Испанец был явно озабочен международным положением, а публицист-болгарин, наоборот, с трудом скрывал свое радостное возбуждение.
– La situation est mauvaise! Tr?s mauvaise! – говорил испанец.
– Почему? – Болгарин с отвращением сосал гаванскую сигару, которой его угостил представитель новоиспеченной авторитарной державы. – Буду говорить с вами вполне откровенно. Плохо тем, у кого совесть нечиста, кто притесняет национальные меньшинства… Но нам, болгарам, каждый ход Гитлера внушает новые надежды.
– Если вспыхнет война, в нее вмешается и Советский Союз, – пессимистично заметил испанец.
– Русские – великий народ!.. – признал публицист, чтобы не уронить память императоров, гусар и княгинь. – Но нельзя отождествлять народ с правящим режимом. Если Германия решит помериться силами с Советским Союзом, русский народ станет естественным союзником немецкой армии.
«Этот тип совсем спятил», – подумал Костов и повернулся в другую сторону. Но тут он услышал разговор между секретарем министерства иностранных дел, его женой и седым полным господином. Полный пожилой господин описывал ужин, который он давал в клубе в честь приезжего американца, и перечислял имена присутствовавших гостей. Этот господин был директором крупного страхового общества. От него веяло спокойствием человека, не знающего риска и с математической регулярностью получающего такие дивиденды со своих акций, каких он и ожидал. В его жестах и манере говорить не было и следа лихорадочной нервности, свойственной табачным магнатам, которых волновало малейшее колебание цен на международном рынке. На пальце у него сверкал золотой перстень с крупным бриллиантом. Клубные ветераны уверяли, что за этот искрящийся бриллиант директор заплатил «в свое время» тридцать тысяч золотых левов.
– Буби! – обратилась к секретарю его жена, вспомнив, что они тоже были приглашены на этот ужин. – Как жаль, что мы не пошли!
– Я ведь дежурил в министерстве, – мрачно отозвался Буби.
Вспомнив об этом, жена его грустно вздохнула и поджала пухленькие губки.
– Мы превратились в каких-то отшельников! – сказала она.
Буби в гордом молчании вытерпел бунт жены против рабских цепей карьеры.
– Я попытаюсь замолвить словечко вашему шефу, – покровительственно заметил полный господин, тронутый бедственным положением молодоженов, – А в министерстве не поговаривают о вашем назначении куда-нибудь за границу?
– Поговаривают!.. – со злостью ответил Буби. – Пошлют в Тирану.
Господин с бриллиантом захохотал. Ответ Буби показался ему верхом находчивости. И, желая понравиться супруге секретаря, он добавил серьезно:
– Посмотрим, что скажет ваш шеф, если я шепну ему на ушко насчет Рима.
Буби презрительно покачал головой. Он не очень-то верил в ходатайства, если только они не шли по испытанной дворцовой линии. Это был мрачный, пресыщенный жизнью красавец со смуглым лицом, черными волосами и темными, как маслины, глазами. Он с необыкновенной легкостью обольщал женщин и потому сумел жениться на дочери помещика-болгарина, владеющего землей в Добрудже. Он был неглуп, но любил вышивать диванные подушки и носил длинные, выше колен, шелковые чулки, которые пристегивал к дамскому поясу с резинками. Кроме того, он слыл большим знатоком старинных восточных ковриков. Все эти чудачества привели к тому, что начальство стало относиться к Буби недоверчиво.
Полный пожилой господин сказал еще несколько слов, но Костов их не расслышал, потому что в это время по салону прошла шумная компания игроков в покер. Непременным членом этой компании был невысокий плешивый доктор, толстый, но необычайно подвижной: по утрам он принимал у себя пациентов, после обеда разъезжал с визитами, а вечера проводил за карточным столом. У него было много пациентов, он славился как отличный диагност и из всех членов клуба имел самый честный источник дохода.
Компания прошла в игорный зал, и в гостиной снова стало тихо. Советник испанского посольства и публицист, убедив друг друга в гениальности Гитлера, разошлись по домам. Немного погодя за ними последовали обиженный судьбою секретарь с женой и полный седой господин, бриллиант которого, купленный «в свое время» за тридцать тысяч золотых левов, искрился холодным, завораживающим блеском. Этот бриллиант словно колдовской силой притягивал к себе взгляды жены секретаря, которая хоть и обладала ларчиком черного дерева, набитым драгоценностями, но сейчас, сама не зная почему, сгорала от желания положить туда и этот камень. Потом она вдруг поняла всю нелепость этого желания и подавила зевок.
