В голосе его, монотонном и сухом, время от времени вспыхивал пафос – это было, когда он порицал поведение отдельных товарищей. Пафос сменялся коротким тягостным молчанием, потом докладчик заявлял резким тоном, что партия не может с этим мириться.
Лила пристально смотрела на этого маленького, невзрачного человека. Мыслил он логично, но мысль его процеживалась сквозь слова медленно и скупо, как топкая струя родника, из которого нельзя напиться. Она была какая-то скованная. И сковывала ее отчужденность от людей, событий и жизни. Но та же мысль сквозила в партийных директивах о стачке. Связывая рабочих, она обрекала их на трагически одинокую борьбу. Докладчик старался доказать, что на практике партия преодолела свою оторванность от жизни, но доводы его были бледны, неубедительны. Лила чувствовала, как бесплодны его доказательства, и по себе самой, и по выражению всех лиц. Варвара, которая также пришла на конференцию, устало смотрела вдаль. Губы энергичного рабочего-металлиста застыли в гневной гримасе. Какой-то сельский учитель недовольно покачивал головой, явно собираясь излить в своей речи поток возражений. Врач нервно ощипывал вокруг себя траву, архитектор в очках прерывал докладчика короткими насмешливыми замечаниями. И от всего этого сердце у Лилы болезненно сжималось.
Докладчик наконец кончил говорить и принялся рвать бумажку с планом доклада. Делегаты молча наблюдали за ним. Никто его не поблагодарил, никто не заговорил с ним. Объявили перерыв.
Лила наклонилась к Варваре и тихо спросила:
– Это не товарищ Лукан?
Варвара ответила с горечью:
– А кто же еще?
Немного погодя она спросила:
– Будешь выступать?
– Да, – твердо произнесла Лила.
Варвара поморщилась, по ничего не сказала. Лила поняла, что Варвара уже не сторонница Лукана.
После получасового перерыва конференция продолжала работу. Задавали вопросы, па которые Лукан отвечал неуверенно, уклончиво и путано. Начались прения Позиция, занятая Луканом в вопросе о подготовке большой стачки рабочих-табачников, шаталась под напоров сокрушительных возражений, которые сыпались на него десятками. И сейчас за этими возражениями стоял уже не Павел – стояли активисты из рабочих. Все настаивали на поправках к уже разосланным директивам о стачке.
Лила говорила более получаса. Она твердо заняла линию, проводимую Луканом. Когда она кончила, некоторые товарищи улыбались и смотрели на нее с иронией.
XII
Всю ночь шел дождь, и по небу еще плыли тучи, но в теплом воздухе, в буйной зелени, в запахе сырой земли и цветов благоухала весна. Выйдя из дому, Ирина направилась в университет. Южный ветер был напоен ароматом цветущих лесов и полей. Ирину охватило ощущение здоровья и душевного покоя; однако она сейчас не испытывала той дикой, опьяняющей радости, какой ее в прежние годы дарила весна. В это теплое облачное утро она даже не вспомнила ни о встречах с Борисом у часовни, ни о тех полных неги часах, когда она мечтала о далеких странах, сидя под цветущими деревьями у родительского дома. Наконец-то она крепко стояла на земле. Наконец-то понимала, что мир действительности гораздо шире и богаче, чем мечты. Теперь она хотела только одного: кончить медицинский факультет и, оставшись при университете, заниматься научной работой. Ее привлекали клиники, чистый белый халат, сверкание микроскопа, длинные ряды медицинских журналов в библиотеке. Привлекали спокойная и трезвая жизнь, интеллектуальное общение с коллегами, тихая радость труда…
Но разве это удовлетворяло ее вполне! Она вдруг поняла, что в этот дождливый день ей все-таки чего-то не хватает – чего-то, в чем она постоянно нуждается, но что сознательно отгоняет от себя, чтобы оно не вернуло ее к прошлому. Все это вспыхнуло в ней неожиданно и бурно. Однако нуждалась она уже не в Борисе, а только в волнении, которое он в ней порождал, только в печали и радости, которыми он когда-то наполнял ее.
