– Чушь собачья?! Ты что имеешь в виду, приятель? Я сам тут был. Я видел это собственными глазами, вот этими, обоими. Ну ладно, ладно, признаюсь, я тогда дрейфовал на звуке от примерно двух тысяч ярко-синих микрофонов, а за несколько минут до этого закинулся десятком колес туинала в сортире, но глаза-то не врут! Если этот пижон был не Джон Уэйн, тогда я – Дэйл Эванс!
Надутый! Верхом! Рядом со своим Курком на ранчо Яблочной долины!
Он вздохнул:
– Скотти, послушай меня, расслабься. Я не собираюсь делать тебе ничего плохого. Большой Уилли не сделает тебе ничего плохого. Ты отпускаешь безвкусные шуточки только потому, что боишься. Не надо, ни к чему это, – он скользнул рукой по моему плечу. Я почувствовал запах пачули. – Скотти, пожалуйста, поверь мне – я даже не знал, что произошло, пока Большой Уилли не рассказал мне обо всем на следующий день. Ты даже представить себе не можешь, что я пережил, как я раскаивался. Господи, подумать только – я едва не убил человека, который, единственный, проявил элементарную человеческую вежливость, и к которому я привязался впервые за… – его голос сорвался, – за Бог знает сколько уже лет. – Теперь он был похож на Оливье, изображал извечный еврейский страх – и переигрывал. – Я бы не смог остаться жить, если бы… О Господи, нет. Не хочу даже представлять себе это. Кокаин не самый плохой наркотик, если чистый и сам по себе. Но горе, если смешать его с дилаудидом, – он бросил свирепый взгляд Отелло на Большого Уилли, – или чем-нибудь еще таким, что этот мерзкий ниггер подмешал мне в лекарство. Это все равно, что смешать бензин с нитроглицерином и завести мотор. Однажды этот жирный черный мешок дерьма убьет меня, – он резко, демонически расхохотался в стиле Орсона Уэллса. Затем продолжил тихим, набожным тоном: – Но на сей раз я усвоил свой урок. Я бросаю препараты. Все препараты. Все до единого, даже аспирин. На этот раз я решил твердо. На следующей неделе я еду в Швейцарию. Курс замены крови. Дорого, но оно того стоит.
Я вытащил из кармана пакетик кокаина и попытался вложить его в руку Денниса:
– Вот. Почему бы тебе не получить за него деньги назад и не пожертвовать их обществу «Анонимные кокаинисты»?
Он отвел руки, отказываясь взять пакетик:
– Нет, нет, нет, это ты оставь у себя. Неделя – долгий срок, и мне не нужны искушения. Ты только окажешь мне услугу.
Большой Уилли продолжил печальной, мучительно эмоциональной мелодией в духе Отиса Реддинга «Try a Little Tenderness». Я сунул пакетик в нагрудный карман пиджака Денниса.
– Мне и правда не надо этого дерьма, Деннис. И насколько я понимаю, это вообще крысиный яд.
– Никакой это не крысиный яд, – оскорбленно возразил он, и впервые я уловил в его тоне резкую нотку. – Большой Уилли берет только самое лучшее. Ты можешь говорить о нем все, что хочешь, но поверь мне, есть два вопроса, в которых он отлично разбирается. Наркота. И как разобраться с жирным поляком-психиатром, чтобы он никогда больше не совал свою носяру Шарлен между ног, – он ухмыльнулся, демонстрируя сверкающие искусственные зубы.
Голос Большого Уилли возвысился до пронзительного фальцета, взлетел в стратосферу, произнося слова нежно, с безумно изысканным трепетом; так убийца-психопат тревожится, что помялась пачка задушенной балерины.
С меня было достаточно.
– Слушай, я уже опаздываю на занятия джазер-сайзом. Увидимся как-нибудь, ага?
Я направился к двери. Он схватил меня за руку:
– Скотт!
Большой Уилли оборвал музыку. Я оцепенел. Деннис вцепился мне в руку выше локтя:
– Прошу тебя, – попросил он почти нежно, – не надо со мной так. Я уже столько раз извинился, что просто не знаю, что мне еще сделать, – и он выпустил меня.
– Я принимаю твои извинения, Деннис.
– Тогда поедем ко мне, пожалуйста. Я хочу кое-что показать тебе. Поделиться этим с тобой, Скотт. Я чувствую, что только ты и я способны оценить это.
– Что это?
– Не скажу. Не хочу все испортить. Пожалуйста, Скотт, поверь мне. Я не хочу сделать тебе ничего плохого. Ты же видишь, я сегодня практически нормален. Господи Иисусе, да я лучше себя искалечу, чем сделаю тебе хоть что-нибудь плохое. Это всего лишь жест дружбы. Пожалуйста, скажи «да». Ну, прошу тебя.
