— Вам приходилось обманываться в своих чувствах?
— Что это значит? — Я нарочно принял наивный вид. — «Обманываться в чувствах...» Ей-богу, впервые это слышу.
— Впервые?
— Да.
— Тогда вам трудно будет понять Катю. Она сердится именно потому, что обманулась в своих чувствах. Если вы действительно хотите помириться с ней, не полагай-
тесь на силу, ищите путей потоньше. Она любит нежность. И торопитесь! Смотрите не опоздайте. Мне кажется, не вы один заглядываетесь па нее.
— Разве возле нее вертится еще кто-нибудь, кроме
художника?
— Художник — ничтожество... Он, бедняжка, ширма. Основной ваш соперник, если я что-нибудь понимаю в этих делах, скрывается за ширмой.
— Вот как?
— Да, да... — Софья Антоновна понизила голос и заговорила таинственно: — Катя часто исчезает по вечерам, иногда возвращается очень поздно. Спрашиваю: «Где ты была?» Отвечает: «У подруги». Но, как я ни просила, упорно отказывается познакомить меня с нею. Может быть, у этой подруги такие же усы, как и у вас? Ха-ха-ха!
Я подавил пробудившуюся в глубине души тревогу и с бесстрастным видом ответил:
— Ведь она еще молода. Пусть погуляет. К тому же, мадам, Екатерина — вдова, а я человек семейный. Ей нужен спутник на всю жизнь. А у меня есть спутница. Менять ее я не собираюсь. И я решил: что было, то прошло. Мне теперь безразлично, с кем встречается Кэт!
Как только оркестр кончил играть, ко мне с заискивающей улыбкой подошел Айрапетян. Сказав, что у него важное дело, пригласил в соседний зал. Там уже был сервирован ужин. Круглый стол был накрыт всего на несколько персон.
Мне, признаться, не хотелось отделяться от общества. Поэтому я остановился на пороге и без всяких церемоний объявил Айрапетяну:
— Предупреждаю заранее: никаких деловых разговоров. Мы пришли сюда отдохнуть. Оставьте все ваши дела на завтра.
Поглаживая лысину, Айрапетян угодливо улыбнулся:
— Из Баку приехал Один мой приятель, военный. Он хотел бы познакомиться с вами. Может быть, вы уделите ему хотя бы пять минут?
— Это не полковник ли Хачатурян?
— Он самый... Вчера ночью прибыл из Баку. Очень умный человек. Один из видных руководителей нашей центральной организации. Прибыл специально для того, чтобы создать в Закаспии особый вооруженный отряд дашнаков.
Зачем приехал полковник, я знал. Всего несколько часрв назад Дружкин подробно рассказал мне о нем. Поэтому ответил решительно:
— Нет! Не могу уделить даже минуты!
В этот момент открылась дверь, и появился сам полковник,
Я недолго пробыл в гостях у «благородных девиц». Оставил там Элен, а сам вернулся домой. Придя к себе в комнату, прилег на кровать. Из памяти не выходили слова болтливой Софьи Антоновны: «Катя часто исчезает по вечерам, возвращается очень поздно...» Куда она уходит? С кем встречается? Неужели какой-нибудь асхабадский ловелас нашел ключ к ее сердцу? В глубине души поднималось непонятное чувство, похожее на ревность, тревожные мысли не покидали меня.
В жизни, видимо, сердца чаще бьются врозь, чем в унисон. В то время как я, расставляя сети вокруг Екатерины, бездумно наслаждался, она, оказывается, жила во власти пробудившегося в ней сильного чувства. Она и от меня ждала ответного тепла, взаимной ласки, чуткости. А теперь я горю желанием видеть ее! Нет, слово «горю», пожалуй, не годится. Я солгал бы, если бы начал утверждать это. Просто мне хотелось видеть ее, по-прежнему встречаться с нею наедине, как это было в Мешхеде. Конечно, Кэт не первая женщина на моем извилистом пути. Их было немало... Были и такие, которые жертвовали своей честью во имя любви, и такие, которые ни в грош не ценили свою честь. Да, разные были... Теперь их лица стерлись, тепло их ласк остыло. Они — перевернутые страницы прочитанной книги. Если бы речь шла только о чувствах, Екатерина тоже давно стала бы одной из таких забытых страниц. Но существовала и другая сторона дела: Кэт очень подходила для нашей работы. В ней, мне казалось, были присущие каждому крупному разведчику духовное богатство, природная выдержка. К тому же молода, красива... С ней приятно побыть, побеседовать, она способна владеть своими чувствами, сдерживать свои желания. Говоря на нашем языке, она обладала свойством завоевывать доверие, находить ключи к любому сердцу. А это в нашем деле — бесценное качество, редкий дар.