После их ухода в салоне воцарилось приятно-сонное настроение. Костов попросил официанта погасить хрустальную люстру. Горели только лампы па курительных столиках. Их желтоватый свет смягчал краски персидского ковра и бархатной обивки мебели. Из игорного зала доносились приглушенные голоса любителей покера. Очевидно, играли по крупной, потому что смеха не было слышно. Кто-то объявил тройной релянс.
– Оплачено! – сказал доктор.
Снова все умолкли, и наступила напряженная тишина – как всегда перед тем, когда игроки раскрывают карты.
– Фул! – провозгласил доктор.
– Хороший фул, – равнодушно произнес незнакомый голос.
Послышался сухой звук передвигаемых жетонов.
Неслышными, кошачьими шагами подошел кельнер и подал Костову вермут. Эксперт залпом выпил рюмку. Взгляд его, усталый и пустой, бесцельно блуждал по утонувшей в желтоватом полумраке гостиной. Наступил час полуночной неврастении, час, когда некуда идти и нечего делать, час одиночества, меланхолии и безнадежного недовольства всем на свете.
Костов вернулся домой к пяти утра, после того как заменил за карточным столом доктора и не моргнув глазом проиграл в покер тридцать тысяч левов – деньги, на которые семья какого-нибудь бедного служащего могла бы кормиться целый год. Загоняя машину в гараж, он ощутил знакомую тупую боль в области сердца и в левой руке. Начался приступ грудной жабы. Давящая поющая боль еще больше испортила ему настроение. Костов не соблюдал никакого режима, и болезнь могла неожиданно свалить его с ног. Бессонная, глупо проведенная ночь, карточный проигрыш и эта боль, неумолимо напоминающая о приближении старости и смерти, заставили его еще раз ощутить, что жизнь он ведет совершенно бессмысленную. Костов тяжело вздохнул и позвонил.
Ему открыл Виктор Ефимович, русский эмигрант, бывший белогвардеец, в совершенстве владевший искусством служить богатому старому холостяку.
Пока Костов облачался в пижаму, Виктор Ефимович заботливо повесил на плечики и убрал в гардероб снятый костюм, а вместо него вынул другой – для завтрашнего утра. У Костова было около пятнадцати будничных костюмов, которые он носил по очереди, чтобы давать им возможность отвисеться и сохранить линии. Виктор Ефимович поставил возле костюма ботинки ему в тон, но более светлые, потом достал рубашку и галстук соответствующей расцветки. Затем он учтиво пожелал хозяину спокойной ночи и направился к двери. Виктор Ефимович некогда служил хорунжим в армии Врангеля и с тех пор сохранил, кроме привычки напиваться через день, непоколебимое уважение к иерархии; поэтому он свысока смотрел на некоторых посетителей Костова. Подходя к двери, он замедлил шаг, зная, что хозяин по обыкновению задержит его для короткого делового разговора на тему о туалетах.
– Виктор, ты отнес итальянский поплин портному? – спросил эксперт, с шумом бросаясь на кровать.
– Да – ответил Виктор Ефимович. – Рубашки будут готовы завтра к вечеру.
– Скажи ему, чтобы был повнимательнее с воротничками! Он слишком далеко прострачивает край, куда вставляют косточки, и воротничок морщится на сгибе.
– Непременно скажу, – заверил Костова Виктор Ефимович, сознавая всю важность поручения.
– Смотри не забудь!
Костов растянулся на кровати. Он подумал: как это унизительно и глупо – заботиться о каких-то воротничках!
– Поганая штука – жизнь, Виктор Ефимович! – неожиданно добавил он.
– Так всегда кажется после полуночи, – заметил бывший хорунжий.
– Ты прав, – немного успокоившись, сказал Костов. – Спокойной ночи.
