Вот девушка, с которой можно показаться всюду. Чудесные ноги, матовый цвет лица, высокий лоб, тонкий профиль, носик с горбинкой, а волосы, уложенные валиком вокруг головы, отливают тяжелым, металлически-черным блеском.
Пока Бимби разглядывал ее, Ирина подошла к раздевалке и сняла халат. Ее разозлили и слова Чингиса, и столпотворение в зале, и неспособность молодого ассистента утихомирить студентов. Гнев ее слился с тяжелым чувством пустоты и одиночества, которое терзало ее постоянно. Прошло два года после разрыва с Борисом, но рана в ее душе не заживала. Ирина была слишком горда, чтобы показать, что страдает, слишком пламенна, чтобы примириться, и слишком ревнива, чтобы простить ему. Так она подавляла в себе постоянный хаос боли, горечи и раздражения, любви и задетого самолюбия, который заставлял ее замыкаться все больше и больше.
Пока она надевала пальто, как всегда погруженная в свои горестные размышления, к ней подошел Бимби. Ей стало неприятно. Он и раньше необъяснимо раздражал ее своей ленью, своими прищуренными сонными глазами. Сейчас она сразу же отбила у него охоту любезничать, обдав его холодным вопросительным взглядом, но вдруг раскаялась. Чем виноват этот юноша? И до каких пор она будет отталкивать и беспричинно ненавидеть людей? Весь курс уже считает ее девушкой с неприятным и нелюдимым характером.
– Ты идешь? – спросила она приветливо, делая вид, что готова подождать его.
– Да, – ответил Бимби, не долго думая.
Он еще не собирался уходить, но быстро оделся и, когда они вышли в полуосвещенный коридор, вежливо спросил:
– Ты пойдешь завтра на торжественное заседание в театр?
– У меня нет билета, – ответила она.
– Я могу взять для тебя билет в «Братстве».
– Нет. Я не хочу пользоваться услугами «Братства». Бимби улыбнулся и сразу же нашел другую возможность.
– Часть приглашений рассылается посольствам, – сказал он. – Одна моя знакомая работает в немецком посольстве… Сядем с ней в ложе, а плебс пусть толчется в партере.
Ирина посмотрела на него немного удивленно.
– Твоей знакомой мое присутствие может показаться неприятным, – сказала она.
– Не беспокойся. Фрейлейн Дитрих очень милая женщина. Я как-то раз даже говорил ей о тебе.
– По какому поводу? – спросила Ирина.
– Я сказал ей, что у нас есть одна очень способная студентка, которая заслуживает стипендии в Германии.
Ирина улыбнулась. Перед тем как начать флирт, Бимби пытается подкупить ее. Глуповатый, но безобидный и добродушный малый.
– Спасибо, – сухо сказала она. – Я подумаю.
– О чем тут думать? – возразил Бимби. – Знакомство с фрейлейн Дитрих может оказаться очень полезным для тебя.
Они расстались, уговорившись встретиться на другой день перед торжественным заседанием.
Ирина пошла домой. Тяготившее ее чувство одиночества и пустоты ослабело. Перспектива легкого приключения с Бимби показалась ей не такой уж неприятной. Он красив, у него хорошая спортивная фигура – недаром он регулярно ходит на лыжах.
Ветер перестал дуть, и на город опускался серый, осенний туман. Было холодно и сыро, но тихо. По случаю какого-то праздника, в который ремесленники не работали, на улицах толпились подмастерья, подручные, мальчики на побегушках. Они крикливо дразнили друг друга, жевали вафли или важно прохаживались в обнимку. Грустно было смотреть на этот мелкий, огрубевший и бесправный мирок, на этих пришедших из деревни маленьких людей, которые стояли на низшей ступени общественной лестницы и не имели другого будущего, кроме тяжкого труда, и другой радости, кроме шатанья по улицам в праздник. Над серыми зданиями вились стаи ворон, В тумане звонил трамвай. Из какого-то дешевого танцевального зала, куда сходились проститутки и нередко заглядывали студенты, доносилась скверная джазовая музыка.
Ирина вошла в свой дом. В комнате ее было натоплено. Из столовой слышался говор хозяев. Они вели однообразную жизнь, беседовали только о еде, покупках или каких-нибудь домашних делах, время от времени ходили в кино и ждали от кого-то маленького наследства, на которое муж задумал купить себе охотничье ружье, а жена – меховое пальто. Он работал в немецкой фирме, был ревнив, сам ходил покупать продукты, а жена, тяготясь его скучным характером, втайне презирала его, но не смела ему изменить.
