Наконец он вытер вспотевшее лицо и сердито кашлянул:
— Одно меня удивляет: вчера говорили, что нужно побыстрее вступить в Закаспий. А сегодня говорят — нужно поскорее уходить из Закаспия. Откуда такая спешка?
— Никакой спешки нет! — Генерал Мильн продолжал тем же тоном: — Когда вы вышли из Мешхеда, обстановка была другая. Тогда никто не думал, что большевики продержатся хотя бы год. Услышав, что Ленин приказал создать трехмиллионную армию, мы весело смеялись. А сегодня, получив известие, что Красная Армия
заняла Оренбург, чешем затылки. Что вы на это скажете?
Генерал Мильн был прав. Обстановка теперь в самом деле коренным образом изменилась. Это, разумеется, понимал и Маллесон. Он знал также, что в Туркестане нет достаточных сил, на которые можно опереться. И все же ему не хотелось примириться с реальной действительностью, ему хотелось, на худой конец, широко развернуть фронт и отойти только после серьезной борьбы. По-своему он тоже был прав. Ведь говорят: «Если падаешь, падай в борьбе».
Маллесон нарушил первым напряженное молчание. Не скрывая своего разочарования, он сказал:
— Пришли торжественно, давали клятвы, обещания. .. Зажгли в сердцах луч надежды. . . А теперь побежим без оглядки, забыв все свои клятвы. Нет, такое не укладывается в моей голове!
Генерал тяжело вздохнул и добавил:
— Как только мы уйдем, Закаспий захватят большевики. Опять все начнется сызнова. Если так, зачем надо было затевать эту детскую игру?
На этот раз командующий заговорил, уже несколько смягчив тон:
— Всем нам хотелось бы услышать победные реляции. Чего лучше — водрузить в Туркестане британский флаг! Но ветер судьбы не всегда дует в желательном направлении. Не волнуйтесь! Никто из вас не виноват. Вы, я бы сказал, хорошие солдаты плохой экспедиции. Вы сделали все, что было в ваших силах. А остальное — пусть решает Лондон!
Вошел капитан Тиг-Джонс. Он обратился к командующему:
— Прибыл помощник господина Зимина. Закаспийское правительство желало бы устроить сегодня вечером прием в честь вашего превосходительства.
— Прием? — Командующий вскинул брови, словно услышал что-то необычайное. — Нет, нет... Ступайте и скажите: мне нездоровится. А завтра утром я уезжаю. Будет время, еще попируем.
Когда капитан вышел, командующий заговорил откровенно:
— Гостеприимство лавочника! Дадут рюмку водки, а начнут просить миллионы. А я не могу давать — ни де-
нег, ни обещаний. Кстати, если Лондон примет мое предложение и мы оставим Закаспий, как вы соберете бумаги с нашей печатью, выпущенные вместо денег? Ведь вам придется оплатить их наличными...
Ответа не последовало.
Мысль командующего — как можно скорее оставить Закаспий — была разумна. Но, несмотря на это, я выступил в поддержку Маллесона:
— Очень трудно представить себе, что мы оставим Закаспий, ваше превосходительство. Дело не только в данных нами обещаниях. Есть другие, более важные причины для беспокойства. Прежде всего, нельзя забывать одно: в тот день, когда большевики займут Закаспий, развалятся и Бухара, и Хива. Мы сами не заметим, как грозный пожар перекинется по ту сторону границы. Туркестан — трамплин для большевиков. Они целятся далеко. По словам наших друзей, туркестанским вопросом занимается сам Ленин. Поэтому мы тоже должны подходить к этому вопросу крайне осторожно. Судьба нашей восточной политики, по моему мнению, решается не в Индии, а в Туркестане!
Маллесон горячо одобрил мои слова:
— Верно, полковник. Совершенно верно! Генерал Мильн встал и заговорил решительно:
— Я высказал свое мнение. Сделайте то же самое. Я присоединю ваши соображения к своему докладу, который отправлю в Лондон. Посмотрим, какой придет ответ. Но пусть наш разговор пока не выходит за пределы этого кабинета. Не говорите ничего ни своим, ни друзьям. Это — приказ!
Генерал неторопливо вышел. Мы остались стоять молча, вопросительно глядя друг на друга.
Попрощавшись с Арсланбековым, я уже собрался идти поужинать, когда дежурный офицер сообщил мне о приходе Екатерины. Я знал, чем вызван ее приход, догадывался даже, что беседа наша добром не кончится. Но все равно я не мог отослать ее назад и сам вышел навстречу.
