– Скажите пм, что медлить нельзя. Налет надо осуществить до наступления ночи.
Капитан Джинс зажег потухшую сигарету и сам заметил, что это движение выдало его нервозность, не ускользнувшую от внимания Динко. Негромкий разговор между командиром и политкомиссаром внушал подозрение, и англичанином овладело предчувствие опасности. «Мне страшно, – сознавал он со стыдом. – Я боюсь этих людей».
– Мы принимаем ваше предложение, – неожиданно заявил Шишко.
Варвара перевела его слова, и капитан Джинс облегченно вздохнул. Но, довольный своим успехом, он не заметил, что Шишко дал какой-то знак двум вооруженным до зубов партизанам, которые стояли поблизости.
Все произошло так неожиданно, что капитан Джинс даже не успел принять позу невозмутимого хладнокровия, которая должна отличать англичан от первобытных жителей Ближнего Востока. В следующее мгновение с белым, как парафин, перекошенным лицом капитан Джинс почувствовал, что один из угрюмых типов легко завел ему руки за спину, а другой бесцеремонно снял с него автомат. Прошел еще миг, и капитан Джинс увидел ужас на лице грека, а в следующую секунду грек в панике пустился бежать вниз по склону, что, конечно, было ошибкой. Англичанин услышал сухой треск автомата, заглушивший хриплый, пронзительный вопль умирающего. Потом наступила тишина. Капитан Джинс вдруг почувствовал, что к нему возвращается самообладание. Он опять превратился в истого британца.
– Что это значит? – спросил он, бросив строгий и негодующий взгляд на Динко, чей автомат еще дымился. – По какому праву вы совершили это убийство?
Но никто не понял вопроса. Потрясенная, Варвара была не в силах переводить. Динко спокойно стряхнул с рукава гимнастерки пустую блестящую гильзу.
– Объясни этому болвану, что мы не дураки, – обернулся он к Варваре.
Но Варвара все еще дрожала и не могла вымолвить ни слова. Она видела, как двое людей Динко волокут тело грека.
– Еще дышит, – сказал одни из них. – Будете его допрашивать?
– Нет, – ответил Шишко. – Ни к чему.
Люди, тащившие умирающего, положили его в стороне. Грек еще хрипел, на губах у него выступила кровавая пена, а на спине – линия темных пятен, которые росли и быстро сливались одно с другим на рубашке. Потом руки и ноги его затрепетали и вытянулись. Грек скончался.
«Конец, – подумал капитан Джинс. – Провал… Старый толстяк прикинулся простаком – перехитрил меня, заставив прийти сюда во второй раз. А этот тип, очевидно, человек образованный, умеет пользоваться картой. Во всяком случае, он хладнокровен, реакция у него быстрая, превосходно владеет оружием. Будь ou на месте грека, он уж по растерялся бы». Капитан Джинс услышал глухой печальный шум сосен. «Такие типы мне нравятся!.. – думал он. – Их можно встретить всюду, у всех народов, и, в сущности, это они играют главные роли в жизни! Мне нравится даже этот страдающий одышкой одноглазый толстяк, который ничего не смыслит в военных картах! Но ты не сумел ничего сделать, капитан Майкл Джинс! Ты никудышный и дерзкий мальчишка, возомнивший, что способен совершить подвиг, хотя тебя предупреждали, что план твой опасен, а иметь дело с этими болгарами не так-то просто. И что хуже всего, ты не смог овладеть своими нервами и перепугался, как баба. Посмотрим, как ты будешь держаться дальше».
Капитал Джинс ощутил прилив сил, холодную и твердую решимость держаться безупречно. Способность брать себя в руки сохранилась у него с детства. Это была внутренняя дисциплина, к которой его терпеливо приучала мать – дочь пастора и вдова полковника, умершего в Индии. Он взглянул на Варвару и сухо спросил:
– Вы будете переводить?
– Да, – ответила Варвара.
В голосе ее звучало волнение. Она протянула руку Шишко и глухо проговорила:
– Дай мне воды!..
Шишко подал ей флягу.
– Спроси у него, что это был за человек, – сказал он.
– Грек, – лаконично ответил капитан Джинс.
– Почему он побежал?
– Вероятно, он провокатор и фашист.
– Где вы с ним познакомились?
– В одном греческом отряде.
– Каком отряде?
– В коммунистическом, – спокойно солгал капитан Джинс.
