И Артуру и Ричарду я обещал, не задерживаясь дальше, двигаться на Асхабад. Мне самому, признаться, хотелось поскорее выбраться из этого адского логова. К чему этот риск? Разве мне одному положено отстаивать честь и славу Великобритании? Да и что могу я сделать один? Не напоминают ли мои похождения подвиги Дон-Кихота? Он сражался с ветряными мельницами. А я сражаюсь с тупоголовыми беками и ханами. Нет, стихии победить нельзя! Надо быстрее поворачивать лошадей и возвращаться в Асхабад. Довольно! К чему идти на самопожертвование, если ты заранее убежден, что все твои усилия бесплодны?
Так думал я, намечая последние шаги, какие еще предстояло сделать. Я решил повидаться еще с Джунаид-ханом, а затем немедленно ехать в Асхабад. Встретиться с ханом удобнее было не в Хиве, а в одном из селений на караванной дороге в Асхабад. Вот почему дня за два до этого я снова отправил Кирсанова в Хиву, поручив сообщить Джунаид-хану о моем приезде и о том, где я его жду.
Была еще причина, почему мне не хотелось ехать в Хиву. Прибыв туда, я непременно должен был бы увидеться с Сеид-Абдуллой. Ведь как-никак он был правителем страны, и просто по форме я обязан был представиться ему. А меня вовсе не привлекала эта встреча. Пришлось бы опять что-то обещать, давать гарантии. А мне, честно говоря, попросту надоело выдавать векселя.
В полдень мы подъехали к большой толпе людей, работавших на хашаре. Я и прежде знал, как ценится
в Средней Азии вода. Но все же не представлял себе, как дорого достается она человеку. Это надо было увидеть своими глазами... Была самая середина зимы. Хотя солнце светило ярко, мне пришлось поверх двух халатов накинуть еще и шубу. И все же мне не было жарко, только спина слегка согрелась. А эти люди на хашаре работали в ледяной, вязкой, грязной воде босые, почти голые: они очищали от грязи арык глубиной в три-четыре метра, освобождая занесенное илом русло, расчищая путь воде.
Провожатый, которого отправил с нами Мерген-бай, оказалось, знал мираба и познакомил нас с ним. Мираб пригласил нас напиться чаю. Я согласился, тем более что все равно собирался сделать привал. Спешившись, я подошел к краю арыка и поздоровался с ближайшими работниками. Арык во всю длину был заполнен людьми, цепочке работавших по обеим сторонам его не было видно конца. Сотни людей трудились изо всех сил, обливаясь потом. В воздухе так и сверкали лопаты. Почва здесь промерзла на большую глубину. Когда выпадает погожий, солнечный день, как сегодня, земля слегка оттаивает, а ночью мороз усиливается, и она снова отвердевает. Вот почему люди торопились...
Пожилой, коротенький, с козлиной бородкой человек вонзил лопату в полузамерзшую землю и, хитровато улыбаясь маленькими глазками, спросил:
— Что, таксыр, пришли помочь нам?
— Нет, пришел сказать вам: «молодцы», — пошутил и я. — Ведь похвала тоже помогает?
— Вах-вах, в этом мире таких «хвалителей» много. Начиная с мираба, вплоть до самого Джунаид-хана, все только и говорят: «молодцы». А нам нужны помощники, чтобы хоть немного расправить спину.
— Замолчи!—сердито прикрикнул мираб. — Не мели чепуху. Не успеешь оглянуться, как скатишься в пропасть.
— А кто меня сбросит? — Коротышка не отступал. — Джунаид-хан? Пускай сбросит! Все равно жизни нет. Днем спокойно дышать нельзя, ночью — спокойно спать. Разве это жизнь?
— Кончай, говорю! —Мираб так и пожирал глазами коротышку. — Раньше или позже, а я вырву твой язык с корнем. Ах ты,глупец!
Его собеседник язвительно засмеялся:
— И глупцам и умным конец один, мираб! Придет время, и мы на том свете сравняемся!
Ворча, мираб сошел с насыпи. Глядя на меня, коротышка улыбнулся и так же язвительно добавил:
— Свинья только и знает —хрюкать. А эти ругаются да грозятся. Один угрожает: «Повешу»... Другой грозится: «Зарежу»... Никто нас по голове не гладит!
Я постарался утешить его:
— Терпите... Призывайте аллаха... Создатель милостив. Он вознаградит вас.
— Когда? — Коротышка яростно взглянул на меня и показал свои грубые, в кровавых мозолях руки: — Поглядите на них! Если нам положено вознаграждение, время уже пришло!