По улицам возбужденно двигались маленькие, разрозненные группы студентов. Они сновали во всех направлениях, останавливались, с таинственным видом перебрасывались несколькими словами и снова расходились. Возле синода и у Государственной типографии притаились отделения конной полиции – вечного врага студентов. Полицейские нетерпеливо помахивали плетками, словно тяготясь бездействием, а их лошади нервно били копытами о мостовую. Перед зданием ректората стояли два небольших грузовика с охранниками. Эти были вооружены дубинками и только ждали сигнала, чтобы ворваться в аудитории. Ирина вспомнила: ведь сегодня Первое мая.
Она вошла во двор медицинского факультета, по которому бесцельно слонялись нейтральные студенты – те, что не принимали участия в политической борьбе. Наиболее трусливые – они же были самыми любопытными – забрались в аудитории и под защитой своих товарищей, с дубинками охранявших входы, заняли удобные и безопасные наблюдательные позиции у окон. По улице сновали коммунисты. Они избегали заходить во двор факультета, так как в случае вмешательства полиции он мог превратиться в западню. Те, что были посмелее, пытались вести агитацию среди нейтральных. Но как только они распалялись, на них налетали боевые группы их противников. То и дело начинались драки – к великому удовольствию нейтральных, которые наслаждались этим зрелищем, не подвергаясь опасности. Немало студенческих голов уже было разбито, но декан, который, сидя дома, узнавал обо всем по телефону, все еще не решался официально прекратить занятия.
Ирина поняла, что в это утро лекций не будет, но решила, раз уж она пришла в университет, сама разузнать, как обстоят дела. Несколько коммунистов, взобравшихся на ограду, звали Ирину к себе, но были тут же осыпаны градом кирпичей и битой черепицы. Человек десять буйных юнцов с первого курса сгрудились возле незаконченной пристройки в глубине двора и выступали в роли артиллеристов. Брошенные ими куски кирпича и черепицы выбили несколько окон в домах напротив, вызвав гневные протесты хозяев. Все это привело нейтральных в неописуемый восторг. Они визжали от удовольствия и поощряли рукоплесканиями обе враждующие стороны.
– Ирина, твое место с нами!.. – внезапно крикнул кто-то с улицы.
Ирина узнала голос Чингиса. Он уже влез на ограду. Возмущенные его дерзостью, первокурсники направили на него новый залп кирпичей и черепицы. Но он ловко пригнулся, и снаряды пролетели над его головой, не задев его.
Увидев, что творится, Ирина снова вышла на улицу. Но тут внезапно – вероятно, по условному сигналу – все студенты побежали по направлению к ректорату. Ирина осталась одна. Дойдя до того угла, где улица упиралась в площадь, она заметила, что к ректорату бегут и студенты физико-математического факультета, которые раньше прохаживались отдельными группами около Ботанического сада. Отделение конной полиции, стоявшее возле Государственной типографии, пустилось было наперерез, чтобы преградить им путь, но не успело. Прежде чем полицейские развернулись широкой цепью, многие студенты, перескочив через проволочные ограды газонов, помчались по буйной зеленой траве и обежали конников с флангов. Другие понеслись между Государственной типографией и памятником «Невскому прямо к ректорату. Полиция замешкалась и не смогла остановить толпу. Но несколько полицейских, разъяренных неудачей, окружили маленького студента в длинном смешном пальто и принялись зверски хлестать его плетками по голове. Студент беспомощно поднял было руки, чтобы защититься от ударов, но покачнулся и упал на мостовую. Один из полицейских помчался к Ирине. Подъехав, он натянул поводья, и конь стал на дыбы. Ирина отступила в сторону, но только шага на два.
– Ты кто такая? – свирепо заревел полицейский.
– Гражданка! – сердито ответила Ирина, гневно глядя ему в глаза.
– Раз так, иди туда!
Полицейский показал плеткой в сторону улицы Раковского. Ирина послушно повернулась и пошла по тротуару к дворцу, но тут увидела, что по Московской улице, и опять-таки в сторону ректората, бегут студенты Музыкальной академии в черных бархатных беретах. Часть эскадрона, стоявшая у синода, помчалась им навстречу. Но как только студенты это заметили, они свернули по улице Бенковского к бульвару Царя Освободителя. Ирина поморщилась и пошла обратно. Конные полицейские умчались к ректорату, а маленький избитый студент все еще лежал на мостовой. Ирина решила помочь ему. В это время на тротуар перед зданием медицинского факультета вышла группа храбрецов с дубинками, удивленная внезапным исчезновением противника.
– Ирина, вернись! – закричал один из них. – Тебя затопчут.
