Передо мной стояла толпа уродов, один другого страшнее. У того не было половины носа, у другого сморщенное, словно обожженное огнем, ухо. Еще у одного вылезли брови и все лицо покрывали белые пятна... У иных вовсе не было пальцев на руках, только бесформенные култышки. Это было
невыразимо жуткое зрелище! Чтобы поверить, что такое возможно, надо было видеть это собственными глазами. Много стран я обошел, но такого человеческого страдания еще нигде не встречал.
Полковнику Арсланбекову уже приходилось видеть поселки прокаженных. Поэтому на его лице не было заметно особого волнения. Я взял его под руку и, отведя назад, спросил:
— Что же, все жители этого селения больны проказой?
Глубоко вздохнув, он ответил:
— Да... В Бухаре очень много таких больных. Государство не в состоянии бороться с этой болезнью. Вернее, и не пытается бороться. Прокаженных собирают вот в такие поселки, сдают им в аренду землю и воду и заставляют работать, как ослов.
— И с них тоже берут подати?
— Да еще как! Сами видели вчера вечером, как бесился зякетчи. Не скажу, какую подать собирают сейчас по всей Бухаре. Но до войны, по подсчетам, наших людей, в год собиралось минимум триста миллионов тенге. Из них не меньше пятнадцати — двадцати процентов шло на армию. А остальное... Один бог ведает, куда тратилось остальное! Если хоть половину этих денег расходовать на нужды страны, можно ежегодно строить десятки плотин и дорог, сотни караван-сараев и медресе. Ну-ка назовите хотя бы одну плотину или дорогу, выстроенную в правление нынешнего эмира Сеид Алим-хана... Не найдете!
— Куда же уходит такая уйма денег? Полковник язвительно улыбнулся:
— Если вам очень хочется узнать, подсчитайте, какие суммы лежат у Сеид Алим-хана в индийских банках. То, что находилось в наших банках, кажется, у него отобрали. Плакали его денежки!
Я промолчал. Полковник сказал все. К сожалению, сказанное им соответствовало действительности.
Даже не позавтракав, мы снялись с места и поспешили прочь. Сборщик податей взялся проводить нас до развилки. По пути я спросил его:
— У вас не пробуют лечить этих больных?
Он расхохотался, видимо найдя мой вопрос слишком наивным и ответил:
— Закопать всех живьем в землю — и дело с концом! Какое еще нужно лечение?
Я не понял, серьезно он говорит или шутит. Видя мое недоумение, он добавил:
— И Еообще, кому ты поможешь? Скажем, прокаженным помогли... А что делать с венериками? Куда девать трахомных? Куда отослать чахоточных? Если не смилостивится аллах, всем больным невозможно помочь!
Я только горько улыбнулся в душе. Арсланбеков тоже вступил в разговор:
— Нельзя ли хотя бы запретить прокаженным женщинам рожать детей?
— Ха-ха-ха! — Сборщик впервые весело рассмеялся. — Как же запретишь? Муж, жена... Что же, поставить рядом нукера?
Полковник замолчал. Действительно, как запретишь? Скопище людей с самыми примитивными, грубыми инстинктами... Можно ли требовать от них человечности?
Я все не мог забыть стоящих на том берегу оборванных, жалких детей, представлял себе их страшные язвы и болячки, и меня буквально тошнило. Чтобы отвлечься, я спросил сборщика:
— Есть ли какие-нибудь правила сбора налогов? Зякетчи вынул тыковку с насом, постукал ею по
седлу и, достав щепотку, с гордым видом ответил:
— Для нас закон — слово амлякдара. А для амляк-дара — приказ бека... А все остальное зависит от его светлости эмира. Слово его — закон, желание — справедливость!
Должно быть, сборщик вдруг представил себе эмира,— рука его задрожала, и он рассыпал табак. Арсланбеков воспользовался тем, что сборщик немного отстал, и обратился ко мне:
— Он хорошо ответил: «Слово его — закон, желание— справедливость...» Вы, господин полковник, не ищите в Хиве и Бухаре законов и правил. Здесь нет никаких законов, кроме произвола, утвержденного временем и адатом.
Мы доехали до развилки. В это время с северной дороги показалась группа людей на верблюдах и ишаках. Один из них крикнул:
— Поворачивайте назад: дорога закрыта! Сборщик податей, не останавливаясь, грозно ответил:
— Чего кричишь? Кто закрыл дорогу?