Кто-то из окружающих, явно стараясь подзадорить его, крикнул:
— Потерпи! Ведь есть еще тот свет! У коротышки вздулись ноздри.
— Гм, тот свет... После того как мой осел подохнет, хоть трава не расти!
Все расхохотались.
Меня выручил джигит, явившийся от мираба с приглашением пожаловать на чаепитие. Я молча сошел с насыпи. Коротышка, должно быть, что-то пустил мне вслед: смех собравшихся резко ударил в уши.
За чаем я рассказал мирабу, откуда и куда мы следуем. Затем спросил его:
— Почему вы не проводите хашарные работы весной, когда потеплеет?
Он принужденно улыбнулся:
— У весны свои заботы, таксыр... Нужно землю пахать, сеять. Затем жатва, обмолот. Нет хуже — быть дайханином! Такого бремени никто, кроме него самого, не выдержит. Вот уже месяц, как мы покинули свои дома. Люди трудятся не разгибая спины. А работе конца не видно!
— Даже в самый мороз работали?
— Да, и в мороз. И еще придется работать. Что делать? Вода — основа жизни. Без воды — какая польза от
земли. Достаточно посевам в самую жаркую пору на неделю остаться без воды — и пропадет труд целого года, все посохнет, семьи останутся голодными. А страшнее голода ничего нет на свете!
Мираб глотнул горячего чаю, а потом добавил:
— Народ совсем разорился. Почти ни у кого из этих людей нет и горстки зерна. Питались ячменем и джугарой. А теперь и этого нет. В селениях многие пухнут от голода. Хорошо, что создатель дал человеку хоть одно богатство — надежду... Люди живут только надеждой. Надеются на завтрашний день. А какой он будет, будет ли он лучше сегодняшнего, — один аллах ведает!
— А разве не помогают вам хакимы, правящие страной? — спросил я мираба.
Он долго молчал. Потом ответил:
— Кто из них нам поможет? Сеид-Абдулла? Или Джунаид-хан? Они сами готовы пожрать друг друга! Так станут ли они помогать народу? В стране нет хозяина. Народ — стадо без пастуха. Каждый его грабит, убивает. Никто не уверен, что доживет до завтрашнего дня. В наше время, таксыр, трудно править страной с помощью плети. А наши рассчитывают только на плеть да на саблю. В прежние времена говорили: «Самый лучший хаким на свете тот, который может побороть себя». Наши не могут побороть себя. Огнем и мечом разоряют страну. Дня три-четыре назад люди Джунаид-хана разбили два аула салаков. Женщин и девушек увезли с собой.
— Почему?
— Потому, что у народа переполнилась чаша терпения. Яшули салаков, Тачмамед-хан, сказал Джунаиду: «Слишком громко рычишь. Перестань грабить!» Вот и пошло... Не сегодня-завтра увидите, какая начнется буря! Сейчас поднялись все салаки. Кара-салаки тоже стали на их сторону. Послали за помощью к турткуль-ским большевикам. Жизнь Джунаида — на волоске...
По лицу мираба было видно, что он не может скрыть своих чувств, что говорит он от чистого сердца. Ему хотелось высказаться. А мне, признаться, надоели эти нудные разговоры. Все та же музыка, та же песня. «Салаков побили...» Пусть бьют! Разве на свете одних только салаков разбивают?
Я решил поскорее ехать дальше. Когда чайник опустел, я попросил у мираба позволения отправиться в дальнейший путь. Он помялся немного и заговорил просительным тоном:
— Нам по пути. Я тоже думаю заехать в соседний аул. Нынешней ночью там состоится большой совет. Тачмамед-хан, Дурды-хан... Все, говорят, будут. Может, ночь проведете там?
Сообщение мираба заинтересовало меня. С тех пор как мы перешли Амударыо, я часто слышал имя Тачма-мед-хана. А то, что рассказал мне о нем Мерген-бай, вызывало большое беспокойство. В самом деле, если вожди племен протянут руку большевикам... Если начнут искать в них поддержки... Чего ждать тогда от голодного народа? Положение становилось опасным. Неожиданно мог вспыхнуть пожар, и пламя большевизма охватило бы всю Хиву.
Я ответил мирабу неопределенно:
— Ну, давайте поедем. А там видно будет... Мы — гости. Говорят: «Воля гостя в руках хозяина дома». Если вы сочтете нужным, можно будет и остаться.
Едва мы вышли из дому, как подъехали всадники, гоня перед собой каких-то троих людей. У всех руки были связаны за спиной. Хорошо одетый, рослый, молодой джигит с винтовкой за плечами и саблей у пояса обратился к мирабу:
— Забирай своих оборванцев, мираб-ага!