Немного погодя в комнату вошла хозяйка и, глядя на Ирину полными любопытства глазами, сказала:
– Полчаса назад тебя спрашивал какой-то курсант, фельдфебель.
– Курсант-фельдфебель? – переспросила Ирина.
– Да, высокий русый парень, красивый… Вот с этакими плечами!
И женщина в восхищении показала руками, какие у парня плечи.
– Это, должно быть, мой двоюродный брат, – сказала Ирина. – Немного простоват, да?
– Нет, напротив!.. Разговаривал очень хорошо. Оставил тебе записку.
Ирина знала, что, окончив гимназию, Динко поступил в школу офицеров запаса. Но с тех пор она его не видела. При мысли о нем она вспомнила своих навязчивых родственников из отцовской деревни – по субботам они приезжали на базар в город, и тогда во всем доме воняло чесноком. У отца они останавливались не столько по бедности, сколько из скупости, чтобы не тратить нескольких левов на постоялый двор. Так же раздражал ее и Динко. В гимназию он ходил в одежде из грубого домотканого сукна и царвулях, с пестрядинной торбочкой через плечо, в которой носил учебники. Но она не сознавала, что одежда и говор сельской родни раздражали ее больше, чем их скупость и добродушная навязчивость.
Ирина развернула записку. Динко писал, что завтра после обеда зайдет повидаться, и просил Ирину пойти погулять с ним. Она почувствовала раздражение, но решила согласиться.
Фрейлейн Дитрих была длинной как жердь, с водянистыми глазами и загорелым от лыжного спорта лицом. Этот зимний загар, отсутствие грима и элегантная простота, с какой она одевалась, только и спасали ее от несчастья быть совсем уж безобразной. Она походила скорее на хорошо оплачиваемую машинистку немецкой фирмы, чем на служащую посольства. В этот день на ней была маленькая шляпка, широкое пальто из светло-серой ткани и туфли на каучуковой подошве, с низким каблуком. На пальто у нее поблескивала маленькая свастика – знак мессии, который вознамерился расселить сверхчеловеков по всему свету.
Ей было около тридцати лет, она пыталась лопотать по-болгарски, а когда Бимби представил ей Ирину, она сразу приняла вид светской женщины, которая отлично знает, как надо держаться в обществе. Познакомившись с Ириной, она сейчас же заговорила о погоде, словно опасаясь, как бы ее не сочли слишком молчаливой и скучной, пожаловалась на то, что еще нет снега, и наконец предложила отправиться в театр. Ирина вскоре поняла, что фрейлейн Дитрих, несмотря на свое умение одеться со вкусом, не была пли, во всяком случае, не заслуживала того, чтобы быть более важной персоной, чем обыкновенная канцеляристка, которой случайно достались приглашения, не использованные в посольстве. Пока они шли к театру, Ирина два раза встречалась с ней взглядом. Глаза у немки были какие-то пустые, и вместе с тем в них отражалось упрямство, которое, наверное, раздражало ее начальников. Глаза эти смотрели пристально, были холодны и неподвижны, как глаза саламандры.
Театр быстро наполнялся народом. В ложе Ирина и фрейлейн Дитрих сели на передние места, а Бимби позади них.
Первые ряды партера были заняты профессорами, прибывшими па торжество со своими почтенными супругами. За ними в строгой иерархии следовали ординарные доценты и приват-доценты, многочисленная когорта ассистентов и представителей корпораций с внушительными гуннскими наименованиями. Профессорские жены смотрели прямо перед собой с бесстрастной серьезностью мумий или негромко разговаривали об астмах, диабетах и почечных расстройствах своих именитых супругов, чей блеск они отражали бледным светом, будто кроткие луны. Многие профессора, перессорившись из-за каких-то доцентских выборов, не здоровались и враждовали друг с другом не на жизнь, а на смерть; иные, наоборот, составляли несокрушимую фалангу на всю жизнь. Ассистенты кланялись доцентам, а доценты профессорам. Неписаный устав университетской иерархии гласил, что тот, кто хочет подняться по ее ступенькам, должен со смирением и покорностью год за годом выражать свою верность шефу, который милостиво приютил его.
