Он об этом думал, что ли? Он тоже в это играл, да? Ну хватит на мой хрен пялиться, ты, пидор – хотел проорать я.
– Просто не знаю, что делать, – сказал он Большому Уилли.
Убраться отсюда. Вон через ту дверь.
Он вдруг как-то стал опустошенным, озадаченным. Вернул пластинку Пресли на стержень и аккуратно поставил стержень на место, в коробку.
– Я просто не представляю, что делать с парнем, который трахнул жену своего лучшего друга. Действительно не представляю.
Он направился к двери – хорошо, молодец – и после некоторого раздумья объявил Большому Уилли решение:
– Отрежь ему хрен.
Что?! Должно быть, я ослышался. Внизу по-прежнему громко играла «Angel Baby».
– Ты уверен? – переспросил Большой Уилли.
– Да, – Деннис сделал пируэт. – Да, точно. – Он резко рассмеялся, словно чем больше он над этой идеей думал, тем больше она ему нравилась. – Да! Отрежь этому мудаку хрен и спусти его в унитаз. – Он обернулся ко мне: – Вот тогда посмотрим, как ты без хрена будешь трахать мою жену. Думаешь, без хрена у тебя что-нибудь получится? Правда, что ли, так думаешь? А? Да?
Большой Уилли рывком вздернул меня на ноги одной рукой. Другой вытащил нож-выкидуху. Под затихающие аккорды «Angel Baby» он нажал кнопку, и стальное лезвие блеснуло на солнце. Он потащил меня к сортиру, возможно, не желая пачкать ковер. Я взвизгнул, как напуганная девчонка, и метнулся в дверь.
Дверь, как это случается, оказалась заперта. Это была дешевая дверь (наверное, подсознательно я понимал это), полая внутри, из тех, что захлопываются в самый неподходящий момент, например, когда ты вне себя от бешенства, но стараешься этого не показывать. Но не думаю, что это имело значение – будь у меня массивная дубовая дверь, я вышиб бы и ее. Единственной реальностью в тот миг было то, что я наслаждался тем, что давал мне той конец, уже много лет, и был уверен, что без него качество моей жизни заметно ухудшится. Прорываясь наружу, с болтающимися на лодыжках штанами, я смутно видел людей вокруг бассейна там, внизу. Увидел на своей груди кровь, она капала откуда-то с головы, но боли я не чувствовал – времени на это у меня не было. Увидел Денниса и Большого Уилли, кинувшихся за мной. Потом я увидел ступеньки, ведущие на покрытый искусственным газоном «Астротурф» бетон, и понял, что падаю. И упал.
Джек Лорд двигал своей тяжелой челюстью на экране телевизора, подвешенного к потолку в ногах моей кровати. У окна стоял Нил с выражением жалости на лице. За ним я разглядел Голливудские холмы и понял, что нахожусь в госпитале «Седарс».
Голова у меня была набита ватными демероловыми шариками, но, несмотря на это, я чувствовал тупую боль в плече и груди. Потом накатил приступ паники. Я полез себе в промежность, едва не сорвав капельницу. Клятвоприносящей рукой потянул с себя простыню. Увидел выпуклость. Убедился через пижаму, что мой член остался при мне.
– Как я? – спросил я Нила.
– Жить будешь. У тебя сотрясение после падения с лестницы.
– Его арестовали?
Нил поколебался, подбирая слова:
– Нет. Не смогли.
– Не смогли? Что значит «не смогли»? Господи Иисусе, Нил. Они хотели отрезать мой член!
– Никто ничего такого не видел, Скотт. Ты проломился сквозь дверь и навернулся с лестницы. Это все, что видел каждый, кто был там.
– А, ну конечно, я каждый день так развлекаюсь. Задолбался открывать двери – это, знаешь ли, такая мутота. Особенно в спешке, – я чуть не взвыл: – Нил! Он собирался отрезать мне член и спустить его в унитаз!
На соседней койке кто-то хрипло откашлял мокроту через трахеотом.
Я не стал туда смотреть.
– Мой тебе совет – оставить все как есть, – спокойно сказал Нил.
– На хрен твои советы. Я его по судам затаскаю. Он у меня в «Фолсом» отправится. И пусть его там черные в жопу имеют своими двадцатидюймовыми членами! А когда он оттуда выберется, сможет сделать новую версию песни «Back Door Man».
От бешенства я покрылся испариной, а голова закружилась. Что-то стягивало кожу на черепе. Я тронул это место. Швы. Такое же ощущение было над левым глазом. Тоже швы. Я увидел бежевый телефон на шарнирном подносе, вне моей досягаемости.
– Дай мне телефон, а? Хочу позвонить Шар.
– Ты ее не застанешь.