За свою жизнь Шишко пришлось не однажды побывать в роли подследственного, в потому он недурно владел техникой допроса.
– Где этот отряд действовал? – спросил он, вытерев рукой потный лоб.
– Не могу вам сказать, – ответил капитан Джинс – Это военная тайна английского командования.
– Раз вы пришли к нам, вы не сомневаетесь, что мы коммунисты… А значит, можете открыть нам эту тайну.
Варвара перевела слова Шишко. но англичанин отрицательно покачал головой.
– Вы отказываетесь ответить, но это не в ваших интересах – это ухудшает ваше положение… Мы будем обращаться с вами как с врагом.
Капитан Джипе взглянул на него с легким волнением. именно этого момента он ждал, чтоб бросить свою последнюю карту – поставить противника перед неизвестностью.
– Отряд действует на Круша-Планине, – сказал он.
– А вы знаете его командира?
– Знаю.
– Давно познакомились?
Капитан Джинс помедлил с ответом: «У этого типа талант следователя», – неспокойно подумал он. Потом сказал:
– Неделю назад.
– Можете рассказать нам о нем подробно?
– Могу, – сказал англичанин. – Зовут его Зафирис. Он – рабочий-металлист, бывший доброволец, сражался в Испании. Хорошо говорит по-испански и по-французски.
– Совершенно верно! – Единственный глаз Шишко мрачно блеснул. – Но Зафирис и его отряд два месяца тому назад были окружены и перебиты белыми андартами.
Капитан Джинс усмехнулся. Оп тешился своим самообладанием, как кокетливая женщина перед зеркалом – своей красотой. Шишко устало сел на поваленную бурей пихту. Допрос англичанина бросил его в пот. Место Шишко занял Динко – крупный, широкоплечий, громадный, на две головы выше англичанина.
– Вы будете расстреляны, – холодно произнес он, глядя пленнику в глаза. – Но может быть, вы хотите сказать нам что-нибудь такое, что могло бы вас спасти?
Варвара дрожащим голосом перевела его слова.
Правая половина лица у капитана Джинса нервно дрогнула.
– Нас посылают вам па помощь, а вы нас расстреливаете, – вдруг сказал он.
– Лучше бы вы нам не помогали, – на свой риск ввернула Варвара.
– Фашисты убили лейтенанта Томпсона, а вы убьете меня.
– Между нами и лейтенантом Томпсоном большая разница.
– Мы оба из английской армии.
– Что он говорит? – спросил Динко.
– Глупости, – ответила Варвара.
Динко махнул рукой. Продолжать допрос не имело смысла. Он кивнул людям, обезоружившим англичанина. Один из них схватил капитана Джинса за локоть и повел его за собой.
– Стой! – скомандовал Шишко. – Мы его сохраним до начала операции.
– Незачем! – возразил Динко.
– Нет, сохраним! Он может одуматься и предупредить нас, если нам уготовили ловушку. Варвара, объясни ему это!
Человек, уводивший англичанина, остановился в ожидании дальнейших приказаний.
– Есть у вас что добавить? – спросила Варвара, стараясь говорить спокойно.
– Нет! – ответил капитан Джинс.
– Подумайте хорошенько! – Голос у Варвары дрогнул. – Мы атакуем станцию, потому что таков приказ штаба. Но если мы попадем в засаду, вас немедленно расстреляют. Может быть, английское командование пожалеет о вас. Может быть, это не такой уж большой подвиг – нападать из засады на людей, которые борются за свою свободу. Может быть, существует другой нравственный критерий чести.
Варвара ждала. Капитан Джинс по-прежнему восхищался собственным хладнокровием. Он бросил взгляд на Варвару и сказал:
– Мне нечего добавить.
С равнины и долин поползли фиолетовые тени, зелень сосновых лесов потемнела, громоздящиеся над ними зубчатые утесы горных цепей, лабиринт которых терялся далеко на севере, вспыхнули оранжевым пламенем. Потом солнце зашло, утесы погасли, и над горами засиял мягкий пепельный свет, который медленно переходил в вечерние сумерки.