Прибыл ректор в сопровождении свиты стареющих, но полных академической энергии деканов, потом министры и, наконец, монарх в штатском. В то время как профессура приветствовала его рукоплесканиями, а представители гуннских корпораций кричали «ура», сидящие на балконе второго яруса принялись дерзко скандировать хором: «Да здравствует просвещение!» – и хор этот звучал все громче. Тут уже нельзя было свалить вину па коммунистов – «Братство» вообще не пустило их в зал. Нетактичную выходку позволили себе члены Земледельческого союза. Выразив свою горячую любовь к просвещению, они тем самым дали понять, что к царю они относятся враждебно и неприязненно. Несколько плешивых деканских голов смущенно склонились одна к другой, но монарх сам нашел выход из неловкого положения, поспешив усесться в своей ложе.
Когда Ирина, Бимби и фрейлейн Дитрих выходили из театра, послушные беспартийные студенты из корпораций «Крум», «Кардам» и «Тервел» под командованием сильных личностей из «Братства» торжественно выстроились шпалерами, между которыми прошел монарх, приветствуемый овациями. В это время на соседних улицах коммунисты и полиция играли в кошки-мышки. Коммунисты то мгновенно рассеивались, то быстро собирались снова, но освистать монарха им так и не удалось.
Однако суматоха и мчавшиеся вскачь конные жандармы произвели неприятное впечатление па фрейлейн Дитрих.
– У вас, очевидно, много коммунистов, а? – проговорила она с упреком, когда они пошли по тротуару.
Бимби постарался уверить ее, что это только так кажется. Есть маленькие группы, которые поднимают большой шум.
– А правительство почему с ними не расправится, а?…
Бимби ответил, что расправится в будущем. К каждому своему вопросу фрейлейн Дитрих добавляла в конце фразы это «а?», которое выражало то снисходительность, то нетерпение, то капризное кокетство раздражало даже Бимби. Он знал, что в Берлине таким же манером жеманятся кельнерши и продавщицы в колбасных. Ирина решила, что образование у фрейлейн Дитрих скудное, а характер упрямый и не очень приятный. Бимби предложил проводить ее до дома. Немка снимала квартиру в довольно красивом доме на улице Аксакова. Прощаясь, она подала Ирине руку и сказала, глядя ей в глаза:
– Я буду ждать вас в гости в субботу, а?…
Но Ирина отказалась под предлогом занятий в университете. Фрейлейн Дитрих гневно стрельнула в нее глазами саламандры. Всем своим видом она показывала, что сердится, потому что напрасно потеряла из-за Ирины полдня.
Когда они шли обратно к бульвару Царя Освободителя, в воздухе порхали снежинки. Ирина смотрела на них с чувством душевного просветления. Знакомство с фрейлейн Дитрих словно освободило ее душу от какого-то смутного волнения, которое возбуждали в ней красивое лицо и высокий рост Бимби. Не приходилось сомневаться, что с немкой его связывала не просто тесная дружба.
– Не надо было отказываться!.. – хмуро проговорил он, пройдя с десяток шагов молча.
– Почему? – насмешливо спросила Ирина.
– Потому что, во-первых, это было невежливо… И во-вторых, от фрейлейн Дитрих ты могла бы многое получить. Но ты не умеешь пользоваться случаем.
– Может быть, не хочу, – поправила его Ирина.
– Тогда это просто глупо. Почему не хочешь?
– Потому что она необразованная и высокомерная женщина. Я не вижу никакой пользы от дружбы с ней.
– Ошибаешься!.. – Бимби нервно закурил. – У нее большие заслуги в национал-социалистском движении. Ее расположения жаждут даже секретари посольства. Через нее ты можешь войти в очень хорошее общество. И потом… Что бы ты сказала, если бы она нашла тебе работу, которую ты могла бы выполнять наряду со своими занятиями?
– Какую работу?… – недоуменно спросила Ирина. Например, корреспондентки какой-нибудь газеты.
– Но я плохо знаю немецкий.
– И не нужно знать… Просто она будет давать тебе темы, интересующие немецких читателей. Ты собираешь сведения, потом излагаешь их по-болгарски в форме статьи. Дальнейшим ты не интересуешься. Фрейлейн Дитрих заботится обо всем остальном.
– И ты называешь это корреспонденцией?
– А чем же еще?
Ирина не ответила.
Из груди Бимби вырвался едкий, преувеличенно громкий смех.