– Что ты несешь?
– Она вернулась к нему, Скотт.
– Что?! Ты рехнулся, что ли? Совсем с катушек съехал? Дай сюда телефон.
– Послушай, я только что говорил с Майком. Я собирался попросить его, чтобы он позвонил ей и сообщил, что с тобой случилось, – на миг он замялся. – Но он сказал, что она сама звонила ему сегодня утром и велела остановить процесс.
– Гонишь!
– Она сообщила ему, что возвращается домой… оттуда, где вы оба провели весь уикенд, где бы это ни было. Очевидно, считала, что сможет попасть обратно в дом и просто сделать вид, что ничего не было. Она знать не знала, что для этого уже слишком поздно.
– Поздно? Почему?
Он пожал плечами:
– Ну, похоже, кто-то дал знать Деннису, что она смылась. Видимо, он получил это известие в субботу днем и вернулся ближайшим рейсом.
Тот парень, что приходил кормить собак. Блин!
– Мне жаль, – сказал Нил.
– Не жалей. В жопу все это. А как Деннис узнал про меня?
– Уверен, она сама рассказала ему все. Не можешь поверить? Как часть налаживания отношений заново.
В тот момент я ничуть не усомнился в этой версии. Я уставился на тяжелую челюсть Джека Лорда.
– На хрен ее, – сказал я.
11
– Забудь ее, – не раз советовал Нил в последовавшие дни.
Выйдя из госпиталя, я около недели жил в его доме рядом с Океанским парком. Предполагалось, что там я передохну и начну смотреть на все это проще – а в результате вышло так, что у меня оказалось слишком много времени для того, чтобы сидеть без дела и думать. Я принимал эмпирин от плеча и груди, виски «Джек Дэниэлс» от сердца – эта комбинация, как правило, коверкала мои мысли. Но даже совершенно трезвый, я чувствовал себя необычайно горько.
– Будь рад, что дешево отделался, – сказал Нил.
– Что ты имеешь в виду? Что я успел спасти свой член?
– Скотт, ну пойми же ты, наконец, она – порченый товар. Она сама тебе об этом говорила.
– Просто я никак не могу поверить, что она по собственной воле вернулась к нему. Это противоречит всякой логике.
– Может, ей просто нравится получать затрещины.
– Не верю. Чушь порешь. Никто не любит, чтобы его пинали.
– Тогда почему она не ушла от него давным-давно?
Я потеребил нагрудную повязку:
– Она боялась.
– Конечно, женщины сильно отличаются от мужчин.
– Удивительно смелое наблюдение.
– Да нет, я хочу сказать, что есть между ними некоторые биологические различия, поэтому каждый пол реагирует на угрозы по-своему. Я читал статью об этом в каком-то журнале. Когда мужчине угрожают, он либо лезет в драку, либо сматывается. А вот женщины – они как кошки.
– Кошки?
– Ну да. Отступают и ищут, где бы спрятаться.
– Чушь собачья. Они дерутся. Неужели никогда не слышал о кошачьих боях?
– Да, но и прячутся они тоже. Неужели никогда не видел напуганную, сжавшуюся кошку?
– Да где ты вообще эту статью откопал? В «Ветеринэриэн Дайджесте»?
Нил вздохнул:
– Скотт, будь реалистом. Ты провел с ней уикенд. Один уикенд! Неужели ты думаешь, что за один лишь уикенд можно стереть целых двадцать лет? Она никогда не знала ничего другого…
– Теперь знает.
– Слушай, время от времени люди предпочитают оставаться там, где они привыкли жить, и неважно, насколько эта обстановка их угнетает – но неизвестное пугает гораздо сильнее.
– Нил, ты прямо как эта убогая Джойс Бразерс. Может, если ты нацепишь облегающую белую блузку с ворохом рюшечек у ворота…
– Я говорю тебе, как оно есть на самом деле, – и на этом он не закончил. – Слушай, я ведь понимаю, почему тебя так тянет к ней. Я хочу сказать, она по-прежнему классная девчонка, как ты и говорил…
– Классная девчонка? Да это слово ушло вместе с Джимми Хендриксом. Ты что, все еще в семидесятом году живешь? Как бы то ни было, это не просто секс.
– А я и не говорю такого. Давай начистоту – она вызывает определенные психологические реверберации.
– Психологические реверберации? Это что еще за херня? Ты что, в мои личные психиатры подался?
– Ты знаешь, о чем я.
Да, знаю, но если он скажет еще что-нибудь, я вырву у него язык и размолочу его в кухонном комбайне «Cuisinart».