Вожак колонны, старик на огромном белом ишаке, подъехав ближе, склонил голову в знак приветствия и пояснил:
— Не ездите в ту сторону. Говорят, там началась драка между людьми бека и дайханами. Мост разрушили. И будто бы хватают всех, кто появится. Говорят, в Карши приехал сам его светлость кушбеги.
Посоветовавшись с полковником, я все же решил ехать вперед. Мой сан «таксыра» плюс уменье полковника Арсланбекова находить выход из самых сложных положений уже помогли нам преодолеть немало преград. Неужели теперь мы должны отступить?
Каршинский вилайет действительно оказался в огне. В нескольких амлякдарствах произошли стычки между посланцами бека и дайханами. Если бы вовремя не прибыл сам кушбеги и не принял решительных мер, пламя возмущения, возможно, разгорелось бы еще сильнее. Но кушбеги поступил очень умно: первым делом принялся проверять своих подчиненных — бека и амлякда-ров. Всплыли наружу всяческие беззакония, взяточничество, произвол. Виновники тут же были сурово наказаны.
Мы увидели это своими глазами. Центром одного из амлякдарств был маленький городок, весь в тени густых садов. Четыре-пять узких улочек, прижавшиеся друг к другу лавочки, чайханы, караван-сараи. В стороне — усадьба амлякдара. Все жители городка собрались там. Мы тоже пошли туда. Посреди двора, на обгорелом пне, опустив голову, сидел жирный мужчина с шеей толстой, как колода, на которой рубят мясо. Он был одет в белую рубаху и штаны, но без шапки и сапог. Обе руки его были связаны за спиной, босые ноги крепко привязаны цепями к черному пню. Под палящими лучами солнца его круглая лысая голова была видна издалека. Внутри и вокруг двора собрался народ — взрослые мужчины и мальчишки, — некоторые даже вскарабкались на деревья.
Подъехав к воротам, мы спешились. Толпа сразу расступилась, навстречу нам выбежали, нукеры. Склонив
головы, сложив руки на груди, они встретили нас с большим почетом. Взяв с собой Арсланбекова, я направился к дому. Толпа вдруг загудела, со всех сторон послышались невнятные голоса. В это время из дома навстречу нам торопливо вышли трое нарядно одетых мужчин и согнулись почти до земли в поклоне. Чем вызван такой почтительный прием, мы поняли только после того, как вошли в дом.
Толпа, оказывается, ждала приезда из Карши судей. Вчера приезжал сам кушбеги и распорядился наказать амлякдара, а сегодня должны были приехать раис и казий, чтобы судить его. Не назовись мы сами, никто из окружающих не догадался бы, кто приехал. Когда мы вошли и сели, один из встречавших нас (он оказался вновь назначенным амлякдаром), низко склонив голову, покорно приветствовал нас:
— Добро пожаловать, хазрати раис... Весь народ с нетерпением ожидает вас.
Пришлось объяснить ему, что я не раис, а по приглашению эмира еду в Бухару. Наступило легкое замешательство. Но новый амлякдар не растерялся и быстро исправил свою оплошность. Так же почтительно склонив голову, он проговорил:
— Гость пресветлого эмира — гость всей Бухары. Добро пожаловать... Добро пожаловать...
За чаем я спросил у нового амлякдара, кто такой сидит во дворе. Он многозначительно улыбнулся и ответил:
— Это Халмухаммед-хан. Вчерашний амлякдар.
— Амлякдар?
— Да... Вчера его посадил самолично его светлость кушбеги. Он должен просидеть так три дня и три ночи. Какая судьба ждет его дальше, ведомо лишь аллаху.
— Значит, натворил что-нибудь?
— Эх, если б какая-нибудь мелочь... Бессовестный человек, за шесть лет наделал столько подлостей! Поло-пину селений совсем вычеркнул из счетной тетради и весь сбор с них клал себе в карман. По своему произволу увеличивал подати, назначенные его превосходительством беком. Жалованье нукеров также присваивал.
Безбожно притеснял народ. Кого избил, кого расстрелял. Словом, натворил дел!
Не дай бог в наше время восстановить против себя народ, — продолжал амлякдар. — Люди переменились, никто не спешит, как прежде, покорно ответить на твое повеление: «Будет сделано!» С тех пор как в Ташкенте правят большевики, народ совсем от рук отбился. Вот и здесь подняли шум. Его светлость кушбеги сначала хотел усмирить их силой. Прислал из Бухары сербазов. Но и бунтовщики времени не теряли. Тоже послали людей в Керки, в Чарджуй — за помощью. Его светлость понял: тут силой не возьмешь. Направил своих людей, чтобы выслушали жалобы. И раскрылось множество беззаконий. Тогда он прибыл сам и объявил повеление его высочества эмира: сменил всех чиновников, начиная с бека до сборщиков податей, на их место назначил новых людей. И вот на меня взвалили дела этого амлякдарства.
