– Возможно и такое, – произнес Макс. – Некоторые интеллигентные рабочие поддались влиянию фашистов.
– Так вот я решил попробовать с тобой поговорить, хоть это и может обойтись мне дорого. Когда меня исключили, я начал агитацию среди рабочих и первого мая прошлого года организовал конференцию в горах. А когда я вернулся, весь первомайский комитет арестовали. Потом начался судебный процесс, и я сидел в тюрьме…
Голос Стефана зазвенел от волнения.
– Это пустяки, – небрежно уронил Макс.
Стефан насмешливо улыбнулся. Тюковщик показался ему слегка самонадеянным.
– Да, это просто пустяки, – сухо продолжал Макс. – В то время в Софии без суда расстреляли троих товарищей.
Стефан вздрогнул. Он стал дышать быстрее и глубже. Загадка, которая мучила его несколько дней, разрешилась. Макс снял кепку, и его рыжие волосы, влажные от пота, заблестели на солнце, как парик из медной проволоки. Спутники сошли с аллеи и углубились в сосновую рощу, шагая по темно-коричневой хвойной подстилке.
– Почему ты обратился ко мне только сейчас? – спросил Стефан.
– Потому что сначала надо было разобраться в некоторых вещах. Давай сядем.
Они растянулись на ковре из сухих сосновых игл. Стефану показалось, что и взгляд, и речь, и движения Макса вдруг приобрели какую-то резкость, требующую подчинения. Но его раздражало, что Макс обратился к нему так поздно.
– Значит, ты во мне сомневался? – с горечью произнес он. – И городской комитет поручил тебе следить за мной?… И ты, может быть, боялся, как бы я тебя не выдал?
Тюковщик дружески похлопал его по плечу.
– Не торопись, парень!.. Ничего я не испугался. Тут дело идет о судьбе тысяч рабочих, а у тебя только и опыта что работа в гимназии. Сомнения мои объясняются осторожностью. После успехов твоего брата в «Никотиане» я в самом деле вправе задуматься над тем, насколько ты устойчив в моральном отношении.
– Хорошо, – сказал Стефан, – Думай!
– Мы ничуть не сомневаемся в твоей теперешней искренности. Но твой брат наконец открыл секрет успеха. Из стажера он сразу превратился в помощника главного эксперта. Чудеса, да и только, правда?… И если, как говорят, все дело в небезызвестной госпожице Спиридоновой, то можно ожидать и дальнейших успехов в этом роде. Твой брат может проглотить всю «Никотиану»… Но это предвещает блестящую будущность и тебе.
– Ты думаешь… – начал было Стефан, покраснев от гнева.
– Пока что я ничего не думаю, – спокойно прервал его тюковщик. – Или, точнее, допускаю только один шанс из тысячи, из десяти тысяч… Да, допускаю ничтожную вероятность, что ты нам изменишь. Но когда колесо борьбы завертится, когда тысячи стачечников будут рассчитывать на нас и жизнь десятков товарищей повиснет на волоске, нам придется предусмотреть и эту возможность. Мы – мозг, который руководит всем, и поэтому должны предвидеть все. Ты меня понял?
– Да, – глухо ответил Стефан.
Наступило молчание. В роще слышались только дуновение ветра, шумевшего в ветвях сосен, и далекие веселые голоса из городского сада.
– Что вы думаете делать? – спросил он немного погодя.
Макс помедлил с ответом.
– Мы решили ничего тебе не поручать, – сказал он.
– Но вы меня не знаете… Я ничего не выдал, даже когда агент стал бить меня револьвером по голове.
Голос Стефана задрожал от негодования, в его темных глазах загорелся мрачный огонек.
– Мы знаем, что сейчас ты отличный товарищ, – сказал немного погодя Макс – Решено просто дать тебе отпуск на год. Это не должно тебя оскорблять. Ты можешь употребить это время на работу над собой и подумать о будущем. Мы не секта фанатиков, а организация свободных людей, которые приносят жертвы добровольно. Это тяжелые жертвы. Ты знаешь, чем чревата работа партийного деятеля… Подпольная собачья жизнь, зверские истязания и пуля… Впрочем, пуля – это счастье, если только она у тебя была раньше, чем тебя схватили, или если палач милостиво пускает ее наконец тебе в голову. Вокруг тебя будет кипеть жизнь, а ты будешь пробираться по ней, как скорбная, бледная тень. Ты будешь видеть, как люди любят друг друга, создают семьи, рожают детей, а твоя жизнь будет теплиться, как огонек забытой лампадки. Иногда ты будешь испытывать одиночество, ужасное, надрывающее нервы одиночество… Тогда тебе захочется иметь жену и детей, целовать и ласкать их, радоваться благам, созданным культурой, но будет уже поздно… Разъяренные и обезумевшие хозяева этого мира станут преследовать тебя повсюду. Да, брат, это ужасно… Я наблюдал, как многие товарищи переживали это.