Виктор Ефимович почтительно удалился, Костов протянул руку, чтобы погасить лампу, стоящую на ночном столике, но вместо кнопки нащупал конверт, который уже две недели валялся невскрытый. «Надо же наконец прочитать это послание, черт бы его побрал!» – с раздражением подумал он. Ему уже не раз хотелось порвать письмо не читая и бросить в корзину. Но он удерживался, полагая, что это какой-нибудь мелкий, несправедливо уволенный служащий фирмы письменно просит о заступничестве. И во имя справедливости эксперт две недели терпел это письмо у себя на столике возле кровати, но так и не удосужился прочесть его. Письмо было в обыкновенном синем конверте с безграмотно написанным адресом. Костов помял его в руках и хотел было снова отложить. Давно пора спать. Лучше завтра. Но он знал, что завтра проснется поздно, часов в одиннадцать, и еле поспеет к началу заседания спортивного клуба, в котором числится почетным председателем. Нет, лучше уж сейчас!.. Наконец Костов решился, вскрыл конверт и рассеянно начал читать. Но вдруг лицо его побледнело. Он перечитал письмо еще несколько раз. Затем нетерпеливо позвонил Виктору Ефимовичу и приказал разбудить себя в семь часов.
С утра до полудня Костов объезжал на своем автомобиле приемные министров и высших администраторов. Приказ об освобождении Стефана он достал в полдень, а вечером уже сел в спальный вагон поезда, направлявшегося в приморский город. Несмотря на усталость от проведенного в хлопотах дня, он был в приподнятом настроении. В этот день новое, неизведанное чувство заполнило пустоту его жизни. Он испытывал волнующую, до слез болезненную радость, как в тот сочельник, когда он приехал однажды с подарками к сиротам в приют.
Он думал о Стефане как о человеке, уцелевшем во время кораблекрушения или стихийного бедствия. Прежде всего надо зайти с ним в магазин готового платья, затем сводить в хороший ресторан и устроить в удобной, чистой гостинице. Впоследствии его можно будет ввести в Теннис-клуб, где среди теннисисток много элегантных и красивых девушек из хороших семейств, и, показав ему преимущества буржуазного мира, внушить на всю жизнь отвращение к коммунистической идеологии. И наконец, Стефану останется только вступить в «Никотиану» и сделаться верным помощником своего брата. Эксперт ни минуты не сомневался, что так именно и будут развиваться события. Надо лишь тактично свести и помирить братьев. Уверенный, что так все и случится, Костов снова ощутил тихую радость. На душе у него стало светло, а вчерашняя бессонная ночь, утомительная беготня днем и мерный стук колес клонили ко сну.
Немного погодя вошел проводник и принес свежей воды. Костов начал раздеваться. Он бережно повесил пиджак и брюки на деревянные плечики, которые всегда возил с собой в чемодане, а в ботинки вставил специальные пружины, для того чтобы они не теряли формы. Затем надел пижаму, улегся и погасил плафон. Купе залил успокаивающий синий свет. Не желая, чтобы его беспокоили незнакомые пассажиры, Костов всегда занимал в спальном вагоне целое купе.
Спустя четверть часа он уже безмятежно спал, как и все бесполезные добряки из мира «Никотианы».
Проводник разбудил его рано утром, за полчаса до прибытия поезда. Выйдя из вагона, Костов с наслаждением вдохнул свежий морской воздух, насыщенный запахом водорослей. Инженер-путеец в железнодорожной форме, приехавший по делу в город, козырнул ему, а полицейский, стоявший на посту у вокзала, щелкнул каблуками. Оба они приняли Костова если не за самого министра, то за какое-то должностное лицо, занимающее высокий пост и требующее, чтобы его приветствовали, – так импозантны были его серебристо-белые волосы и высокая фигура в дорогом костюме. С не меньшим почетом его встретили и в гостинице, где Виктор Ефимович накануне заказал ему номер по телефону. Но комната оказалась неказистой и неуютной, как в любой провинциальной гостинице, и Костов поспешил на улицу. Было еще рано идти к областному начальнику, на имя которого было адресовано письмо премьер-министра. Стремясь убить время, Костов зашел в кондитерскую, выпил кофе, пробежал глазами местную газету, заполненную объявлениями и баснями о курортных достоинствах города, и пошел прогуляться по обсаженному платанами приморскому бульвару, по которому уже шагали загорелые курортники, спешившие на пляж. Мягко синело небо, вода в заливе зыбилась мелкими волнами. Опаленные солнцем женщины с накрашенными губами вызывающе оглядывали эксперта, словно щекоча его своими взглядами, а он проходил мимо со скучающим и рассеянным видом, который он напускал на себя скорее по привычке вечно позировать, чем потому, что действительно скучал.