– Скотти, ты все еще слишком молод, чтобы стараться вернуть прошлое. Тебе надо выждать еще лет двадцать-тридцать, когда ты станешь действительно старым и тупоумным. Когда на твоем хаки начнут появляться пятна мочи…
– Да не собираюсь я ничего возвращать. Гребаное было время, все это знают. То, что я в ней увидел, не имеет никакого отношения к прошлому.
– Уверен? Ностальгия обладает огромной эротической силой. Память искажает. Забываешь, какими суетными и скучными были люди на самом деле. И вот, начинаешь романтизировать их…
– Знаешь, Нил, тебе надо бы вести свое ток-шоу по радио. Это не ностальгия. Это была именно Шар, и никто иной, нынешняя Шар – тридцать четыре года, совершенно расхерачена – вот в кого я влюбился. Иллюзий у меня нет.
– Что, совсем?
Я погладил себя по нагрудной повязке:
– Не больше, чем у любого другого.
Он хлопнул меня по спине:
– Ну как бы то ни было, сейчас все уже позади. Конец главы. Переворачиваем страницу.
– Ага, – я сделал большой глоток «Джека Дэниэлса», виски горечью обожгло мне горло. Случалось ли такое когда-нибудь с Миком или Кейтом?
– Именно этим я и занимаюсь. Страницу переворачиваю.
Но страницы слиплись – от моих слез. Их следы оставались на простынях и подушках. Каждую ночь я проливал горячие слезы над чудесной порнографией из глубин моего сердца.
В «Тропикану» я вернулся в конце сентября. Нил встречался с адвокатом Денниса и, не посоветовавшись со мной, принял его предложение оплатить мой счет за госпиталь. Узнав об этом, я пришел в настоящее бешенство, потому что все еще смаковал фотографию Денниса на стене душа в «Фолсоме». Нил тогда сказал мне, что пытаться вытащить наружу то, что произошло на самом деле, ничем хорошим не закончится, а заодно объяснил, насколько тщетны будут эти усилия. Копы прикатили почти сразу после происшествия. Никто не видел, чтобы Деннис или Большой Уилли пытались причинить мне какой-либо вред. В суде их адвокат вообще мог бы утверждать, что они пытались мне помочь, потому что я явно впал в ярость под действием «ангельской пыли»; иначе зачем бы мне проламываться наружу сквозь запертую дверь?
У меня теперь была новая дверь, такая же федерально-синяя, как у всех, только поярче, и еще врезной замок без ручки, и еще расходы – триста долларов по счету. Зато я чувствовал себя в безопасности; я верил, что все закончилось. Они не вернутся ко мне, пока я оставляю ее в покое. Он получил что хотел: его трепещущая певунья вернулась в свою электрифицированную клетку.
Норрайн была классной – великолепная рок-н-ролльная еврейка, нянька-ковбойша. Она снова таскала мне куриный бульон и сэндвичи с языком из «Кентерс». Делала мне массаж спины и приносила перкодан, и мы провели вместе пару ночей, слушая старые альбомы Спейда Кули и развлекаясь в койке – насколько мне позволяли мои травмы. С Норрайн все было ясно и просто. Ни один из нас не принимал другого очень уж всерьез. Она была полностью сосредоточена на своей карьере, и времени на «изнуряющие отношения» у нее не было. Но она была хороша, при всей несочетаемости сторон ее натуры, так сказать – словно Шарлотта Рэмплинг в платье для бальной кадрили в фильме с Джином Отри – и при этом она была умна, и с извращенным чувством юмора. Дни шли, и мы все больше и больше времени проводили вместе.
Как-то ночью мы сидели у подсвеченного бассейна, кроны пальм шелестели под порывами горячего ветра с Санта-Аны, и я рассказал ей историю Черил Рэмптон. Рассказ занял немало времени. Когда я говорил, ветер усиливался; он с силой налетал на синие тенты-зонты, пока, наконец, портье – молодой парень с неряшливой бородкой, которая, как он считал, делает его в глазах сексуальных молодых жиличек Томом Уэйтсом – не пришел и не закрыл эти зонтики. Тогда я извинился и поднялся к себе, чтобы отлить: мы на двоих уговорили полдюжины рома «Carta Bianca». Я был рад, что Норрайн все еще сидела на месте, когда я вернулся.
Я не очень понимал, как она отнеслась к моей истории. Насколько было видно, лицо у нее было серьезным. Большую часть времени она слушала, поднеся руку к губам. А мне всегда было не по себе, если люди прикрывали рукой рот в то время, как я говорил. Самое дикое предположение из всех, что лезли в голову – что они стараются не расхохотаться мне в лицо. Порыв ветра пронес по «Астротурфу» годовой запас оберток от сигаретных пачек; я сел на место и завершил рассказ, изложив не особо приличную последнюю сцену.