Они озирались испуганно и нерешительно. В минуты ярости полиция имела обыкновение бить всех без разбору.
Ирина не обратила внимания на их крики. Подойдя к лежащему юноше, она помогла ему встать. Один глаз у студента опух и покраснел, из носа текла кровь. Ирина вытерла ему лицо своим носовым платком.
– Мерзавцы!.. Кровопийцы!.. – тихо стонал студент.
– А ты зачем суешься в этот кавардак? – спросила она.
– Как зачем?
Студент удивленно посмотрел на нее здоровым глазом и больше ничего не сказал. На мостовой валялся его портфель, из которого выпали тетради и рваный учебник аналитической химии. Ирина подобрала все это и подала ему портфель.
– Спасибо, – сказал студент.
– Ступай попроси, чтобы тебе сделали перевязку. На углу Сан-Стефано и Регентской есть аптека. Рана неопасная.
Сгорбившись и прижимая к носу платок, студент с портфелем под мышкой направился по Регентской к аптеке.
– Браво, Ирина! – издевались студенты медицинского факультета, размахивая дубинками, но не смея сойти с тротуара.
– Олухи! – сердито отозвалась она. – Видели, к чему приводят ваши глупости?
Она направилась к ректорату, чтобы, перейдя бульвар Царя Освободителя, вернуться наконец к себе домой. Шум и крики раздавались теперь возле Народного собрания и Дворца. Конная полиция разогнала студентов, но они собирались небольшими группами на прилегающих улицах, чтобы снова устроить демонстрацию. Ирина вышла на площадь перед Народным собранием и, пересекая ее, снова увидела на бульваре густую беспорядочную толпу студентов, которая шла от дворца и пела «Интернационал». У многих головы были перевязаны, сквозь бинты сочилась кровь. Ирине их смелость показалась безрассудной и драматичной. Толпа быстро нарастала, так как в нее вливались группы, подходившие с соседних улиц. Студенты приближались к министерству иностранных дел и пели все более громко и взволнованно. И тут на них с другого конца бульвара галопом понесся эскадрон конной полиции. Пение стало менее стройным, но не прекратилось. Ирина с ужасом смотрела на этих безумцев, которые все шли и шли вперед. Мимо нее по мостовой галопом неслись кони. Она быстро вбежала в кондитерскую на углу.
Пение вдруг замерло, и поднялся шум – людские крики и визг смешались с топотом конских копыт.
Весь остаток дня Ирина читала дома, а к вечеру пошла в библиотеку посмотреть главу о грыжах в многотомном немецком учебнике хирургии. Из библиотеки она вышла перед ужином. На улицы спускались сумерки ненастного вечера. Мокрая мостовая отражала слабый свет фонарей, окутанных туманом, с юга дул теплый влажный ветерок.
Ирина направилась было к ресторану, но, когда она пересекала Московскую улицу, ее неожиданно облил свет фар машины, идущей с площади Александра. Машина резко затормозила и остановилась. Ослепленная светом, Ирина поспешила добраться до тротуара и с досадой оглянулась на автомобиль. Из него выскочил мужчина и быстрыми шагами двинулся к ней. Ирина подумала, что это шофер, который хочет ее обругать за то, что ему пришлось так резко тормозить. Мужчина был в макинтоше, но^ без шляпы. Ближний фонарь осветил половину его лица. И тогда Ирина узнала его.
– Борис! – прошептала она, и ее охватило горькое, невыразимое волнение.
– Поедем куда-нибудь поужинаем, – сказал он просто. Впервые Ирина и в его голосе услышала волнение. Она почувствовала себя совершенно беспомощной.
– Куда?… – спросила она, внезапно ослабев.
– Все равно, – ответил он. – Можно и ко мне. Ирина посмотрела на него удивленно.
– Ты с ума сошел!.. А Мария?
– Марии уже нет.
Борис улыбнулся холодно и печально. Ирина не поняла его слов. Этот знакомый голос, эти темные глаза парализовали ее мысль, покорили ее волю, околдовали все ее существо, как и в тот октябрьский полдень четыре года назад, когда она впервые увидела Бориса. Какая-то сила снова толкала ее к мучительным и сладостным переживаниям прошлого. Она пыталась овладеть собой, но не могла.
– Садись в машину, – сказал он.
