— Я вижу, ханум, вино сильно на вас подействовало. Вы обратились к какому-то полковнику. Кто же этот полковник?
— Вы.
Мне оставалось только беспечно рассмеяться:
— Да услышит ваши слова аллах! — Разве это не правда?
— Нет, может быть, и правда. Неужели слова женщины, притом такой наблюдательной, как вы, могут не попасть в цель? Так, значит, я — полковник... Ха-ха-ха! ..
Мой пустой смех — я и сам чувствовал, что он
пустой, — видимо, не понравился Нергиз. Остановив на мне долгий взгляд, она без смеха и даже без улыбки сказала:
— К какому-то дайханину пришел однажды такой же, как вы, гость. Хозяин уложил его спать на полу, а сам расположился на топчане. Среди ночи гость громко рассмеялся. Хозяин спросил его: «Что случилось? Почему вы смеетесь?» — «Во сне я свалился с высоты и ушибся»,-—ответил гость. «Люди падают с высоты вниз. А разве вы падаете снизу вверх?» — спросил хозяин. «Вот потому-то я и смеюсь», — ответил гость. Ваш смех, господин полковник, похож на смех того гостя.
Я никогда еще не получал такой пощечины от женщины. Не сразу нашелся даже как ответить. Решил отделаться шуткой:
— Браво, ханум... Я вижу, вы основательно наострили зубы, прежде чем прийти сюда. Я — ваш пленник. Распоряжайтесь мной — я в вашей воле!
Мой шутливый тон не подействовал на Нергиз, она продолжала так же серьезно:
— Не подумайте ничего дурного. Я увидела вас в городе, когда вы ехали в автомобиле. Помните, на повороте, возле резиденции хакима, вы чуть не опрокинули наш фаэтон? Хорошо, что ваш шофер оказался искусным водителем, а то не бывать бы сегодняшней нашей встрече.
Она говорила правду: действительно, сегодня, проезжая мимо дома хакима, мы чуть не опрокинули чей-то фаэтон. Отпираться не к чему!
Нергиз продолжала:
— Вы проявили большую учтивость. Вышли из машины и попросили извинения. Мы поблагодарили вас в душе.
Я постарался отвлечь внимание от своей особы:
— Простите, ханум... Кто вы? — Это для вас имеет значение?
— Конечно!
— Не думаю. — Почему?
— Вы это знаете лучше меня.
Я пытливо заглянул в самые зрачки Нергиз. Ее красивые, живые глаза были тревожны; по всему было вид-
но, что в глубине души она затаила обиду. Бог мой, кто же это? С кем же я встретился?
Я попытался осторожно отвести от себя камень, брошенный рукой ханум. Но она опередила меня:
— Не утруждайте себя, стараясь найти ответ. Вы — мужчина. Для мужчин в жизни открыты все двери.
— А для вас? Для вас закрыты?
— Конечно... Для нас на каждой двери множество потайных замков. Честь, совесть, стыд... Как перешагнешь через них?
Я снова деланно улыбнулся:
— А вы, ханум, интересная женщина. Вернее, настоящий философ. Клянусь, в каждом вашем слове заключен большой смысл.
— Не смейтесь, полковник! — От затаенного негодования губы Нергиз задрожали. — Я знаю, с женщинами, да еще с женщинами в чачване, вам нелегко разговаривать серьезно. Но чачван — не вечный наш удел. Мы тоже люди. У нас тоже есть мысли, чувства, желания...
Я налил себе и ей коньяку и пододвинулся поближе к Нергиз, стараясь отвлечь ее от не соответствующих моменту мыслей.
— За ваше здоровье, ханум! За ваши пленительные глаза!
Женщина вдруг отставила свой бокал и заглянула глубоко в мои глаза, как бы стремясь прочесть в них мои мысли.
— Я, господин полковник, задам вам один вопрос. Вы ответите мне прямо, не лукавя?
— Можете не сомневаться, ханум. Говорите!
Нергиз некоторое время сидела молча, опустив голову. Затем медленно подняла веки и с трудом проговорила:
— Если вам изменит человек, которому вы доверились всей душой... Растопчет честь вашу... Как вы поступите?
Опять философия! Опять высокие материи! Я решил ответить действием. Крепко схватил обе руки Нергиз, заглянул в ее полные волнения глаза и с силой привлек ее к себе, говоря:
— Я тоже растопчу его! Я тоже не отступлю! Нергиз, видимо, не ожидала такого ответа. Растерявшись от неожиданности, невольно прижалась к моей
груди. Затем откинулась назад и, словно вырываясь из когтей хищника, громко закричала:
— Нет, нет!