Сегодняшний день прошел в суете. Началось с большого и шумного совещания. Как оказалось, большевики забросили листовки в казарму индийских солдат — сипаев, а на стенах казармы расклеили портреты Ленина. Это было, конечно, чрезвычайное происшествие. Малле-сон собрал почти всех офицеров, вызывал по одному и отчитывал как мальчишек, особенно намылил шею коменданту. А сразу после совещания Элен подала официальное письмо Закаспийского правительства.
Письмо окончательно вывело генерала из равновесия. Он последними словами обругал Зимина, затем отправил к нему капитана Тиг-Джонса с приказом сегодня же собрать заседание правительства. Присутствовать на заседании поручил мне. Едва я вернулся к себе в кабинет, чтобы хоть немного собраться с мыслями, как появились Айрапетян с полковником Хачатуряном. Затем пришлось принять Чакан-батыра, этого неумного посланца Джу-наида. А теперь мне предстояло отправиться на заседание горе-господ.
Я заранее предчувствовал, что заседание будет бурным. Члены правительства предъявляли британской миссии целый ряд претензий. А мы не были в состоянии удовлетворить их. Самое большее — могли только обещать. Но обещания уже не имели веса. Поэтому генералу не хотелось самому встречаться с членами Закаспийского правительства, и он выдвигал вперед меня.
Заседание началось в точно назначенный срок — в четыре часа дня. Из членов правительства (вернее, членов Комитета общественного спасения) не было только Хаджимурада. Остальные явились в полном составе. Заседание вел председатель комитета Зимин. Оказалось, что он вызвал нескольких специалистов по финансам и торговле. Я написал ему записку, потребовав, чтобы на заседании не было никого, кроме членов правительства. Зимин беспрекословно подчинился, вежливо отослал приглашенных им людей. Приступили к делу. Первым пришлось говорить мне, поскольку заседание было созвано по нашему предложению.
Члены комитета, видимо, догадывались, что разговор предстоит малоприятный; все были подавлены, сидели нахмурясь. Я решил сразу же начать наступление. До-
став из папки присланное нам письмо, я, не повышая тона, но совершенно недвусмысленно задал вопрос:
— Это ваше письмо — ультиматум или просьба?
Как видно, все сразу догадались, никто не стал спрашивать, о каком письме идет речь. После довольно продолжительного молчания Зимин со смиренным видом ответил:
— Как говорят на Востоке, «угроза нищего — его просьба», господин полковник. Мы — просители... А какие могут быть ультиматумы у просителя?
На иронию Зимина я ответил иронией:
— А вы не из тех ли просителей, которые ворочают миллионами?
Зимин умолк. Я заговорил еще жестче:
— Послушайте, вот что вы пишете: «Потребовать от представителя правительства Великобритании генерала Маллесона ускорить обещанную денежную помощь. Если в течение пяти дней обещанная денежная помощь не будет оказана, предупредить миссию правительства Великобритании в Асхабаде, что правительство уйдет в отставку и что за все возможные последующие события ответственность несет правительство Великобритании...»
Я бросил в сторону письмо и повторил свой вопрос:
— Это ультиматум или просьба?
Зимин на этот раз ответил более уверенно:
— Это, господин полковник, постановление нашего правительства. Мы сочли нужным через вашу миссию предупредить правительство Великобритании о безвыходном положении, в котором мы оказались. Поверьте, положение труднее, чем можно предположить. Два месяца мы не можем выплатить жалованье ни рабочим, ни служащим. Делегации идут за делегациями. Мы не можем оказать им никакой помощи, кроме пустых обещаний. Что делать?
Ораз-сердар тяжело задышал и добавил:
— Мои конники тоже чуть ли не каждый день поднимают крик. Надо принять меры, пока вода не смыла плотину. Иначе все разбегутся!
Я пристально посмотрел на его потное, круглое лицо и сказал:
— Говорят, вы намерены набрать двадцать тысяч всадников. Как же вы будете их содержать?
Ораз-сердар ответил высокомерно:
— Если понадобится, наберу и сорок тысяч. Но с одним условием: если будет оказана помощь. Если я буду обеспечен оружием и деньгами. Иначе не требуйте ©т меня нукеров!