Екатерина была в ярости, лицо ее горело. Опустив-
шись в кресло, она долго молчала, с трудом переводя дыхание. Я тоже умышленно ни о чем ее не расспрашивал. Наконец, медленно подняв глаза, она устремила на меня пламенный взгляд:
— Почему вы отправили Бориса Евгеньевича на фронт?
— Кого?
— Бориса Евгеньевича... Моего мужа...
— Кто его отправил?
— Вы!
— Нет, Кэт... Я не имею никакого отношения к этому. И потом, с какого времени он стал вашим мужем?
— С того самого вечера. Как только вы ушли, я дала согласие.
— Очень хорошо поступили. Поздравляю! Сердечно поздравляю! Но, к сожалению, ничем вам помочь не смогу. Призывом в армию местного населения занимаются представители правительства. Обратитесь к ним.
У Екатерины далее перехватило дыхание. Я испытывал какое-то непонятное, двойственное чувство. Мне было и жаль ее, и... Но если бы Екатерина хоть немного сбавила тон, я тоже успокоился бы. Мне так хотелось поговорить мирно! Я неотрывно следил за выражением ее лица. Она волнуется? Что ж, может быть, удастся сломить волну волной!
Екатерина снова заговорила дрожащим голосом:
— Таким путем вы ничего не добьетесь!
— Каким путем? Екатерина потупилась.
— Вы ошибаетесь, мадам. Помимо доброго расположения, я никаких чувств к вам не испытываю.
Екатерина вскочила с места и кинулась к двери. Я не старался удержать ее.
Она ушла, а я отправился ужинать. Тут появилась Элен с напоминанием, что нас ждут в армянском клубе. Назначен вечер Института благородных девиц. Элен и раньше бывала на таких вечерах. По ее словам, там можно было повеселиться. Мне тоже хотелось рассеяться. Ведь с самого приезда у меня не было ни одного часа спокойного, всякий раз возникали какие-нибудь заботы. Чего стоит одна только история с Кирсановым! Хорошо, что все закончилось благополучно. Арсланбеков своими руками отправил на тот свет самим же им порожденное
дитя. «Воздадим должное даже дьяволу», - гласит изречение. Кирсанов, хоть и враг, проявил, однако, большое мужество. Земля ему пухом!
Последние дни были особенно тревожны. Генерал Мильн оказался на редкость беспокойным начальником: находясь в Асхабаде, он и сам не спал, и нам не давал заснуть. Поручение за поручением, совещание за совещанием... Наконец сегодня, с рассветом, он укатил в Красноводск. Теперь можно было и отдохнуть.
Когда мы уже садились в машину, комендант сообщил нам, что вечер «благородных девиц» перенесен в клуб велосипедистов и поэтому начнется несколько позднее. Воспользовавшись этим, я решил зайти к генералу. Он был один в кабинете. Увидев меня, поднялся и с улыбкой спросил:
— Что же вы не поехали?
— Сейчас едем... Вечер перенесли в клуб велосипедистов. Поэтому запаздывают.
— Екатерину увидите?
— Нет.
— Почему?
Я рассказал генералу о разговоре с Кэт. Он с интересом выслушал и с легким смешком сказал:
— Я вижу, нам не везет. Что мы ни делаем, все оборачивается против нас!
Генерал закурил и с той же улыбкой продолжал:
— Надеюсь, она не очень поверила вашей искренности?
— Нет, кажется, поверила, и серьезно.
— Тогда плохи ваши дела. Как бы вам не пришлось носить траур по погибшей любви.
— Ха-ха-ха! — Я постарался поддержать настроение. — Любовь, значит, тоже умирает?
— Вы должны знать это лучше меня!
Тут, как всегда, появился капитан Тиг-Джонс. Прервав нашу беседу на самом интересном месте, он протянул генералу какой-то документ:
— Смотрите, что они делают!
Генерал взял бумагу, прочитал не спеша. И вдруг злобно выругался:
— Идиоты!
Я понял:случилось что-то неприятное — и промолчал. Генерал сам пояснил, в чем дело:
— Помните, несколько месяцев назад этот болван Фунтиков сунулся к железнодорожникам — проводить у них митинг. Притащил с собой всех членов правительства. Вздумал говорить о мобилизации! Но ему и рта раскрыть не дали, — в зале поднялся крик, свист. Действовали люди большевиков. Ваш друг Дохов тоже пытался выступить, но и ему не дали говорить. В конце концов все они вынуждены были покинуть клуб. Трибуной завладели большевики. Говорили все, что им вздумается. А завтра, в два часа, они опять хотят провести собрание.