Сжимая в руках плеть, мираб вплотную подошел к стоявшему впереди высокому, тощему мужчине и, злобно глядя на него, спросил:
— Где пропадал?
Тот ответил, тяжело дыша, испуганным голосом:
— Ездил в аул.
— Какого черта тебя туда понесло?
— Жена, детишки. . . Все больны. . .
— Что с того, что они больны? Разве беда гостит только в твоем доме? А кто выполнит за тебя работу здесь?
— Ведь здесь мой брат.
— Гм, брат... Брат твой еле-еле на своей делянке управляется. А кто будет отрабатывать бай-аге?
В разговор вмешался человек с раскосыми глазами, стоявший, сгорбясь, позади первого:
— Мираб-ага... Мы у бая взяли только один мешок джугары и полмешка жмыха. В будущем году, как только соберем урожай, вернем их вдвойне. А сейчас вы хоть на время нас освободите. Мне, ей-богу, не под силу сейчас лопату поднять.
— Ха, глупец! — крикнул нарядный джигит, размахивая нагайкой. — Бай-ага дал вам зерно, потому что вы обещали выполнить хашарные работы. А теперь, набив брюхо, в кусты удрать хотите? Нет, никуда вы не уйдете. Попробуйте не сдержать свои обещания. Глаза выколю!
Косоглазый замолчал. Нарядный джигит обратился к своему товарищу:
— Брось их манатки!
Второй джигит отвязал и сбросил с седла притороченные позади мешок и хурджин с пожитками. Пленники исподлобья кидали на конвоиров злобные взгляды. Но не произнесли ни слова.
Крики и угрозы нарядного джигита, видимо, дошли до слуха работавших неподалеку дайхан. Десятка полтора оставили работу и подошли поближе. Среди них был и коротышка, который дерзко разговаривал со мной. Он сразу же вмешался:
— Смотрите: привели, связав, как баранов. Эх, бедняги!
Слова коротышки, видимо, задели нарядного джигита. Он презрительно посмотрел на него и сердито буркнул:
— Ты хоть помолчи!
Но того это не смутило. Он резко ответил:
— А что ты мне сделаешь?
Нарядный джигит тяжело задышал и снова свирепо посмотрел на коротышку, но промолчал. Тот продолжал еще смелее:
— Ты плеткой не размахивай! Не заметишь, как окажешься за решеткой!
— Эге! На большевиков надеешься? Ждешь их прихода?
— А вот и жду!
— Слышишь, мираб? — Нарядный джигит дернул поводья и направил лошадь на коротышку. — Погоди... Я тебе покажу большевиков!
Мираб хотел вмешаться, но нарядный джигит ни слова не дал ему сказать. Он сильно стегнул коня плетью и, отъезжая от толпы, пригрозил:
— Не будь я сыном своего отца, если не надену на тебя собачью шкуру!
— Переверни землю, если можешь! — крикнул ему вслед коротышка.
Солнце уже садилось, когда мы приехали в аул Шихли-бая. Джигиты, расставленные вокруг селения, дважды останавливали нас. Я понял: Тачмамед-хан наконец принял решение. Но с видом простака спросил мираба:
— Что-то вокруг караульных понаставили... Или народ опасается большевиков?
Мираб серьезно ответил:
— Нет... Боятся Джунаид-хана. Он, конечно, знает, что Тачмамед-хан собирает вокруг себя людей. А вдруг нагрянет в аул?
— Значит, дело уже так далеко зашло?
— Да, далеко. Теперь все решит сабля!
Меня привели прямо к Тачмамед-хану. У него был и Мерген-бай. Видимо, он отрекомендовал меня еще до моего прихода. Хан встретил меня радушно, как старого приятеля, познакомил со всеми присутствующими. Затем продолжал свою прерванную речь:
— Да, люди... Как говорится, «камень, который посоветовали бросить, далеко полетит». Я пригласил вас, чтобы посоветоваться. Если в душе у вас затаилось хоть малейшее сомнение, говорите сейчас. Чтобы после не жаловаться. Дело решается кровью. Либо, положась на клинки, защитим свою честь и доброе имя, либо обречем детей наших на муки и рабство. Иного выхода нет. Если есть другой — говорите!
Богато убранная кибитка была набита битком. Кошмы были постланы даже у самого входа, гости сидели, тесно прижавшись друг к другу. В большинстве это были уже пожилые люди, испытавшие все невзгоды жизни.