Поев и напившись чаю, мы простились с новым амлякдаром и, пожелав ему успехов, направились в Карши. Арсланбеков весело смеялся:
— Чуть не попали в положение гоголевского ревизора. Хорошо, что вовремя предупредили. Видели, какую игру сыграл кушбеги? Вчерашний амлякдар сегодня сидит согнувшись, связанный по рукам и ногам, на черном пне. Это тоже политика. Вернее — требование времени. Новый амлякдар прав: не сделай они этого, смута усилилась бы, большевики непременно поддержали бы восставших. Бухара, господин полковник, тоже теперь не прежняя.
Капитан Дейли поравнялся с нами, вступил в разговор:
— У смещенного амлякдара, оказывается, четырнадцатилетняя красавица дочь. Ее уже отправили в гарем эмира. Все имущество отобрали в казну. Ох, народ и радуется же! Люди поносят беднягу последними словами. Если только дать им волю — разорвут на части. Мы с князем смотрели их арестантскую. Духота смертная, темень. Полно клопов и прочей нечисти. Туда нарочно набросали досок, чтобы развелось побольше клопов. Нукер-охранник говорит: «Ночью тут невозможно даже на минуту сомкнуть глаза». Теперь бывшего амлякдара, говорят, посадят туда.
Мы догнали конный караван, окруженный многочис-
ленной стражей. Нукер с винтовкой за плечом, грозно замахиваясь плетью, крикнул:
— Прочь с дороги! Обойди стороной! Арсланбеков по-узбекски прикрикнул на нукера:
— Ах ты, глупец! Ты знаешь, кому грозишь?
Нукер сразу притих и остановился, не зная, что сказать. В этот момент поспешно подскакал всадник с маузером у пояса. Арсланбеков что-то прошептал ему на ухо. Через несколько минут весь большой караван торопливо свернул с дороги. Мы проскакали мимо, покрыв караванщиков пылью.
Арсланбеков и раньше видел такие караваны. Он объяснил нам, в чем дело:
— Везут подати, собранные деньгами. В каждом чувале должно быть по десять тысяч тенге. Это цифра, обычно назначаемая каждому беку... Я нарочно подсчитал. Всего тридцать две лошади, на каждой лошади по два чувала, — значит, по двадцать тысяч тенге... Сколько будет двадцать на тридцать два?
Капитан быстро подвел итог:
— Шестьсот сорок... Прибавить три нуля... Всего шестьсот сорок тысяч.
— Да, шестьсот сорок тысяч тенге... За год в Бухару отправляют десятки таких караванов. И все идет в казну эмира. А он — сам себе господин... Как хочет, так и расходует...
Я понимал, почему Арсланбеков так критически относится к законам и порядкам в Бухаре. Он был из тех офицеров, которые считали сохранение Бухары и Хивы номинально независимыми государствами грубой ошибкой царского правительства. По его мнению, если бы Бухара и Хива были в свое время присоединены к Туркестану, теперь уже не было бы всех этих средневековых мерзостей, народ в какой-то мере приобщился бы к европейской цивилизации. Разумеется, в этом была доля истины. Но к чему ворошить ошибки прошлого?
Нам предстоял очередной привал в Карши. Я намерен был остаться там дня на два, А изучив всесторонне обстановку— двигаться дальше, в Бухару. С каждым днем бремя забот увеличивалось. Нужно встретиться с эмиром. .. Собрать сведения о группах, действующих в Фергане. .. Увидеться с руководителями «Туркестанской военной организации»... Уточнить реальные возможности
большевиков... Все это требовало времени, сил, настойчивости. А я испытывал большую усталость. Все тело начинало ныть, словно меня побили палкой.
Человеку присуща мнительность. Мне уже казалось, что страшная болезнь, гнездившаяся в селении, в котором мы останавливались вчера ночью, уже перебралась в мое тело. Как ни гнал я от себя эту мысль, она назойливо лезла в голову. А ведь, казалось бы, ясно, что такая болезнь не может так быстро проявиться. К тому же я здоровался только с аксакалом. Ничего не пил, кроме чая. В арычную воду рук не опускал. Как может проказа пристать ко мне? И все же на сердце было беспокойно, я даже начинал как будто чувствовать жар. Поднес руку ко лбу. В самом деле, голова горячая. Неужели я заболел?