Пройдя бульвар, он вошел в приморский парк, где на высоком крутом берегу стояло казино. К морю спускалась широкая лестница с площадками, уставленными пальмами и кактусами в огромных кадках. Пляж тянулся длинной узкой полосой; его серый, как железо, песок, по словам местной газеты, обладал целебными свойствами. Вдоль пляжа шла узкоколейка; справа от пляжа из городского канала в море вливалась мутная струя нечистот, смешиваясь с портовыми отбросами. Несмотря на ранний час, пляж был усеян голыми телами, которые валялись на мостках, лениво переползали с места на место или же недвижно лежали на песке, словно трупы. Громкоговоритель раздирал воздух модными танцевальными мелодиями, в порту хрипло ревел гудок парохода, а немного погодя по узкоколейке прошел поезд и обдал отдыхающих на пляже счастливцев густыми клубами каменноугольного дыма.
Костов посмотрел на часы. Пора было идти к областному начальнику и привести в действие громоздкий механизм, от которого зависело освобождение Стефана. По приморскому бульвару он вернулся к центру города. Солнце уже стояло высоко и начинало припекать, а в воздухе ощущалась теплая и душная влага – город был окружен болотами. От порта потянуло неприятным запахом соленой рыбы и лежалых продуктов. Главная улица, ведущая от вокзала к центру, была сейчас почти безлюдна. Над витринами магазинов уже опустили полотняные тенты, защищающие от солнца. В кафе полуголые цыганята собирали под столами окурки. В тени на тротуаре дремали чумазые грузчики с желтыми малярийными лицами. Было тихо и убийственно скучно. Надвигались знойные часы безветрия, когда весь город, обессиленный нездоровым климатом и тропической малярией, замирал в сонном оцепенении. Настроение у Костова упало.
Наконец он подошел к областному управлению и, хотя прием посетителей еще не начинался, вошел в здание. Двое рассыльных лениво и тихо переговаривались у окна. Какая-то особа, скорее всего дама полусвета, нервно прохаживалась по коридору. На двери кабинета начальника висела строгая надпись: «Без доклада не входить». Костов рассеянно прочел ее, небрежно постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Рассыльные бросились было к дерзкому посетителю, но остановились, смущенные его внушительной внешностью и самоуверенным видом. Какой-то миг длилось безмолвное замешательство. В кабинете начальник расчесывал пробор, любуясь собой в зеркале. Он повернул голову, недоумевающе глядя то на Костова, то на вошедшего за ним служителя. Но эксперт, не дав ему времени разгневаться, отрекомендовался с апломбом представителя «Никотианы», который знает, как внушить чиновникам должное уважение к себе.
– Что вам угодно? – холодно спросил начальник.
В его области табак не выращивался и табачных фирм не было, поэтому начальник не имел понятия об их могуществе. Костов объяснил ему, зачем приехал.
– У меня с собой приказ и письмо премьер-министра! – добавил эксперт, протягивая ему два конверта. – Я полагаю, что вы не задержите меня излишними формальностями.
Начальник, высокий румяный мужчина, превыше всего ценил свой авторитет. Даже знай он, как могущественны табачные фирмы, он все равно резко одернул бы их служащего, который запросто вошел в его кабинет, словно в кондитерскую. По письмо меняло дело, и самомнение ретивого администратора растворилось в благоговении перед премьер-министром.
– Да! – пожевал он губами, прочитав письмо, краткое и ясное. – Да, помилование!.. Вероятно, какой-нибудь заблуждающийся молодой человек… Да, я немедленно приму меры, конечно… А как поживает господин министр? – вдруг спросил он.
– Все так же. Слишком много работает, – ответил эксперт, наслаждаясь в душе своей шуткой.
Начальник зацокал языком, желая показать, что он очень обеспокоен столь неразумным отношением премьер-министра к своему драгоценному здоровью. Потом он заговорил о выдающихся достоинствах министра, о его гениальных дипломатических ходах, а Костов кивал головой и поддакивал все так же насмешливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– La situation est mauvaise! Tr?s mauvaise! – говорил испанец.
