А вот и они, склонились в клубничных грядках, даже не подозревают о том, что пиздец подкрался незаметно и всего лишь несколько шагов отделяют их сгорбленные спины, от хорошего удара дубиной по хребту. Сегодня их на удивление мало, всего двое, значит, остальные пакостничают где-то в другом месте, предпочтя набегу на сад, иную забаву. Но столь их малое количество нисколько не расстроило Никанорыча. Двое, так двое. Это даже и к лучшему. Не нужно напрягаться над тем, кого приласкать дубиной, а кого на сей раз пощадить. Достанется обоим, это точно. Он успеет переебать и одному, и другому по хребту прежде, чем они ломанутся от него на утек, спеша побыстрее убраться за забор. Но и это так просто не получится, он достанет их и там, прежде чем успеют перемахнуть на другую сторону, успеет огреть их палкой по ногам. Пускай потом неделю-другую поковыляют паршивцы на полусогнутых, будут знать гаденыши, как посягать на охраняемое Никанором, добро.
Собравшись в комок, оттолкнувшись от стены, старый сторож в полном молчании, угрожающе занеся дубину над головой, ринулся прямо на спины склонившихся пацанов, заранее торжествуя победу, сладострастно предвкушая, как взвоют, заверещат от боли и ужаса, застигнутые врасплох сорванцы.
Несколько прыжков и удар дубиной по спине одного, беззвучно шмякнувшегося носом в грядку, и тут же молниеносный замах, и по хребту другого, пока он ничего не сообразил, и не попытался задать стрекоча. Но и он повалился в траву, не издав ни звука, в шоке от ужаса и боли. Молчал он и дальше, неподвижно лежа в клубнике. И лишь тело сотрясалось под сыпящимися на него ударами суковатой дубины. А Никанор разошелся не на шутку. Вид неподвижно распростершегося у ног тела, хранящего упорное молчание, поднял волну ярости с потаенных и мрачных глубин его существа, захлестнул мозг, вконец лишил старика рассудка. Ничего не соображая, в полной прострации, он продолжал наносить удар за ударом по лежащему телу, вкладывая в это всю свою силу, лупцуя распростертое тело в полную мощь.
Вот уже из подвергнувшегося жестокой экзекуции тела полетела во все стороны соломенная труха, вот уже ничего не осталось от тела, и дубинка в полную мощь охаживала одну лишь землю. Но он все не мог остановиться, и лишь сломавшаяся, не выдержавшая яростного напора дубина, несколько охладила его пыл, а помутнение, застлавшее разум черной, непроглядной пеленой, ушло прочь, унося ненависть и злобу.
Спала пелена с глаз и только тогда он смог рассмотреть то, что еще мгновение назад лупцевал с такой яростью и злобой. Чучело, самое настоящее чучело, набитое соломенной трухой. Правда, сейчас от него мало что осталось. Тряпки разорваны в лоскуты, а наполнявшая их соломенная пыль, укрыла клубничные грядки грязно-желтым покровом. Еще не веря до конца своим глазам, Никанор присел на корточки и ощупал руками останки чучела. Затем медленно развернулся к лежащему рядом неподвижному телу и ощупал его. Самое настоящее соломенное чучело, еще целое, лежало на грядке.
Ярко размалеванная рожа с широкой, до ушей улыбкой, взирала на Никанора, словно потешаясь над его непроходимой глупостью. Не хватало только, чтобы она открыла размалеванный рот и разразилась насмешливым хохотом. Но это длилось лишь миг, а затем хохот громыхнул и заполонил собой все вокруг, ввергая Никанорыча в исступление. Обезумевшими глазами, несколько бесконечно долгих мгновений, взирал он в полной прострации на чучело, пока до него не дошло, что смеется над ним вовсе не это размалеванное тряпичное лицо. Гомерический гогот доносился откуда-то из-за спины.
Словно в замедленном кино, поднялся на негнущихся ногах Никанор с грядки, медленно развернулся в сторону громыхающих раскатов смеха, и узрел сразившую его наповал, картину. Забор за спиной был облеплен одурачившей его детворой, издевательски насмехающейся, над оказавшимся в дурацком положении стариком. Смех их был заливист и заразителен, и привел старика в ярость. Глаза налились кровью, рука, продолжавшая держать обломанную на треть дубину, вознеслась ввысь, а тело привычно изготовилось к броску.