– Ты должен был хотя бы предупредить меня! – прошептала она. – Это жестоко… Нужно было дать мне время подумать.
– Я увидел тебя случайно.
– Не в этом дело… Но как можешь ты так поступать?… Это ужасно.
– Так. Значит, мне убираться прочь?
– Прошу тебя!.. – пролепетала она в отчаянии. Он засмеялся тихо и хмуро, словно про себя.
– Я тебя не оставлю, – сказал он. – Садись в машину.
– Я сяду, но не торопи!.. Дай мне прийти в себя… Боишься, как бы тебя не увидели?
– Нет. Это не имеет значения. Ирина села в машину рядом с ним.
– Куда мы едем? – спросила она.
– В «Унион».
– Лучше в тот ресторан, где я ужинаю обычно… На углу Кракра и Царя Освободителя.
– Хорошо.
У министерства иностранных дел Борис сделал крутой поворот, чтобы не столкнуться с грузовиком, и не обратил ни малейшего внимания на полицейского, который свистком приказывал ему остановиться.
– Смотри не попади в аварию, – предостерегла его Ирина. – Завтра газеты будут писать, что я ехала в твоей машине.
– Разве это кого-нибудь огорчит? Он хмуро взглянул на нее.
– Да, моего отца!.. – ответила она. Потом добавила: – Ты потерял последнее, что осталось от прошлого: уверенность в моей любви.
Она испытывала смешанное чувство грусти, страха и счастья. В ресторане нервы ее немного успокоились. Он был все тот же!.. Говорил тепло, почти нежно, но его темные мрачные глаза напряженно следили за выражением ее лица. Может быть, он пытался угадать, на что она решится, может быть, уже угадал, но в них таилась все та же ужасная расчетливость, что и прежде. Он снова был перед нею – холодный, непроницаемый, уверенный в себе, как и в тот осенний день, когда они встретились впервые. С тех пор ничего не изменилось в их отношении друг к другу. Они только начинали все сызнова, и даже начинали так же, как тогда. В этот вечер он, наверное, проводит ее домой, не прикоснувшись к ней, чтобы с тем большей уверенностью достичь желаемого на другой день. Удивительная у него способность, не понимая людей, пользоваться ими в своих целях!
Ирина взглянула на его строгое молодое лицо. Оно не было ни вялым, ни излишне полным, оно не носило отпечатка беспутной жизни и пресыщенности. Деньги еще не испортили его. И тогда Ирина осознала то, что почувствовала еще в тот памятный осенний день: этот человек еще не был ни подлым, ни алчным, ни развратным в обычном смысле слова – просто его ожесточила бедность и она же толкнула его на золотую стезю «Никотианы». Теперь он обратил свой взгляд назад. Значит, ему чего-то не хватало. Может быть, тех вечеров у часовни. Наверное, он хотел достичь какого-то душевного равновесия, которое для него вообще недостижимо. Он владел искусством добиваться всего, чего хочет, но после успеха достигнутое оказывалось для него недостаточным. Стремление действовать и чудовищная машина «Никотианы» оторвали его от настоящей жизни. Филистеру нужно богатство, и только; по Бориса все еще нельзя было назвать филистером, несмотря на его ограниченную и сухую расчетливость. В сущности, это был измученный, несчастный человек. Какая ненасытность, какая тревога, какое напряжение в этих темных ледяных глазах!.. Он погибнет. Золотая табачная лихорадка обрекает его на гибель. И только она, Ирина, которая любит и знает его, видит эту грядущую гибель.
– Почему ты на меня так смотришь? – насмешливо спросил он.
– Потому что ты играешь людьми и думаешь, что можешь перехитрить самого себя… – ответила она. – Ты не сознаешь, что происходит в этот вечер с нами. Ты не видишь, что возвращаешься ко мне, потому что не можешь идти своей дорогой один… Не любовь, а чувство одиночества и страх снова толкают тебя ко мне. И может быть, ты уверен, что у меня нет сил тебе противиться.
– Нет, не уверен, – сказал он.
– Опять играешь комедию!
– А ты сама себя оскорбляешь. Я вовсе не собираюсь сделать тебя своей любовницей.
– Лжешь! Сейчас ты, как и я, понимаешь, что мы можем быть только любовниками.
Он не ответил и посмотрел на нее с угрюмой нежностыо.
– Как твои дела? – спросила она, когда они поужинали.