– Почему? – Болгарин с отвращением сосал гаванскую сигару, которой его угостил представитель новоиспеченной авторитарной державы. – Буду говорить с вами вполне откровенно. Плохо тем, у кого совесть нечиста, кто притесняет национальные меньшинства… Но нам, болгарам, каждый ход Гитлера внушает новые надежды.
– Если вспыхнет война, в нее вмешается и Советский Союз, – пессимистично заметил испанец.
– Русские – великий народ!.. – признал публицист, чтобы не уронить память императоров, гусар и княгинь. – Но нельзя отождествлять народ с правящим режимом. Если Германия решит помериться силами с Советским Союзом, русский народ станет естественным союзником немецкой армии.
«Этот тип совсем спятил», – подумал Костов и повернулся в другую сторону. Но тут он услышал разговор между секретарем министерства иностранных дел, его женой и седым полным господином. Полный пожилой господин описывал ужин, который он давал в клубе в честь приезжего американца, и перечислял имена присутствовавших гостей. Этот господин был директором крупного страхового общества. От него веяло спокойствием человека, не знающего риска и с математической регулярностью получающего такие дивиденды со своих акций, каких он и ожидал. В его жестах и манере говорить не было и следа лихорадочной нервности, свойственной табачным магнатам, которых волновало малейшее колебание цен на международном рынке. На пальце у него сверкал золотой перстень с крупным бриллиантом. Клубные ветераны уверяли, что за этот искрящийся бриллиант директор заплатил «в свое время» тридцать тысяч золотых левов.
– Буби! – обратилась к секретарю его жена, вспомнив, что они тоже были приглашены на этот ужин. – Как жаль, что мы не пошли!
– Я ведь дежурил в министерстве, – мрачно отозвался Буби.
Вспомнив об этом, жена его грустно вздохнула и поджала пухленькие губки.
– Мы превратились в каких-то отшельников! – сказала она.
Буби в гордом молчании вытерпел бунт жены против рабских цепей карьеры.
– Я попытаюсь замолвить словечко вашему шефу, – покровительственно заметил полный господин, тронутый бедственным положением молодоженов, – А в министерстве не поговаривают о вашем назначении куда-нибудь за границу?
– Поговаривают!.. – со злостью ответил Буби. – Пошлют в Тирану.
Господин с бриллиантом захохотал. Ответ Буби показался ему верхом находчивости. И, желая понравиться супруге секретаря, он добавил серьезно:
– Посмотрим, что скажет ваш шеф, если я шепну ему на ушко насчет Рима.
Буби презрительно покачал головой. Он не очень-то верил в ходатайства, если только они не шли по испытанной дворцовой линии. Это был мрачный, пресыщенный жизнью красавец со смуглым лицом, черными волосами и темными, как маслины, глазами. Он с необыкновенной легкостью обольщал женщин и потому сумел жениться на дочери помещика-болгарина, владеющего землей в Добрудже. Он был неглуп, но любил вышивать диванные подушки и носил длинные, выше колен, шелковые чулки, которые пристегивал к дамскому поясу с резинками. Кроме того, он слыл большим знатоком старинных восточных ковриков. Все эти чудачества привели к тому, что начальство стало относиться к Буби недоверчиво.
Полный пожилой господин сказал еще несколько слов, но Костов их не расслышал, потому что в это время по салону прошла шумная компания игроков в покер. Непременным членом этой компании был невысокий плешивый доктор, толстый, но необычайно подвижной: по утрам он принимал у себя пациентов, после обеда разъезжал с визитами, а вечера проводил за карточным столом. У него было много пациентов, он славился как отличный диагност и из всех членов клуба имел самый честный источник дохода.
Компания прошла в игорный зал, и в гостиной снова стало тихо. Советник испанского посольства и публицист, убедив друг друга в гениальности Гитлера, разошлись по домам. Немного погодя за ними последовали обиженный судьбою секретарь с женой и полный седой господин, бриллиант которого, купленный «в свое время» за тридцать тысяч золотых левов, искрился холодным, завораживающим блеском. Этот бриллиант словно колдовской силой притягивал к себе взгляды жены секретаря, которая хоть и обладала ларчиком черного дерева, набитым драгоценностями, но сейчас, сама не зная почему, сгорала от желания положить туда и этот камень. Потом она вдруг поняла всю нелепость этого желания и подавила зевок.