Поднятая стариком палка, словно послужила командой этой банде мелких негодяев и в него полетели, больно и обидно раня, сначала огрызки, а затем и целые, налитые соком и тяжестью, яблоки. С диким ревом кинулся он на обидчиков, заработав по ходу дела еще несколько болезненных попаданий в лицо и бесчисленное множество ударов по корпусу. Когда он, взбешенный до предела, достиг забора, воинственно размахивая обломком некогда грозной дубины, на его вершине никого не было. Не оказалось никого и за забором, когда он, напрягшись изо всех сил, влез-таки на него, чего ранее никогда не делал, надеясь застать их врасплох. Но и здесь его поджидало разочарование, местность за забором была чиста, лишь в тихом вечернем воздухе был слышен удаляющийся топот множества ног, и обидные крики в его адрес.
Сегодня победу торжествовал противник и Никанорыч вынужден был смириться. Не гоняться же ему за ними по темным улицам, тем более, что пацанва знает местность гораздо лучше его и может заманить его в ловушку, выбраться из которой, возможно, будет не просто. Не исключено, что этого они и добиваются. Если это действительно так, то дудки, заманить его в ловушку не удастся, слишком стар и мудр Никанор для этого.
Чертыхаясь и матерясь вполголоса, проклиная сопливых щенков, изрядно поглумившихся над ним, поминая их родственников до десятого колена, побрел Никанорыч потихоньку в сторожку, уже не таясь и не прячась. Там он посвятит остатки ночи обдумыванию плана, как обставить пацанву и поквитаться с ними за все, и дубинка, которую он сделает взамен сломанной, будет куда более внушительной. Проклятая мелюзга пожалеет о сегодняшнем дне, она еще умоется кровавыми слезами, в этом Никанорыч не сомневался. Нет, он ни кому не скажет, ни слова об их проделках, хотя отлично разглядел парочку глумившихся над ним рож. Он мог бы заявиться к ним домой и рассказать обо всем родителям, и им бы за это здорово влетело, но этого не сделает, собственноручно поквитается с сопливыми засранцами.
Поглощенный мыслями, колхозный сторож Никанорыч подошел к сторожке, не глядя по сторонам. Не видел, да и не мог он этого видеть, поглощенный роящимися в мозгу планами мести, один другого страшнее и кровожаднее, как в высокой траве, всего в десятке метров от входа в сторожку, за ним с интересом и едва скрываемым злорадством, наблюдают два десятка глаз, едва сдерживая смех в ожидании грядущей потехи. И потеха не заставила себя долго ждать. Никанорыч заскулил по-звериному, когда из темноты, по ноге, прямо по косточке голени, в самое больное место, получил жуткий удар. Схватившись за ушибленное место, по инерции сделал еще один шаг вперед, и получил второй, не менее болезненный удар. Он боли и ярости он зашипел, заскрежетал зубами. Налитые кровью глаза обшаривали темноту, в тщетной попытке найти источник жуткой боли. Сквозь болезненную пелену в мозгах начиная догадываться, что здесь не обошлось без мерзкой деревенской пацанвы, решившей поквитаться с ним сегодня ночью.
Он шипел от боли, не двигаясь, потирая ушибленные места, которые становились ощутимо мокрыми от пропитавшей ткань, крови. Сволочи, убью, поклялся Никанор. Перестреляю ублюдков к чертовой матери, дайте только добраться до сторожки, до висящего на крюке ружья. Уж тогда-то мы посмотрим, кто будет корчиться от боли, с вывороченными наружу кишками, в ужасе пытаясь запихнуть их обратно, а кто будет радостно посмеиваться, перезаряжая ружье для очередного выстрела, вослед убегающей ораве. Если судьба будет к нему благосклонна и позволит рассчитаться с обидчиками сполна, влепит заряд картечи в белеющую в ночи, убегающую задницу. И совершенно неважно, чья это будет задница. Одно он знал наверняка, что обладатель оной, вряд ли сможет сидеть ближайшие несколько месяцев. Ну а похвастаться ей, не сможет уже никогда, заряд картечи превратит задницу в решето, которое если и можно залатать, то только огромным количеством швов. Задница испещренная бесчисленными шрамами, будет до самой смерти иметь белесые отметины. И всякий раз, раздеваясь, маленький негодник, превратившийся к тому времени в большого негодяя, будет поминать его, Никанорова имя, со всеми, приличествующими случаю, выражениями.