__ Очень хорошо, – равнодушно ответил он.
– Начал работать с немцами?
– Да, и по-крупному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Лила пристально смотрела на этого маленького, невзрачного человека. Мыслил он логично, но мысль его процеживалась сквозь слова медленно и скупо, как топкая струя родника, из которого нельзя напиться. Она была какая-то скованная. И сковывала ее отчужденность от людей, событий и жизни. Но та же мысль сквозила в партийных директивах о стачке. Связывая рабочих, она обрекала их на трагически одинокую борьбу. Докладчик старался доказать, что на практике партия преодолела свою оторванность от жизни, но доводы его были бледны, неубедительны. Лила чувствовала, как бесплодны его доказательства, и по себе самой, и по выражению всех лиц. Варвара, которая также пришла на конференцию, устало смотрела вдаль. Губы энергичного рабочего-металлиста застыли в гневной гримасе. Какой-то сельский учитель недовольно покачивал головой, явно собираясь излить в своей речи поток возражений. Врач нервно ощипывал вокруг себя траву, архитектор в очках прерывал докладчика короткими насмешливыми замечаниями. И от всего этого сердце у Лилы болезненно сжималось.
Докладчик наконец кончил говорить и принялся рвать бумажку с планом доклада. Делегаты молча наблюдали за ним. Никто его не поблагодарил, никто не заговорил с ним. Объявили перерыв.
Лила наклонилась к Варваре и тихо спросила:
– Это не товарищ Лукан?
Варвара ответила с горечью:
– А кто же еще?
Немного погодя она спросила:
– Будешь выступать?
– Да, – твердо произнесла Лила.
Варвара поморщилась, по ничего не сказала. Лила поняла, что Варвара уже не сторонница Лукана.
После получасового перерыва конференция продолжала работу. Задавали вопросы, па которые Лукан отвечал неуверенно, уклончиво и путано. Начались прения Позиция, занятая Луканом в вопросе о подготовке большой стачки рабочих-табачников, шаталась под напоров сокрушительных возражений, которые сыпались на него десятками. И сейчас за этими возражениями стоял уже не Павел – стояли активисты из рабочих. Все настаивали на поправках к уже разосланным директивам о стачке.
Лила говорила более получаса. Она твердо заняла линию, проводимую Луканом. Когда она кончила, некоторые товарищи улыбались и смотрели на нее с иронией.
XII
Всю ночь шел дождь, и по небу еще плыли тучи, но в теплом воздухе, в буйной зелени, в запахе сырой земли и цветов благоухала весна. Выйдя из дому, Ирина направилась в университет. Южный ветер был напоен ароматом цветущих лесов и полей. Ирину охватило ощущение здоровья и душевного покоя; однако она сейчас не испытывала той дикой, опьяняющей радости, какой ее в прежние годы дарила весна. В это теплое облачное утро она даже не вспомнила ни о встречах с Борисом у часовни, ни о тех полных неги часах, когда она мечтала о далеких странах, сидя под цветущими деревьями у родительского дома. Наконец-то она крепко стояла на земле. Наконец-то понимала, что мир действительности гораздо шире и богаче, чем мечты. Теперь она хотела только одного: кончить медицинский факультет и, оставшись при университете, заниматься научной работой. Ее привлекали клиники, чистый белый халат, сверкание микроскопа, длинные ряды медицинских журналов в библиотеке. Привлекали спокойная и трезвая жизнь, интеллектуальное общение с коллегами, тихая радость труда…
Но разве это удовлетворяло ее вполне! Она вдруг поняла, что в этот дождливый день ей все-таки чего-то не хватает – чего-то, в чем она постоянно нуждается, но что сознательно отгоняет от себя, чтобы оно не вернуло ее к прошлому. Все это вспыхнуло в ней неожиданно и бурно. Однако нуждалась она уже не в Борисе, а только в волнении, которое он в ней порождал, только в печали и радости, которыми он когда-то наполнял ее.
По улицам возбужденно двигались маленькие, разрозненные группы студентов. Они сновали во всех направлениях, останавливались, с таинственным видом перебрасывались несколькими словами и снова расходились. Возле синода и у Государственной типографии притаились отделения конной полиции – вечного врага студентов. Полицейские нетерпеливо помахивали плетками, словно тяготясь бездействием, а их лошади нервно били копытами о мостовую. Перед зданием ректората стояли два небольших грузовика с охранниками. Эти были вооружены дубинками и только ждали сигнала, чтобы ворваться в аудитории. Ирина вспомнила: ведь сегодня Первое мая.