— А кто от вас требует нукеров? — Я понял, что вежливостью ничего не добьюсь. Поэтому заговорил более резко: — Если вам самим они не нужны, можете и тех, какие имеются, распустить. Я гарантирую, что правительство Великобритании за это не будет на вас в претензии. Распустите. . . Завтра же!
Ораз-сердар сразу притих, покраснел, будто его поймали с поличным. Я продолжал тем же тоном:
— Не забывайте, господа, одного: вы не для нас воюете. Вы свою же судьбу защищаете. Никакой выгоды мы лично не ищем. Мы лишь оказываем вам союзническую помощь. Если вы этого не цените, собираетесь предъявлять какие-то ультиматумы. . . тогда вы проиграете. Не думайте, что я хочу напугать вас. Нет! Я говорю чистую правду!
Косо поглядев на меня, Ораз-сердар заерзал на месте. Я подумал, хочет сказать что-то. Нет, промолчал, ограничился многозначительным покашливанием.
В разговор вступил Дружкин. Это был наш человек. Недавно я встречался с ним, подсказал ему те слова, которые он должен был произнести. Как я и советовал, он заговорил с надутой важностью:
— Мы, господин полковник, долго совещались за этим столом, прежде чем направить вам письмо, даже наговорили друг другу много неприятного. Не найдя другого выхода, решили откровенно заявить вашей миссии, как обстоит дело. Вопрос стоит так: если в ближайшие дни нам не будет оказана ощутимая финансовая помощь, мы не в состоянии более оставаться у власти!
Я медленно поднял глаза и строго посмотрел на Дру-жкина. Он, разумеется, понимал, что эта строгость — показная. О наших секретных переговорах никто из присутствующих не знал.
Зимин поддержал Дружкина:
— Мы, господин полковник, не вправе скрывать от вас истинное состояние дел. Если завтра произойдет что-нибудь неожиданное, вы в первую очередь потребуете ответа от нас. А что неожиданное не произойдет, никто из присутствующих поручиться не может. Обстановка сло-
жилась тяжелая. Точнее: опасная. .. Влияние большевиков среди населения с каждым днем растет. И одна из серьезных причин этого — финансовые трудности. Поэтому я прошу вас —разъясните положение его превосходительству генералу Маллесону. Безвыходность вынуждает нас бить тревогу!
Нам было известно, что финансы Закаспийского пр,а-вительства в плачевном состоянии. Но у нашей миссии не было лишних денег, чтобы немедленно оказать ему помощь. Каждый раз нам приходилось изворачиваться. И на этот раз я пообещал срочно телеграфировать от имени миссии в Лондон. Кроме того, посоветовал направить людей к генералу Деникину, просить его о помощи. А Дружкин, как мы заранее договорились, предложил еще раз проверить внутренние ресурсы и продавать населению больше ходовых товаров, таких, например, как керосин. В результате более чем двухчасовой напряженный спор закончился, в общем, мирно.
Затем я достал из папки другую бумагу и, глядя в упор на Зимина, сказал, стараясь сохранять спокойствие:
— После безобразий, какие имели место в конце декабря прошлого года, было запрещено проводить в городе собрания и митинги. Об этом существует особый приказ генерала Маллесона. А вы отдали новое распоряжение. Иначе говоря, отменили приказ генерала. Нам хотелось бы знать, по какой причине?
Наступило долгое молчание. Чувствовалось, что атмосфера снова накаляется. По лицам присутствующих было видно, что они с трудом сдерживаются, особенно метали молнии глаза Зимина. Я подумал, что он сейчас вспыхнет. Нет, он перевел дыхание и заговорил сдержанно:
— Я не думаю, чтобы в наших краях можно было найти кого-нибудь, кто больше, чем присутствующие здесь, уважал бы его превосходительство генерала Маллесона. Мы делаем все, что можем, чтобы не обмануть его доверие. Поверьте, господин полковник, в сутки я сплю самое большее три-четыре часа. Остальное время — на ногах. Не могу глаз сомкнуть. Волнения и заботы не дают мне покоя. Вот вы говорите: «отменили приказ генерала». Мы хорошо понимаем, что не имеем права делать этого. Но речь идет о другом: большевики стараются использовать этот приказ как средство борьбы. Куда мы ни придем, рабочие спрашивают: «Где свобода? Где
демократия? Где ваша независимость?» Что же нам делать? Мы ведь вынуждены появляться среди населения. Сидя в кабинете, Нельзя работать.