Я невольно разжал объятия.
Только на следующий день я узнал, кто такая Нер-гиз-ханум. Оказалось, что она—жена Исмаил-хаиа. Я хорошо знал хана и был искренне удивлен, что Нер-гиз может искать развлечений, подобных вчерашнему. Но потом понял: для этого была важная причина —хан взял себе другую, молодую девушку, ссылаясь на то, что от Нергиз у него нет детей. Говоря словами Нергиз, хан «растоптал ее доверие». Бывает ли недуг тяжелее, чем ревность! Бедняжка, оказывается, приходила, чтобы огнем погасить огонь. Перешагнуть порог верности... Вернее, перешагнуть в неверность. Но у нее, видимо, не хватило сил. Ну, не беда, не хватило сил сегодня — хватит завтра!
И вот сегодня — встреча с Асадуллой-ханом. Он прислал сказать, что примет меня в шесть часов. Я заранее обдумал все аспекты беседы с ним.
В пять часов пришел Абдуррахман, сообщил, что к Герату скоро подойдет караван, вышедший из Кандагара. Нам предстоит отправиться в дальнейший путь именно с этим караваном. Я посоветовал Абдуррахману не вводить караван в город, а направить его на Мазари-Шериф. Затем мы обсудили вопрос о князе Дубровин-ском. Мы собирались взять князя с собой, а хаким хотел отправить его в Кабул. Абдуррахман сказал, что встречался кое с кем из полиции и что, если подкинуть куш посолиднее, удастся выкрасть князя и увезти. Было решено осуществить эту операцию.
Без десяти шесть я направился к Асадулле-хану. Я знал, что на Востоке высокопоставленные особы любят торжественность. Поэтому, несмотря на жару, надел мундир, нацепил даже свои ордена. Но Асадулла-хан вовсе не походил на человека, поджидающего гостя. Когда я прибыл к нему, он играл в теннис. На нем была белая сорочка с открытым воротом, рукава сорочки зз-
катаны. Он, видимо, всецело был ноглощен игрой; на круглом смуглом лице его сверкали капельки пота.
Хан поздоровался со мной дружески, как со старым приятелем, познакомил со своими приближенными. Затем, взмахнув ракеткой и указывая на теннисный корт, огороженный со всех сторон проволочной сеткой и обсаженный цветами, весело проговорил:
— Военные — народ боевой. Если у вас есть желание сразиться, полковник, — прошу на поле.
На намек хана я ответил вежливой шуткой:
— Если военных не трогают, скромнее их нет никого на свете. Но, к сожалению, они не хозяева своей воли. Хотя кривая сабля в их руках, распоряжаются ею политики!
— Браво, полковник! — Асадулла-хан удовлетворенно погладил влажные черные усы. — Вы когда-нибудь видели плачущих крокодилов?
Я пожал плечами:
— Нет, не видел.
— Мне тоже, в общем-то, не приходилось наблюдать этого, — кивнул хан, — но я слышал, что крокодил плачет, когда заглатывает свою жертву. — Он помолчал и добавил: — Вы не усматриваете здесь никакой аналогии?
Я почел за лучшее ответить неопределенной улыбкой. Мы прошли в просторный зал, обставленный по-европейски. Асадулла-хан заговорил снова:
— Только что я узнал, что ваши войска вошли в Закаспий. Да... И меня интересует один вопрос: чем вы, полковник, можете оправдать эту операцию? Ведь вторжение в Закаспий нельзя расценить иначе, как самую откровенную интервенцию, не так ли?
Теперь мне стало ясно необычное поведение хана и тайный смысл только что сказанных им на теннисном корте слов. Его явно волновала наша закаспийская операция. Он старался сдерживаться, однако и тон, и беспокойный взгляд хана выдавали его истинные чувства. То, что я приписал было веселому настроению моего собеседника, принимало совершенно иную окраску.
— Пока вы ищете дипломатическую формулировку ответа, я расскажу вам одну историю, — продолжал Асадулла-хан. — Был некий правитель, который неизменным атрибутом своей власти считал ременную плеть. Он размахивал ею направо и налево, стегал всех, кто
подвернется под руку, совершенно не думая о том, насколько это ощутительно. Но когда плеть оставила след на его спине, почувствовал, что это весьма неприятно. Надеюсь, полковник, я выражаюсь достаточно ясно? Вы поняли меня?