Она вошла во двор медицинского факультета, по которому бесцельно слонялись нейтральные студенты – те, что не принимали участия в политической борьбе. Наиболее трусливые – они же были самыми любопытными – забрались в аудитории и под защитой своих товарищей, с дубинками охранявших входы, заняли удобные и безопасные наблюдательные позиции у окон. По улице сновали коммунисты. Они избегали заходить во двор факультета, так как в случае вмешательства полиции он мог превратиться в западню. Те, что были посмелее, пытались вести агитацию среди нейтральных. Но как только они распалялись, на них налетали боевые группы их противников. То и дело начинались драки – к великому удовольствию нейтральных, которые наслаждались этим зрелищем, не подвергаясь опасности. Немало студенческих голов уже было разбито, но декан, который, сидя дома, узнавал обо всем по телефону, все еще не решался официально прекратить занятия.
Ирина поняла, что в это утро лекций не будет, но решила, раз уж она пришла в университет, сама разузнать, как обстоят дела. Несколько коммунистов, взобравшихся на ограду, звали Ирину к себе, но были тут же осыпаны градом кирпичей и битой черепицы. Человек десять буйных юнцов с первого курса сгрудились возле незаконченной пристройки в глубине двора и выступали в роли артиллеристов. Брошенные ими куски кирпича и черепицы выбили несколько окон в домах напротив, вызвав гневные протесты хозяев. Все это привело нейтральных в неописуемый восторг. Они визжали от удовольствия и поощряли рукоплесканиями обе враждующие стороны.
– Ирина, твое место с нами!.. – внезапно крикнул кто-то с улицы.
Ирина узнала голос Чингиса. Он уже влез на ограду. Возмущенные его дерзостью, первокурсники направили на него новый залп кирпичей и черепицы. Но он ловко пригнулся, и снаряды пролетели над его головой, не задев его.
Увидев, что творится, Ирина снова вышла на улицу. Но тут внезапно – вероятно, по условному сигналу – все студенты побежали по направлению к ректорату. Ирина осталась одна. Дойдя до того угла, где улица упиралась в площадь, она заметила, что к ректорату бегут и студенты физико-математического факультета, которые раньше прохаживались отдельными группами около Ботанического сада. Отделение конной полиции, стоявшее возле Государственной типографии, пустилось было наперерез, чтобы преградить им путь, но не успело. Прежде чем полицейские развернулись широкой цепью, многие студенты, перескочив через проволочные ограды газонов, помчались по буйной зеленой траве и обежали конников с флангов. Другие понеслись между Государственной типографией и памятником «Невскому прямо к ректорату. Полиция замешкалась и не смогла остановить толпу. Но несколько полицейских, разъяренных неудачей, окружили маленького студента в длинном смешном пальто и принялись зверски хлестать его плетками по голове. Студент беспомощно поднял было руки, чтобы защититься от ударов, но покачнулся и упал на мостовую. Один из полицейских помчался к Ирине. Подъехав, он натянул поводья, и конь стал на дыбы. Ирина отступила в сторону, но только шага на два.
– Ты кто такая? – свирепо заревел полицейский.
– Гражданка! – сердито ответила Ирина, гневно глядя ему в глаза.
– Раз так, иди туда!
Полицейский показал плеткой в сторону улицы Раковского. Ирина послушно повернулась и пошла по тротуару к дворцу, но тут увидела, что по Московской улице, и опять-таки в сторону ректората, бегут студенты Музыкальной академии в черных бархатных беретах. Часть эскадрона, стоявшая у синода, помчалась им навстречу. Но как только студенты это заметили, они свернули по улице Бенковского к бульвару Царя Освободителя. Ирина поморщилась и пошла обратно. Конные полицейские умчались к ректорату, а маленький избитый студент все еще лежал на мостовой. Ирина решила помочь ему. В это время на тротуар перед зданием медицинского факультета вышла группа храбрецов с дубинками, удивленная внезапным исчезновением противника.
– Ирина, вернись! – закричал один из них. – Тебя затопчут.
Они озирались испуганно и нерешительно. В минуты ярости полиция имела обыкновение бить всех без разбору.