Макс замолчал. Слабый горный ветерок повеял снова, и сосны тихо зашумели. Из сада донеслись звуки военного оркестра, играющего из «Травиаты». Немного погодя тюковщик продолжил:
– Этот год даст тебе возможность проверить свои силы… Если хочешь, иди по следам брата. Там тебя ждут покой и роскошь. Мы не создаем героев насильно. Мы не банда заговорщиков, которая мстит своим бывшим членам. Мы защищаем права всех угнетенных, за нами стоят сердца всех бедняков в мире, а их миллионы. Но если ты устоишь перед искушением, ты навсегда будешь нашим. Тогда ты не будешь страдать от собачьей жизни, от страха перед палачами и от тяжкого одиночества человека без семьи… Тогда весь мир станет твоим отечеством, а партия – твоей семьей.
– Но не слишком ли это – держать меня в карантине целый год? – внезапно прервал его Стефан. – Если я не пойду по стопам Бориса сейчас, я не сделаю этого никогда… Если вы мне не доверяете теперь, значит, никогда не будете доверять.
– Подожди, мальчик!.. – В голосе Макса прозвучала прежняя строгость. – Дело не только в доверии, но и в опытности… Рабочие на табачных складах – это большей частью женщины и девушки. Посмотри, как они, что ни день, бранятся и вцепляются друг другу в волосы! Это наиболее обездоленные рабочие в стране, эксплуатируемые самым безбожным образом. Они в большинстве все еще не сознают своей силы, они ни во что не верят… Хозяевам это, разумеется, на руку. Вот эту озлобленную, отчаявшуюся, темную, бурлящую и еще несознательную массу мужчин и женщин партия должна организовать и подготовить к большой стачке. Но это очень трудное дело… Для этого необходимо изучить условия, выработать методы, действовать осторожно. А это тебе еще не по силам. Ты еще молод. Ты мог бы самое большее руководить агитацией на каком-нибудь одном табачном складе: тогда, если ты сделаешь ошибку, это не сорвет общего плана стачки во всем городе.
– Я останусь на складе «Никотианы», – твердо проговорил Стефан.
Макс отозвался не сразу, задумчиво заглядевшись на вершины сосен, через которые просвечивало глубокое синее небо.
– Оставайся, – сказал он, немного помолчав. – Хорошо, оставайся. Мы будем поддерживать с тобой связь.
Они поговорили еще немного, потом встали и, с наслаждением дыша чистым воздухом, поднялись на вершину холма, поросшего соснами. Время от времени они откашливались, выхаркивая из глубины груди табачную пыль, которой «Никотиана» за неделю забила их легкие. Спускаясь с холма по тропинке, они увидели на шоссе машину Спиридонова, ехавшую к монастырю. Красивое смуглое лицо Зары окутывала вуаль, Спиридонов был в серой кепке и темных очках. Мария и Борис сидели на заднем сиденье и оживленно разговаривали.
Макс сказал с усмешкой:
– Твоему брату везет.
В последующие дни в местном филиале «Никотианы» произошли события, взволновавшие всех рабочих-табачников города. Папаша Пьер отложил свой отъезд в Афины еще на несколько дней, а директор филиала подал в отставку в знак протеста против возвращения Бориса в фирму. Генерал наивно вообразил, что драматические жесты могут волновать торговцев. Но папаша Пьер вопреки всем ожиданиям принял отставку и на место генерала назначил главного мастера Баташского. Тогда генерал многозначительно намекнул на реакцию, которую вызовет этот случай в Союзе офицеров запаса. Но подобные намеки могли только разозлить папашу Пьера, и он подчеркнул, что его фирма не подчиняется офицерам запаса. Событие вызвало бесконечные сплетни в кофейнях, где собирались табачники. Баташский – единственный, кто мог бы пролить свет на ситуацию, – загадочно молчал.