После их ухода в салоне воцарилось приятно-сонное настроение. Костов попросил официанта погасить хрустальную люстру. Горели только лампы па курительных столиках. Их желтоватый свет смягчал краски персидского ковра и бархатной обивки мебели. Из игорного зала доносились приглушенные голоса любителей покера. Очевидно, играли по крупной, потому что смеха не было слышно. Кто-то объявил тройной релянс.
– Оплачено! – сказал доктор.
Снова все умолкли, и наступила напряженная тишина – как всегда перед тем, когда игроки раскрывают карты.
– Фул! – провозгласил доктор.
– Хороший фул, – равнодушно произнес незнакомый голос.
Послышался сухой звук передвигаемых жетонов.
Неслышными, кошачьими шагами подошел кельнер и подал Костову вермут. Эксперт залпом выпил рюмку. Взгляд его, усталый и пустой, бесцельно блуждал по утонувшей в желтоватом полумраке гостиной. Наступил час полуночной неврастении, час, когда некуда идти и нечего делать, час одиночества, меланхолии и безнадежного недовольства всем на свете.
Костов вернулся домой к пяти утра, после того как заменил за карточным столом доктора и не моргнув глазом проиграл в покер тридцать тысяч левов – деньги, на которые семья какого-нибудь бедного служащего могла бы кормиться целый год. Загоняя машину в гараж, он ощутил знакомую тупую боль в области сердца и в левой руке. Начался приступ грудной жабы. Давящая поющая боль еще больше испортила ему настроение. Костов не соблюдал никакого режима, и болезнь могла неожиданно свалить его с ног. Бессонная, глупо проведенная ночь, карточный проигрыш и эта боль, неумолимо напоминающая о приближении старости и смерти, заставили его еще раз ощутить, что жизнь он ведет совершенно бессмысленную. Костов тяжело вздохнул и позвонил.
Ему открыл Виктор Ефимович, русский эмигрант, бывший белогвардеец, в совершенстве владевший искусством служить богатому старому холостяку.
Пока Костов облачался в пижаму, Виктор Ефимович заботливо повесил на плечики и убрал в гардероб снятый костюм, а вместо него вынул другой – для завтрашнего утра. У Костова было около пятнадцати будничных костюмов, которые он носил по очереди, чтобы давать им возможность отвисеться и сохранить линии. Виктор Ефимович поставил возле костюма ботинки ему в тон, но более светлые, потом достал рубашку и галстук соответствующей расцветки. Затем он учтиво пожелал хозяину спокойной ночи и направился к двери. Виктор Ефимович некогда служил хорунжим в армии Врангеля и с тех пор сохранил, кроме привычки напиваться через день, непоколебимое уважение к иерархии; поэтому он свысока смотрел на некоторых посетителей Костова. Подходя к двери, он замедлил шаг, зная, что хозяин по обыкновению задержит его для короткого делового разговора на тему о туалетах.
– Виктор, ты отнес итальянский поплин портному? – спросил эксперт, с шумом бросаясь на кровать.
– Да – ответил Виктор Ефимович. – Рубашки будут готовы завтра к вечеру.
– Скажи ему, чтобы был повнимательнее с воротничками! Он слишком далеко прострачивает край, куда вставляют косточки, и воротничок морщится на сгибе.
– Непременно скажу, – заверил Костова Виктор Ефимович, сознавая всю важность поручения.
– Смотри не забудь!
Костов растянулся на кровати. Он подумал: как это унизительно и глупо – заботиться о каких-то воротничках!
– Поганая штука – жизнь, Виктор Ефимович! – неожиданно добавил он.
– Так всегда кажется после полуночи, – заметил бывший хорунжий.
– Ты прав, – немного успокоившись, сказал Костов. – Спокойной ночи.