Поначалу никто не подал голоса. Стояла мертвая тишина. Каждый сидел опустив голову и уйдя в тяжелое раздумье. Наконец сам хан нарушил слишком затянувшуюся паузу. Глядя на меня, он, внешне спокойный, сказал:
— Мы, таксыр, собрались, чтобы отыскать путь, как стать хозяевами своей судьбы. Ее топчут. Есть такой деспот— Джунаид-хан. Не дает спокойно жить народу. Каждый день обрушивает новую беду на наши головы. Никаких слов не слушает, слезы на него не действуют. Жестокий человек, честолюбец!
— Чего же он хочет от вас?
— Жизни нашей хочет. А мы сами хотим жить!
Спокойное лицо хана вдруг потемнело, в глазах блеснули гневные искры. Чтобы дать ему разговориться, я поучительно сказал:
— Тяжба о жизни — опасная тяжба. Надо постараться понять друг друга. Вы мусульмане, он тоже мусульманин. Если мусульмане поднимут сабли друг на друга, возрадуются гяуры. Не надо давать им повод для радости!
Хан зорко поглядел на меня:
— А если над твоей головой постоянно висит сабля. .. Что тогда? Как быть?
— Надо стараться понять друг друга.
— А если он не хочет понять... Проливает кровь на твоей земле... Посягает на честь твою... Что тогда?
Я промолчал. Хан окончательно разошелся:
— Что может быть дороже спокойствия? Мы тоже хорошо понимаем — добра от кровавых стычек не жди. Но если на тебя наседают, приходится обнажить клинок. Разве есть другой выход? Сказано: «Если народ слаб, свинья сядет ему на голову». Он ломает палки о наши головы. Как долго еще ждать?
Я постарался вызвать Тачмамед-хана на разговор о большевиках:
— Но как-никак вы — мусульмане. Надо избегать пролития крови. Я слышал, что большевики по ту сторону реки только и ждут удобного случая. Если они завтра двинутся сюда, будет еще хуже, чем сейчас. Да убережет нас создатель от полчищ гяуров!
— По ту сторону реки, таксыр, нет таких беспорядков. Там, говорят, спокойно.
— Как знать... Если не видели своими глазами, не верьте словам. Я около месяца прожил в Бухаре. Туда из Туркестана наехали тысячи беженцев. С некоторыми из них я беседовал. Трудно представить себе страдания, каким большевики подвергают мусульман!
Хан кинул на меня острый взгляд:
— Вы, таксыр, поживите с нами хоть неделю. Тогда узнаете, что такое гнет и страдания!
С силой распахнув дверь, вошел рослый молодой джигит с винтовкой и саблей и обратился к хану:
— Хан-ага... Прибыл Эсен-гайшак. Хочет видеть вас.
Брови Тачмамед-хана собрались над переносицей. Он тяжело вздохнул и сказал:
— Пусть войдет!
Поднялся невнятный гомон. И почти тотчас же в кибитку, гордо закинув голову назад, вошел высокого роста, полный, неуклюжий человек. Сначала он поздоровался за руку с Тачмамед-ханом, затем с сидевшими подле него. Протянул руку и мне.
По тому, каким тоном обратился к нему Тачмамед-хан, стало ясно: гость — нежеланный человек. Тачмамед-хан заговорил неестественно громко и неприветливо:
— А, Эсен-хан... Проездом или с какими-нибудь вестями приехал?
Гость не спеша налил себе пиалу чаю из поданного ему чайника, потом вылил чай обратно в чайник и только после этого чванливо, в тон хану, ответил:
— Я — с вестями. Не мешало бы поговорить наедине.
— Говори, какие вести привез. У меня от этих людей секретов нет.
Гость сидел некоторое время с недовольным видом. Затем вдруг поднял голову и проговорил:
— Вас хочет видеть сердар!
— Сердар? Кто это — сердар?
Гость укоризненно посмотрел на хана, словно услышал что-то неприличное:
— До нынешнего дня в Хиве был один только сердар. .. Джунаид-хан!
Тачмамед-хан многозначительно оглядел неуклюжую фигуру гостя и заговорил уклончиво:
— Эсен-хан! Человек, который считает себя сердаром, должен быть снисходительнее, терпеливее, разумнее окружающих его. Должен полагаться на разум, а не на гнев. Человек, которого ты именуешь сердаром — Джу-наид, — полагается только на саблю. Действует силой.
Разоряет аулы. Проливает кровь. Такой человек не может быть сердаром!
Старик с белоснежной бородой, сидевший в углу кибитки, прижавшись к тяриму, одобрительно крякнул:
— Молодец, Тачмамед-хан... Молодец! Присутствующие оживились, в кибитке поднялся невнятный говор.
Гость сообразил, что попал под горячую руку. Он то краснел, то бледнел. Наконец сердито прокашлялся и кичливо сказал:
— Значит, вы решили скрестить сабли? Тачмамед-хан, насколько смог сдержанно, ответил:
— Нет, мы не хотим скрещивать сабли. Мы решили защитить свою честь и стать хозяевами своей судьбы. Разве это постыдно?
