музыка продолжалась, Отис Реддинг и Карла Томас запели «Tramp».
С ее соска упала капля пота.
– Да, были тогда денечки, – согласилась она.
– Я всегда считал, что это было настоящее свинство, когда лощеные прилизанные команды из Мотауна заявились и содрали у вас звучание. То есть, откровенно говоря, «Supremes» по отношению к «Honeypot» стоят там же, где Пэт Бун – по отношению к Литтл Ричарду.
Она пританцовывала на краю бассейна:
– Знаю. Я в свое время сама из-за этого жутко бесилась.
– Зато потом ты им всем показала! До сих пор помню, как я первый раз услышал «Сядь на него сверху», в шестьдесят третьем, ты пела ее соло. Я ушам своим не поверил. До сих пор не понимаю, как тебе удалось протащить такую песню через цензоров. Думаю, скорее всего, ты малость подчистила самые сальные строчки.
Не прекращая танцевать, она переместилась поближе ко мне.
– У меня во рту кое-что было. Может, это был Млечный Путь. Одну штуку я, правда, запомнила, – она прищелкнула пальцами. – Такую большую, толстую и липкую.
– Честно говоря, когда я впервые слушал эту песню, я свою шкурку гонял. Одно из моих любимых развлечений в те дни…
– В те дни?
– Тяжелое было время. Мой отец любил подпевать записям Митча.
– А ты, значит, перекрывал его Луизой. Похоже, ты был очень непослушным мальчиком, – она состроила вульгарную гримаску. Если б не ее застенчивая улыбка, выглядело бы это совсем похабно.
– Так эта вещь очень долго была моей любимой из всех твоих песен, несмотря на то, что в начале шестидесятых ты по уши была в R amp;B. Если совсем честно, у тебя из этого получилось только немножко дряни в эру психоделики.
– Да знаю. Менеджмент был отвратный. Никогда не слушай пятидесятилетнего адвоката с «любовными четками».
– «Виниловые сапоги выше колен (Ребята, они – класс)» – настоящая классика китча.
– Знаю-знаю. Стыдная вещь, правда? А я в то время была такой невинной.
– И еще мне нравится тот хэви-метал, который ты тогда записала в Англии. Ты смогла быть жесткой! После «In-A-Gadda-Da-Vida» в твоей версии, «Iron Butterfly» звучат как хор исполнителей «негритянских» псалмов.
– Давай не будем о негритянских псалмах, а?
Следующей зазвучала песня «Respect» в исполнении Ареты Франклин. Луиза, танцуя «шимми», придвинулась ко мне еще ближе.
– Ну же, Скотт. Покажи, как ты умеешь шейковать.
Вызов. Я начал танцевать, пытаясь представить себе, что дело происходит в прокуренном клубе, а я уже пьян. Мне надо было показать ей, что я не какой-нибудь белый увалень.
– Твои каверы «Led Zeppelin» тоже были просто жуть, – продолжал я, изображая препохабнейшее «халли-галли». – Когда я первый раз слушал «Trampled Under Foot», ощущение было такое, будто кто-то сунул мне в плавки связку фейерверков и поджег их.
– Вижу, сегодня утром ты их надевать не стал.
Я ухмыльнулся. И мой член тоже. Она сверлила меня взглядом. Все это был треп, но треп всерьез.
– Даже твой период евро-диско был ничего, – сказал я, выдавая невероятное нестандартное дергание. – Ты наповал сразила Донну Саммер в тот год. То есть «Рипербанская лихорадка» в семьдесят пятом была настоящим пророчеством. Если б кто-нибудь собрался записать «Suspicious Mind» в диско-версии, то ты справилась бы лучше Рода Стюарта.
– Такой сингл даст моему третьему мужу диплом Гарварда.
– А вот в новой волне ты, к сожалению, была совсем недолго. Я помню только кавер «Секс-карлик».
– После него я сменила менеджеров. Нельзя доверять адвокату, который носит кольца в сосках.
– И все равно, сейчас снова настало твое время, по-настоящему твое. По крайней мере, ты же снова начала делать R amp;B, даром что там банальщины полно.
– А мне банальщина нравится. А тебе нет?
Она делала толчковые движения низом живота в опасной близости от меня.
– Я бы лучше другое послушал, спела бы ты «Сядь на него сверху».
– Спела? – уточнила она. – Или села?
Оба-на. Это был уже не треп. Я попытался думать о Пэте Буне, надеясь хоть так утихомирить эрекцию. Я вообразил его – что надо. Только он ухмылялся, как чокнутый демон.