Виктор Ефимович почтительно удалился, Костов протянул руку, чтобы погасить лампу, стоящую на ночном столике, но вместо кнопки нащупал конверт, который уже две недели валялся невскрытый. «Надо же наконец прочитать это послание, черт бы его побрал!» – с раздражением подумал он. Ему уже не раз хотелось порвать письмо не читая и бросить в корзину. Но он удерживался, полагая, что это какой-нибудь мелкий, несправедливо уволенный служащий фирмы письменно просит о заступничестве. И во имя справедливости эксперт две недели терпел это письмо у себя на столике возле кровати, но так и не удосужился прочесть его. Письмо было в обыкновенном синем конверте с безграмотно написанным адресом. Костов помял его в руках и хотел было снова отложить. Давно пора спать. Лучше завтра. Но он знал, что завтра проснется поздно, часов в одиннадцать, и еле поспеет к началу заседания спортивного клуба, в котором числится почетным председателем. Нет, лучше уж сейчас!.. Наконец Костов решился, вскрыл конверт и рассеянно начал читать. Но вдруг лицо его побледнело. Он перечитал письмо еще несколько раз. Затем нетерпеливо позвонил Виктору Ефимовичу и приказал разбудить себя в семь часов.
С утра до полудня Костов объезжал на своем автомобиле приемные министров и высших администраторов. Приказ об освобождении Стефана он достал в полдень, а вечером уже сел в спальный вагон поезда, направлявшегося в приморский город. Несмотря на усталость от проведенного в хлопотах дня, он был в приподнятом настроении. В этот день новое, неизведанное чувство заполнило пустоту его жизни. Он испытывал волнующую, до слез болезненную радость, как в тот сочельник, когда он приехал однажды с подарками к сиротам в приют.
Он думал о Стефане как о человеке, уцелевшем во время кораблекрушения или стихийного бедствия. Прежде всего надо зайти с ним в магазин готового платья, затем сводить в хороший ресторан и устроить в удобной, чистой гостинице. Впоследствии его можно будет ввести в Теннис-клуб, где среди теннисисток много элегантных и красивых девушек из хороших семейств, и, показав ему преимущества буржуазного мира, внушить на всю жизнь отвращение к коммунистической идеологии. И наконец, Стефану останется только вступить в «Никотиану» и сделаться верным помощником своего брата. Эксперт ни минуты не сомневался, что так именно и будут развиваться события. Надо лишь тактично свести и помирить братьев. Уверенный, что так все и случится, Костов снова ощутил тихую радость. На душе у него стало светло, а вчерашняя бессонная ночь, утомительная беготня днем и мерный стук колес клонили ко сну.
Немного погодя вошел проводник и принес свежей воды. Костов начал раздеваться. Он бережно повесил пиджак и брюки на деревянные плечики, которые всегда возил с собой в чемодане, а в ботинки вставил специальные пружины, для того чтобы они не теряли формы. Затем надел пижаму, улегся и погасил плафон. Купе залил успокаивающий синий свет. Не желая, чтобы его беспокоили незнакомые пассажиры, Костов всегда занимал в спальном вагоне целое купе.
Спустя четверть часа он уже безмятежно спал, как и все бесполезные добряки из мира «Никотианы».
Проводник разбудил его рано утром, за полчаса до прибытия поезда. Выйдя из вагона, Костов с наслаждением вдохнул свежий морской воздух, насыщенный запахом водорослей. Инженер-путеец в железнодорожной форме, приехавший по делу в город, козырнул ему, а полицейский, стоявший на посту у вокзала, щелкнул каблуками. Оба они приняли Костова если не за самого министра, то за какое-то должностное лицо, занимающее высокий пост и требующее, чтобы его приветствовали, – так импозантны были его серебристо-белые волосы и высокая фигура в дорогом костюме. С не меньшим почетом его встретили и в гостинице, где Виктор Ефимович накануне заказал ему номер по телефону. Но комната оказалась неказистой и неуютной, как в любой провинциальной гостинице, и Костов поспешил на улицу. Было еще рано идти к областному начальнику, на имя которого было адресовано письмо премьер-министра. Стремясь убить время, Костов зашел в кондитерскую, выпил кофе, пробежал глазами местную газету, заполненную объявлениями и баснями о курортных достоинствах города, и пошел прогуляться по обсаженному платанами приморскому бульвару, по которому уже шагали загорелые курортники, спешившие на пляж. Мягко синело небо, вода в заливе зыбилась мелкими волнами. Опаленные солнцем женщины с накрашенными губами вызывающе оглядывали эксперта, словно щекоча его своими взглядами, а он проходил мимо со скучающим и рассеянным видом, который он напускал на себя скорее по привычке вечно позировать, чем потому, что действительно скучал.