Полное лицо генерала покраснело от гнева. Вынув из кармана носовой платок, он вытер влажный лоб и сердито посмотрел на капитана:
— Кто разрешил им нарушить мой приказ? Капитан ответил смущенно, словно был виновен в случившемся:
— Я говорил с самим Дружкиным. Он утверждает, будто бы запрещение собраний и митингов породило недовольство среди рабочих и послужило хорошей пищей для большевистской агитации. Вчера железнодорожники, сторонники меньшевиков и эсеров, целой группой пришли к Зимину и потребовали провести собрание хотя бы днем. «Если вы настоящие правители, разрешите это или уходите со своих постов, — пусть англичане сами хозяйничают в крае», — заявили они. Сегодня состоялось экстренное заседание правительства. После долгих споров пришли к такому решению. Один только Дружкин был против.
— Гм, кретины! — Генерал взял бумагу и снова бегло проглядел ее. — Смотрите, что они пишут: «На собраниях не должно быть выступлений, осуждающих политику Закаспийского правительства и наших английских друзей...» А если такие будут? Что тогда они станут делать?
— Не знаю, — так же смущенно ответил капитан.
— Никаких собраний!—объявил генерал. — С утра займите все входы в клуб. Не впускайте ни одного человека!
Тяжело дыша, генерал некоторое время шагал по кабинету. Затем обратился ко мне:
— Завтра встретьтесь с Зиминым. Скажите этому дураку: никто не смеет отменять мои приказы. Чего в свое
время добился Фунтиков, проведя митинг? А Зимин не лучше его. Так пусть не мудрит. Одиночная камера и для него найдется.
В разговор вступил Тиг-Джонс:
— Зимин намерен завтра сам приехать к вам. Они совершили еще одну глупость: снова обсуждали состояние финансов. Поднялся большой шум. В конце концов постановили: если мы в течение пяти дней не дадим обещанной дотации, правительство уйдет в отставку.
— Что-о? Уйдет в отставку?
— Да... Окончательную формулировку постановления поручили Зимину и Крутене...
Генерал жестом выразил свое возмущение. Сжав кулаки, он сердито выкрикнул:
— Вместо денег получат вот это!
Тут в кабинет вбежала Элен с известием, что прибыл посланный от «благородных девиц» и что нас ждут. Получив у генерала разрешение удалиться, я вышел вслед
за нею.
Возле клуба велосипедистов никого, кроме наших солдат, не было. Но еще издали можно было услышать восточный оркестр. Особенно усердствовал музыкант, ударявший в бубен, — резкие, нестройные звуки обрушились на нас уже при входе. Но еще неприятнее, чем эта музыка, меня поразило другое: в вестибюле, окруженный поклонницами, криво улыбаясь, стоял Айрапетян. Как этот-то попал сюда?!
Нас уже ждали. Едва мы вошли, послышались приветственные возгласы, крики «браво!». Вездесущие фотографы начали щелкать аппаратами.
Айрапетян сперва познакомил нас с «благородными девицами», организовавшими этот вечер, а затем с их щедрыми покровителями. Меня удивило одно: ничто не говорило о войне, в клубе была атмосфера мирного времени. Большинство мужчин были во фраках, дамы — в вечерних туалетах. Казалось, они собрались, чтобы продемонстрировать свои драгоценности, — броши и серьги, колье и медальоны так и сверкали в ярком свете ламп. Только «благородные девицы» были одеты скромно, в форменные платьица из коричневой шерсти. Белоснежные фартуки, даже черные туфельки на высоких каблуках и ленточки в волосах на всех были одинаковые.
Я не утерпел и, обратясь к Айрапетяну, шутливо спросил:
— Может быть, вы празднуете взятие большевиками Оренбурга?
Вокруг засмеялись. Но Айрапетян ответил серьезно:
— Даст бог, скоро услышим об окончательном уничтожении большевиков. Вот тогда будет настоящий праздник!
Со всех сторон послышались голоса:
— Браво! Браво!
Девицы разносили на серебряных подносах бокалы с шампанским и коньяком. Айрапетян взял два бокала, один подал Элен, другой мне. Затем выбрал для себя самую большую рюмку с коньяком и обратился к собравшимся:
— Дорогие дамы! Господа! Кто-то сказал: «Вместо тысячи дешевых друзей пусть будет у тебя один друг, но дорогой». Сегодня у нас есть этот единственный друг. Это — Великобритания! Все мы знаем о том, как героически борются с большевиками ее сыны! Так выпьем этот первый бокал за гордых сыновей Великобритании! За здоровье его превосходительства генерала Маллесона и нашего дорогого друга полковника Форстера!