– Но все же высшей точкой твоей карьеры – на данное время, конечно, – и я говорю об истинно потрясающем, наивысочайшем моменте, – был «Прилив волны огня».
Она нахмурилась и резко щелкнула пальцами:
– Пожалуйста, не надо. Я даже думать об этой песне не хочу.
– Но, Луиза, должна же ты понимать, что это может оказаться единственным величайшим творением за всю историю рока.
– А, да знаю я, что пишут все эти рок-критики. Интеллектуалы. Те самые, что любят цитировать Уильяма Блейка, когда заговаривают о моей фигуре. До чего же они тупые. Это был всего лишь рок-н-ролл.
– Это было больше, чем рок-н-ролл, и ты знаешь это, Луиза. То, как ты дико кричишь на вершине духовно-эротического катарсиса…
– Я и сейчас готова так заорать, – перебила она; музыка сменилась: Марвин Гэй, «Let's Get It On».
– Да-а? С чего бы это?
Она скользнула руками по мне, легко и мягко:
– Потому что ты меня динамишь.
Я провел ладонями сверху вниз по ее гладкой, потной спине; она продолжала двигаться, стоя ко мне вплотную. Член стоял как свинцовая труба, а ее промежность была как магнит. Я продолжал танцевать с ней.
– Это одна из давних моих фантазий, Луиза. Потанцевать с тобой.
Ее отвердевшие соски упирались мне в грудь.
– И одна из моих, тоже давних, – и она мягко коснулась губами моих губ.
– Скотт? – услышали мы голос Шарлен, доносящийся из дома.
На миг я оцепенел. Но тут Луиза улыбнулась потом засмеялась – словно показывая, будто все это время знала, что на самом деле ничего такого не происходит, что это всего лишь игра. Она отстранилась.
– А, вот ты где, – Шарлен показалась в дверях. – Что тут происходит?
– Ничего особенного, – ответил я. – Луиза показала мне несколько танцевальных шагов.
– А, вот как, – она улыбалась, но я видел, что она заметила бугор на моих «левисах». – И что за танец? Потрахушки на скорую руку?
– Она провоцировала меня, Шарлен. Ты только посмотри на нее. Понимаю, я несколько старомоден, но голые сиськи меня до сих пор возбуждают. Ничего не могу поделать.
– Этот тип подкатывал ко мне, Шарлен, – сообщила Луиза. – С сальными разговорчиками. Рассказывал, как он дрочил на мои «сорокапятки».
– Она пыталась меня изнасиловать. Мне нужно связаться с каким-нибудь дружелюбным копом.
– Он сам напрашивался. Ты только посмотри, как он одет.
Шарлен внимательно осмотрела нас обоих.
– Дерьмецы вы оба, вот что я думаю, – наконец сказала она. И снова улыбнулась.
Когда мы возвращались в спальню, она сказала:
– Наверное, надо было предупредить тебя насчет Луизы.
– Еще бы. Я не привык, чтобы со мной обращаюсь, как с дешевкой.
Шарлен лукаво глянула на меня краем глаза:
– Не подгоняй свою удачу, – сказала она.
Спустя короткое время мы уже нацепили личины для путешествия. Шарлен одела брючный костюм из полиэстера цвета морской волны, прошитый люрексовыми нитями – в нем она была похожа на унылую домохозяйку середины семидесятых. Зато толстый слой макияжа, который она наложила, чтобы скрыть синяки, придавал ей видок заправской шлюхи из Вегаса.
Я и сам не очень-то стильно смотрелся в облегающей спортивной майке из полиэстера (несколько смахивающей на ту, в которой был Билл Холтнер) и узких черных лавсановых слаксах. Я мог бы сойти за представителя джазовой необогемы, за романтического неудачника в стиле Тома Уэйтса или за кого-нибудь еще. Но выглядел я всего лишь как скользкий тип из Гардены, напяливший лавсановые штаны.
Я замотал кольцо Шарлен в бумажный носовой платок «Клинекс» и засунул поглубже в карман штанов, где оно терлось о мои яйца.
Пол принес во внутренний дворик поднос с завтраком – омлетом и сладкими булочками. Рассмотрев его хорошенько, я офонарел. Одна сторона его лица была покрыта шрамами от ожогов; сплошная желто-розовая маска, будто собранная из порезанного брусочками картофеля. При взгляде на другую сторону лица он был красавцем.