Он улыбнулся слабой неземной улыбкой, такой же безвредной, как евнух из давно ушедших времен.
– Ты мой единственный друг, – сказал он спустя примерно час, когда мы шли по подъездной дорожке к египтоидному гаражу. Да, именно египтоидному гаражу. Что же у него там стоит? Неужели крайслер «хеопс» сорок восьмого года – до нашей эры, разумеется? Или эффектный додж «тутанхамон» семьдесят четвертого? Возможно, кадиллак «рамзес» пятьдесят восьмого, с мелкими насекомыми, размазанными по лобовому стеклу.
– Друг мой единственный! Знаешь что? У меня никогда еще не было друзей-мужчин; настоящих – никогда. Да и женщин-друзей тоже, если уж на то пошло, – несмотря на то, что он говорил, вел он себя оживленно. И шел чуть ли не вприпрыжку. – Когда я был ребенком, у меня не было приятелей. Я всегда играл сам с собой. Я считал себя одиночкой. Но твой голос мне понравился сразу, как только я услышал его. Я сразу подумал, что вот с этим парнем мы могли бы быть друзьями.
Он отпер висячий замок и поднял гаражную дверь. Думаю, каким-то уголком сознания я знал, что там стоит, но действительно увидеть эту машину, было как получить разряд током. Шевроле-корветт «стингрэй» шестьдесят третьего года, двухместный, окно «сплит», безукоризненный, фосфоресцирующий синим сиянием, новенький и совершенный – такой же, каким он был на обложке альбома «Stingrays» двадцать лет назад.
– Моя первая настоящая тачка, – гордо сказал он, и, махнув рукой, добавил: – Нет, до нее были, конечно, и другие, но они не считаются. Старый «форд», «бьюик». Дерьмо собачье, – он улыбнулся во весь рот. – Я заплатил за него налом. Пять штук, в ноябре шестьдесят второго. Сейчас он стоит, по меньшей мере, раз в пять больше. Хотя, конечно, для тех, кто понимает, он вообще бесценен.
Это было просто удивительно: отполированный сверх всякой меры, на ярко-голубом – ни единой царапинки. Так заманчиво было воображать, что он действительно фосфоресцирует. Проезжая под уличными фонарями, он накапливает их свет, а потом, на скоростной магистрали, стряхивает его с себя неоново-синими крапинками. Остывая в гараже, он мог бы сиять часами. Вот и сейчас казалось, будто он сам испускает свет, неестественно яркий здесь, в полумраке.
Он поднял капот. Инжекторный двигатель 327-й модели блистал чистотой, как с завода.
– Прямо слюнки текут, – я шутил лишь наполовину. – И часто ты его отсюда выводишь?
– Только по ночам, – он опустил капот. – Солнечный свет портит машины вроде этой. А смог – это просто кошмар. Можешь проверить так тщательно, как захочется. Нигде ни пятнышка ржавчины. Ни пятнышка.
Это был совершеннейший «стингрэй», совершенство линий которого было и осталось непревзойденным. Ни вычурного хрома, ни изящненьких сводиков моделей пятидесятых; ни вульгарно-фаллических, похожих на бутылку кока-колы очертаний «кор-веттов» семидесятых. Это была глянцевая блестящая греза с впрыском топлива, трогательная, как воспоминание о первой любви.
Я всмотрелся в окно. Салон был новехонький. Четырехскоростная коробка передач «Borg-Warner», заводской запах. Глубокие сиденья черной кожи были сделаны на заказ, кожа насыщенного яркого цвета казалась живой.
Единственным незначительным изъяном в машине был рубчик на спинке пассажирского сиденья, по клиновидной форме можно было понять, что туда втискивали доску для серфа так, что она торчала из окна.
– Ты занимался серфингом?
– Руки убери, – резко ответил он.
Я касался хромированной дверной ручки. Деннис тщательно вытер отпечатки моих пальцев рукавом.
– Извини, – он добродушно засмеялся. – Но когда дело касается этой машины, я становлюсь прямо фанатиком, – я видел, что он мелко дрожит от возбуждения. – Ага, серфингом я занимался, – это прозвучало по-мальчишески. – Мало кто знал, сколько я тренировался. Я ходил на доске один. Вверх по побережью. На Ринкон. У меня хорошо получалось. Однако, я думаю, что мне просто не особо нравились остальные парни. Большинство серферов – мудаки. Поэтому я в конце концов бросил это занятие. Из-за того, что – спасибо «Beach Boys» – все волны были забиты мудаками. Типами вроде «Vectors», как Марк и Гарри. Я тебе о них рассказывал?
– Ага, рассказывал.