– Та-ак!.. – сказал он. – Вот к чему привели глупости, которыми Чингис регулярно забивает тебе голову… По-твоему, если я напишу статью о Рильском монастыре и опубликую ее в каком-нибудь немецком журнале или если я восхищаюсь немецкой культурой и считаю немцев нашими естественными союзниками, это значит, что я немецкий агент… Так, что ли? Прошу тебя, не теряй чувства меры и подумай, о чем, собственно, идет речь. Коммунисты видят предателя в каждом, кто хорошо одевается и дружит с немцами… А может быть, как раз такие, как Чингис, те, что больше всех болтают языками, они-то и есть платные агенты Советского Союза.
Ирина опять не ответила. Она только вспомнила, что Бимби проживает самое малое десять тысяч левов в месяц, а у Чингиса иногда нет денег, чтобы внести плату за семестр, и по вечерам он работает в дешевом ресторане.
– До свидания!.. – внезапно произнес Бимби.
Раздраженный молчанием Ирины, он сухо подал ей руку. Ирина почувствовала угрызения совести. За вуалью снежинок, которые сейчас падали быстро и густо, лицо Бимби горело, искаженное злостью.
– Постой, – сказала она покаянным тоном и задержала его руку. – Ты обиделся. Мне это очень неприятно.
– Пустяки. Тебя утешат твои красные приятели.
– Глупости болтаешь! Нет у меня никаких приятелей, а тем более красных.
Бимби все еще притворялся горько обиженным, но слова Ирины его тронули.
По бульвару проходили шумные группы студентов из корпораций с гуннскими названиями. Они возвращались после того, как долго стояли шпалерами, до хрипоты крича монарху «ура». Студенты были в красных фуражных с трехцветными лентами. Тем не менее конные жандармы смотрели им вслед враждебно и подозрительно: ведь такие же фуражки, хоть и без лент, иногда носили для маскировки коммунисты. Одна фашистская группа из корпорации «Хан Кардам» вместо знамени изготовила себе из конского хвоста бунчук в древнеболгарском стиле. Но пальму первенства во всей этой безвкусице держала казенная организация патриотов: справа и слева от ее знамени шагали студенты в изношенных зимних пальто и с жалкими ржавыми шпагами. Бимби и то стало стыдно, когда он увидел это убогое подражание немецким студентам. Зрелище было и обидное, и жалкое, и смешное, но в «Братстве» далеко не всех смущала нелепица.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросил Бимби, отворачиваясь от шутов со шпагами.
– Не знаю еще, – ответила Ирина, – но мне хочется куда-нибудь пойти.
Бимби победоносно взглянул на нее. Опыт в отношениях с женщинами был у него очень велик, но чрезвычайно однообразен. Поэтому он с уверенностью заключил, что Ирина не прочь сдаться.
– Пойдем со мной в «Болгарию», – важно предложил он. Затем добавил с ядовитой насмешкой: – Если ты не боишься себя скомпрометировать.
– Пойду с удовольствием, – сказала она. – И будь уверен, что скомпрометировать меня не может ничто.
Ирине давно хотелось пойти в «Болгарию», но было не с кем, так что предложение Бнмби обрадовало ее. Однажды вечером, возвращаясь с хозяевами из кино, она увидела перед этим рестораном длинную черную машину с лимонно-желтыми фарами, из которой вышла молодая пара. Бледная пепельно-белокурая женщина куталась в каракулевое манто; казалось, она излучала мягкое жемчужное сияние. Может быть, эти двое сегодня вечером опять приедут в ресторан. Какое-то болезненное, насыщенное горечью и страданием любопытство внушало Ирине желание посмотреть на Марию вблизи.
Ирина и Бимби наскоро пообедали в закусочной «Хэш». Там уже буйствовали самые отчаянные молодчики из корпорации «Хан Крум», чтобы успеть протрезвиться и снова напиться вечером. Это был дикий, легко воспламеняющийся сброд с разных факультетов, и випо взвинтило их патриотические чувства. Собутыльники вели ожесточенный спор о том, как провести вечер. Те, что посмелее, жаждали выбить окна в югославском посольстве, а другие, более умеренные, предлагали ознаменовать праздник только еврейским погромом и налетом на синагогу. Но посольство и синагогу бдительно охраняла полиция, так что все, как обычно, должно было завершиться сокрушением беззащитных витрин.