Когда совсем стемнело и па небе затрепетали звезды, отряд двинулся на исходную позицию – в лиственную роту, которая днем казалась темным пятном у подножья горы. Люди шли молча, один за другим, в походном отрою и боевой готовности. Любой из них мог в случае опасности залечь и немедленно открыть оборонительный огонь. Шли медленно, двигаться в темноте, при слабом свете звезд, было трудно. Ноги скользили, люди под бременем своих нош теряли равновесие. Время от времени спотыкались, падали, что-то роняли, слышалось сердитое пыхтение или негромкое ругательство. Согнувшись под тяжестью пулемета «Брэн», шел механик, сбежавший с военного аэродрома. За ним шагал сельский учитель, который тащил ящик с патронами. Худой рабочий-табачник сухо кашлял и обливался потом, не по силам ему было нести винтовку и ручные гранаты. Колонна медленно ползла вниз по горному склону. Огней станции уже не было видно. Воздух потеплел, но был насыщен миазмами болот, и потому дышать стало труднее.
Из головной группы, в которой шли проводник и командиры отделений, донесся свист. Ему ответили свистом три-четыре соседние группы, спускавшиеся параллельно к дубовой рощице над станцией. Это был сигнал остановиться на отдых. Сотни бойцов устало повалились на теплую каменистую землю, покрытую выжженной травой.
Капитан Джинс со связанными за спиной руками также присел. Его вел Ляте. Оба знали греческий язык, и поэтому англичанин всячески старался вызвать своего конвоира на разговор. Но Ляте отвечал свысока и коротко.
Когда они присели отдохнуть, в голове у капитана Джинса возникли отчаянно смелые мысли. Темнота, щуплый вид Ляте, походный. марш партизан – все это толкало к действию. «Если бы освободить руки и отобрать оружие у этого замухрышки», – думал он. Прыжок в непроглядный мрак пропасти, что зияет слева, – и он спасен. Не будут же они терять время и гнаться за ним в темноте. До людей, которые идут впереди и позади него, сейчас не менее десяти метров, значит, остается одни Ляте.
Капитан Джинс тихо спросил:
– Ты не развяжешь мне руки, чтобы я мог покурить?
Ляте в ответ цокнул языком. Капитан Джинс знал, что на Востоке это означает решительный отказ.
– В походе курить запрещено, – сказал немного погодя Ляте.
– Тогда передвинь узел повыше! Веревка натерла мне руки.
Это была правда. Ляте слишком усердно скрутил веревкой руки пленника, но сейчас он не нашел нужным ответить. Стоит ли беспокоиться о руках, когда тебя скоро расстреляют?
– Ты боишься, что я убегу? – почти простонал капитан Джинс.
– Верно, – подтвердил Ляте. – Если ты убежишь, мне не сносить головы.
Ляте надеялся, что это признание положит конец бесполезному разговору, по капитан Джинс не унимался:
– А почему б и тебе не убежать со мной?
– Что?…
Англичанин повторил лихорадочно, шепотом:
– Почему б и тебе со мной не убежать?… Получишь пять тысяч лир.
Наступило молчание, и с равнины донеслись какие-то неясные, приглушенные шумы.
– Ты знаешь, что такое пять тысяч лир? – спросил капитан Джинс.
Ляте не имел об этом понятия, но он помнил, что какая-то темная сила истребила всех мужчин его рода.
– Постой, собака! – проворчал он. – Коли норовишь убежать, значит, ты и вправду фашист…
Ляте тихо свистнул. Из темноты появился человек.
– В чем дело, Ляте? – спросил он.
– Прикончу я его, чтоб он мне голову не морочил.
– Предлагал тебе что-нибудь?
Македонец мрачно ответил:
– Деньги.
Человек на мгновение замер.
– Не торопись! – сказал он, помолчав. – Я спрошу комиссара.
Он исчез во тьме, а когда вернулся, зажег фонарик и осветил им клочок бумаги, который принес с собой. Ляте учился только до второго класса. Однако он сумел прочесть на бумажке слово «смерть», нацарапанное рукою Шишко.
Капитан Джинс все понял и из последних сил постарался сохранить хладнокровие. Но когда Ляте направил на него автомат, англичанин дико, истерически закричал. Ляте выругался и несколькими выстрелами заставил его умолкнуть.
Тихой звездной ночью партизаны приблизились к станции, разделились на группы и заняли исходные позиции в редкой лиственной роще на террасовидной возвышенности, между горным склоном и равниной. Люди полушепотом обменивались короткими фразами, сердца их бились напряженно, пальцы в последний раз ощупывали оружие. Наступил самый мучительный момент перед сражением, когда храбрые погружаются в угрюмое спокойствие, а робкие предаются мелочным сетованиям.