— Нет, не постыдно. Но завтра, когда заговорят пушки, времени для раскаяния не найдется. Запомните это!
— Ты что же, хочешь запугать нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Так думал я, намечая последние шаги, какие еще предстояло сделать. Я решил повидаться еще с Джунаид-ханом, а затем немедленно ехать в Асхабад. Встретиться с ханом удобнее было не в Хиве, а в одном из селений на караванной дороге в Асхабад. Вот почему дня за два до этого я снова отправил Кирсанова в Хиву, поручив сообщить Джунаид-хану о моем приезде и о том, где я его жду.
Была еще причина, почему мне не хотелось ехать в Хиву. Прибыв туда, я непременно должен был бы увидеться с Сеид-Абдуллой. Ведь как-никак он был правителем страны, и просто по форме я обязан был представиться ему. А меня вовсе не привлекала эта встреча. Пришлось бы опять что-то обещать, давать гарантии. А мне, честно говоря, попросту надоело выдавать векселя.
В полдень мы подъехали к большой толпе людей, работавших на хашаре. Я и прежде знал, как ценится
в Средней Азии вода. Но все же не представлял себе, как дорого достается она человеку. Это надо было увидеть своими глазами... Была самая середина зимы. Хотя солнце светило ярко, мне пришлось поверх двух халатов накинуть еще и шубу. И все же мне не было жарко, только спина слегка согрелась. А эти люди на хашаре работали в ледяной, вязкой, грязной воде босые, почти голые: они очищали от грязи арык глубиной в три-четыре метра, освобождая занесенное илом русло, расчищая путь воде.
Провожатый, которого отправил с нами Мерген-бай, оказалось, знал мираба и познакомил нас с ним. Мираб пригласил нас напиться чаю. Я согласился, тем более что все равно собирался сделать привал. Спешившись, я подошел к краю арыка и поздоровался с ближайшими работниками. Арык во всю длину был заполнен людьми, цепочке работавших по обеим сторонам его не было видно конца. Сотни людей трудились изо всех сил, обливаясь потом. В воздухе так и сверкали лопаты. Почва здесь промерзла на большую глубину. Когда выпадает погожий, солнечный день, как сегодня, земля слегка оттаивает, а ночью мороз усиливается, и она снова отвердевает. Вот почему люди торопились...
Пожилой, коротенький, с козлиной бородкой человек вонзил лопату в полузамерзшую землю и, хитровато улыбаясь маленькими глазками, спросил:
— Что, таксыр, пришли помочь нам?
— Нет, пришел сказать вам: «молодцы», — пошутил и я. — Ведь похвала тоже помогает?
— Вах-вах, в этом мире таких «хвалителей» много. Начиная с мираба, вплоть до самого Джунаид-хана, все только и говорят: «молодцы». А нам нужны помощники, чтобы хоть немного расправить спину.
— Замолчи!—сердито прикрикнул мираб. — Не мели чепуху. Не успеешь оглянуться, как скатишься в пропасть.
— А кто меня сбросит? — Коротышка не отступал. — Джунаид-хан? Пускай сбросит! Все равно жизни нет. Днем спокойно дышать нельзя, ночью — спокойно спать. Разве это жизнь?
— Кончай, говорю! —Мираб так и пожирал глазами коротышку. — Раньше или позже, а я вырву твой язык с корнем. Ах ты,глупец!
Его собеседник язвительно засмеялся:
— И глупцам и умным конец один, мираб! Придет время, и мы на том свете сравняемся!
Ворча, мираб сошел с насыпи. Глядя на меня, коротышка улыбнулся и так же язвительно добавил:
— Свинья только и знает —хрюкать. А эти ругаются да грозятся. Один угрожает: «Повешу»... Другой грозится: «Зарежу»... Никто нас по голове не гладит!
Я постарался утешить его:
— Терпите... Призывайте аллаха... Создатель милостив. Он вознаградит вас.
— Когда? — Коротышка яростно взглянул на меня и показал свои грубые, в кровавых мозолях руки: — Поглядите на них! Если нам положено вознаграждение, время уже пришло!
Кто-то из окружающих, явно стараясь подзадорить его, крикнул:
— Потерпи! Ведь есть еще тот свет! У коротышки вздулись ноздри.
— Гм, тот свет... После того как мой осел подохнет, хоть трава не расти!
Все расхохотались.
Меня выручил джигит, явившийся от мираба с приглашением пожаловать на чаепитие. Я молча сошел с насыпи. Коротышка, должно быть, что-то пустил мне вслед: смех собравшихся резко ударил в уши.