Вернувшись домой, Ирина увидела, что Динко уже сидит и пьет кофе с хозяевами. Двухлетнее пребывание в школе развило его и без того сильное тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Пока Бимби разглядывал ее, Ирина подошла к раздевалке и сняла халат. Ее разозлили и слова Чингиса, и столпотворение в зале, и неспособность молодого ассистента утихомирить студентов. Гнев ее слился с тяжелым чувством пустоты и одиночества, которое терзало ее постоянно. Прошло два года после разрыва с Борисом, но рана в ее душе не заживала. Ирина была слишком горда, чтобы показать, что страдает, слишком пламенна, чтобы примириться, и слишком ревнива, чтобы простить ему. Так она подавляла в себе постоянный хаос боли, горечи и раздражения, любви и задетого самолюбия, который заставлял ее замыкаться все больше и больше.
Пока она надевала пальто, как всегда погруженная в свои горестные размышления, к ней подошел Бимби. Ей стало неприятно. Он и раньше необъяснимо раздражал ее своей ленью, своими прищуренными сонными глазами. Сейчас она сразу же отбила у него охоту любезничать, обдав его холодным вопросительным взглядом, но вдруг раскаялась. Чем виноват этот юноша? И до каких пор она будет отталкивать и беспричинно ненавидеть людей? Весь курс уже считает ее девушкой с неприятным и нелюдимым характером.
– Ты идешь? – спросила она приветливо, делая вид, что готова подождать его.
– Да, – ответил Бимби, не долго думая.
Он еще не собирался уходить, но быстро оделся и, когда они вышли в полуосвещенный коридор, вежливо спросил:
– Ты пойдешь завтра на торжественное заседание в театр?
– У меня нет билета, – ответила она.
– Я могу взять для тебя билет в «Братстве».
– Нет. Я не хочу пользоваться услугами «Братства». Бимби улыбнулся и сразу же нашел другую возможность.
– Часть приглашений рассылается посольствам, – сказал он. – Одна моя знакомая работает в немецком посольстве… Сядем с ней в ложе, а плебс пусть толчется в партере.
Ирина посмотрела на него немного удивленно.
– Твоей знакомой мое присутствие может показаться неприятным, – сказала она.
– Не беспокойся. Фрейлейн Дитрих очень милая женщина. Я как-то раз даже говорил ей о тебе.
– По какому поводу? – спросила Ирина.
– Я сказал ей, что у нас есть одна очень способная студентка, которая заслуживает стипендии в Германии.
Ирина улыбнулась. Перед тем как начать флирт, Бимби пытается подкупить ее. Глуповатый, но безобидный и добродушный малый.
– Спасибо, – сухо сказала она. – Я подумаю.
– О чем тут думать? – возразил Бимби. – Знакомство с фрейлейн Дитрих может оказаться очень полезным для тебя.
Они расстались, уговорившись встретиться на другой день перед торжественным заседанием.
Ирина пошла домой. Тяготившее ее чувство одиночества и пустоты ослабело. Перспектива легкого приключения с Бимби показалась ей не такой уж неприятной. Он красив, у него хорошая спортивная фигура – недаром он регулярно ходит на лыжах.
Ветер перестал дуть, и на город опускался серый, осенний туман. Было холодно и сыро, но тихо. По случаю какого-то праздника, в который ремесленники не работали, на улицах толпились подмастерья, подручные, мальчики на побегушках. Они крикливо дразнили друг друга, жевали вафли или важно прохаживались в обнимку. Грустно было смотреть на этот мелкий, огрубевший и бесправный мирок, на этих пришедших из деревни маленьких людей, которые стояли на низшей ступени общественной лестницы и не имели другого будущего, кроме тяжкого труда, и другой радости, кроме шатанья по улицам в праздник. Над серыми зданиями вились стаи ворон, В тумане звонил трамвай. Из какого-то дешевого танцевального зала, куда сходились проститутки и нередко заглядывали студенты, доносилась скверная джазовая музыка.
Ирина вошла в свой дом. В комнате ее было натоплено. Из столовой слышался говор хозяев. Они вели однообразную жизнь, беседовали только о еде, покупках или каких-нибудь домашних делах, время от времени ходили в кино и ждали от кого-то маленького наследства, на которое муж задумал купить себе охотничье ружье, а жена – меховое пальто. Он работал в немецкой фирме, был ревнив, сам ходил покупать продукты, а жена, тяготясь его скучным характером, втайне презирала его, но не смела ему изменить.