Варвара, храбрая умом, но робкая сердцем, стояла па опушке рощи и пристально вглядывалась вперед. Отсюда были видны огни станции и почти вся равнина. Простор и бледные звезды пробуждали в ее душе ощущение бесконечности, а трепещущие огни станции – острую болезненную жажду жизни. Эти чувства вступали в трагическое противоречие, от которого ее сознание тщетно пыталось избавиться. Бесконечность одушевляла пафосом борьбы, а жажда жизни перерастала в малодушное отвращение к опасности, к бою, к смерти и ко всему, что могло уничтожить Динко и ее.
На открытом пространстве перед станцией она увидела призрачные тени десятка мужчин – командиров отде-лений, которые осматривали местность и получали от Динко последние указания. Командиры удалялись один за другим, они возвращались к своим людям, укрывшимся в лесу или где-нибудь в овраге на склоне горы. Наконец на открытой местности остались только две тени – одна высокая и стройная, другая – низкорослая и широкая. Тени пожали друг другу руки. И будь Варвара рядом с ними, она услышала бы слова двух мужчин, которых разделяли их характеры, по объединяли убеждения. Один был молод, вспыльчив и угрюм, другой – стар, спокоен и мудр. Старый сказал молодому:
– Эта операция будет последней, но самой тяжелой из всех, какие мы до сих пор проводили… Прощай, может, не увидимся больше.
Молодой ответил сухо и равподушпо:
– Надеюсь, увидимся.
Варвара не слышала этих слов, но, если бы они до нес долетели, ей могло бы показаться, что молодой – это Шишко, а старый – Динко. И тогда она снова подумала бы, как думала не раз: настоящий коммунист тот, кто любит жизнь и людей.
Но сейчас она об этом не думала, а всматривалась в коварный мрак, скрывавший проволочные заграждения и пулеметные гнезда укреплений бензохранилища. Она всматривалась в станционные огни, слышала свист маневрового паровоза, который тянул из тупиков вагоны-цистерны. Формировали состав. Немцы торопились вывезти запасы горючего. Механические насосы работали без передышки, наполняя цистерны. На станции хранились сотни тысяч литров бензина, и враг должен был защищать его ногтями и зубами с дьявольским упорством, потому что этот бензин был кровью его танков и машин. Робкое сердце Варвары сжималось от ужаса, но ее трезвый ум понимал значение операции и охватывал все ее детали. Она знала, что одной группе предстоит взорвать железнодорожный мост, другой – защищать шоссе со стороны Салоник, третьей – охранять пути отхода, а ядру отряда – значительно уменьшившемуся – атаковать станцию и бензохранилище. Предстояли схватки с секретами и немецким охранением у железнодорожного моста и станции. А потом – медленное и трудное продвижение к бензохранилищу под смертоносным огнем. И само собой разумеется, что по меньшей мере четверть бойцов, расположившихся сейчас в роще и ожидающих сигнала, должны погибнуть в бою, и все они в большей или меньшей степени сознавали это, хотя каждый надеялся не попасть в число убитых. Вполне естественно было также, что оставался в силе суровый партизанский закон, гласящий, что малодушное отступление без приказа карается смертью и что раненые, потерявшие способность двигаться, должны покончить с собой, чтобы не попасть живыми в руки неприятеля. Но самое удивительное и, может быть, самое великое крылось в силе идеи, которая побуждала людей добровольно подчиняться всему этому.
Послышался продолжительный свист – сигнал к выступлению, который передали и несколько раз повторили вожаки дальних групп. У Варвары забилось сердце и пересохло в горле, но ум ее работал напряженно и мысли были ясные.
– Встать! – скомандовал Мичкин своей группе в пятнадцать человек.
В составе этой группы были Варвара и Ляте. Группе приказано было образовать заслон на холме близ шоссе, ведущего в Салоники, – самое безопасное задание в начале операции. Но в случае неблагоприятного развития операции этой группе грозила большая опасность. Путь отступления в горы был слишком длинен, к тому же противник мог окружить ее с флангов. Мичкин сознавал это и потому был в дурном настроении.
– За мной! – приказал он хриплым голосом, положив руку на автомат, и начал спускаться.
Подчиненные последовали за ним на равном расстоянии друг от друга. Образовалась вереница людей, которая потянулась по склону террасовидной возвышенности. В конце ее шла Варвара.
XIII
Варвара знала, что ядро отряда движется слева от подразделения Мичкина и что внизу, на равнине, она, вероятно, увидит человека, тоска по которому сейчас заполнила всю ее усталую, изнуренную душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109