За чаем я рассказал мирабу, откуда и куда мы следуем. Затем спросил его:
— Почему вы не проводите хашарные работы весной, когда потеплеет?
Он принужденно улыбнулся:
— У весны свои заботы, таксыр... Нужно землю пахать, сеять. Затем жатва, обмолот. Нет хуже — быть дайханином! Такого бремени никто, кроме него самого, не выдержит. Вот уже месяц, как мы покинули свои дома. Люди трудятся не разгибая спины. А работе конца не видно!
— Даже в самый мороз работали?
— Да, и в мороз. И еще придется работать. Что делать? Вода — основа жизни. Без воды — какая польза от
земли. Достаточно посевам в самую жаркую пору на неделю остаться без воды — и пропадет труд целого года, все посохнет, семьи останутся голодными. А страшнее голода ничего нет на свете!
Мираб глотнул горячего чаю, а потом добавил:
— Народ совсем разорился. Почти ни у кого из этих людей нет и горстки зерна. Питались ячменем и джугарой. А теперь и этого нет. В селениях многие пухнут от голода. Хорошо, что создатель дал человеку хоть одно богатство — надежду... Люди живут только надеждой. Надеются на завтрашний день. А какой он будет, будет ли он лучше сегодняшнего, — один аллах ведает!
— А разве не помогают вам хакимы, правящие страной? — спросил я мираба.
Он долго молчал. Потом ответил:
— Кто из них нам поможет? Сеид-Абдулла? Или Джунаид-хан? Они сами готовы пожрать друг друга! Так станут ли они помогать народу? В стране нет хозяина. Народ — стадо без пастуха. Каждый его грабит, убивает. Никто не уверен, что доживет до завтрашнего дня. В наше время, таксыр, трудно править страной с помощью плети. А наши рассчитывают только на плеть да на саблю. В прежние времена говорили: «Самый лучший хаким на свете тот, который может побороть себя». Наши не могут побороть себя. Огнем и мечом разоряют страну. Дня три-четыре назад люди Джунаид-хана разбили два аула салаков. Женщин и девушек увезли с собой.
— Почему?
— Потому, что у народа переполнилась чаша терпения. Яшули салаков, Тачмамед-хан, сказал Джунаиду: «Слишком громко рычишь. Перестань грабить!» Вот и пошло... Не сегодня-завтра увидите, какая начнется буря! Сейчас поднялись все салаки. Кара-салаки тоже стали на их сторону. Послали за помощью к турткуль-ским большевикам. Жизнь Джунаида — на волоске...
По лицу мираба было видно, что он не может скрыть своих чувств, что говорит он от чистого сердца. Ему хотелось высказаться. А мне, признаться, надоели эти нудные разговоры. Все та же музыка, та же песня. «Салаков побили...» Пусть бьют! Разве на свете одних только салаков разбивают?
Я решил поскорее ехать дальше. Когда чайник опустел, я попросил у мираба позволения отправиться в дальнейший путь. Он помялся немного и заговорил просительным тоном:
— Нам по пути. Я тоже думаю заехать в соседний аул. Нынешней ночью там состоится большой совет. Тачмамед-хан, Дурды-хан... Все, говорят, будут. Может, ночь проведете там?
Сообщение мираба заинтересовало меня. С тех пор как мы перешли Амударыо, я часто слышал имя Тачма-мед-хана. А то, что рассказал мне о нем Мерген-бай, вызывало большое беспокойство. В самом деле, если вожди племен протянут руку большевикам... Если начнут искать в них поддержки... Чего ждать тогда от голодного народа? Положение становилось опасным. Неожиданно мог вспыхнуть пожар, и пламя большевизма охватило бы всю Хиву.
Я ответил мирабу неопределенно:
— Ну, давайте поедем. А там видно будет... Мы — гости. Говорят: «Воля гостя в руках хозяина дома». Если вы сочтете нужным, можно будет и остаться.
Едва мы вышли из дому, как подъехали всадники, гоня перед собой каких-то троих людей. У всех руки были связаны за спиной. Хорошо одетый, рослый, молодой джигит с винтовкой за плечами и саблей у пояса обратился к мирабу:
— Забирай своих оборванцев, мираб-ага!
Сжимая в руках плеть, мираб вплотную подошел к стоявшему впереди высокому, тощему мужчине и, злобно глядя на него, спросил:
— Где пропадал?
Тот ответил, тяжело дыша, испуганным голосом:
— Ездил в аул.
— Какого черта тебя туда понесло?
— Жена, детишки. . . Все больны. . .