– Но у меня получалось отлично, Скотт. По-настоящему классно. Эх, приятель, да я выходил на доске перед рассветом, лишь бы не было всех этих мудаков. Сколько раз я себе задницу чуть не отмораживал. Даже в гидрокостюме. Как-то утром я ходил один и чуть не утонул. Порой я буквально чувствовал, что неподалеку кружат акулы, видел их плавники. Но они на меня ни разу не нападали, до сих пор не знаю, почему. Может, потому, что у меня настолько холодная кровь, что они даже не замечали меня, – он расхохотался, будто выдал отличную шутку. Потом указал на заднюю дверь гаража: – Пошли. Я хочу показать тебе кое-что еще.
Эта дверь выводила на узенькую внутреннюю лестницу. Солнечные лучи пробивались сквозь верхнее грязное окно, прорезали пыль. Деннис начал подниматься первым.
На половине подъема к стене была прислонена старая доска для серфа с пожелтелой смазкой; мумифицированная доска из сгинувших времен.
– Это твоя?
Он приспустился:
– Ага. Я сам ее сделал, – он перевернул доску, сдул с нее пыль. – Мой собственный дизайн. Тем летом я работал в магазинчике в Хермозе. Конечно, и дизайн потом сперли – как и все другое. Я мог бы на этом разбогатеть и всю жизнь отдыхать на Гавайях – если б вместо этого не подался в музыку. Я был инженерным гением. Видишь, какое ребро? – Он прошелся пальцем вдоль кромки. – Эту форму я придумал во время одного бензедринового прихода в июле шестьдесят второго, – он задумчиво улыбнулся. – До сих пор помню ту офигительную экстатическую ночь, – на миг на его лице появилось страдальческое выражение, но он тут же засмеялся, показывая, что не принимает себя слишком уж всерьез.
Мы продолжили подъем.
В комнате на самом верху было темно, окна были закрыты плотными жалюзи. Я почуял легкий аромат сладких духов Шарлен, и по спине пробежал холодок. Деннис распахнул жалюзи на одном из окон, впустив свет. Я понял, что это за комната еще до того, как он объявил:
– Моя старая спальня. Я в ней вырос.
Это была комната подростка из пригорода Лос-Анджелеса, где-то начала шестидесятых годов: двухъярусная кровать в колониальном стиле (на такой могли бы спать Дэвид и Рики).
Потускневшие розоватые фотографии серфинга, вырезанные из журналов, были приклеены к зеленовато-голубым обоям полосками желтого скотча. Хорошо сделанный ларь, тоже в колониальном стиле, на котором лежали кольца, наручные часы и пожелтелый носовой платок. Торшер с бирюзовым пластиковым абажуром стоял рядом с портативным черно-белым телевизором цвета морской волны. На прикроватном столике стоял проигрыватель RCA 45, на нем была поставлена пластинка «Stingrays» с песней «Шторм любви». Это было как оказаться в застывшем историческом святилище, в которое со времени его создания никто не заходил.
Я тронул глобус на столике в углу. Выступали очертания горных хребтов, а окрашенная в розовый территория в Африке была помечена «Бельгийское Конго». У меня был точно такой же. На самом деле, вся комната во многом была похожа на мою собственную. Я поглядел на шкаф, любопытствуя, не лежит ли в нижнем ящике колода игральных карт из Тихуаны, припрятанная под оставленным на память «Руководством для бойскаутов».
– «Beach Boys» ведь говорили об этом, верно? – заговорил Деннис. – Кредитуй, когда этого стоят.
– Это где такое?
– В «In My Room», – он мягко улыбнулся, да и вообще стал спокойнее, таким я его еще не видел – он был совершенно безмятежен, словно эта комната хранила все его внутреннее спокойствие. Он открыл дверцу шкафа: – Вся моя одежда.
Здесь были ветровки пламенно-алого и темно-синего цвета, клетчатые рубашки «пендлтон», полосатые мадрасские рубахи с коротким рукавом, белые «левисы» и один-единственный серый костюм. На полу шкафа стояли высокие башмаки «Clark» «для пустыни», сандалии «хуарачи», изношенные в хлам синие ботинки «вперед-вперед», разваливающиеся кеды. Деннис провел пальцем по узким лацканам серого пиджака:
– Снова входит в моду. Пожалуй, эти вещи опять можно носить.
В шкафу пахло шариками от моли, но когда он закрыл дверцу, я вновь почувствовал запах духов Шарлен. Мне показалось, что он исходит от двухъярусной кровати. Я коснулся ее стойки:
– У нас с братом была такая кровать. Когда мы пытались ужиться в одной комнате. Ничего из этого не вышло.