В зале точно бомба разорвалась! Поднялся такой крик, что казалось, все здание рухнет. Все уставились на меня. Я отлично понимал, что окружающие кричат по заказу, что я оказался героем по чистой случайности. Но все же почувствовал гордость, сердце забилось учащенно. Есть ли у человека более слабая струнка, чем честолюбие!
Шум постепенно затих. Все начали по одному подходить ко мне, чокаясь бокалами. В этот момент черноглазая, чернобровая, стройная девушка подкатила столик на колесиках с установленной на нем широкой серебряной чашей. Чаша была пуста. Я сразу понял, в чем дело. Комендант предупредил меня: торжественный вечер устроен для сбора пожертвований в пользу дашнаков' сражающихся на фронте.
Айрапетян, опередив всех, сунул руку в карман, вытащил целую пачку денег и бросил в чашу. Затем снял с руки золотые часы и, положив их туда же, провозгласил:
— Пусть это будет подарком одному из наших храбрых бойцов!
Я тоже взялся за бумажник, но Айрапетян удержал меня:
— Нет, нет, господин полковник! Вы — гость! Это мы должны собирать деньги для вас.
Я все же вынул бумажник:
— Пригодится на черный день! — и, вытащив несколько десятифунтовых банкнотов, бросил их в чашу.
Публика заволновалась. Защелкали фотоаппараты. К столу подошла какая-то дама и, сняв с руки массивный браслет, молча положила его в чашу. Послышались восхищенные возгласы.
Столик на колесах постепенно катился дальше. В несколько минут серебряная чаша наполнилась доверху. Снова принесли вино, подали фрукты и сладости. Зазвучала мелодия вальса, начались танцы. Айрапетян подвел ко мне даму, пожертвовавшую браслет.
— Наша первая красавица и лучшая танцорка... мадам Аракса! — проговорил он, как всегда с грубым смехом.
Мы познакомились. Госпожа Аракса действительно хорошо танцевала. К тому же она оказалась приятной собеседницей. Но разговор наш вскоре прервался. После первого танца откуда-то появилась хозяйка Екатерины — Софья Антоновна. Она резко выделялась среди окружавших ее дам: длинное, до пят, платье еще больше увеличивало ее рост. Злополучному портному, как видно, пришлось немало потрудиться, чтобы придать своей заказчице более-менее сносный вид. Черное платье на ней было так тесно, что чуть не лопалось по швам. Волосы выкрашены в рыжий цвет. На жирной шее, пухлых руках и пальцах сверкали брильянты. Несмотря на эти ухищрения, все в Софье Антоновне неопровержимо говорило о том, что весна молодости для нее давно прошла. Оденься попроще, поестественнее — она и выглядела бы привлекательнее. Но, видимо, некому было дать ей такой
совет...
Если б не Екатерина, я, конечно, не обратил бы никакого внимания на эту вульгарную толстуху. Но сейчас мне хотелось расспросить ее. Поэтому любезно поздоровался с Софьей Антоновной. Она набросилась на меня без стеснения, точно старая приятельница:
— Теперь, господин полковник, я танцую с вами?
Я молча поклонился в знак согласия. Вокруг насмешливо улыбались, послышался даже приглушенный смех. К счастью, меня выручила Элен:
— Полковника могу доверить только вам, Софья Антоновна! Пожалуйста, не отпускайте его от себя, — весело сказала она.
Заиграл оркестр. Мы начали танцевать. Моя партнерша, навалившись на меня всем своим жирным телом, заговорила:
— Катя была у вас?
— Да, заходила...
— По какому поводу?
— Просила освободить мужа от мобилизации.
— Мужа?
— Да.
— А кто же это ее муж?
— Художник... Ваш квартирант.
— Ха-ха-ха! — Софья Антоновна громко расхохоталась. — И вы поверили?
— Но ведь она сама сказала так. Разве это не правда?
— Конечно, неправда... Екатерина даже мужчиной его не считает.
У меня на душе отлегло. Я и сам не верил, что Кэт может выйти замуж за какого-то художника. Но разве мало бывает случаев, когда оскорбленное самолюбие берет верх над разумом? Как бы то ни было, Софья Антоновна приоткрыла завесу тайны. Я попытался вызвать ее на дальнейшую откровенность:
— Мадам Софья! Позвольте задать вам один вопрос. Скажите начистоту: почему Екатерина сердится?