В Карши мы приехали поздно ночью. Знакомых тут не было, а мне становилось все хуже. Поэтому мы повернули лошадей прямо к управе бека. Начальник нукеров, человек толковый, сразу сообразил, что мы не обычные гости, и, долго не раздумывая, побежал к беку. Спустя немного времени появился сам бек. Кушбеги, уезжая, предупредил его, что мы, возможно, проедем через Карши. Бек тут же провел нас в помещение, предназначенное для особо именитых гостей, приказал нукерам всячески заботиться о нас и, пожелав нам спокойной ночи, удалился. А ночь оказалась для меня очень неспокойной. Жар все больше возрастал, тело ломило, я задыхался, метался весь в поту. И в таком состоянии я, не вставая, провалялся около полумесяца!
Угораздило меня подхватить тиф! Надо же, чтобы именно меня избрала эта жестокая болезнь! Ни с одним из моих попутчиков ничего не случилось. А я намучился так, как не мучился во всю жизнь!.. Сегодня наконец впервые поднялся с постели. Еще с трудом передвигаю ноги; сделав несколько, шагов, валюсь от слабости. А хочется поскорее начать двигаться, выйти к людям. Но вот еще беда: здешний доктор глаз с меня не спускает, следит за каждым моим шагом, даже есть в свое отсутствие не позволяет. Когда не слушаюсь его, сердится, грозится, что уйдет, бросит меня: «Если вам недорога собственная
жизнь, мне здесь нечего делать». Тогда я начинаю умолять:
— Андрей Иванович! Уж простите на этот раз! Больше не буду... Если опять не послушаюсь — можете прибить меня за ухо к стене!..
Андрей Иванович добродушно улыбается и... прощает меня. Он всю жизнь прожил в Туркестане. Отец его тоже был врачом. И сын Андрея Ивановича готовился стать врачом, но его взяли в армию, и два года тому назад он погиб на германском фронте. Быть может, поэтому старик то и дело проклинает войну. Ежедневно приносит мне какую-нибудь новость. Вот и сегодня, едва переступив порог, сообщил:
— Вы слышали: в Закаспии расстреляли бакинского комиссара Шаумяна? Вместе с товарищами... Всего двадцать шесть человек. Какое немыслимое варварство! Когда же закончится это взаимное истребление?
Я внимательно присмотрелся к худому, изрезанному морщинами лицу доктора. Он был сильно взволнован, даже рука, державшая очки, вздрагивала. Доктор уселся рядом со мной и с волнением продолжал:
— Не пойму... Ей-богу, не пойму! Наши вчерашние союзники зажали нас в кольце и морят голодом миллионы ни в чем не повинных людей. В чем провинились дети? Их матери? Наконец, весь наш народ? Может быть, вы объясните?
Впервые я решил проверить доктора:
— Андрей Иванович! Позвольте, в свою очередь, спросить и вас... Скажите откровенно — по вашему мнению, кто виновник всех этих несчастий?
Андрей Иванович ответил не сразу. Помолчав, заговорил:
— Вы ждете ответа. Вызываете на откровенный разговор. Но если вы действительно хотите поговорить по душам, сначала снимите с себя маску!
Слова доктора меня озадачили. «Снимите с себя маску. ..» Значит, он нисколько не сомневается в том, что на мне маска... Чтобы так говорить, нужны серьезные основания. Откуда они у него?
Мысленно я старался распутать клубок. «Как видно, в беспамятстве, в бреду, я заговорил по-английски... Может быть, даже назвал кого-нибудь.,. Да, это. видимо, так...»
Я решил поговорить с доктором «откровенно»:
— Вы, Андрей Иванович, очень помогли мне. Больше того! Скажу прямо — спасли меня от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь. Скажу вам прямо: я — араб. Мой отец, египтянин, учился в Лондоне. Я тоже провел детство в Лондоне. Арабский язык изучил уже по приезде в Каир. Там, в Каире, находится известный всему миру мусульманский университет Аль-Азхар. Может быть, вы слышали о нем?
— Да.
— Мой дед был весьма уважаемым наставником в этом университете. Он взял меня к себе. Вообще-то я собирался стать адвокатом. А сейчас еду в Бухару по приглашению его светлости эмира. Хочу познакомиться с постановкой обучения в медресе Бухары. Вот и вся моя маска.
