-
Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; не то
у нее изменится настроение.
Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила у нее
за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, а
громко, хрипло и убийственно:
- {И помни: я плачу}!}
Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросилась
вперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла
об услуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте.
Она споткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и
поняла, что падает. Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она
переворачивается, словно цирковой барабан жонглера, после чего
осталось только ощущение мчащейся мимо ее глаз и ушей темноты. Во тьме
она расслышала невнятный зловещий звук, отдаленный, но быстро
приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях под Большим
центральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты удаляющегося
грома или же ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса. слепо
мечущегося по коридорам лабиринта с низко пригнутой к земле головой,
готового поднять на рога похитительницу.
Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.
11
Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый, похожий
на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семи
часов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея
своим безжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух
руками, словно когтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала,
- слова из сна, уже забытого:
- Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть
на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!
Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик с претензией на
солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных, тесно
прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих
примет зацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы
она ни превращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас
она не кто иная, как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая
на жизнь читкой художественных книг в студии звукозаписи. Она очень
долго прожила с плохим мужем, но потом оставила его и повстречала
хорошего человека. Она живет в комнате дома восемьсот девяносто семь
по Трентон-стрит: второй этаж, в конце коридора, прекрасный вид из
окна на Брайант-парк. Ах да, еще кое-что. Она женщина, которая больше
никогда в жизни и пальцем не дотронется до запеченной в тесте горячей
сосиски в фут длиной; особенно с кислой капустой. По всей видимости,
сосиски с кислой капустой не находят общего языка с ее желудком. Она
не могла вспомнить, что ей приснилось,
{(помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть)}
однако знала, с чего все началось: с того, что она прошла сквозь
проклятую картину, как Алиса через зеркало.
Рози еще немного посидела на кровати, как можно плотнее
заворачиваясь в свой мир Рози Настоящей, затем протянула руку к
неугомонному будильнику, но промахнулась и свалила его на пол. Он
упал, продолжая издавать возбужденный бессмысленный сигнал.
- Найми себе в помощники калеку, за ним интересно наблюдать, -
пробормотала она.
Она свесилась с кровати, нащупывая трезвонящий на полу будильник,
в который раз очарованная собственными новыми светлыми волосами, -
чудесными прядями золотистого цвета, такими непохожими на мышиные
волосы прежней Роуз Дэниелс. Найдя будильник, она нажала большим
пальцем на рычаг, выключающий сигнал, и вдруг замерла, ибо ее сознание
зарегистрировало странный факт. Правая грудь почему-то оказалась
обнаженной.
Выключив будильник, она выпрямилась, не выпуская его из левой
руки. Откинула одеяло. Нижняя часть тела оказалась такой же голой, как
и верхняя.
- Эй, куда подевалась моя ночная рубашка? - спросила она в пустой
комнате, еще никогда Рози не чувствовала себя в столь дурацкой
ситуации... впрочем, ничего удивительного: она не привыкла вечером
ложиться спать в рубашке, а просыпаться утром нагишом. Даже
четырнадцать лет с Норманом не подготовили ее к таким чудесам. Рози
поставила будильник на прикроватную тумбочку, сбросила ноги с
кровати...
- Оу-у-у! - вскрикнула она, напуганная болью и тяжестью в бедрах.
Болели даже ягодицы. - Ой, ой, оу-у-у-у!
Она села на край кровати и осторожно согнула правую ногу, затем
попробовала сделать то же самое с левой. Ноги сгибались, однако при
этом возникала сильная {боль}, особенно в правой ноге. Словно накануне
она провела весь день в спортивном зале, переходя от одного тренажера
к другому, хотя на самом деле самое тяжелое ее вчерашнее физическое
упражнение - прогулка с Биллом от Корн-билдинга и обратно.
"Звук смахивал на грохот поездов на Большом центральном вокзале",
- подумала она неожиданно.
"Какой звук?"
На мгновение Рози едва не поймала воспоминание - во всяком
случае, {что-то} промелькнуло в голове - но тут же снова растерялась,
не зная, что подумать. Медленно и осторожно она встала с кровати,
секунду постояла на месте, затем направилась в ванную. {Заковыляла} в
ванную. Правая нога болела так, будто растянула мышцу, каждый шаг
отзывался болью в почках. Черт возьми, откуда...
Она вспомнила, что читала где-то о людях, которые иногда "бегают"
во сне. Вероятно, тем же самым занималась ночью и она сама; возможно,
ночные кошмары, которых она не помнила, оказались такими жуткими, что
она попыталась скрыться от них бегством. Рози остановилась в двери
ванной и оглянулась на постель. Измятая, но не скомканная, не
разорванная, даже не выбившаяся из-под матраса простыня, чем следовало
бы ожидать, если бы она провела {по-настоящему} беспокойную ночь.