Моя собеседница сделала несколько па и, тяжело дыша, остановилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Одно меня удивляет: вчера говорили, что нужно побыстрее вступить в Закаспий. А сегодня говорят — нужно поскорее уходить из Закаспия. Откуда такая спешка?
— Никакой спешки нет! — Генерал Мильн продолжал тем же тоном: — Когда вы вышли из Мешхеда, обстановка была другая. Тогда никто не думал, что большевики продержатся хотя бы год. Услышав, что Ленин приказал создать трехмиллионную армию, мы весело смеялись. А сегодня, получив известие, что Красная Армия
заняла Оренбург, чешем затылки. Что вы на это скажете?
Генерал Мильн был прав. Обстановка теперь в самом деле коренным образом изменилась. Это, разумеется, понимал и Маллесон. Он знал также, что в Туркестане нет достаточных сил, на которые можно опереться. И все же ему не хотелось примириться с реальной действительностью, ему хотелось, на худой конец, широко развернуть фронт и отойти только после серьезной борьбы. По-своему он тоже был прав. Ведь говорят: «Если падаешь, падай в борьбе».
Маллесон нарушил первым напряженное молчание. Не скрывая своего разочарования, он сказал:
— Пришли торжественно, давали клятвы, обещания. .. Зажгли в сердцах луч надежды. . . А теперь побежим без оглядки, забыв все свои клятвы. Нет, такое не укладывается в моей голове!
Генерал тяжело вздохнул и добавил:
— Как только мы уйдем, Закаспий захватят большевики. Опять все начнется сызнова. Если так, зачем надо было затевать эту детскую игру?
На этот раз командующий заговорил, уже несколько смягчив тон:
— Всем нам хотелось бы услышать победные реляции. Чего лучше — водрузить в Туркестане британский флаг! Но ветер судьбы не всегда дует в желательном направлении. Не волнуйтесь! Никто из вас не виноват. Вы, я бы сказал, хорошие солдаты плохой экспедиции. Вы сделали все, что было в ваших силах. А остальное — пусть решает Лондон!
Вошел капитан Тиг-Джонс. Он обратился к командующему:
— Прибыл помощник господина Зимина. Закаспийское правительство желало бы устроить сегодня вечером прием в честь вашего превосходительства.
— Прием? — Командующий вскинул брови, словно услышал что-то необычайное. — Нет, нет... Ступайте и скажите: мне нездоровится. А завтра утром я уезжаю. Будет время, еще попируем.
Когда капитан вышел, командующий заговорил откровенно:
— Гостеприимство лавочника! Дадут рюмку водки, а начнут просить миллионы. А я не могу давать — ни де-
нег, ни обещаний. Кстати, если Лондон примет мое предложение и мы оставим Закаспий, как вы соберете бумаги с нашей печатью, выпущенные вместо денег? Ведь вам придется оплатить их наличными...
Ответа не последовало.
Мысль командующего — как можно скорее оставить Закаспий — была разумна. Но, несмотря на это, я выступил в поддержку Маллесона:
— Очень трудно представить себе, что мы оставим Закаспий, ваше превосходительство. Дело не только в данных нами обещаниях. Есть другие, более важные причины для беспокойства. Прежде всего, нельзя забывать одно: в тот день, когда большевики займут Закаспий, развалятся и Бухара, и Хива. Мы сами не заметим, как грозный пожар перекинется по ту сторону границы. Туркестан — трамплин для большевиков. Они целятся далеко. По словам наших друзей, туркестанским вопросом занимается сам Ленин. Поэтому мы тоже должны подходить к этому вопросу крайне осторожно. Судьба нашей восточной политики, по моему мнению, решается не в Индии, а в Туркестане!
Маллесон горячо одобрил мои слова:
— Верно, полковник. Совершенно верно! Генерал Мильн встал и заговорил решительно:
— Я высказал свое мнение. Сделайте то же самое. Я присоединю ваши соображения к своему докладу, который отправлю в Лондон. Посмотрим, какой придет ответ. Но пусть наш разговор пока не выходит за пределы этого кабинета. Не говорите ничего ни своим, ни друзьям. Это — приказ!
Генерал неторопливо вышел. Мы остались стоять молча, вопросительно глядя друг на друга.
Попрощавшись с Арсланбековым, я уже собрался идти поужинать, когда дежурный офицер сообщил мне о приходе Екатерины. Я знал, чем вызван ее приход, догадывался даже, что беседа наша добром не кончится. Но все равно я не мог отослать ее назад и сам вышел навстречу.