Пройдя бульвар, он вошел в приморский парк, где на высоком крутом берегу стояло казино. К морю спускалась широкая лестница с площадками, уставленными пальмами и кактусами в огромных кадках. Пляж тянулся длинной узкой полосой; его серый, как железо, песок, по словам местной газеты, обладал целебными свойствами. Вдоль пляжа шла узкоколейка; справа от пляжа из городского канала в море вливалась мутная струя нечистот, смешиваясь с портовыми отбросами. Несмотря на ранний час, пляж был усеян голыми телами, которые валялись на мостках, лениво переползали с места на место или же недвижно лежали на песке, словно трупы. Громкоговоритель раздирал воздух модными танцевальными мелодиями, в порту хрипло ревел гудок парохода, а немного погодя по узкоколейке прошел поезд и обдал отдыхающих на пляже счастливцев густыми клубами каменноугольного дыма.
Костов посмотрел на часы. Пора было идти к областному начальнику и привести в действие громоздкий механизм, от которого зависело освобождение Стефана. По приморскому бульвару он вернулся к центру города. Солнце уже стояло высоко и начинало припекать, а в воздухе ощущалась теплая и душная влага – город был окружен болотами. От порта потянуло неприятным запахом соленой рыбы и лежалых продуктов. Главная улица, ведущая от вокзала к центру, была сейчас почти безлюдна. Над витринами магазинов уже опустили полотняные тенты, защищающие от солнца. В кафе полуголые цыганята собирали под столами окурки. В тени на тротуаре дремали чумазые грузчики с желтыми малярийными лицами. Было тихо и убийственно скучно. Надвигались знойные часы безветрия, когда весь город, обессиленный нездоровым климатом и тропической малярией, замирал в сонном оцепенении. Настроение у Костова упало.
Наконец он подошел к областному управлению и, хотя прием посетителей еще не начинался, вошел в здание. Двое рассыльных лениво и тихо переговаривались у окна. Какая-то особа, скорее всего дама полусвета, нервно прохаживалась по коридору. На двери кабинета начальника висела строгая надпись: «Без доклада не входить». Костов рассеянно прочел ее, небрежно постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Рассыльные бросились было к дерзкому посетителю, но остановились, смущенные его внушительной внешностью и самоуверенным видом. Какой-то миг длилось безмолвное замешательство. В кабинете начальник расчесывал пробор, любуясь собой в зеркале. Он повернул голову, недоумевающе глядя то на Костова, то на вошедшего за ним служителя. Но эксперт, не дав ему времени разгневаться, отрекомендовался с апломбом представителя «Никотианы», который знает, как внушить чиновникам должное уважение к себе.
– Что вам угодно? – холодно спросил начальник.
В его области табак не выращивался и табачных фирм не было, поэтому начальник не имел понятия об их могуществе. Костов объяснил ему, зачем приехал.
– У меня с собой приказ и письмо премьер-министра! – добавил эксперт, протягивая ему два конверта. – Я полагаю, что вы не задержите меня излишними формальностями.
Начальник, высокий румяный мужчина, превыше всего ценил свой авторитет. Даже знай он, как могущественны табачные фирмы, он все равно резко одернул бы их служащего, который запросто вошел в его кабинет, словно в кондитерскую. По письмо меняло дело, и самомнение ретивого администратора растворилось в благоговении перед премьер-министром.
– Да! – пожевал он губами, прочитав письмо, краткое и ясное. – Да, помилование!.. Вероятно, какой-нибудь заблуждающийся молодой человек… Да, я немедленно приму меры, конечно… А как поживает господин министр? – вдруг спросил он.
– Все так же. Слишком много работает, – ответил эксперт, наслаждаясь в душе своей шуткой.
Начальник зацокал языком, желая показать, что он очень обеспокоен столь неразумным отношением премьер-министра к своему драгоценному здоровью. Потом он заговорил о выдающихся достоинствах министра, о его гениальных дипломатических ходах, а Костов кивал головой и поддакивал все так же насмешливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109