Мы были в каком-то смысле одни – мне было видно Шарлен и Луизу, болтавших в «пещере» о какой-то женской чепухе – и вдруг он сказал:
– Разбился на своем мотоцикле.
– Прошу прощения?
– Мое лицо, – ответил он. – Почти все спрашивают. Взорвался бензобак.
Что ответить, я не знал. Глянул в пещеру – похоже, «девичьи разговорчики» перешли в более серьезный разговор. В ответ на что-то, сказанное Шарлен, Луиза прижала руку к губам. В шоке? Хотел бы я знать, что могло шокировать Луизу.
– Все-таки Луиза классная, – продолжал Пол. – Собралась оплатить пластическую операцию. Знаю, про что ты думаешь, только я правда люблю ее, приятель. Настоящая женщина.
В его глазах стояли слезы.
И тут Шарлен вскрикнула:
– О Боже, нет!
Я бросился в «пещеру», где она в приступе ярости пинала диван:
– Этот чертов мудак! Сволочь! Провалиться ему к чертям!
– В чем дело? – спросил я – но тут и сам увидел, что показывали по телевизору: дом Контрелла; римские колонны и статуи почернели от сажи, но сам дом в египетском стиле остался невредимым.
– Они нашли Денниса, – выговорила Луиза, выглядела она чуть ли не побледневшей. – Он жив.
– Что?!
– Черт бы подрал его! Мудак! – Шарлен схватила пепельницу и замахнулась ею в сторону экрана. Я перехватил ее и шикнул, чтобы было слышно комментатора.
– …был обнаружен телохранителем и немедленно доставлен в клинику «Сент-Джон» в Санта-Монике, где и находится сейчас в удовлетворительном состоянии…
– Удовлетворительном? Да его мозги по всему полу разлетелись! – И тут я понял: это были не его мозги. Собачьи.
– …предполагая, что застрелил Контрелла, Кокрэн вскоре после этого объявился на встрече выпускников его школы…
– Что?! Кто его застрелил, я?
– …согласно показаниям свидетелей, Уильям Холтнер, бывший одноклассник Кокрэна, а ныне сотрудник отдела полиции Редондо-Бич, попытался разоружить подозреваемого, когда тот начал размахивать пистолетом. Началась стычка; Шарлен Контрелл вмешалась в драку. Предполагается, что именно тогда Кокрэн выстрелил в Холтнера, тяжело ранив полицейского, хотя и находившегося не при исполнении обязанностей, сейчас ставшего чем-то вроде национального героя Южного побережья…
У меня перехватило дыхание:
– Это же все херня. Полное дерьмо. Чушь собачья. Шарлен тоже была ошарашена:
– Наверное, они пока что просто предполагают, что в Денниса стрелял ты. Он, наверное, все еще без сознания и пока не смог рассказать полиции, как все было.
– Не думаю, что стоит рассчитывать на него, Шар.
Цветущая физия моего бывшего школьного приятеля Стива заполнила весь экран, у его рта был микрофон:
– Я понял, что Скотт не в себе сразу же, как только его увидел. У него был такой нехороший взгляд. Я подумал, что он вот-вот начнет палить во все стороны, – он прервался на секунду. – Билл – великий человек. Он спас столько жизней.
– Н-ну, сволочь, вот ведь сволочь поганая, – озвучил я свои мысли. – Мне и надо было начать стрельбу. Половина парней из тех, кто там был, это заслужили. Они все ее насиловали, какой бы она ни была. Они все – ее убийцы. И все вышли сухими из воды. От всего отмазались.
Луиза уставилась на меня. Она действительно была бледна. И Шарлен смотрела на меня во все глаза, не понимая, что за чертовщину я несу, и боясь спросить. А я боялся рассказать ей, хоть и не понимал до конца, почему.
– Мы сможем все это объяснить, – заявила Шарлен; это утверждение выглядело смехотворным.
– Ага, напишешь длинное письмо в «Лос-Анджелес Таймс», когда мы доберемся до Мексики, – ответил я, пока очередной репортер описывал нашу гонку по скоростной трассе.
– Так и сделаю, – сказала она, глядя, как раненых полицейских извлекают из машины на том самом повороте. – Ты не должен пострадать за то, что сделала я. Я об этом не жалею. Просто до сих пор не могу поверить, что он остался в живых. – Она была белой как мел. – Просто не могу поверить. Я думала, что наконец стала свободной.