Но ему-то уже будет наплевать и на эту задницу, и на все остальные задницы мира, он уже будет не у дел, спать себе спокойно вечным сном, на старинном деревенском кладбище, под сенью склонившейся над ним березы. И протекающий через кладбище ручей, несущий свои воды в местную речушку, будет напевать, шептать его имя, петь тихие, колыбельные песни. Он лично выбрал и застолбил за собой это место, даже установил оградку с надписью, чтобы какой-нибудь хитрован из местных, опередивший его на пути к Богу, не исхитрился занять облюбованное Никанорычем, место. Сколько хлопот доставило ему подобное действо, страшно было вспоминать. Но он добился своего. Смерть уже не за горами и поэтому не грех было заняться приготовлениями к ее приходу, чтобы все было по-людски.
Кривясь и корчась от боли, он мимолетно подумал о том, что страшнее смерти ничего нет, и даже тюрьма, в которую он наверняка загремит, ухлопав одного, или двух деревенских ублюдков, ничто в сравнении с ней. Он обязательно выдюжит, высидит отмеренное законом время и вернется обратно, в Шишигино. Только здесь, в родной земле, откуда его корни, он сможет успокоиться в вечном сне.
Он продолжал шипеть и корчиться от боли, ругаясь сквозь зубы, проклиная мерзкую сопливую деревенщину, страстно желая побыстрее добраться до сторожки, чтобы с лихвой поквитаться с ними. Он не слышал, да и не мог слышать поглощенный болью, и мыслями об отмщении, как всего в десятке метров от него, давились в кулаки от смеха пацаны, устроившие ему болезненный сюрприз. Они хрипели, давились от смеха, но сдерживали его, не позволяя даже слабому отголоску вырваться наружу и достигнуть ушей Никанора, по-собачьи скулящего от боли. Он не знал, что его ждет впереди, они знали, потому и крепились изо всех сил. Это еще не потеха, так, прелюдия, скромный пролог к настоящей потехе. А впереди Никанорыча, ждало немало сюрпризов подготовленных пытливыми детскими умами.
Боль, захлестнувшая Никанора, спустя несколько минут схлынула, уступив место досадливому нытью, что будет напоминать о себе еще несколько дней, пока разбитые острым металлическим предметом ноги, окончательно не заживут. Только сейчас, придя немного в чувство, Никанор удосужился посмотреть вниз, где в темной траве находился источник, даже два источника ослепительной боли.
Осторожненько, боясь подвоха, нагнулся, глаза его вперились в темноту под ногами и уже вскоре узрели то, что он искал. Спустя мгновение он держал перед глазами металлический обруч, тот самый, какими крепятся бочки во избежание развала. Тонкий по толщине, но весьма прочный, с острыми гранями, в чем Никанор убедился на собственной шкуре. Брошенные на землю, в темноте, они превращаются в опасное и коварное оружие, лишая противника возможности передвигаться и соображать от боли. Стоит наступить на один из краев металлического обода, как другой край, со всей дури бьет по ноге, по голени, косточке, едва прикрытой тонкой полоской кожи. И чем быстрее и грузнее идет человек, тем сокрушительнее удар.
Он так спешил в сторожку, что получил порцию боли по полной программе. Железо распороло даже ставшую от времени задубелой, кожу, достав до самой кости, захлестнув все его существо безумной болью. Удар тяпкой по лбу, это из той же оперы, но только тяпочные последствия, куда как менее болезненные и кровавые. Так только, одно баловство. Соскочит на лбу здоровенная шишка, да искры из глаз полетят. Приложишь ко лбу кусок холодного металла, и все пройдет, шишки как не бывало. И главное, никакой крови. Так, одно баловство, дурь, ребячество. На подобные шутки горазда пацанва, но теперь-то он знал, что их проделки куда как болезненнее, и не больно смахивают на шутки. Это даже не мелкое хулиганство, а Хулиганство с большой буквы, за которое нужно давать срок.
Ну, ничего-ничего, обойдемся и без тюрьмы, вот только доберется он до сторожки, пойдет совсем иной разговор.
Теперь Никанор не спешил, не суетился. Опустился на четвереньки и таким макаром, не торопясь, направился к входу в сторожку. Теперь он точно не наступит на любовно подложенные маленькими гаденышами, стальные обручи.