– Вот я стартанул с пляжной парковки так, что сжег резину, а сам все смотрел в зеркало на удаляющуюся Черил. Ненавидел ее. Любил ее. Тысяча разных чувств – и все разом. И все – идиотские, – я помолчал. Увядший перистый лист упал в бассейн. Норрайн изучающе смотрела на меня карими глазами. – А остальное, как говорят, покрыто мраком. Никто никогда не видел ее после той ночи.
Норрайн отвела руку от губ. Она не улыбалась. Похоже, она сердилась, даже злилась, будто фильм оборвался за пять минут до финала.
– Что ты имеешь в виду? Она уехала?
Я дунул в свою пустую бутылку.
– Нет. Она просто… исчезла. Пропала… в соленом тумане.
– Пропала? Что ты хочешь сказать? Что с ней случилось?
– Провокационный вопрос, дорогая, – сейчас я изображал Роберта Морли.
– Версий было несколько, как в «Расомоне»: настоящее изобилие противоречивых историй о том, что случилось в эту ночь потом.
– Расо… чего?
– Это древний японский фильм, дорогая. Ты его не застала.
– Так что же все-таки случилось?
Я откашлялся и продолжил прожженным голосом Фреда Мак-Мюррея из «Двойной страховки» – типа обычный парень Джо, который слишком часто проходил огонь, воду и медные трубы:
– Ну, предполагают, что она уехала дальше по побережью вместе с Биллом Холтнером. Прыщавец на форде «вуди»? Ну, не сказать, что это сценка прямо из «Гиджет», если ты понимаешь, о чем я. Костер там есть, и пляжные полотенца тоже, и они там кайфуют всю ночь, только не от «неба и моря». По пятницам, вечерами, там оттягиваются на всю катушку прогульщики чего только можно. Ну представь, Мундогги ссыт в костер во время эрекции, а Большой Кахуна сует кому-то в рот, врубаешься? Черил уже порядком пьяна, вот они с Холтнером и расплевались. И вот ему назло она подходит к каким-то пижонам-мексикашкам, может, к кому-то одному из них, сальному метису, одетому черт знает во что, и начинает вылизывать серу из его уха, на радость мальчику-серферу. Но вместо того, чтобы приревновать ее и полезть в драку, как она рассчитывала, Билл просто говорит – ну и оттрахайте ее, кому какое дело до этой сучки. И вот, окончательно взбесившись, она уезжает с этими грязными латиносами, и в конце концов эти стиляги уделывают ее насмерть на заднем сидении форда «импала» шестьдесят третьего года под «La Bamba» на полную громкость.
Наверху кто-то захлопнул окно. Как далеко ветер разносил мой голос?
– С другой стороны, может, она отделывается от мексиканцев на парковке. Например, они уже подходят к машине, и тут она выдает что-нибудь непристойное о Трини Лопесе, а они говорят: еще увидимся, сучка, и уезжают, а она остается стоять на парковке, распространяя душок… и тут подкатывает банда байкеров, из тех, что мотаются туда-сюда, перекурить и порявкать своими тачками. Может, это и не Ангелы Ада, но какая-нибудь их местная версия – ну там, Запоры для Дырок или вроде того – но если уж начистоту, так она тоже не Нэнси Синатра. И вот эта последняя группа анонимных свидетелей встречается с ней; ее руки втиснуты внутрь бескарманных «левисов» одного из этих лосей, в каждой ладони по яичку, а остальные дико орут в насыщенный озоном воздух. И кто знает, может, они en-masse измываются над ней всю ночь, а утром сбрасывают тело в отстойник для нефти. Или, может, у нее с этим лосем начинается настоящая любовь, и они счастливо живут в Фонтане целых три месяца, пока одной дождливой ночью не врезаются на полной скорости в бензовоз где-нибудь под Сан-Берду.
С третьей спички я, наконец, закурил.
– А может, это были серферы.
– Тот самый парень на «вуди»? – уточнила она. У меня внутри все сжалось:
– Ага, они. Это вполне мог быть Билл Холтнер со своими дружками. Может, там вообще не было ни мексиканцев, ни байкеров. А была сцена «Гиджет оттрахали в задницу по полной», с Черил Рэмптон в главной роли в той самой серии, которую Сандра Ди сделала знаменитой. Может, они разложили ее прямо в «вуди», и в исступлении момента даже не сразу заметили, что доски для серфа разъехались, и острый угол одной из них пробил ей спину между лопаток. Ну и они в полном офигении, в шоке от страха и раскаяния, а еще больше – от риска загреметь в тюрьму, так вот, они закопали ее тело под чьей-нибудь клумбой, и бетонная пагода до сих пор служит ей надгробием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38