Доктор пытливо заглянул мне в лицо, как бы спрашивая взглядом: «Так ли это?» Я чувствовал: он не удовлетворен, может быть, в глубине души даже посмеивается над моей легендой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
невыразимо жуткое зрелище! Чтобы поверить, что такое возможно, надо было видеть это собственными глазами. Много стран я обошел, но такого человеческого страдания еще нигде не встречал.
Полковнику Арсланбекову уже приходилось видеть поселки прокаженных. Поэтому на его лице не было заметно особого волнения. Я взял его под руку и, отведя назад, спросил:
— Что же, все жители этого селения больны проказой?
Глубоко вздохнув, он ответил:
— Да... В Бухаре очень много таких больных. Государство не в состоянии бороться с этой болезнью. Вернее, и не пытается бороться. Прокаженных собирают вот в такие поселки, сдают им в аренду землю и воду и заставляют работать, как ослов.
— И с них тоже берут подати?
— Да еще как! Сами видели вчера вечером, как бесился зякетчи. Не скажу, какую подать собирают сейчас по всей Бухаре. Но до войны, по подсчетам, наших людей, в год собиралось минимум триста миллионов тенге. Из них не меньше пятнадцати — двадцати процентов шло на армию. А остальное... Один бог ведает, куда тратилось остальное! Если хоть половину этих денег расходовать на нужды страны, можно ежегодно строить десятки плотин и дорог, сотни караван-сараев и медресе. Ну-ка назовите хотя бы одну плотину или дорогу, выстроенную в правление нынешнего эмира Сеид Алим-хана... Не найдете!
— Куда же уходит такая уйма денег? Полковник язвительно улыбнулся:
— Если вам очень хочется узнать, подсчитайте, какие суммы лежат у Сеид Алим-хана в индийских банках. То, что находилось в наших банках, кажется, у него отобрали. Плакали его денежки!
Я промолчал. Полковник сказал все. К сожалению, сказанное им соответствовало действительности.
Даже не позавтракав, мы снялись с места и поспешили прочь. Сборщик податей взялся проводить нас до развилки. По пути я спросил его:
— У вас не пробуют лечить этих больных?
Он расхохотался, видимо найдя мой вопрос слишком наивным и ответил:
— Закопать всех живьем в землю — и дело с концом! Какое еще нужно лечение?
Я не понял, серьезно он говорит или шутит. Видя мое недоумение, он добавил:
— И Еообще, кому ты поможешь? Скажем, прокаженным помогли... А что делать с венериками? Куда девать трахомных? Куда отослать чахоточных? Если не смилостивится аллах, всем больным невозможно помочь!
Я только горько улыбнулся в душе. Арсланбеков тоже вступил в разговор:
— Нельзя ли хотя бы запретить прокаженным женщинам рожать детей?
— Ха-ха-ха! — Сборщик впервые весело рассмеялся. — Как же запретишь? Муж, жена... Что же, поставить рядом нукера?
Полковник замолчал. Действительно, как запретишь? Скопище людей с самыми примитивными, грубыми инстинктами... Можно ли требовать от них человечности?
Я все не мог забыть стоящих на том берегу оборванных, жалких детей, представлял себе их страшные язвы и болячки, и меня буквально тошнило. Чтобы отвлечься, я спросил сборщика:
— Есть ли какие-нибудь правила сбора налогов? Зякетчи вынул тыковку с насом, постукал ею по
седлу и, достав щепотку, с гордым видом ответил:
— Для нас закон — слово амлякдара. А для амляк-дара — приказ бека... А все остальное зависит от его светлости эмира. Слово его — закон, желание — справедливость!
Должно быть, сборщик вдруг представил себе эмира,— рука его задрожала, и он рассыпал табак. Арсланбеков воспользовался тем, что сборщик немного отстал, и обратился ко мне:
— Он хорошо ответил: «Слово его — закон, желание— справедливость...» Вы, господин полковник, не ищите в Хиве и Бухаре законов и правил. Здесь нет никаких законов, кроме произвола, утвержденного временем и адатом.
Мы доехали до развилки. В это время с северной дороги показалась группа людей на верблюдах и ишаках. Один из них крикнул:
— Поворачивайте назад: дорога закрыта! Сборщик податей, не останавливаясь, грозно ответил:
— Чего кричишь? Кто закрыл дорогу?
Вожак колонны, старик на огромном белом ишаке, подъехав ближе, склонил голову в знак приветствия и пояснил:
— Не ездите в ту сторону. Говорят, там началась драка между людьми бека и дайханами. Мост разрушили. И будто бы хватают всех, кто появится. Говорят, в Карши приехал сам его светлость кушбеги.