Екатерина была в ярости, лицо ее горело. Опустив-
шись в кресло, она долго молчала, с трудом переводя дыхание. Я тоже умышленно ни о чем ее не расспрашивал. Наконец, медленно подняв глаза, она устремила на меня пламенный взгляд:
— Почему вы отправили Бориса Евгеньевича на фронт?
— Кого?
— Бориса Евгеньевича... Моего мужа...
— Кто его отправил?
— Вы!
— Нет, Кэт... Я не имею никакого отношения к этому. И потом, с какого времени он стал вашим мужем?
— С того самого вечера. Как только вы ушли, я дала согласие.
— Очень хорошо поступили. Поздравляю! Сердечно поздравляю! Но, к сожалению, ничем вам помочь не смогу. Призывом в армию местного населения занимаются представители правительства. Обратитесь к ним.
У Екатерины далее перехватило дыхание. Я испытывал какое-то непонятное, двойственное чувство. Мне было и жаль ее, и... Но если бы Екатерина хоть немного сбавила тон, я тоже успокоился бы. Мне так хотелось поговорить мирно! Я неотрывно следил за выражением ее лица. Она волнуется? Что ж, может быть, удастся сломить волну волной!
Екатерина снова заговорила дрожащим голосом:
— Таким путем вы ничего не добьетесь!
— Каким путем? Екатерина потупилась.
— Вы ошибаетесь, мадам. Помимо доброго расположения, я никаких чувств к вам не испытываю.
Екатерина вскочила с места и кинулась к двери. Я не старался удержать ее.
Она ушла, а я отправился ужинать. Тут появилась Элен с напоминанием, что нас ждут в армянском клубе. Назначен вечер Института благородных девиц. Элен и раньше бывала на таких вечерах. По ее словам, там можно было повеселиться. Мне тоже хотелось рассеяться. Ведь с самого приезда у меня не было ни одного часа спокойного, всякий раз возникали какие-нибудь заботы. Чего стоит одна только история с Кирсановым! Хорошо, что все закончилось благополучно. Арсланбеков своими руками отправил на тот свет самим же им порожденное
дитя. «Воздадим должное даже дьяволу», - гласит изречение. Кирсанов, хоть и враг, проявил, однако, большое мужество. Земля ему пухом!
Последние дни были особенно тревожны. Генерал Мильн оказался на редкость беспокойным начальником: находясь в Асхабаде, он и сам не спал, и нам не давал заснуть. Поручение за поручением, совещание за совещанием... Наконец сегодня, с рассветом, он укатил в Красноводск. Теперь можно было и отдохнуть.
Когда мы уже садились в машину, комендант сообщил нам, что вечер «благородных девиц» перенесен в клуб велосипедистов и поэтому начнется несколько позднее. Воспользовавшись этим, я решил зайти к генералу. Он был один в кабинете. Увидев меня, поднялся и с улыбкой спросил:
— Что же вы не поехали?
— Сейчас едем... Вечер перенесли в клуб велосипедистов. Поэтому запаздывают.
— Екатерину увидите?
— Нет.
— Почему?
Я рассказал генералу о разговоре с Кэт. Он с интересом выслушал и с легким смешком сказал:
— Я вижу, нам не везет. Что мы ни делаем, все оборачивается против нас!
Генерал закурил и с той же улыбкой продолжал:
— Надеюсь, она не очень поверила вашей искренности?
— Нет, кажется, поверила, и серьезно.
— Тогда плохи ваши дела. Как бы вам не пришлось носить траур по погибшей любви.
— Ха-ха-ха! — Я постарался поддержать настроение. — Любовь, значит, тоже умирает?
— Вы должны знать это лучше меня!
Тут, как всегда, появился капитан Тиг-Джонс. Прервав нашу беседу на самом интересном месте, он протянул генералу какой-то документ:
— Смотрите, что они делают!
Генерал взял бумагу, прочитал не спеша. И вдруг злобно выругался:
— Идиоты!
Я понял:случилось что-то неприятное — и промолчал. Генерал сам пояснил, в чем дело:
— Помните, несколько месяцев назад этот болван Фунтиков сунулся к железнодорожникам — проводить у них митинг. Притащил с собой всех членов правительства. Вздумал говорить о мобилизации! Но ему и рта раскрыть не дали, — в зале поднялся крик, свист. Действовали люди большевиков. Ваш друг Дохов тоже пытался выступить, но и ему не дали говорить. В конце концов все они вынуждены были покинуть клуб. Трибуной завладели большевики. Говорили все, что им вздумается. А завтра, в два часа, они опять хотят провести собрание.