Впрочем, Рози заметила кое-что, совершенно ей не понравившееся, -
нечто, мгновенно вызвавшее воспоминания о старых временах, которые она
ни за что не назвала бы добрыми: кровь. Однако следы крови не простыне
смахивали больше на отпечатки линий, нежели на пятна, остающиеся после
капель, к тому же находились они слишком далеко от подушки; значит
кровь текла не из разбитой губы или носа... разве что ее ночные
метания были настолько сильными, что она кувыркалась в кровати.
Следующей мыслью было, что ее навестил кардинал (к такому эвфемизму
прибегала мать Рози - вообще-то старавшаяся не заводить речь на эту
тему - когда ей все-таки приходилось разговаривать с дочерью о
менструации), но через секунду она отбросила ее: совсем не то время
месяца.
"Сейчас не твое время, подруга? Не полнолуние для тебя?"
- Что? - переспросила она пустую комнату. - При чем здесь луна?
И снова что-то мелькнуло, на мгновение зацепилось за краешек
сознания и исчезло прежде, чем она успела схватиться за уплывающую
мысль. Она опустила голову, осматривая себя, и нашла ключ к разгадке
по крайней мере одной тайны. В верхней части правого бедра она увидела
царапину - судя по виду, довольно глубокую. Очевидно, отсюда и
появилась кровь на простыне.
"Как я умудрилась расцарапать себя во сне? Неужели?.."
В этот раз возникшая в голове мысль задержалась чуть дольше,
вероятно потому, что это была и не мысль, собственно, а образ. Она
увидела обнаженную женщину - себя саму, - осторожно пробирающуюся по
тропинке, по обеим сторонам которой рос колючий кустарник. Включив душ
и протягивая руку, чтобы проверить температуру воды, Рози поймала себя
на том, что размышляет над проблемой: могут ли на теле человека
произвольно, сами собой возникать раны и кровотечения во время сна,
если сон достаточно ярок? Броде как у религиозных фанатиков, которые
усилием воли заставляют кровоточить свои ладони и ступни.
"Стигматы? Не хочешь ли ты сказать, что в довершение ко всему у
тебя открылись стигматы?"
"Ничего я не хочу сказать, - сердито ответила она на свой вопрос,
- потому что я ничего не {соображаю}". Все верно. Пожалуй, она еще
могла бы поверить - с огромным трудом, правда, - что царапина способна
самопроизвольно появиться на теле спящего человека в том месте, где
ему приснилась царапина. В конце концов, это только лишь царапина, и
ее возникновение, пусть с большой натяжкой, все-таки объяснимо. Что
{совершенно} непонятно, так это исчезновение ночной рубашки. Не могла
же она раствориться только потому, что ей приснилось, будто она голая?
{("Снимай свою одежку")}
{("Я не могу! Под рубашкой больше ничего нет!")}
{("Замолчи и делай, что сказано...")}
Призрачные голоса. В одном она угадала собственный, но кому
принадлежит другой?
Впрочем, какая разница? Да никакой. Она просто разделась во сне,
вот и все, или сняла во время короткого пробуждения, которое она
теперь помнит не лучше, чем странный сон, где она бежала в темноте по
лабиринту или переправлялась через черный ручей по белым камням. Она
сняла ночную рубашку, и позже та обнаружится где-нибудь, скомканная,
под кроватью или под подушкой.
- Ну конечно. Если только я не съела ее и не выбро...
Она убрала из-под струи воды руку и с озадаченным любопытством
посмотрела на нее. Кончики пальцев были в красновато-пурпурных пятнах,
более яркие следы того вещества, которое испачкало пальцы, оставались
под ногтями. Она медленно поднесла руку к лицу, и внутренний голос - в
этот раз явно не принадлежавший миссис Практичность-Благоразумие,
которую она легко узнавала бы, - окликнул ее с заметной тревогой: "Не
вздумай попробовать вкус плодов, не подноси ко рту даже пальца той
руки, которая прикоснется к семенам!"
- Каким семенам? - испуганно спросила Рози. Она понюхала пальцы и
ощутила слабый, едва уловимый аромат, напомнивший ей о печеных
булочках и сладкой сахарной патоке. - {Какие} семена? Что случилось
прошлой ночью? Это про...
Усилием воли заставила себя замолчать. Она знала, что собирается
спросить, но не хотела, чтобы вопрос прозвучал вслух и повис в
воздухе: "Это происходит до {сих} пор?"
Она забралась под душ, отрегулировала воду до самой горячей,
какую выдерживало тело, затем схватилась за мыло. С особенной
тщательностью принялась оттирать руки, стараясь удалить даже
мельчайшие следы мареновых пятен с пальцев и из-под ногтей. Затем
принялась мыть голову, напевая. Курт предложил ей в качестве вокальных
упражнений исполнять детские песенки в разных тональностях и голосовых
регистрах, и именно этим она и занялась, стараясь не повышать голоса,
чтобы не потревожить соседей. Когда спустя пять минут Рози вышла из
душа и взяла полотенце, ее тело приобрело вид обычной человеческой
плоти, утратило прежнее сходство с неуклюжим сооружением из колючей
проволоки и битого стекла. Да и голос восстановился почти до
нормального.