Посоветовавшись с полковником, я все же решил ехать вперед. Мой сан «таксыра» плюс уменье полковника Арсланбекова находить выход из самых сложных положений уже помогли нам преодолеть немало преград. Неужели теперь мы должны отступить?
Каршинский вилайет действительно оказался в огне. В нескольких амлякдарствах произошли стычки между посланцами бека и дайханами. Если бы вовремя не прибыл сам кушбеги и не принял решительных мер, пламя возмущения, возможно, разгорелось бы еще сильнее. Но кушбеги поступил очень умно: первым делом принялся проверять своих подчиненных — бека и амлякда-ров. Всплыли наружу всяческие беззакония, взяточничество, произвол. Виновники тут же были сурово наказаны.
Мы увидели это своими глазами. Центром одного из амлякдарств был маленький городок, весь в тени густых садов. Четыре-пять узких улочек, прижавшиеся друг к другу лавочки, чайханы, караван-сараи. В стороне — усадьба амлякдара. Все жители городка собрались там. Мы тоже пошли туда. Посреди двора, на обгорелом пне, опустив голову, сидел жирный мужчина с шеей толстой, как колода, на которой рубят мясо. Он был одет в белую рубаху и штаны, но без шапки и сапог. Обе руки его были связаны за спиной, босые ноги крепко привязаны цепями к черному пню. Под палящими лучами солнца его круглая лысая голова была видна издалека. Внутри и вокруг двора собрался народ — взрослые мужчины и мальчишки, — некоторые даже вскарабкались на деревья.
Подъехав к воротам, мы спешились. Толпа сразу расступилась, навстречу нам выбежали, нукеры. Склонив
головы, сложив руки на груди, они встретили нас с большим почетом. Взяв с собой Арсланбекова, я направился к дому. Толпа вдруг загудела, со всех сторон послышались невнятные голоса. В это время из дома навстречу нам торопливо вышли трое нарядно одетых мужчин и согнулись почти до земли в поклоне. Чем вызван такой почтительный прием, мы поняли только после того, как вошли в дом.
Толпа, оказывается, ждала приезда из Карши судей. Вчера приезжал сам кушбеги и распорядился наказать амлякдара, а сегодня должны были приехать раис и казий, чтобы судить его. Не назовись мы сами, никто из окружающих не догадался бы, кто приехал. Когда мы вошли и сели, один из встречавших нас (он оказался вновь назначенным амлякдаром), низко склонив голову, покорно приветствовал нас:
— Добро пожаловать, хазрати раис... Весь народ с нетерпением ожидает вас.
Пришлось объяснить ему, что я не раис, а по приглашению эмира еду в Бухару. Наступило легкое замешательство. Но новый амлякдар не растерялся и быстро исправил свою оплошность. Так же почтительно склонив голову, он проговорил:
— Гость пресветлого эмира — гость всей Бухары. Добро пожаловать... Добро пожаловать...
За чаем я спросил у нового амлякдара, кто такой сидит во дворе. Он многозначительно улыбнулся и ответил:
— Это Халмухаммед-хан. Вчерашний амлякдар.
— Амлякдар?
— Да... Вчера его посадил самолично его светлость кушбеги. Он должен просидеть так три дня и три ночи. Какая судьба ждет его дальше, ведомо лишь аллаху.
— Значит, натворил что-нибудь?
— Эх, если б какая-нибудь мелочь... Бессовестный человек, за шесть лет наделал столько подлостей! Поло-пину селений совсем вычеркнул из счетной тетради и весь сбор с них клал себе в карман. По своему произволу увеличивал подати, назначенные его превосходительством беком. Жалованье нукеров также присваивал.
Безбожно притеснял народ. Кого избил, кого расстрелял. Словом, натворил дел!
Не дай бог в наше время восстановить против себя народ, — продолжал амлякдар. — Люди переменились, никто не спешит, как прежде, покорно ответить на твое повеление: «Будет сделано!» С тех пор как в Ташкенте правят большевики, народ совсем от рук отбился. Вот и здесь подняли шум. Его светлость кушбеги сначала хотел усмирить их силой. Прислал из Бухары сербазов. Но и бунтовщики времени не теряли. Тоже послали людей в Керки, в Чарджуй — за помощью. Его светлость понял: тут силой не возьмешь. Направил своих людей, чтобы выслушали жалобы. И раскрылось множество беззаконий. Тогда он прибыл сам и объявил повеление его высочества эмира: сменил всех чиновников, начиная с бека до сборщиков податей, на их место назначил новых людей. И вот на меня взвалили дела этого амлякдарства.