Да, он высказывался довольно откровенно. Я понял его, как понял и то, что, действуя напрямик, в лоб, я рискую не выполнить возложенную на меня миссию. Поэтому я постарался ответить как можно сдержаннее:
— Я считаю, ваше превосходительство, что при нынешней смутной обстановке в Туркестане вряд ли кому-нибудь придет охота вмешиваться в тамошние дела. Террор, разруха, голод, нищета... В этих обстоятельствах пришлось бы взять на себя всю ответственность за положение в крае. Посудите сами, насколько это легко и насколько выгодно?
— Что же в таком случае заставило вас бросить туда войска?—Асадулла-хан сделал удивленные глаза.— Может быть, они заблудились и поэтому попали в Асха-бад?
— Нет, не заблудились. — Я дал понять, что заметил иронию собеседника, но не считаю ее уместной. — Они пришли туда по просьбе Закаспийского правительства.
— Кого, кого? — Хан был откровенно удивлен. — Закаспийского правительства, говорите вы?
— Да.
— Вот тебе и на! — Густые брови хана сошлись на переносице. — Если завтра кучка авантюристов поднимет в Кандагаре восстание против афганского правительства, провозгласит Кандагар самостоятельным государством и призовет вас на помощь, вы, значит, пойдете и туда не колеблясь. Так, что ли?
— Это совершенно иное дело.
— Какое же иное? По-моему, никакой разницы нет. Сейчас в России существует одно законное правительство — Кремль, правительство Ленина. О каких же еще правительствах можно говорить? Вчера в государственном кресле России сидел Керенский — с ним считались, никто не посягал на русскую землю. Сегодня в том же кресле сидит Ленин, а мы почему-то должны не замечать его, считать, что он не существует? И в то же время с завидной отзывчивостью торопимся признать прави-тельства-однодйевки, правительства-миражи, поддержй-
ваем их, вплоть до интервенции в чужую страну. Где же тут логика?
Скромно одетый слуга внес в маленьких графинчиках шербет, с привычной быстротой расставил на небольшом круглом столике вазы с апельсинами, виноградом и инжиром. Пока он проворно и бесшумно двигался, Асадулла-хан молчал, а я собирался с мыслями.
Сомневаться не приходилось: хан специально подготовился к нашему разговору. Вне всякого сомнения, он догадывался, что под формой простого полковника скрывается человек, облеченный известными полномочиями. И конечно же, высказывая свои мысли мне, высказывал их Лондону.
Проводив взглядом слугу, который исчез так же бесшумно, как появился, я сказал, стараясь говорить по возможности более миролюбиво:
— Логика, ваше превосходительство, неизменно зависит от тех принципов, какими руководствуется человек в поисках истины. Давайте попробуем представить закаспийский вопрос под другим углом зрения. Вы знаете, что Россия — наша союзница в войне с Германией, это подтверждено официальными соглашениями. В течение многих лет мы поддерживали друг друга. Сегодня германцы и их союзники-турки, пользуясь смутой в России, стремятся проникнуть в Закаспий через Кавказ. Имеем мы право остановить их или нет?
— Нет! — без малейшего колебания, словно он ожидал этого вопроса, ответил Асадулла-хан. — При нынешнем положении дел у вас на это нет никакого права. Вас никто не упрекнул бы, если бы во главе русского правительства по-прежнему стоял Керенский — он был сторонником продолжения войны. Но Ленин с первого дня революции выступил против войны. Он издал Декрет о мире. Он заключил с немцами мирный договор.
— Ленин, ваше превосходительство, — это еще не Россия.
Асадулла-хан опустил поднятый было бокал с шербетом.
— Но вы же признавали Россию в лице Керенского? — Да, потому что он был главой государства, признанного союзниками.
— Хе-хе-хе! —Хан засмеялся мелким, ехидным смешком. — Ей-богу, вы меня вынуждаете смеяться, полковник! «Признанный союзниками»... А разве обязательно такое признание? Значит, если союзники не признали, то и новое государство незаконно? Поэтому-то вы и воюете против Москвы?
Поняв свой промах, я постарался выправить положение:
— Вы не совсем правильно истолковали мою мысль, ваше превосходительство. Речь идет не о внутренней, а о внешней политике, об обязательствах, налагаемых международными договорами. Именно с этой точки зрения Россия не вправе односторонне отказываться от обязательства о совместной войне против немцев.