Я обнял ее:
– Так и есть.
Я заметил, как она обменялась с Луизой каким-то странным взглядом, и та прижала к губам кончики пальцев, словно запечатывая их. Стоявший у входа Пол покачал головой:
– Гадский город, – сказал он.
Вскоре Луиза провела меня к гаражу в багдадском стиле на пять машин.
– Что угодно, кроме «мерседеса», – сказала она. – Не думаю, что я переживу, если его изрешетят свинцом.
Я не мог ее обвинять. Это был безупречный бледно-голубой «галлвиг» пятьдесят шестого года. Рядом стоял «ягуар ХКЕ» шестьдесят четвертого, тоже весь сверкающий. Лилового цвета.
– Просто неописуемый, – я провел рукой по мелкодырчатой складной крыше «ягуара».
– У него есть дурная привычка подыхать в крайней левой полосе.
– Честно говоря, я вряд ли решусь еще хоть раз выехать на скоростную трассу.
Последним стоял «файерберд» с откидным верхом шестьдесят восьмого года, зеленый «металлик», на белой крыше была трещина.
– Пожалуй, вот это – для тебя лучший выбор, – подсказала Луиза. – Не думала, что когда-нибудь он снова понадобится. Все собиралась отправить его в Де-Мойн. На восстановление.
– Он как, на ходу?
Едва ли. Бак был полон, но аккумулятор сдох, а масло не меняли со времен захвата Сайгона.
Пол сел за руль «мерседеса», подтащил меня на тросе, и мотор вернулся к жизни, правда, раскашлявшись и выбросив из выхлопной трубы несколько клубов черного дыма. Я подкатил ко входу в дом, загнал машину на парковку и вылез, чтобы опустить крышу, оставив мотор включенным.
Луиза наблюдала за мной со ступенек. Я подошел к ней:
– О чем это вы с Шарлен разговаривали перед тем как начались новости?
– О тебе, – без запинки ответила она. – Кто еще мог быть нам так интересен?
– Я серьезно.
– Я тоже, – она потянулась залезть мне под рубашку. – Она только и говорила о том, какой ты потрясающий любовник. Наконец, у меня потекло так, что пришлось попросить ее закончить этот разговор.
Я понимал, что давить на нее бесполезно.
– Знаешь, Луиза, я правда очень благодарен тебе за помощь.
– Для Шарлен я сделаю все, – она заговорила очень серьезно. – Я очень люблю ее.
– Знаю.
Луиза взяла меня за руку:
– Надеюсь, ты будешь относиться к ней хорошо.
– Сделаю все, что смогу, – почему-то мне вспомнилась клятва бойскаутов.
– Ты должен сделать даже больше, чем все. Понимаешь ли, ей очень нужна любовь. Много любви.
Мне казалось, что на меня морально давят.
– Я и собираюсь дать ей много любви, – я почувствовал, что бледнею.
– И когда я говорю «любви», я имею в виду именно любовь. Я не говорю только о сексе, хотя, видит Бог он ей тоже нужен. Но что ей действительно очень нужно – это ласка и доброта. Ей нужен крепкий и сильный мужчина, в котором все же есть нежная сторона.
– Так это я.
– И этот мужчина должен быть терпелив. Время от времени она, пожалуй, бывает несколько психованной. Ты же знаешь, Деннис с ней обращался просто ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
16
Я поднялся около шести, натянул свои «левисы» (уже выстиранные) и пошлепал в сортир, отлить. Как только я вышел из ванной, по моим ушам ударила музыка – Джуниор Уокер и «All Stars» пели по радио «I'm a Roadrunner». Просто не верилось, что в такую рань кто-то тоже уже на ногах, но я все же пересек холл, выглянул из арочной двери, ведущей во внутренний дворик – и увидел Луизу. Она делала упражнения на растяжку возле бассейна, засыпанного листьями. На ней были голубые трусики, ярко-красная помада – и все.
– Приветик, секс-машина, – сказала она, увидев меня.
– Доброе утро.
Она перешла к вяловатому танцу, прищелкивая пальцами в ритм музыке. Ее груди прямо мерцали.
– А где твой дружок? – поинтересовался я.
– Пол-то? А я его посадила на цепь, привязала к столбику кровати. Не волнуйся. Сюда цепь не достает.
– А что это ты трусы надела? По какому случаю?
– День рождения Бо Диддли.
На утренней жаре она сильно потела. В жестком солнечном свете ее гибкое тело блестело, словно обтянутое шелком. Трусики уже намокли от пота.