Поев и напившись чаю, мы простились с новым амлякдаром и, пожелав ему успехов, направились в Карши. Арсланбеков весело смеялся:
— Чуть не попали в положение гоголевского ревизора. Хорошо, что вовремя предупредили. Видели, какую игру сыграл кушбеги? Вчерашний амлякдар сегодня сидит согнувшись, связанный по рукам и ногам, на черном пне. Это тоже политика. Вернее — требование времени. Новый амлякдар прав: не сделай они этого, смута усилилась бы, большевики непременно поддержали бы восставших. Бухара, господин полковник, тоже теперь не прежняя.
Капитан Дейли поравнялся с нами, вступил в разговор:
— У смещенного амлякдара, оказывается, четырнадцатилетняя красавица дочь. Ее уже отправили в гарем эмира. Все имущество отобрали в казну. Ох, народ и радуется же! Люди поносят беднягу последними словами. Если только дать им волю — разорвут на части. Мы с князем смотрели их арестантскую. Духота смертная, темень. Полно клопов и прочей нечисти. Туда нарочно набросали досок, чтобы развелось побольше клопов. Нукер-охранник говорит: «Ночью тут невозможно даже на минуту сомкнуть глаза». Теперь бывшего амлякдара, говорят, посадят туда.
Мы догнали конный караван, окруженный многочис-
ленной стражей. Нукер с винтовкой за плечом, грозно замахиваясь плетью, крикнул:
— Прочь с дороги! Обойди стороной! Арсланбеков по-узбекски прикрикнул на нукера:
— Ах ты, глупец! Ты знаешь, кому грозишь?
Нукер сразу притих и остановился, не зная, что сказать. В этот момент поспешно подскакал всадник с маузером у пояса. Арсланбеков что-то прошептал ему на ухо. Через несколько минут весь большой караван торопливо свернул с дороги. Мы проскакали мимо, покрыв караванщиков пылью.
Арсланбеков и раньше видел такие караваны. Он объяснил нам, в чем дело:
— Везут подати, собранные деньгами. В каждом чувале должно быть по десять тысяч тенге. Это цифра, обычно назначаемая каждому беку... Я нарочно подсчитал. Всего тридцать две лошади, на каждой лошади по два чувала, — значит, по двадцать тысяч тенге... Сколько будет двадцать на тридцать два?
Капитан быстро подвел итог:
— Шестьсот сорок... Прибавить три нуля... Всего шестьсот сорок тысяч.
— Да, шестьсот сорок тысяч тенге... За год в Бухару отправляют десятки таких караванов. И все идет в казну эмира. А он — сам себе господин... Как хочет, так и расходует...
Я понимал, почему Арсланбеков так критически относится к законам и порядкам в Бухаре. Он был из тех офицеров, которые считали сохранение Бухары и Хивы номинально независимыми государствами грубой ошибкой царского правительства. По его мнению, если бы Бухара и Хива были в свое время присоединены к Туркестану, теперь уже не было бы всех этих средневековых мерзостей, народ в какой-то мере приобщился бы к европейской цивилизации. Разумеется, в этом была доля истины. Но к чему ворошить ошибки прошлого?
Нам предстоял очередной привал в Карши. Я намерен был остаться там дня на два, А изучив всесторонне обстановку— двигаться дальше, в Бухару. С каждым днем бремя забот увеличивалось. Нужно встретиться с эмиром. .. Собрать сведения о группах, действующих в Фергане. .. Увидеться с руководителями «Туркестанской военной организации»... Уточнить реальные возможности
большевиков... Все это требовало времени, сил, настойчивости. А я испытывал большую усталость. Все тело начинало ныть, словно меня побили палкой.
Человеку присуща мнительность. Мне уже казалось, что страшная болезнь, гнездившаяся в селении, в котором мы останавливались вчера ночью, уже перебралась в мое тело. Как ни гнал я от себя эту мысль, она назойливо лезла в голову. А ведь, казалось бы, ясно, что такая болезнь не может так быстро проявиться. К тому же я здоровался только с аксакалом. Ничего не пил, кроме чая. В арычную воду рук не опускал. Как может проказа пристать ко мне? И все же на сердце было беспокойно, я даже начинал как будто чувствовать жар. Поднес руку ко лбу. В самом деле, голова горячая. Неужели я заболел?