Никанорыч неторопливо продвигался вперед, отбрасывая в сторону попадавшиеся на пути обручи, разложенные деревенскими поганцами довольно часто. Интересно, сколько бочек они умудрились распотрошить, ведь он перекидал их по сторонам уже целую кучу. Завтра утром он непременно пересчитает их, а заодно и подумает о том, каково их происхождение, и не замешан ли еще кто-нибудь помимо мерзких мальчишек в гнусном заговоре против него. А пока вперед, к манящей полоске света пробивающейся из-за прикрытой двери сторожки.
Вскоре он миновал открытое пространство, все также на четвереньках, не рискуя подняться на ноги, тем более, что металлические обручи хоть и редко, но продолжали встречаться на его пути. Еще раз ощутить силу их болезненного прикосновения к надсадно ноющим ногам, он не хотел.
Никанор медленно продвигался вперед, обшаривая руками темноту перед собой, не глядя по сторонам. И поэтому не заметил того, на что в иной ситуации не преминул бы обратить внимание. Справа по ходу движения возвышалась черная гора приличных размеров, коей раньше на этом месте отродясь не бывало, в чем он мог бы поклясться. Но он не обратил на нее внимания, не заметил, как не заметил и тонкий, черного цвета, не различимый во мраке ночи, шнур. Он почувствовал рукой его прикосновение, а потом всем своим существом уловил движение.
Движение, направленное на него. В предчувствии новой волны боли, он съежился, как надувной шарик, из которого выпустили воздух. И еще он успел повернуть голову в направлении источника звука. Беззвучный крик застрял в горле, так и не успев родиться, глаза были готовы выскочить из орбит, увидев то, что неудержимой волной неслось прямо на него. Черная гора, которой не было здесь еще час назад, стремительно рушилась, лишившись опоры. Черный как ночь, шнур, который он неосторожно зацепил, на другом конце крепился к планке, которая удерживала хрупкое равновесие, невообразимо сложной конструкции из бочек. Шнур был сорван, планка слетела и вся эта громыхающая, гремящая гора, рухнула на него, оглушив и без того вопящие от боли мозги, треском ломающихся ребер.
Новая волна боли затопила рассудок. Одна из бочек раскололась об голову Никанорыча. Парализованный ужасом при виде обрушившейся горы, он даже не попытался прикрыть голову руками, или, привстав с колен, нырнуть куда-нибудь в сторону, прочь от грохочущей черной массы.
Он валялся заваленный бочками, без сознания. Он не видел ничего, ни один звук не достигал его рассудка, отключившегося от внешнего мира. Не слышал он громкого и злорадного, издевательского смеха деревенской пацанвы, которые больше не прятались, топтались всего в паре шагов от груды бочек и заваленного ими человека, не делая попыток помочь ему. Они больше не боялись, и это отчетливо звучало в смехе, обидных репликах, отпускаемых в его адрес. Пацаны справедливо полагали, что после водопада из бочек, и без того не ахти какая живость Никанорыча, упадет до нулевой отметки. Если он и сохранит способность передвигаться, то не иначе, как ползком. Они знали, что ему будет худо. Но не предполагали, что ему будет настолько плохо. Старик сторож пребывал в бессознательном состоянии, не видя и не слыша ничего вокруг.
Минут 10 ребята смеялись и острили по поводу Никанора, но затем, их смех иссяк. На смену бурному веселью пришел испуг и осознание того, что они переборщили и в шутке своей, зашли слишком далеко. Настолько далеко, что за нее им может не поздоровиться. Не дай бог, окочурится старикан и тогда им всем не сдобровать, и отцовская порка с лоскутами выдранной из задницы кожи, покажется милой забавой.
А на них выйдут обязательно и довольно скоро, слишком много следов оставили они, слишком много отметин, по которым их без труда вычислят проводящие расследование органы.
Канули в прошлое смех и бурное веселье. Не сговариваясь, они принялись споро уничтожать следы преступления. В считанные минуты были собраны все до единого металлические обручи, часть которых обнаружил и отбросил в сторону зловредный пердун, безжизненной куклой валяющийся, под грудой засыпавших его бочек, не подающий признаков жизни.
Вскоре круги были собраны в кучу и готовы для переноски и последующего утопления в речном омуте, месте, где никто и никогда их не найдет при самом большом желании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143