Немного погодя в комнату вошла хозяйка и, глядя на Ирину полными любопытства глазами, сказала:
– Полчаса назад тебя спрашивал какой-то курсант, фельдфебель.
– Курсант-фельдфебель? – переспросила Ирина.
– Да, высокий русый парень, красивый… Вот с этакими плечами!
И женщина в восхищении показала руками, какие у парня плечи.
– Это, должно быть, мой двоюродный брат, – сказала Ирина. – Немного простоват, да?
– Нет, напротив!.. Разговаривал очень хорошо. Оставил тебе записку.
Ирина знала, что, окончив гимназию, Динко поступил в школу офицеров запаса. Но с тех пор она его не видела. При мысли о нем она вспомнила своих навязчивых родственников из отцовской деревни – по субботам они приезжали на базар в город, и тогда во всем доме воняло чесноком. У отца они останавливались не столько по бедности, сколько из скупости, чтобы не тратить нескольких левов на постоялый двор. Так же раздражал ее и Динко. В гимназию он ходил в одежде из грубого домотканого сукна и царвулях, с пестрядинной торбочкой через плечо, в которой носил учебники. Но она не сознавала, что одежда и говор сельской родни раздражали ее больше, чем их скупость и добродушная навязчивость.
Ирина развернула записку. Динко писал, что завтра после обеда зайдет повидаться, и просил Ирину пойти погулять с ним. Она почувствовала раздражение, но решила согласиться.
Фрейлейн Дитрих была длинной как жердь, с водянистыми глазами и загорелым от лыжного спорта лицом. Этот зимний загар, отсутствие грима и элегантная простота, с какой она одевалась, только и спасали ее от несчастья быть совсем уж безобразной. Она походила скорее на хорошо оплачиваемую машинистку немецкой фирмы, чем на служащую посольства. В этот день на ней была маленькая шляпка, широкое пальто из светло-серой ткани и туфли на каучуковой подошве, с низким каблуком. На пальто у нее поблескивала маленькая свастика – знак мессии, который вознамерился расселить сверхчеловеков по всему свету.
Ей было около тридцати лет, она пыталась лопотать по-болгарски, а когда Бимби представил ей Ирину, она сразу приняла вид светской женщины, которая отлично знает, как надо держаться в обществе. Познакомившись с Ириной, она сейчас же заговорила о погоде, словно опасаясь, как бы ее не сочли слишком молчаливой и скучной, пожаловалась на то, что еще нет снега, и наконец предложила отправиться в театр. Ирина вскоре поняла, что фрейлейн Дитрих, несмотря на свое умение одеться со вкусом, не была пли, во всяком случае, не заслуживала того, чтобы быть более важной персоной, чем обыкновенная канцеляристка, которой случайно достались приглашения, не использованные в посольстве. Пока они шли к театру, Ирина два раза встречалась с ней взглядом. Глаза у немки были какие-то пустые, и вместе с тем в них отражалось упрямство, которое, наверное, раздражало ее начальников. Глаза эти смотрели пристально, были холодны и неподвижны, как глаза саламандры.
Театр быстро наполнялся народом. В ложе Ирина и фрейлейн Дитрих сели на передние места, а Бимби позади них.
Первые ряды партера были заняты профессорами, прибывшими па торжество со своими почтенными супругами. За ними в строгой иерархии следовали ординарные доценты и приват-доценты, многочисленная когорта ассистентов и представителей корпораций с внушительными гуннскими наименованиями. Профессорские жены смотрели прямо перед собой с бесстрастной серьезностью мумий или негромко разговаривали об астмах, диабетах и почечных расстройствах своих именитых супругов, чей блеск они отражали бледным светом, будто кроткие луны. Многие профессора, перессорившись из-за каких-то доцентских выборов, не здоровались и враждовали друг с другом не на жизнь, а на смерть; иные, наоборот, составляли несокрушимую фалангу на всю жизнь. Ассистенты кланялись доцентам, а доценты профессорам. Неписаный устав университетской иерархии гласил, что тот, кто хочет подняться по ее ступенькам, должен со смирением и покорностью год за годом выражать свою верность шефу, который милостиво приютил его.