Ирина не обратила внимания на их крики. Подойдя к лежащему юноше, она помогла ему встать. Один глаз у студента опух и покраснел, из носа текла кровь. Ирина вытерла ему лицо своим носовым платком.
– Мерзавцы!.. Кровопийцы!.. – тихо стонал студент.
– А ты зачем суешься в этот кавардак? – спросила она.
– Как зачем?
Студент удивленно посмотрел на нее здоровым глазом и больше ничего не сказал. На мостовой валялся его портфель, из которого выпали тетради и рваный учебник аналитической химии. Ирина подобрала все это и подала ему портфель.
– Спасибо, – сказал студент.
– Ступай попроси, чтобы тебе сделали перевязку. На углу Сан-Стефано и Регентской есть аптека. Рана неопасная.
Сгорбившись и прижимая к носу платок, студент с портфелем под мышкой направился по Регентской к аптеке.
– Браво, Ирина! – издевались студенты медицинского факультета, размахивая дубинками, но не смея сойти с тротуара.
– Олухи! – сердито отозвалась она. – Видели, к чему приводят ваши глупости?
Она направилась к ректорату, чтобы, перейдя бульвар Царя Освободителя, вернуться наконец к себе домой. Шум и крики раздавались теперь возле Народного собрания и Дворца. Конная полиция разогнала студентов, но они собирались небольшими группами на прилегающих улицах, чтобы снова устроить демонстрацию. Ирина вышла на площадь перед Народным собранием и, пересекая ее, снова увидела на бульваре густую беспорядочную толпу студентов, которая шла от дворца и пела «Интернационал». У многих головы были перевязаны, сквозь бинты сочилась кровь. Ирине их смелость показалась безрассудной и драматичной. Толпа быстро нарастала, так как в нее вливались группы, подходившие с соседних улиц. Студенты приближались к министерству иностранных дел и пели все более громко и взволнованно. И тут на них с другого конца бульвара галопом понесся эскадрон конной полиции. Пение стало менее стройным, но не прекратилось. Ирина с ужасом смотрела на этих безумцев, которые все шли и шли вперед. Мимо нее по мостовой галопом неслись кони. Она быстро вбежала в кондитерскую на углу.
Пение вдруг замерло, и поднялся шум – людские крики и визг смешались с топотом конских копыт.
Весь остаток дня Ирина читала дома, а к вечеру пошла в библиотеку посмотреть главу о грыжах в многотомном немецком учебнике хирургии. Из библиотеки она вышла перед ужином. На улицы спускались сумерки ненастного вечера. Мокрая мостовая отражала слабый свет фонарей, окутанных туманом, с юга дул теплый влажный ветерок.
Ирина направилась было к ресторану, но, когда она пересекала Московскую улицу, ее неожиданно облил свет фар машины, идущей с площади Александра. Машина резко затормозила и остановилась. Ослепленная светом, Ирина поспешила добраться до тротуара и с досадой оглянулась на автомобиль. Из него выскочил мужчина и быстрыми шагами двинулся к ней. Ирина подумала, что это шофер, который хочет ее обругать за то, что ему пришлось так резко тормозить. Мужчина был в макинтоше, но^ без шляпы. Ближний фонарь осветил половину его лица. И тогда Ирина узнала его.
– Борис! – прошептала она, и ее охватило горькое, невыразимое волнение.
– Поедем куда-нибудь поужинаем, – сказал он просто. Впервые Ирина и в его голосе услышала волнение. Она почувствовала себя совершенно беспомощной.
– Куда?… – спросила она, внезапно ослабев.
– Все равно, – ответил он. – Можно и ко мне. Ирина посмотрела на него удивленно.
– Ты с ума сошел!.. А Мария?
– Марии уже нет.
Борис улыбнулся холодно и печально. Ирина не поняла его слов. Этот знакомый голос, эти темные глаза парализовали ее мысль, покорили ее волю, околдовали все ее существо, как и в тот октябрьский полдень четыре года назад, когда она впервые увидела Бориса. Какая-то сила снова толкала ее к мучительным и сладостным переживаниям прошлого. Она пыталась овладеть собой, но не могла.
– Садись в машину, – сказал он.
– Ты должен был хотя бы предупредить меня! – прошептала она. – Это жестоко… Нужно было дать мне время подумать.
– Я увидел тебя случайно.