— Что с того, что они больны? Разве беда гостит только в твоем доме? А кто выполнит за тебя работу здесь?
— Ведь здесь мой брат.
— Гм, брат... Брат твой еле-еле на своей делянке управляется. А кто будет отрабатывать бай-аге?
В разговор вмешался человек с раскосыми глазами, стоявший, сгорбясь, позади первого:
— Мираб-ага... Мы у бая взяли только один мешок джугары и полмешка жмыха. В будущем году, как только соберем урожай, вернем их вдвойне. А сейчас вы хоть на время нас освободите. Мне, ей-богу, не под силу сейчас лопату поднять.
— Ха, глупец! — крикнул нарядный джигит, размахивая нагайкой. — Бай-ага дал вам зерно, потому что вы обещали выполнить хашарные работы. А теперь, набив брюхо, в кусты удрать хотите? Нет, никуда вы не уйдете. Попробуйте не сдержать свои обещания. Глаза выколю!
Косоглазый замолчал. Нарядный джигит обратился к своему товарищу:
— Брось их манатки!
Второй джигит отвязал и сбросил с седла притороченные позади мешок и хурджин с пожитками. Пленники исподлобья кидали на конвоиров злобные взгляды. Но не произнесли ни слова.
Крики и угрозы нарядного джигита, видимо, дошли до слуха работавших неподалеку дайхан. Десятка полтора оставили работу и подошли поближе. Среди них был и коротышка, который дерзко разговаривал со мной. Он сразу же вмешался:
— Смотрите: привели, связав, как баранов. Эх, бедняги!
Слова коротышки, видимо, задели нарядного джигита. Он презрительно посмотрел на него и сердито буркнул:
— Ты хоть помолчи!
Но того это не смутило. Он резко ответил:
— А что ты мне сделаешь?
Нарядный джигит тяжело задышал и снова свирепо посмотрел на коротышку, но промолчал. Тот продолжал еще смелее:
— Ты плеткой не размахивай! Не заметишь, как окажешься за решеткой!
— Эге! На большевиков надеешься? Ждешь их прихода?
— А вот и жду!
— Слышишь, мираб? — Нарядный джигит дернул поводья и направил лошадь на коротышку. — Погоди... Я тебе покажу большевиков!
Мираб хотел вмешаться, но нарядный джигит ни слова не дал ему сказать. Он сильно стегнул коня плетью и, отъезжая от толпы, пригрозил:
— Не будь я сыном своего отца, если не надену на тебя собачью шкуру!
— Переверни землю, если можешь! — крикнул ему вслед коротышка.
Солнце уже садилось, когда мы приехали в аул Шихли-бая. Джигиты, расставленные вокруг селения, дважды останавливали нас. Я понял: Тачмамед-хан наконец принял решение. Но с видом простака спросил мираба:
— Что-то вокруг караульных понаставили... Или народ опасается большевиков?
Мираб серьезно ответил:
— Нет... Боятся Джунаид-хана. Он, конечно, знает, что Тачмамед-хан собирает вокруг себя людей. А вдруг нагрянет в аул?
— Значит, дело уже так далеко зашло?
— Да, далеко. Теперь все решит сабля!
Меня привели прямо к Тачмамед-хану. У него был и Мерген-бай. Видимо, он отрекомендовал меня еще до моего прихода. Хан встретил меня радушно, как старого приятеля, познакомил со всеми присутствующими. Затем продолжал свою прерванную речь:
— Да, люди... Как говорится, «камень, который посоветовали бросить, далеко полетит». Я пригласил вас, чтобы посоветоваться. Если в душе у вас затаилось хоть малейшее сомнение, говорите сейчас. Чтобы после не жаловаться. Дело решается кровью. Либо, положась на клинки, защитим свою честь и доброе имя, либо обречем детей наших на муки и рабство. Иного выхода нет. Если есть другой — говорите!
Богато убранная кибитка была набита битком. Кошмы были постланы даже у самого входа, гости сидели, тесно прижавшись друг к другу. В большинстве это были уже пожилые люди, испытавшие все невзгоды жизни.
Поначалу никто не подал голоса. Стояла мертвая тишина. Каждый сидел опустив голову и уйдя в тяжелое раздумье. Наконец сам хан нарушил слишком затянувшуюся паузу. Глядя на меня, он, внешне спокойный, сказал:
— Мы, таксыр, собрались, чтобы отыскать путь, как стать хозяевами своей судьбы. Ее топчут. Есть такой деспот— Джунаид-хан. Не дает спокойно жить народу. Каждый день обрушивает новую беду на наши головы. Никаких слов не слушает, слезы на него не действуют. Жестокий человек, честолюбец!