Ораз-сердар резко вскочил и буквально с пеной у рта начал:
— Я уже говорил, что надо делать, говорю еще раз: надо прекратить игру в демократию! Надо заставить уважать мундир... Надо поддерживать авторитет армии... Армия в наших руках... Милиция в наших руках... Суд в наших руках... Тюрьмы — у нас... И после этого мы еще пробуем заигрывать с рабочими! Не получится! Если камыш не зажать — руку порежет! А рабочие — это настоящий камыш. Большевистская закваска у них в крови. Надо строго наказывать тех, кто мутит воду. Надо действовать решительнее. Невозможно управлять, если всего
боишься!
Зимин язвительно улыбнулся:
— Это не от ваших ли решительных действий дайха-
не бегут в Каракумы?
От злобы толстую щеку Ораз-сердара задергала судорога. Он посмотрел на Зимина таким взглядом, словно готовился проглотить его.
— Ты о моих дайханах не беспокойся! Если уйдут в Каракумы, я их догоню и каленым железам глаза выжгу! Ты справься со своими бунтовщиками!
Я понял, что ссора может зайти далеко, и постарался предупредить ее развитие:
— Не надо горячиться, господа. Постараемся понять друг друга. Я хочу разобраться вот в чем: что случится, если вы не будете разрешать собрания и митинги?
Ораз-сердар дрожащим голосом выкрикнул:
— Ничего не случится! Зимин снова ответил спокойно, терпеливо:
— Мы, господин полковник, разрешили проводить собрания только профсоюзам. При непременном условии — не нарушать законные постановления властей. Если же начнутся речи в пользу большевиков, в поддержку советской власти. .. Мы неоднократно предупреждали руководителей профсоюзов, что подобные выступления будут рассматриваться как тягчайшее преступление. Напоминали, что они будут отвечать за ход собраний.
Я внимательно посмотрел на Зимина и в тон ему, мягко сказал:
— Вы не ответили на мой вопрос. Меня интересует другое: если не разрешать собрания и митинги, что тогда произойдет?
Зимин неохотно ответил:
— Если угодно, вы сможете завтра лично убедиться в том, что произойдет. В два часа собрание в клубе железнодорожников. Прошу вас быть там!
Я вынул из папки еще одну бумагу и, повысив голос, сказал:
— Генерал отменил ваше разрешение. Он отдал новый приказ. Послушайте, я прочитаю первые его строки: «Довожу до сведения всех граждан Асхабада, что различные собрания, митинги и сборища запрещаются. Предупреждаю всех, что попытки проводить собрания, организовывать демонстрации будут подавляться с помощью вооруженной силы...»
Я бросил бумагу Зимину и сказал:
— Возьмите, читайте дальше сами!
Зимин не протянул руку к бумаге. Он медленно поднялся и,отойдя от стола, проговорил:
— Тогда освободите меня от этой должности. Вот кресло. Отдайте его кому хотите. Я в такой обстановке работать не в состоянии.
Я не нашелся сразу что ответить. Молча собрал бумаги, положил в папку.
— Хорошо. .. О вашем заявлении будет сообщено генералу!— сказал я наконец и вышел из кабинета.
Мы с генералом просидели до глубокой ночи. Я подробно рассказал ему о заседании Закаспийского правительства. Высказал свое мнение о Зимине. Генерал тоже был недоволен его поведением. Затянувшись еще раз папиросой, бросил ее в пепельницу и сказал:
— Вы правы, Зимина нужно одернуть. Вернее, нужно выправить нашу ошибку. Не получился из него глава правительства. Но теперь у нас связаны руки. Если завтра придет приказ собирать чемоданы. .. что нам делать тогда?
Мы еще раз обсудили все возможные варианты. В конце концов генерал пришел к выводу: оставить правительство в прежнем составе до получения ответа от генерала Мильна, а с Зиминым поговорить отдельно.
Когда я уже поднялся и начал прощаться, генерал неожиданно приказал:
— Отправитесь завтра в клуб железнодорожников. Вы и огласите приказ!
Мне, признаюсь, не очень хотелось показываться среди рабочих. Я знал, какой шум поднимется. Но не стал искать повода, чтобы избавиться от поручения, а, пожелав доброй ночи генералу, поклонился и вышел.
...Едва я вошел к себе в кабинет, как явилась Элен и объявила, что генерал уже спрашивал меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43