Прибыл ректор в сопровождении свиты стареющих, но полных академической энергии деканов, потом министры и, наконец, монарх в штатском. В то время как профессура приветствовала его рукоплесканиями, а представители гуннских корпораций кричали «ура», сидящие на балконе второго яруса принялись дерзко скандировать хором: «Да здравствует просвещение!» – и хор этот звучал все громче. Тут уже нельзя было свалить вину па коммунистов – «Братство» вообще не пустило их в зал. Нетактичную выходку позволили себе члены Земледельческого союза. Выразив свою горячую любовь к просвещению, они тем самым дали понять, что к царю они относятся враждебно и неприязненно. Несколько плешивых деканских голов смущенно склонились одна к другой, но монарх сам нашел выход из неловкого положения, поспешив усесться в своей ложе.
Когда Ирина, Бимби и фрейлейн Дитрих выходили из театра, послушные беспартийные студенты из корпораций «Крум», «Кардам» и «Тервел» под командованием сильных личностей из «Братства» торжественно выстроились шпалерами, между которыми прошел монарх, приветствуемый овациями. В это время на соседних улицах коммунисты и полиция играли в кошки-мышки. Коммунисты то мгновенно рассеивались, то быстро собирались снова, но освистать монарха им так и не удалось.
Однако суматоха и мчавшиеся вскачь конные жандармы произвели неприятное впечатление па фрейлейн Дитрих.
– У вас, очевидно, много коммунистов, а? – проговорила она с упреком, когда они пошли по тротуару.
Бимби постарался уверить ее, что это только так кажется. Есть маленькие группы, которые поднимают большой шум.
– А правительство почему с ними не расправится, а?…
Бимби ответил, что расправится в будущем. К каждому своему вопросу фрейлейн Дитрих добавляла в конце фразы это «а?», которое выражало то снисходительность, то нетерпение, то капризное кокетство раздражало даже Бимби. Он знал, что в Берлине таким же манером жеманятся кельнерши и продавщицы в колбасных. Ирина решила, что образование у фрейлейн Дитрих скудное, а характер упрямый и не очень приятный. Бимби предложил проводить ее до дома. Немка снимала квартиру в довольно красивом доме на улице Аксакова. Прощаясь, она подала Ирине руку и сказала, глядя ей в глаза:
– Я буду ждать вас в гости в субботу, а?…
Но Ирина отказалась под предлогом занятий в университете. Фрейлейн Дитрих гневно стрельнула в нее глазами саламандры. Всем своим видом она показывала, что сердится, потому что напрасно потеряла из-за Ирины полдня.
Когда они шли обратно к бульвару Царя Освободителя, в воздухе порхали снежинки. Ирина смотрела на них с чувством душевного просветления. Знакомство с фрейлейн Дитрих словно освободило ее душу от какого-то смутного волнения, которое возбуждали в ней красивое лицо и высокий рост Бимби. Не приходилось сомневаться, что с немкой его связывала не просто тесная дружба.
– Не надо было отказываться!.. – хмуро проговорил он, пройдя с десяток шагов молча.
– Почему? – насмешливо спросила Ирина.
– Потому что, во-первых, это было невежливо… И во-вторых, от фрейлейн Дитрих ты могла бы многое получить. Но ты не умеешь пользоваться случаем.
– Может быть, не хочу, – поправила его Ирина.
– Тогда это просто глупо. Почему не хочешь?
– Потому что она необразованная и высокомерная женщина. Я не вижу никакой пользы от дружбы с ней.
– Ошибаешься!.. – Бимби нервно закурил. – У нее большие заслуги в национал-социалистском движении. Ее расположения жаждут даже секретари посольства. Через нее ты можешь войти в очень хорошее общество. И потом… Что бы ты сказала, если бы она нашла тебе работу, которую ты могла бы выполнять наряду со своими занятиями?
– Какую работу?… – недоуменно спросила Ирина. Например, корреспондентки какой-нибудь газеты.
– Но я плохо знаю немецкий.
– И не нужно знать… Просто она будет давать тебе темы, интересующие немецких читателей. Ты собираешь сведения, потом излагаешь их по-болгарски в форме статьи. Дальнейшим ты не интересуешься. Фрейлейн Дитрих заботится обо всем остальном.
– И ты называешь это корреспонденцией?
– А чем же еще?
Ирина не ответила.
Из груди Бимби вырвался едкий, преувеличенно громкий смех.