– Не в этом дело… Но как можешь ты так поступать?… Это ужасно.
– Так. Значит, мне убираться прочь?
– Прошу тебя!.. – пролепетала она в отчаянии. Он засмеялся тихо и хмуро, словно про себя.
– Я тебя не оставлю, – сказал он. – Садись в машину.
– Я сяду, но не торопи!.. Дай мне прийти в себя… Боишься, как бы тебя не увидели?
– Нет. Это не имеет значения. Ирина села в машину рядом с ним.
– Куда мы едем? – спросила она.
– В «Унион».
– Лучше в тот ресторан, где я ужинаю обычно… На углу Кракра и Царя Освободителя.
– Хорошо.
У министерства иностранных дел Борис сделал крутой поворот, чтобы не столкнуться с грузовиком, и не обратил ни малейшего внимания на полицейского, который свистком приказывал ему остановиться.
– Смотри не попади в аварию, – предостерегла его Ирина. – Завтра газеты будут писать, что я ехала в твоей машине.
– Разве это кого-нибудь огорчит? Он хмуро взглянул на нее.
– Да, моего отца!.. – ответила она. Потом добавила: – Ты потерял последнее, что осталось от прошлого: уверенность в моей любви.
Она испытывала смешанное чувство грусти, страха и счастья. В ресторане нервы ее немного успокоились. Он был все тот же!.. Говорил тепло, почти нежно, но его темные мрачные глаза напряженно следили за выражением ее лица. Может быть, он пытался угадать, на что она решится, может быть, уже угадал, но в них таилась все та же ужасная расчетливость, что и прежде. Он снова был перед нею – холодный, непроницаемый, уверенный в себе, как и в тот осенний день, когда они встретились впервые. С тех пор ничего не изменилось в их отношении друг к другу. Они только начинали все сызнова, и даже начинали так же, как тогда. В этот вечер он, наверное, проводит ее домой, не прикоснувшись к ней, чтобы с тем большей уверенностью достичь желаемого на другой день. Удивительная у него способность, не понимая людей, пользоваться ими в своих целях!
Ирина взглянула на его строгое молодое лицо. Оно не было ни вялым, ни излишне полным, оно не носило отпечатка беспутной жизни и пресыщенности. Деньги еще не испортили его. И тогда Ирина осознала то, что почувствовала еще в тот памятный осенний день: этот человек еще не был ни подлым, ни алчным, ни развратным в обычном смысле слова – просто его ожесточила бедность и она же толкнула его на золотую стезю «Никотианы». Теперь он обратил свой взгляд назад. Значит, ему чего-то не хватало. Может быть, тех вечеров у часовни. Наверное, он хотел достичь какого-то душевного равновесия, которое для него вообще недостижимо. Он владел искусством добиваться всего, чего хочет, но после успеха достигнутое оказывалось для него недостаточным. Стремление действовать и чудовищная машина «Никотианы» оторвали его от настоящей жизни. Филистеру нужно богатство, и только; по Бориса все еще нельзя было назвать филистером, несмотря на его ограниченную и сухую расчетливость. В сущности, это был измученный, несчастный человек. Какая ненасытность, какая тревога, какое напряжение в этих темных ледяных глазах!.. Он погибнет. Золотая табачная лихорадка обрекает его на гибель. И только она, Ирина, которая любит и знает его, видит эту грядущую гибель.
– Почему ты на меня так смотришь? – насмешливо спросил он.
– Потому что ты играешь людьми и думаешь, что можешь перехитрить самого себя… – ответила она. – Ты не сознаешь, что происходит в этот вечер с нами. Ты не видишь, что возвращаешься ко мне, потому что не можешь идти своей дорогой один… Не любовь, а чувство одиночества и страх снова толкают тебя ко мне. И может быть, ты уверен, что у меня нет сил тебе противиться.
– Нет, не уверен, – сказал он.
– Опять играешь комедию!
– А ты сама себя оскорбляешь. Я вовсе не собираюсь сделать тебя своей любовницей.
– Лжешь! Сейчас ты, как и я, понимаешь, что мы можем быть только любовниками.
Он не ответил и посмотрел на нее с угрюмой нежностыо.
– Как твои дела? – спросила она, когда они поужинали.
__ Очень хорошо, – равнодушно ответил он.
– Начал работать с немцами?
– Да, и по-крупному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109