Полное лицо генерала покраснело от гнева. Вынув из кармана носовой платок, он вытер влажный лоб и сердито посмотрел на капитана:
— Кто разрешил им нарушить мой приказ? Капитан ответил смущенно, словно был виновен в случившемся:
— Я говорил с самим Дружкиным. Он утверждает, будто бы запрещение собраний и митингов породило недовольство среди рабочих и послужило хорошей пищей для большевистской агитации. Вчера железнодорожники, сторонники меньшевиков и эсеров, целой группой пришли к Зимину и потребовали провести собрание хотя бы днем. «Если вы настоящие правители, разрешите это или уходите со своих постов, — пусть англичане сами хозяйничают в крае», — заявили они. Сегодня состоялось экстренное заседание правительства. После долгих споров пришли к такому решению. Один только Дружкин был против.
— Гм, кретины! — Генерал взял бумагу и снова бегло проглядел ее. — Смотрите, что они пишут: «На собраниях не должно быть выступлений, осуждающих политику Закаспийского правительства и наших английских друзей...» А если такие будут? Что тогда они станут делать?
— Не знаю, — так же смущенно ответил капитан.
— Никаких собраний!—объявил генерал. — С утра займите все входы в клуб. Не впускайте ни одного человека!
Тяжело дыша, генерал некоторое время шагал по кабинету. Затем обратился ко мне:
— Завтра встретьтесь с Зиминым. Скажите этому дураку: никто не смеет отменять мои приказы. Чего в свое
время добился Фунтиков, проведя митинг? А Зимин не лучше его. Так пусть не мудрит. Одиночная камера и для него найдется.
В разговор вступил Тиг-Джонс:
— Зимин намерен завтра сам приехать к вам. Они совершили еще одну глупость: снова обсуждали состояние финансов. Поднялся большой шум. В конце концов постановили: если мы в течение пяти дней не дадим обещанной дотации, правительство уйдет в отставку.
— Что-о? Уйдет в отставку?
— Да... Окончательную формулировку постановления поручили Зимину и Крутене...
Генерал жестом выразил свое возмущение. Сжав кулаки, он сердито выкрикнул:
— Вместо денег получат вот это!
Тут в кабинет вбежала Элен с известием, что прибыл посланный от «благородных девиц» и что нас ждут. Получив у генерала разрешение удалиться, я вышел вслед
за нею.
Возле клуба велосипедистов никого, кроме наших солдат, не было. Но еще издали можно было услышать восточный оркестр. Особенно усердствовал музыкант, ударявший в бубен, — резкие, нестройные звуки обрушились на нас уже при входе. Но еще неприятнее, чем эта музыка, меня поразило другое: в вестибюле, окруженный поклонницами, криво улыбаясь, стоял Айрапетян. Как этот-то попал сюда?!
Нас уже ждали. Едва мы вошли, послышались приветственные возгласы, крики «браво!». Вездесущие фотографы начали щелкать аппаратами.
Айрапетян сперва познакомил нас с «благородными девицами», организовавшими этот вечер, а затем с их щедрыми покровителями. Меня удивило одно: ничто не говорило о войне, в клубе была атмосфера мирного времени. Большинство мужчин были во фраках, дамы — в вечерних туалетах. Казалось, они собрались, чтобы продемонстрировать свои драгоценности, — броши и серьги, колье и медальоны так и сверкали в ярком свете ламп. Только «благородные девицы» были одеты скромно, в форменные платьица из коричневой шерсти. Белоснежные фартуки, даже черные туфельки на высоких каблуках и ленточки в волосах на всех были одинаковые.
Я не утерпел и, обратясь к Айрапетяну, шутливо спросил:
— Может быть, вы празднуете взятие большевиками Оренбурга?
Вокруг засмеялись. Но Айрапетян ответил серьезно:
— Даст бог, скоро услышим об окончательном уничтожении большевиков. Вот тогда будет настоящий праздник!
Со всех сторон послышались голоса:
— Браво! Браво!
Девицы разносили на серебряных подносах бокалы с шампанским и коньяком. Айрапетян взял два бокала, один подал Элен, другой мне. Затем выбрал для себя самую большую рюмку с коньяком и обратился к собравшимся:
— Дорогие дамы! Господа! Кто-то сказал: «Вместо тысячи дешевых друзей пусть будет у тебя один друг, но дорогой». Сегодня у нас есть этот единственный друг. Это — Великобритания! Все мы знаем о том, как героически борются с большевиками ее сыны! Так выпьем этот первый бокал за гордых сыновей Великобритании! За здоровье его превосходительства генерала Маллесона и нашего дорогого друга полковника Форстера!