— Чего же он хочет от вас?
— Жизни нашей хочет. А мы сами хотим жить!
Спокойное лицо хана вдруг потемнело, в глазах блеснули гневные искры. Чтобы дать ему разговориться, я поучительно сказал:
— Тяжба о жизни — опасная тяжба. Надо постараться понять друг друга. Вы мусульмане, он тоже мусульманин. Если мусульмане поднимут сабли друг на друга, возрадуются гяуры. Не надо давать им повод для радости!
Хан зорко поглядел на меня:
— А если над твоей головой постоянно висит сабля. .. Что тогда? Как быть?
— Надо стараться понять друг друга.
— А если он не хочет понять... Проливает кровь на твоей земле... Посягает на честь твою... Что тогда?
Я промолчал. Хан окончательно разошелся:
— Что может быть дороже спокойствия? Мы тоже хорошо понимаем — добра от кровавых стычек не жди. Но если на тебя наседают, приходится обнажить клинок. Разве есть другой выход? Сказано: «Если народ слаб, свинья сядет ему на голову». Он ломает палки о наши головы. Как долго еще ждать?
Я постарался вызвать Тачмамед-хана на разговор о большевиках:
— Но как-никак вы — мусульмане. Надо избегать пролития крови. Я слышал, что большевики по ту сторону реки только и ждут удобного случая. Если они завтра двинутся сюда, будет еще хуже, чем сейчас. Да убережет нас создатель от полчищ гяуров!
— По ту сторону реки, таксыр, нет таких беспорядков. Там, говорят, спокойно.
— Как знать... Если не видели своими глазами, не верьте словам. Я около месяца прожил в Бухаре. Туда из Туркестана наехали тысячи беженцев. С некоторыми из них я беседовал. Трудно представить себе страдания, каким большевики подвергают мусульман!
Хан кинул на меня острый взгляд:
— Вы, таксыр, поживите с нами хоть неделю. Тогда узнаете, что такое гнет и страдания!
С силой распахнув дверь, вошел рослый молодой джигит с винтовкой и саблей и обратился к хану:
— Хан-ага... Прибыл Эсен-гайшак. Хочет видеть вас.
Брови Тачмамед-хана собрались над переносицей. Он тяжело вздохнул и сказал:
— Пусть войдет!
Поднялся невнятный гомон. И почти тотчас же в кибитку, гордо закинув голову назад, вошел высокого роста, полный, неуклюжий человек. Сначала он поздоровался за руку с Тачмамед-ханом, затем с сидевшими подле него. Протянул руку и мне.
По тому, каким тоном обратился к нему Тачмамед-хан, стало ясно: гость — нежеланный человек. Тачмамед-хан заговорил неестественно громко и неприветливо:
— А, Эсен-хан... Проездом или с какими-нибудь вестями приехал?
Гость не спеша налил себе пиалу чаю из поданного ему чайника, потом вылил чай обратно в чайник и только после этого чванливо, в тон хану, ответил:
— Я — с вестями. Не мешало бы поговорить наедине.
— Говори, какие вести привез. У меня от этих людей секретов нет.
Гость сидел некоторое время с недовольным видом. Затем вдруг поднял голову и проговорил:
— Вас хочет видеть сердар!
— Сердар? Кто это — сердар?
Гость укоризненно посмотрел на хана, словно услышал что-то неприличное:
— До нынешнего дня в Хиве был один только сердар. .. Джунаид-хан!
Тачмамед-хан многозначительно оглядел неуклюжую фигуру гостя и заговорил уклончиво:
— Эсен-хан! Человек, который считает себя сердаром, должен быть снисходительнее, терпеливее, разумнее окружающих его. Должен полагаться на разум, а не на гнев. Человек, которого ты именуешь сердаром — Джу-наид, — полагается только на саблю. Действует силой.
Разоряет аулы. Проливает кровь. Такой человек не может быть сердаром!
Старик с белоснежной бородой, сидевший в углу кибитки, прижавшись к тяриму, одобрительно крякнул:
— Молодец, Тачмамед-хан... Молодец! Присутствующие оживились, в кибитке поднялся невнятный говор.
Гость сообразил, что попал под горячую руку. Он то краснел, то бледнел. Наконец сердито прокашлялся и кичливо сказал:
— Значит, вы решили скрестить сабли? Тачмамед-хан, насколько смог сдержанно, ответил:
— Нет, мы не хотим скрещивать сабли. Мы решили защитить свою честь и стать хозяевами своей судьбы. Разве это постыдно?
— Нет, не постыдно. Но завтра, когда заговорят пушки, времени для раскаяния не найдется. Запомните это!
— Ты что же, хочешь запугать нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43