– Будешь уезжать – подарю тебе эту пару, – пообещала она. – Сувенир на память.
– Скорее как спасательное средство. Если у меня сломается машина посреди пустыни, и я буду умирать от жажды, я смогу выжать их себе в рот.
Она сморщилась, притворяясь шокированной:
– Кто научил тебя так разговаривать?
– Ты. Двадцать лет назад.
– Двадцать лет назад? А разве ты в те годы не Петулу Кларк слушал?
– Вот уж нет, крошка! На самом деле, я подсел на твои песни еще в шестьдесят первом, когда ты пела «Honeypot». Тогда по «белому» радио слушать было нечего. Одна попса филадельфийских итальяшек и прочих иммигрантов. Сплошная лабуда, хоть два пальца в рот суй, и так все время. Я по ночам прятался с фонариком под одеяло и настраивал приемник на KGFJ. Чувствовал себя, как участник французского Сопротивления, слушающий секретный канал. Одно завывание не вовремя – и мой папаша наверняка вышиб бы дверь в комнату и оторвал бы мне член.
Она засмеялась. Музыка продолжалась, Отис Реддинг и Карла Томас запели «Tramp».
С ее соска упала капля пота.
– Да, были тогда денечки, – согласилась она.
– Я всегда считал, что это было настоящее свинство, когда лощеные прилизанные команды из Мотауна заявились и содрали у вас звучание. То есть, откровенно говоря, «Supremes» по отношению к «Honeypot» стоят там же, где Пэт Бун – по отношению к Литтл Ричарду.
Она пританцовывала на краю бассейна:
– Знаю. Я в свое время сама из-за этого жутко бесилась.
– Зато потом ты им всем показала! До сих пор помню, как я первый раз услышал «Сядь на него сверху», в шестьдесят третьем, ты пела ее соло. Я ушам своим не поверил. До сих пор не понимаю, как тебе удалось протащить такую песню через цензоров. Думаю, скорее всего, ты малость подчистила самые сальные строчки.
Не прекращая танцевать, она переместилась поближе ко мне.
– У меня во рту кое-что было. Может, это был Млечный Путь. Одну штуку я, правда, запомнила, – она прищелкнула пальцами. – Такую большую, толстую и липкую.
– Честно говоря, когда я впервые слушал эту песню, я свою шкурку гонял. Одно из моих любимых развлечений в те дни…
– В те дни?
– Тяжелое было время. Мой отец любил подпевать записям Митча.
– А ты, значит, перекрывал его Луизой. Похоже, ты был очень непослушным мальчиком, – она состроила вульгарную гримаску. Если б не ее застенчивая улыбка, выглядело бы это совсем похабно.
– Так эта вещь очень долго была моей любимой из всех твоих песен, несмотря на то, что в начале шестидесятых ты по уши была в R amp;B. Если совсем честно, у тебя из этого получилось только немножко дряни в эру психоделики.
– Да знаю. Менеджмент был отвратный. Никогда не слушай пятидесятилетнего адвоката с «любовными четками».
– «Виниловые сапоги выше колен (Ребята, они – класс)» – настоящая классика китча.
– Знаю-знаю. Стыдная вещь, правда? А я в то время была такой невинной.
– И еще мне нравится тот хэви-метал, который ты тогда записала в Англии. Ты смогла быть жесткой! После «In-A-Gadda-Da-Vida» в твоей версии, «Iron Butterfly» звучат как хор исполнителей «негритянских» псалмов.
– Давай не будем о негритянских псалмах, а?
Следующей зазвучала песня «Respect» в исполнении Ареты Франклин. Луиза, танцуя «шимми», придвинулась ко мне еще ближе.
– Ну же, Скотт. Покажи, как ты умеешь шейковать.
Вызов. Я начал танцевать, пытаясь представить себе, что дело происходит в прокуренном клубе, а я уже пьян. Мне надо было показать ей, что я не какой-нибудь белый увалень.
– Твои каверы «Led Zeppelin» тоже были просто жуть, – продолжал я, изображая препохабнейшее «халли-галли». – Когда я первый раз слушал «Trampled Under Foot», ощущение было такое, будто кто-то сунул мне в плавки связку фейерверков и поджег их.
– Вижу, сегодня утром ты их надевать не стал.
Я ухмыльнулся. И мой член тоже. Она сверлила меня взглядом. Все это был треп, но треп всерьез.