– Та-ак!.. – сказал он. – Вот к чему привели глупости, которыми Чингис регулярно забивает тебе голову… По-твоему, если я напишу статью о Рильском монастыре и опубликую ее в каком-нибудь немецком журнале или если я восхищаюсь немецкой культурой и считаю немцев нашими естественными союзниками, это значит, что я немецкий агент… Так, что ли? Прошу тебя, не теряй чувства меры и подумай, о чем, собственно, идет речь. Коммунисты видят предателя в каждом, кто хорошо одевается и дружит с немцами… А может быть, как раз такие, как Чингис, те, что больше всех болтают языками, они-то и есть платные агенты Советского Союза.
Ирина опять не ответила. Она только вспомнила, что Бимби проживает самое малое десять тысяч левов в месяц, а у Чингиса иногда нет денег, чтобы внести плату за семестр, и по вечерам он работает в дешевом ресторане.
– До свидания!.. – внезапно произнес Бимби.
Раздраженный молчанием Ирины, он сухо подал ей руку. Ирина почувствовала угрызения совести. За вуалью снежинок, которые сейчас падали быстро и густо, лицо Бимби горело, искаженное злостью.
– Постой, – сказала она покаянным тоном и задержала его руку. – Ты обиделся. Мне это очень неприятно.
– Пустяки. Тебя утешат твои красные приятели.
– Глупости болтаешь! Нет у меня никаких приятелей, а тем более красных.
Бимби все еще притворялся горько обиженным, но слова Ирины его тронули.
По бульвару проходили шумные группы студентов из корпораций с гуннскими названиями. Они возвращались после того, как долго стояли шпалерами, до хрипоты крича монарху «ура». Студенты были в красных фуражных с трехцветными лентами. Тем не менее конные жандармы смотрели им вслед враждебно и подозрительно: ведь такие же фуражки, хоть и без лент, иногда носили для маскировки коммунисты. Одна фашистская группа из корпорации «Хан Кардам» вместо знамени изготовила себе из конского хвоста бунчук в древнеболгарском стиле. Но пальму первенства во всей этой безвкусице держала казенная организация патриотов: справа и слева от ее знамени шагали студенты в изношенных зимних пальто и с жалкими ржавыми шпагами. Бимби и то стало стыдно, когда он увидел это убогое подражание немецким студентам. Зрелище было и обидное, и жалкое, и смешное, но в «Братстве» далеко не всех смущала нелепица.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросил Бимби, отворачиваясь от шутов со шпагами.
– Не знаю еще, – ответила Ирина, – но мне хочется куда-нибудь пойти.
Бимби победоносно взглянул на нее. Опыт в отношениях с женщинами был у него очень велик, но чрезвычайно однообразен. Поэтому он с уверенностью заключил, что Ирина не прочь сдаться.
– Пойдем со мной в «Болгарию», – важно предложил он. Затем добавил с ядовитой насмешкой: – Если ты не боишься себя скомпрометировать.
– Пойду с удовольствием, – сказала она. – И будь уверен, что скомпрометировать меня не может ничто.
Ирине давно хотелось пойти в «Болгарию», но было не с кем, так что предложение Бнмби обрадовало ее. Однажды вечером, возвращаясь с хозяевами из кино, она увидела перед этим рестораном длинную черную машину с лимонно-желтыми фарами, из которой вышла молодая пара. Бледная пепельно-белокурая женщина куталась в каракулевое манто; казалось, она излучала мягкое жемчужное сияние. Может быть, эти двое сегодня вечером опять приедут в ресторан. Какое-то болезненное, насыщенное горечью и страданием любопытство внушало Ирине желание посмотреть на Марию вблизи.
Ирина и Бимби наскоро пообедали в закусочной «Хэш». Там уже буйствовали самые отчаянные молодчики из корпорации «Хан Крум», чтобы успеть протрезвиться и снова напиться вечером. Это был дикий, легко воспламеняющийся сброд с разных факультетов, и випо взвинтило их патриотические чувства. Собутыльники вели ожесточенный спор о том, как провести вечер. Те, что посмелее, жаждали выбить окна в югославском посольстве, а другие, более умеренные, предлагали ознаменовать праздник только еврейским погромом и налетом на синагогу. Но посольство и синагогу бдительно охраняла полиция, так что все, как обычно, должно было завершиться сокрушением беззащитных витрин.
Вернувшись домой, Ирина увидела, что Динко уже сидит и пьет кофе с хозяевами. Двухлетнее пребывание в школе развило его и без того сильное тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109