Запах совершенно точно шел от нижней кровати. На покрывале с рисунком из кактусов виднелись пятнышки ржавчины. Нет, не ржавчины. Крови.
– Я был единственным ребенком, – ответил он.
– Повезло тебе.
Рядом с кроватью на стене висело фото в рамке: совсем юная Шарлен. Похоже, снимали «поляроидом» со вспышкой. Она стояла на месте поножовщины из «Бунтаря», позади обсерватории в Гриффит-парке, щурясь от солнца, изо всех сил стараясь выглядеть крутой. «Деннису – навеки. Ангел» – написала она внизу губной помадой, со временем ставшей коричневой.
– Она здесь выглядит совсем девчонкой, – сказал я.
– Ага, так и было. Это одно из первых наших свиданий. Я сам ее снял, – он говорил спокойно, но взгляд его заметался.
Здесь была еще одна дверь, ведущая в смежную комнату.
– А там что? – спросил я. – Твоя начальная школа?
Он весело засмеялся:
– Нет, там просто кладовка. Куча старой обуви Шарлен, – широко улыбаясь, он приобнял меня за плечи и направил к лестнице. – Пошли. Я хочу еще кое-чем поделиться с тобой.
Я был рад, что мы ушли. Комната зацепила во мне что-то, а я не мог понять, что меня тревожит. Кое-что несерьезное, связанное со сходством этой комнаты и моей собственной спальни в доме родителей. Что-то серьезное, связанное с запахом духов и капельками крови на покрывале. И с голосом Шарлен на кассете.
В холле я извинился, сказал, что зайду в туалет, а Деннис прошел дальше, в музыкальную комнату.
Я уже заканчивал отливать, и тут дверь внезапно открылась. Шарлен. Смущенный, я закончил свое дело. Она шагнула внутрь, закрыла за собой дверь.
– Я договорилась с Майком, – сообщила она, имея в виду адвоката по разводам.
– Отлично, – я застегнулся. – Рад слышать.
– Я еду к нему сегодня вечером. Встретимся в тринадцатом ряду открытого кинотеатра «Сенчури».
– Надо было сразу тебя предупредить – я не особый любитель смотреть фильмы из машины. У меня аккумулятор слишком быстро садится, если я слушаю кино по радиоприемнику.
– Мне нужно поговорить с тобой, – непреклонно заявила она, и в этот самый момент Большой Уилли распахнул дверь.
Мы с Шарлен замерли, как животные под лучом прожектора. Большой Уилли уставился на нас. Она уставилась на него. Я, кажется, уставился в пол. Шарлен бросила мне многозначительный взгляд, затем протиснулась мимо Большого Уилли и отправилась вверх по лестнице.
– Хм, не возражаешь? – спросил я Большого Уилли, берясь за ручку двери. – Я тут как раз собирался «котекс» сменить.
Не отрывая от меня взгляда, он взялся за наружную ручку, не давая мне закрыть дверь – поединок сил воли. И вдруг – мне надо было ожидать этого! – резко выпустил ручку, и дверь больно ударила меня по колену.
От дикой боли я на миг привалился к двери, пытаясь решить, что же теперь делать. Я захромал следом за ним.
– Эй, а я наконец понял, кто ты, – сообщил я, нагнав его в холле. Я понимал, что всего лишь оттягиваю неизбежное. Но если мне удастся выдавить из него смешок-другой, может, его доклад Деннису будет не таким поганым. – Ты же Малыш Уилли Уилер, «десятилетний пианист – играет так, что зашибись». Я был твоим большим поклонником.
– Дерьмо, – с отвращением произнес он и пошел дальше.
– А какой был твой самый забойный хит? «Chopsticks Part One and Two» – вот эта, да? Верно? Только – эй, постой, – я поймал его за плечо и остановил, – ты разве не был слепым? Ну, в смысле, как Стиви Уандер, а? Вечные темные очки и такая широкая улыбка…
– Пошел ты на хрен, – сказал он и стряхнул мою руку. – Хрен тебе в твою белую жопу.
Он пробуравил меня полным ненависти взглядом, а потом поддернул спортивные штаны и нагло прошествовал в сторону кухни.
Я направился в музыкальную комнату. Денниса там не было. Зато из кухни донесся его дикий неверящий вопль:
– Она – что? Когда?
Я услышал топот ног, бегущих по мохнатому ковру – совсем как в то утро, когда он помчался за пистолетом. Я кинулся к сдвижной стеклянной двери. Никак не мог нащупать задвижку. Черт, она была заперта. Заперта! Ворвался Деннис:
– Что там было? – заорал он.
Я оглянулся, готовый к смерти. Он был без оружия. Но рожа у него была красная, как дешевая телятина.
– Ты что имеешь в виду?
– Только что. У тебя с Шарлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38