В Карши мы приехали поздно ночью. Знакомых тут не было, а мне становилось все хуже. Поэтому мы повернули лошадей прямо к управе бека. Начальник нукеров, человек толковый, сразу сообразил, что мы не обычные гости, и, долго не раздумывая, побежал к беку. Спустя немного времени появился сам бек. Кушбеги, уезжая, предупредил его, что мы, возможно, проедем через Карши. Бек тут же провел нас в помещение, предназначенное для особо именитых гостей, приказал нукерам всячески заботиться о нас и, пожелав нам спокойной ночи, удалился. А ночь оказалась для меня очень неспокойной. Жар все больше возрастал, тело ломило, я задыхался, метался весь в поту. И в таком состоянии я, не вставая, провалялся около полумесяца!
Угораздило меня подхватить тиф! Надо же, чтобы именно меня избрала эта жестокая болезнь! Ни с одним из моих попутчиков ничего не случилось. А я намучился так, как не мучился во всю жизнь!.. Сегодня наконец впервые поднялся с постели. Еще с трудом передвигаю ноги; сделав несколько, шагов, валюсь от слабости. А хочется поскорее начать двигаться, выйти к людям. Но вот еще беда: здешний доктор глаз с меня не спускает, следит за каждым моим шагом, даже есть в свое отсутствие не позволяет. Когда не слушаюсь его, сердится, грозится, что уйдет, бросит меня: «Если вам недорога собственная
жизнь, мне здесь нечего делать». Тогда я начинаю умолять:
— Андрей Иванович! Уж простите на этот раз! Больше не буду... Если опять не послушаюсь — можете прибить меня за ухо к стене!..
Андрей Иванович добродушно улыбается и... прощает меня. Он всю жизнь прожил в Туркестане. Отец его тоже был врачом. И сын Андрея Ивановича готовился стать врачом, но его взяли в армию, и два года тому назад он погиб на германском фронте. Быть может, поэтому старик то и дело проклинает войну. Ежедневно приносит мне какую-нибудь новость. Вот и сегодня, едва переступив порог, сообщил:
— Вы слышали: в Закаспии расстреляли бакинского комиссара Шаумяна? Вместе с товарищами... Всего двадцать шесть человек. Какое немыслимое варварство! Когда же закончится это взаимное истребление?
Я внимательно присмотрелся к худому, изрезанному морщинами лицу доктора. Он был сильно взволнован, даже рука, державшая очки, вздрагивала. Доктор уселся рядом со мной и с волнением продолжал:
— Не пойму... Ей-богу, не пойму! Наши вчерашние союзники зажали нас в кольце и морят голодом миллионы ни в чем не повинных людей. В чем провинились дети? Их матери? Наконец, весь наш народ? Может быть, вы объясните?
Впервые я решил проверить доктора:
— Андрей Иванович! Позвольте, в свою очередь, спросить и вас... Скажите откровенно — по вашему мнению, кто виновник всех этих несчастий?
Андрей Иванович ответил не сразу. Помолчав, заговорил:
— Вы ждете ответа. Вызываете на откровенный разговор. Но если вы действительно хотите поговорить по душам, сначала снимите с себя маску!
Слова доктора меня озадачили. «Снимите с себя маску. ..» Значит, он нисколько не сомневается в том, что на мне маска... Чтобы так говорить, нужны серьезные основания. Откуда они у него?
Мысленно я старался распутать клубок. «Как видно, в беспамятстве, в бреду, я заговорил по-английски... Может быть, даже назвал кого-нибудь.,. Да, это. видимо, так...»
Я решил поговорить с доктором «откровенно»:
— Вы, Андрей Иванович, очень помогли мне. Больше того! Скажу прямо — спасли меня от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь. Скажу вам прямо: я — араб. Мой отец, египтянин, учился в Лондоне. Я тоже провел детство в Лондоне. Арабский язык изучил уже по приезде в Каир. Там, в Каире, находится известный всему миру мусульманский университет Аль-Азхар. Может быть, вы слышали о нем?
— Да.
— Мой дед был весьма уважаемым наставником в этом университете. Он взял меня к себе. Вообще-то я собирался стать адвокатом. А сейчас еду в Бухару по приглашению его светлости эмира. Хочу познакомиться с постановкой обучения в медресе Бухары. Вот и вся моя маска.
Доктор пытливо заглянул мне в лицо, как бы спрашивая взглядом: «Так ли это?» Я чувствовал: он не удовлетворен, может быть, в глубине души даже посмеивается над моей легендой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43