– Даже твой период евро-диско был ничего, – сказал я, выдавая невероятное нестандартное дергание. – Ты наповал сразила Донну Саммер в тот год. То есть «Рипербанская лихорадка» в семьдесят пятом была настоящим пророчеством. Если б кто-нибудь собрался записать «Suspicious Mind» в диско-версии, то ты справилась бы лучше Рода Стюарта.
– Такой сингл даст моему третьему мужу диплом Гарварда.
– А вот в новой волне ты, к сожалению, была совсем недолго. Я помню только кавер «Секс-карлик».
– После него я сменила менеджеров. Нельзя доверять адвокату, который носит кольца в сосках.
– И все равно, сейчас снова настало твое время, по-настоящему твое. По крайней мере, ты же снова начала делать R amp;B, даром что там банальщины полно.
– А мне банальщина нравится. А тебе нет?
Она делала толчковые движения низом живота в опасной близости от меня.
– Я бы лучше другое послушал, спела бы ты «Сядь на него сверху».
– Спела? – уточнила она. – Или села?
Оба-на. Это был уже не треп. Я попытался думать о Пэте Буне, надеясь хоть так утихомирить эрекцию. Я вообразил его – что надо. Только он ухмылялся, как чокнутый демон.
– Но все же высшей точкой твоей карьеры – на данное время, конечно, – и я говорю об истинно потрясающем, наивысочайшем моменте, – был «Прилив волны огня».
Она нахмурилась и резко щелкнула пальцами:
– Пожалуйста, не надо. Я даже думать об этой песне не хочу.
– Но, Луиза, должна же ты понимать, что это может оказаться единственным величайшим творением за всю историю рока.
– А, да знаю я, что пишут все эти рок-критики. Интеллектуалы. Те самые, что любят цитировать Уильяма Блейка, когда заговаривают о моей фигуре. До чего же они тупые. Это был всего лишь рок-н-ролл.
– Это было больше, чем рок-н-ролл, и ты знаешь это, Луиза. То, как ты дико кричишь на вершине духовно-эротического катарсиса…
– Я и сейчас готова так заорать, – перебила она; музыка сменилась: Марвин Гэй, «Let's Get It On».
– Да-а? С чего бы это?
Она скользнула руками по мне, легко и мягко:
– Потому что ты меня динамишь.
Я провел ладонями сверху вниз по ее гладкой, потной спине; она продолжала двигаться, стоя ко мне вплотную. Член стоял как свинцовая труба, а ее промежность была как магнит. Я продолжал танцевать с ней.
– Это одна из давних моих фантазий, Луиза. Потанцевать с тобой.
Ее отвердевшие соски упирались мне в грудь.
– И одна из моих, тоже давних, – и она мягко коснулась губами моих губ.
– Скотт? – услышали мы голос Шарлен, доносящийся из дома.
На миг я оцепенел. Но тут Луиза улыбнулась потом засмеялась – словно показывая, будто все это время знала, что на самом деле ничего такого не происходит, что это всего лишь игра. Она отстранилась.
– А, вот ты где, – Шарлен показалась в дверях. – Что тут происходит?
– Ничего особенного, – ответил я. – Луиза показала мне несколько танцевальных шагов.
– А, вот как, – она улыбалась, но я видел, что она заметила бугор на моих «левисах». – И что за танец? Потрахушки на скорую руку?
– Она провоцировала меня, Шарлен. Ты только посмотри на нее. Понимаю, я несколько старомоден, но голые сиськи меня до сих пор возбуждают. Ничего не могу поделать.
– Этот тип подкатывал ко мне, Шарлен, – сообщила Луиза. – С сальными разговорчиками. Рассказывал, как он дрочил на мои «сорокапятки».
– Она пыталась меня изнасиловать. Мне нужно связаться с каким-нибудь дружелюбным копом.
– Он сам напрашивался. Ты только посмотри, как он одет.
Шарлен внимательно осмотрела нас обоих.
– Дерьмецы вы оба, вот что я думаю, – наконец сказала она. И снова улыбнулась.
Когда мы возвращались в спальню, она сказала:
– Наверное, надо было предупредить тебя насчет Луизы.
– Еще бы. Я не привык, чтобы со мной обращаюсь, как с дешевкой.
Шарлен лукаво глянула на меня краем глаза:
– Не подгоняй свою удачу, – сказала она.