— Почему не вправе? — живо возразил хан. — Новое государство — новая политика. Разве они не имеют права по-новому переоценить прошлое? И потом, не забывайте одного: сейчас главная сила большевиков именно в их отношении к войне. Народ устал от войны, от разрухи, от нищеты. Со всех сторон,грозит смерть — жертвы неисчислимы, а народ хочет жить. Большевики хорошо поняли это и отнюдь не случайно выступили против войны. Они выбрали самый удобный момент, чтобы завоевать доверие народа. Вы читали декрет Ленина о мире?
— Читал.
— И я тоже. Внимательно читал. И склонен думать, что для стран Востока этот декрет имеет особое значение. Ведь в нем говорится не только о прекращении войны с Германией. Там осуждаются завоевательные войны вообще, осуждается подчинение малых государств большим, порабощение сильным народом слабого народа. Вот что важно, полковник! Если этот справедливый принцип возобладает в международных отношениях, на земле исчезнут горе и страдания. В самом деле, во имя чего ведутся войны? Во имя грабежа тех, кто слаб, кто не может отстоять свои права. Чтобы понять это, не нужно особой прозорливости.
Хан отхлебнул глоток шербета и продолжал, как бы спеша высказать все сразу:
— В декрете есть еще одно важное для нас положение — требование запретить тайную дипломатию, обнародовать тайные договоры. Вы, возможно, и не обратили на это внимания, но мы относимся к подобному требованию весьма благосклонно. Вспомните-ка конвенцию тысяча
девятьсот седьмого года: две могущественные державы— Великобритания и Россия — заключили между собой тайное соглашение о разделе сфер влияния. Практически это был раздел Персии и Афганистана. Как вы объясните такую политику?
Взяв со стола папиросу и раскуривая ее, я соображал, каким образом нащупать слабую струнку собеседника, чтобы сыграть на ней. Если Асадулла-хан не бережет козырей, то, может быть, и мне сбросить одну козырную карту? И я сказал, улыбаясь:
— А на последний абзац декрета вы обратили внимание? Там Ленин,., обращаясь ко всем рабочим мира, открыто призывает их к мировой революции. По-моему, этот пункт не менее серьезен, чем те, на которые ссылались вы.
Хан вскинул свои кустистые брови, внимательно посмотрел на меня и перевел взгляд на бокал с шербетом. Несколько минут он молчал, и я, видя его смущение, радовался удачному ходу. Наконец, видимо взвесив все «за» и «против», Асадулла-хан твердо сказал:
— Мой дорогой полковник, революция — не юрта скотовода,- ее не поставишь там, где вздумалось. Революция — явление социальное, и побудительные мотивы ее тоже глубоко социальны... И, я бы сказал, своеобразны. То, что произошло в России, вряд ли может произойти в Афганистане. У нас свои особые условия, свое отношение к действительности.
— Согласен, — снова улыбнулся я, — однако не следует забывать, что Афганистан и Россию разделяет всего-навсего одна река. Не думаю, чтобы большевикам составило много труда перешагнуть ее.
— Да, — подтвердил хан, — между нами только одна Амударья. Есть на границе и такие места, где вообще реки нет. И все же я не верю, чтобы большевики могли сделать такой опрометчивый шаг. Нет, не верю. Я внимательно читал все воззвания, подписанные Лениным,— хан подчеркнул слово «все», — и ни в одном не встретил ничего, что могло бы умалить наше национальное достоинство, нанести ущерб государственному строю Афганистана. Ленин провозглашает, что договоры о разделе Персии, Турции — аннулированы, что Константинополь остается в руках мусульман. Ленин говорит: изгоняйте
из своих стран завоевателей, берите свою судьбу в собственные руки. Нам именно это и нужно!
— Вы полагаете, что за пустыми словами большевиков не кроется никакой хитрой уловки?
Тяжелый взгляд хана красноречиво говорил, что собеседнику не понравился мой намек. Но хан сдержался.
— Слов нет, полковник, вы — человек умный. Однако вами в оценке событий руководит только рассудок. У человека же, кроме ума, есть еще сердце. Прислушайтесь к его голосу, и, мне кажется, вы многое увидите в ином свете.
Честно говоря, я не понял, что хотел этим сказать Асадулла-хан, и поэтому задал наводящий вопрос:
— Разве рассудок может быть в разладе с сердцем?
— Может, — кивнул Асадулла-хан, — во многих случаях может. В нашей жизни вообще слишком много рассудочности, а когда рассудочность преобладает, она подавляет чувства, обескровливает их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43