– Не знаю, – важно отнекивался он. – Ничего не могу сказать… Но Борис уже большой человек.
– Чем он занимается сейчас? – спрашивали любопытные.
– С утра до вечера что-то высчитывает.
– Наш-то Сюртучонок, смотри-ка… И все ездит кататься с хозяевами?
– Не знаю. Это его дело.
И Баташский спешил переменить разговор с видом человека осведомленного, но не желающего сказать ни слова больше. Постепенно табачники перестали называть Бориса «Сюртучонком» и даже с отцом его стали здороваться, почтительно снимая шляпу. Латинист, убедившись наконец, что люди действительно считают его сына большим человеком в «Никотиане», начал ходить в кафе и в ответ на поздравления говорил небрежно:
– Я всегда верил в Бориса… Он лучший мой сын.
Молва об успехах Бориса достигла и семейства Чакыра. Однажды вечером, снимая низки табака, он сказал дочери:
– Говорят, Сюртучонок женится на дочери Спиридонова?
– Возможно, – глухо проговорила Ирина.
– Это тебе урок, – добавил полицейский.
Ирина не отозвалась. Она ушла к себе в комнату, но не заплакала. Все ее существо словно застыло в угрюмой и безмолвной твердости.
Когда Спиридонов и Зара уехали в Афины, Мария осталась в доме одна со служанкой, которую вызвала из Софии, а Борис снова ушел с головой в лихорадочную работу. У него созревали все новые и новые идеи. Теперь он стремился оправдать доверие господина генерального директора и удивить его, когда тот вернется из Афин, реальными достижениями и практической проверкой того, что он предлагал ввести во всех филиалах фирмы. И поэтому он на время отложил свои новые планы. Усовершенствования в обработке, против которых бывший директор мелочно боролся только из-за того, что они были предложены Борисом, теперь вводил со свойственной ему грубой энергией Баташский, который спешил показать свое усердие новому заправиле. Борис ввел премии еще для некоторых категорий рабочих. За маленькую надбавку к поденной плате рабочие удвоили свои усилия, и расходы по обработке упали на два процента. Сократив количество поденщиков в других категориях и укрепив дисциплину, Борис снизил расходы еще на один процент. Еще два процента он выжал, уволив всех больных и неумелых рабочих, которые не могли работать наравне с другими. Таким образом, расходы по обработке сократились на пять процентов. Истощенные и отравленные никотином люди выбивались из сил, но закону прибыли до этого не было дела. Среди рабочих началось брожение. Некоторые открыто подстрекали к бойкоту премий. «Выходит, что мы работаем сдельно, – возражали они, – а трудовые законы категорически запрещают это». Но двое из философов, которые так рассуждали, были на плохом счету у полиции, и их сразу же арестовали, пятерых выбросили со склада, а остальные испугались и перестали роптать. Освободив склад от этих толкователей трудового законодательства, Борис обнаружил, что расходы на обработку упали еще на два процента. Итого – целых семь процентов. Теперь уж папаша Пьер мог на деле увидеть первые достижения своего пороге эксперта.
После этого Борис занялся уточнением плана будущих закупок. В его плане было множество новых уловок, которые до сих пор никому не приходили в голову. Гвоздь плана заключался в том, чтобы ошеломить конкурирующие фирмы неожиданными и быстрыми действиями, но было в нем и немало продуманных мер против производителей. План предусматривал увеличение количества тех подкупленных негодяев, которые распускали в деревнях ложные слухи и публично заключали фиктивные договоры на покупку табака по дешевке. Впоследствии фирма по дорогой цене покупала табак у этих обманщиков, но большинство одураченных ими крестьян уступало свой товар по сравнительно низкой цене, опасаясь, как бы он не остался у них на руках.
Пока Борис занимался всеми этими делами, Мария отдавалась музыке. Она играла часами, и звуки ее рояля, сливаясь с гудением вентиляторов, глухо доносились до конторы, где работал Борис. Музыка была то меланхоличная и тихая, походившая на жалобу, то вдруг становилась бурной и страстной, как гневный протест, словно Мария пыталась прогнать этими звуками вечно витавшую над нею угрозу неизбежной гибели. После часов, проведенных за роялем, она выходила из своей комнаты, и Борис видел из окна конторы, как она гуляет одна по лужайке или в саду. И, обладая обостренной способностью проникать во внутренний мир людей, он очень скоро понял, что Мария живет в каком-то своем мире музыки и невеселых настроений, который не имеет ничего общего ни с развлечениями ее среды, ни с грязной и жестокой действительностью склада.