Спустя короткое время мы уже нацепили личины для путешествия. Шарлен одела брючный костюм из полиэстера цвета морской волны, прошитый люрексовыми нитями – в нем она была похожа на унылую домохозяйку середины семидесятых. Зато толстый слой макияжа, который она наложила, чтобы скрыть синяки, придавал ей видок заправской шлюхи из Вегаса.
Я и сам не очень-то стильно смотрелся в облегающей спортивной майке из полиэстера (несколько смахивающей на ту, в которой был Билл Холтнер) и узких черных лавсановых слаксах. Я мог бы сойти за представителя джазовой необогемы, за романтического неудачника в стиле Тома Уэйтса или за кого-нибудь еще. Но выглядел я всего лишь как скользкий тип из Гардены, напяливший лавсановые штаны.
Я замотал кольцо Шарлен в бумажный носовой платок «Клинекс» и засунул поглубже в карман штанов, где оно терлось о мои яйца.
Пол принес во внутренний дворик поднос с завтраком – омлетом и сладкими булочками. Рассмотрев его хорошенько, я офонарел. Одна сторона его лица была покрыта шрамами от ожогов; сплошная желто-розовая маска, будто собранная из порезанного брусочками картофеля. При взгляде на другую сторону лица он был красавцем.
Мы были в каком-то смысле одни – мне было видно Шарлен и Луизу, болтавших в «пещере» о какой-то женской чепухе – и вдруг он сказал:
– Разбился на своем мотоцикле.
– Прошу прощения?
– Мое лицо, – ответил он. – Почти все спрашивают. Взорвался бензобак.
Что ответить, я не знал. Глянул в пещеру – похоже, «девичьи разговорчики» перешли в более серьезный разговор. В ответ на что-то, сказанное Шарлен, Луиза прижала руку к губам. В шоке? Хотел бы я знать, что могло шокировать Луизу.
– Все-таки Луиза классная, – продолжал Пол. – Собралась оплатить пластическую операцию. Знаю, про что ты думаешь, только я правда люблю ее, приятель. Настоящая женщина.
В его глазах стояли слезы.
И тут Шарлен вскрикнула:
– О Боже, нет!
Я бросился в «пещеру», где она в приступе ярости пинала диван:
– Этот чертов мудак! Сволочь! Провалиться ему к чертям!
– В чем дело? – спросил я – но тут и сам увидел, что показывали по телевизору: дом Контрелла; римские колонны и статуи почернели от сажи, но сам дом в египетском стиле остался невредимым.
– Они нашли Денниса, – выговорила Луиза, выглядела она чуть ли не побледневшей. – Он жив.
– Что?!
– Черт бы подрал его! Мудак! – Шарлен схватила пепельницу и замахнулась ею в сторону экрана. Я перехватил ее и шикнул, чтобы было слышно комментатора.
– …был обнаружен телохранителем и немедленно доставлен в клинику «Сент-Джон» в Санта-Монике, где и находится сейчас в удовлетворительном состоянии…
– Удовлетворительном? Да его мозги по всему полу разлетелись! – И тут я понял: это были не его мозги. Собачьи.
– …предполагая, что застрелил Контрелла, Кокрэн вскоре после этого объявился на встрече выпускников его школы…
– Что?! Кто его застрелил, я?
– …согласно показаниям свидетелей, Уильям Холтнер, бывший одноклассник Кокрэна, а ныне сотрудник отдела полиции Редондо-Бич, попытался разоружить подозреваемого, когда тот начал размахивать пистолетом. Началась стычка; Шарлен Контрелл вмешалась в драку. Предполагается, что именно тогда Кокрэн выстрелил в Холтнера, тяжело ранив полицейского, хотя и находившегося не при исполнении обязанностей, сейчас ставшего чем-то вроде национального героя Южного побережья…
У меня перехватило дыхание:
– Это же все херня. Полное дерьмо. Чушь собачья. Шарлен тоже была ошарашена:
– Наверное, они пока что просто предполагают, что в Денниса стрелял ты. Он, наверное, все еще без сознания и пока не смог рассказать полиции, как все было.
– Не думаю, что стоит рассчитывать на него, Шар.
Цветущая физия моего бывшего школьного приятеля Стива заполнила весь экран, у его рта был микрофон:
– Я понял, что Скотт не в себе сразу же, как только его увидел. У него был такой нехороший взгляд. Я подумал, что он вот-вот начнет палить во все стороны, – он прервался на секунду. – Билл – великий человек. Он спас столько жизней.