В зале точно бомба разорвалась! Поднялся такой крик, что казалось, все здание рухнет. Все уставились на меня. Я отлично понимал, что окружающие кричат по заказу, что я оказался героем по чистой случайности. Но все же почувствовал гордость, сердце забилось учащенно. Есть ли у человека более слабая струнка, чем честолюбие!
Шум постепенно затих. Все начали по одному подходить ко мне, чокаясь бокалами. В этот момент черноглазая, чернобровая, стройная девушка подкатила столик на колесиках с установленной на нем широкой серебряной чашей. Чаша была пуста. Я сразу понял, в чем дело. Комендант предупредил меня: торжественный вечер устроен для сбора пожертвований в пользу дашнаков' сражающихся на фронте.
Айрапетян, опередив всех, сунул руку в карман, вытащил целую пачку денег и бросил в чашу. Затем снял с руки золотые часы и, положив их туда же, провозгласил:
— Пусть это будет подарком одному из наших храбрых бойцов!
Я тоже взялся за бумажник, но Айрапетян удержал меня:
— Нет, нет, господин полковник! Вы — гость! Это мы должны собирать деньги для вас.
Я все же вынул бумажник:
— Пригодится на черный день! — и, вытащив несколько десятифунтовых банкнотов, бросил их в чашу.
Публика заволновалась. Защелкали фотоаппараты. К столу подошла какая-то дама и, сняв с руки массивный браслет, молча положила его в чашу. Послышались восхищенные возгласы.
Столик на колесах постепенно катился дальше. В несколько минут серебряная чаша наполнилась доверху. Снова принесли вино, подали фрукты и сладости. Зазвучала мелодия вальса, начались танцы. Айрапетян подвел ко мне даму, пожертвовавшую браслет.
— Наша первая красавица и лучшая танцорка... мадам Аракса! — проговорил он, как всегда с грубым смехом.
Мы познакомились. Госпожа Аракса действительно хорошо танцевала. К тому же она оказалась приятной собеседницей. Но разговор наш вскоре прервался. После первого танца откуда-то появилась хозяйка Екатерины — Софья Антоновна. Она резко выделялась среди окружавших ее дам: длинное, до пят, платье еще больше увеличивало ее рост. Злополучному портному, как видно, пришлось немало потрудиться, чтобы придать своей заказчице более-менее сносный вид. Черное платье на ней было так тесно, что чуть не лопалось по швам. Волосы выкрашены в рыжий цвет. На жирной шее, пухлых руках и пальцах сверкали брильянты. Несмотря на эти ухищрения, все в Софье Антоновне неопровержимо говорило о том, что весна молодости для нее давно прошла. Оденься попроще, поестественнее — она и выглядела бы привлекательнее. Но, видимо, некому было дать ей такой
совет...
Если б не Екатерина, я, конечно, не обратил бы никакого внимания на эту вульгарную толстуху. Но сейчас мне хотелось расспросить ее. Поэтому любезно поздоровался с Софьей Антоновной. Она набросилась на меня без стеснения, точно старая приятельница:
— Теперь, господин полковник, я танцую с вами?
Я молча поклонился в знак согласия. Вокруг насмешливо улыбались, послышался даже приглушенный смех. К счастью, меня выручила Элен:
— Полковника могу доверить только вам, Софья Антоновна! Пожалуйста, не отпускайте его от себя, — весело сказала она.
Заиграл оркестр. Мы начали танцевать. Моя партнерша, навалившись на меня всем своим жирным телом, заговорила:
— Катя была у вас?
— Да, заходила...
— По какому поводу?
— Просила освободить мужа от мобилизации.
— Мужа?
— Да.
— А кто же это ее муж?
— Художник... Ваш квартирант.
— Ха-ха-ха! — Софья Антоновна громко расхохоталась. — И вы поверили?
— Но ведь она сама сказала так. Разве это не правда?
— Конечно, неправда... Екатерина даже мужчиной его не считает.
У меня на душе отлегло. Я и сам не верил, что Кэт может выйти замуж за какого-то художника. Но разве мало бывает случаев, когда оскорбленное самолюбие берет верх над разумом? Как бы то ни было, Софья Антоновна приоткрыла завесу тайны. Я попытался вызвать ее на дальнейшую откровенность:
— Мадам Софья! Позвольте задать вам один вопрос. Скажите начистоту: почему Екатерина сердится?
Моя собеседница сделала несколько па и, тяжело дыша, остановилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43