В своем маленьком мирке, оторванном от всего света, она отдалась волнению, которое пробуждал в ней Борис. Это волнение она переживала по-своему, ничем его не проявляя, но наслаждаясь им немного извращенно. То, что она испытывала, было любовью – серой, холодной, нерадостной и подавленной любовью, которую жизнь наконец-то преподнесла одинокой девушке, разъедаемой тоской и неизлечимой болезнью. Она была достаточно умна, чтобы не обманываться, и не воображала, будто этот мрачный и своеобразный юноша тоже любит ее. Но ей было приятно, что он ее хотя бы уважает. Мария тихо радовалась его красоте, его чувству такта, тому, что он явно не собирается использовать ее интерес к нему. Льстецами, которые, бия себя в грудь, изъяснялись ей в своих чувствах, она была сыта по горло. Она знала, что ни в ком никогда не пробудит глубокой страсти, но хотела, чтобы ее по крайней мере не оскорбляли притворством. И чувство, которое она теперь испытывала к Борису, питалось именно его сдержанностью и холодностью.
Однажды утром Мария увидела его через решетку сада, когда он входил в контору, и сделала ему знак подойти к ней. Она шла с книгой в сад. На ней было светлое летнее платье, темные очки и туфли на низком каблуке, надетые на босу ногу. Нос и лоб ее покраснели от солнца. Она не была красива, но казалась нежной и миловидной. Когда Борис подошел к ней, она подала ему руку – сквозь тонкую молочно-белую кожу просвечивали голубоватые вены – и сказала дружеским тоном:
– Вчера мне позвонил по телефону эксперт. Он уже в Софии, и вы можете отвезти ему письмо, которое оставил отец.
– Я думаю, что лучше будет представиться ему, когда ваш отец вернется, – сказал Борис.
– Почему? – спросила она удивленно.
– Потому что господин Костов ничего обо мне не слышал, и я могу показаться ему навязчивым. Неприятно, когда к вам приходит совершенно незнакомый субъект и представляется ни более ни менее как вашим помощником.
– Да, это верно!.. – Мария засмеялась. – Костов довольно своеобразный человек, а папа с этим не считается.
Она задумалась, потом внезапно добавила:
– Послушайте, я могу вызвать его сюда и представить вас… Умно, правда?
– Нет, хватит уж, – быстро проговорил Борис. – Я больше не имею права пользоваться вашей добротой… Полгорода болтает, что своим успехом в «Никотиане» я обязан вам.
Мария покраснела, но быстро справилась со смущением и сказала весело:
– Вот как?… И вы беспокоитесь за свое доброе имя?
– Отнюдь нет!.. Я все равно уже слыву в городе беззастенчивым малым. Дело в вас.
– Обо мне не тревожьтесь, – сказала она. – Костов завтра же будет здесь. Дайте письмо.
Борис вынул письмо из бумажника, глядя ей в лицо с некоторым беспокойством. Впервые Мария прочла в его взгляде волнение, но оно быстро исчезло.
– Рассчитывайте на меня, – заверила она его просто. – И назло сплетням приходите ко мне пить чай.
В благодарность Борис пробормотал несколько сухих вежливых слов. Жилы на его висках сильно бились. Мария пошла к лужайке такая радостная, что даже тихонько запела.
Приезд Костова поверг табачников в новую тревогу. Кто-то опять пустил слух, что «Никотиана» готовится начать закупки «на корню». Баташский опроверг этот слух, но так двусмысленно, что спустя полчаса директора «Джебела» и «Родопского табака» уже помчались на машинах в деревню поднимать на ноги своих агентов-скупщиков. В город они вернулись покрытые потом и пылью и разъяренные напрасной ездой по жаре. Довольный своей местью, Баташский ехидно и нагло ухмылялся вечером в кафе. Ведь директор «Джебела» в прошлом году разыграл его самого подобным же образом.
В это время Костов показывал Марии свою новую американскую машину, купленную в Швейцарии. Он демонстрировал действие ее приборов, включал и выключал фары, объяснял преимущества ее мотора. В его речи и движениях было что-то юношеское, и это забавляло Марию. Костов был высокий пятидесятилетний холостяк с продолговатым румяным лицом, голубыми глазами и серебристо-белыми волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109