– Н-ну, сволочь, вот ведь сволочь поганая, – озвучил я свои мысли. – Мне и надо было начать стрельбу. Половина парней из тех, кто там был, это заслужили. Они все ее насиловали, какой бы она ни была. Они все – ее убийцы. И все вышли сухими из воды. От всего отмазались.
Луиза уставилась на меня. Она действительно была бледна. И Шарлен смотрела на меня во все глаза, не понимая, что за чертовщину я несу, и боясь спросить. А я боялся рассказать ей, хоть и не понимал до конца, почему.
– Мы сможем все это объяснить, – заявила Шарлен; это утверждение выглядело смехотворным.
– Ага, напишешь длинное письмо в «Лос-Анджелес Таймс», когда мы доберемся до Мексики, – ответил я, пока очередной репортер описывал нашу гонку по скоростной трассе.
– Так и сделаю, – сказала она, глядя, как раненых полицейских извлекают из машины на том самом повороте. – Ты не должен пострадать за то, что сделала я. Я об этом не жалею. Просто до сих пор не могу поверить, что он остался в живых. – Она была белой как мел. – Просто не могу поверить. Я думала, что наконец стала свободной.
Я обнял ее:
– Так и есть.
Я заметил, как она обменялась с Луизой каким-то странным взглядом, и та прижала к губам кончики пальцев, словно запечатывая их. Стоявший у входа Пол покачал головой:
– Гадский город, – сказал он.
Вскоре Луиза провела меня к гаражу в багдадском стиле на пять машин.
– Что угодно, кроме «мерседеса», – сказала она. – Не думаю, что я переживу, если его изрешетят свинцом.
Я не мог ее обвинять. Это был безупречный бледно-голубой «галлвиг» пятьдесят шестого года. Рядом стоял «ягуар ХКЕ» шестьдесят четвертого, тоже весь сверкающий. Лилового цвета.
– Просто неописуемый, – я провел рукой по мелкодырчатой складной крыше «ягуара».
– У него есть дурная привычка подыхать в крайней левой полосе.
– Честно говоря, я вряд ли решусь еще хоть раз выехать на скоростную трассу.
Последним стоял «файерберд» с откидным верхом шестьдесят восьмого года, зеленый «металлик», на белой крыше была трещина.
– Пожалуй, вот это – для тебя лучший выбор, – подсказала Луиза. – Не думала, что когда-нибудь он снова понадобится. Все собиралась отправить его в Де-Мойн. На восстановление.
– Он как, на ходу?
Едва ли. Бак был полон, но аккумулятор сдох, а масло не меняли со времен захвата Сайгона.
Пол сел за руль «мерседеса», подтащил меня на тросе, и мотор вернулся к жизни, правда, раскашлявшись и выбросив из выхлопной трубы несколько клубов черного дыма. Я подкатил ко входу в дом, загнал машину на парковку и вылез, чтобы опустить крышу, оставив мотор включенным.
Луиза наблюдала за мной со ступенек. Я подошел к ней:
– О чем это вы с Шарлен разговаривали перед тем как начались новости?
– О тебе, – без запинки ответила она. – Кто еще мог быть нам так интересен?
– Я серьезно.
– Я тоже, – она потянулась залезть мне под рубашку. – Она только и говорила о том, какой ты потрясающий любовник. Наконец, у меня потекло так, что пришлось попросить ее закончить этот разговор.
Я понимал, что давить на нее бесполезно.
– Знаешь, Луиза, я правда очень благодарен тебе за помощь.
– Для Шарлен я сделаю все, – она заговорила очень серьезно. – Я очень люблю ее.
– Знаю.
Луиза взяла меня за руку:
– Надеюсь, ты будешь относиться к ней хорошо.
– Сделаю все, что смогу, – почему-то мне вспомнилась клятва бойскаутов.
– Ты должен сделать даже больше, чем все. Понимаешь ли, ей очень нужна любовь. Много любви.
Мне казалось, что на меня морально давят.
– Я и собираюсь дать ей много любви, – я почувствовал, что бледнею.
– И когда я говорю «любви», я имею в виду именно любовь. Я не говорю только о сексе, хотя, видит Бог он ей тоже нужен. Но что ей действительно очень нужно – это ласка и доброта. Ей нужен крепкий и сильный мужчина, в котором все же есть нежная сторона.
– Так это я.
– И этот мужчина должен быть терпелив. Время от времени она, пожалуй, бывает несколько психованной. Ты же знаешь, Деннис с ней обращался просто ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38