Рози начала было натягивать джинсы и футболку, затем вспомнила,
что Робби Леффертс пригласил ее на ленч, и переоделась в новую юбку.
Потом уселась перед зеркалом, чтобы заплести волосы в косу. Работа
продвигалась медленно, потому что болели и спина, и руки, и плечи.
Горячая вода улучшила положение, но не исправила его окончательно.
"Да, для своего возраста это был довольно крупный ребенок", -
подумала она мимоходом, настолько увлеченная процессом придания своим
волосам правильной формы, что ее мозг не отреагировал на мысль. Но
потом, когда уже приближалась к концу, глянула в зеркало и увидела
нечто, от чего ее глаза мгновенно округлились. Все остальные мелкие
несоответствия утра мгновенно улетучились из сознания.
- О Боже! - произнесла она слабым сдавленным голосом. Поднявшись,
пересекла комнату, с трудом переставляя бесчувственные, как протезы,
ноги.
Во многих отношениях изображение на полотне оставалось таким же.
Светловолосая женщина с косой, свисающей вдоль спины, по-прежнему
стояла на вершине холма, но теперь ее поднятая левая рука
действительно заслоняла глаза от солнца, потому что нависавшие над
холмом грозовые тучи исчезли. Небо над головой женщины в коротком
одеянии приобрело выцветший голубоватый оттенок, как после дождя в
душный июльский день. Вверху кружило несколько темных птиц, которых
раньше не было, но Рози не обратила на них внимания.
"Небо голубое, потому что ливень закончился, - решила она. - Он
прошел, пока я находилось... ну... пока я находилась в другом месте".
Все ее воспоминания о том - другом - месте сводились к двум
ощущениям: там было темно и страшно. Этого оказалось достаточно; она
не {желала} вспоминать еще что-то и подумала, что, наверное, ей совсем
не хочется делать для картины новую раму. Она поняла, что передумала,
что завтра не станет показывать картину Биллу, даже не обмолвится о
ней ни единым словом. Будет плохо, если он заметит, что мрачное
предгрозовое небо превратилось в подсвеченный ленивыми лучами солнца
голубой небосклон, да, но еще хуже, если он совсем не обнаружит
перемен. Тогда останется только одно объяснение: она сошла с ума.
"И вообще, я теперь совсем не уверена, что мне нужна эта картина.
Она меня пугает. Хочешь услышать веселенькое предположение? Мне
кажется, в ней живут привидения".
Рози подняла холст без рамы, неловко держа его за края ладонями и
не давая сознательной части разума пробиться к мысли,
{(осторожнее, Рози, не упади в нее)}
заставившей ее обращаться с картиной с такой осторожностью.
Справа от выходящей в коридор двери располагался небольшой встроенный
шкаф, пустой до сих пор, если не считать пары туфель без каблуков,
которые были на ней, когда убежала от Нормана, и нового дешевого
синтетического свитера. Чтобы открыть дверь шкафа, ей пришлось
опустить картину на пол (разумеется, она запросто могла бы зажать ее
под мышкой, освободив другую руку, но почему-то ей не захотелось
прижимать картину к себе). Открыв дверцу шкафа, Рози снова подняла
картину и какое-то время смотрела на нее не мигая. Солнце. Эта новая
деталь, которой прежде не было... И большие черные птицы в небе над
храмом, их тоже, {вероятно}, не было, но не произошли ли в картине еще
какие-то изменения? Ей казалось, что произошли, и она неожиданно
подумала, что не может обнаружить их, потому что дело не в новых
деталях, а в исчезновении старых. Чего-то не хватало. Чего-то...
"Я не хочу знать, - торопливо сказала она себе. - Я даже думать
об этом не желаю, честное слово".
Честное слово. И все же она испытывала сожаление от собственных
мыслей, от своего изменившегося отношения к картине. Рози уже привыкла
считать ее чем-то вроде талисмана, приносящего удачу. И в одном была
абсолютно уверен": именно мысли о Мареновой Розе, бесстрашно стоящей
на вершине холма, помогли превозмочь себя в первый день записи на
студии, когда она умирала от охватившей паники. Поэтому Рози не хотела
испытывать неприятные чувства к картине, и тем более бояться ее... и
все же боялась. В конце концов, изменение погоды на старых, написанных
маслом полотнах - далеко не заурядное явление, а количество
изображенных на них предметов не должно ни увеличиваться, ни
уменьшаться, как происходит на киноэкране, когда кто-то из зрителей
заслоняет луч проекционного аппарата. Она не представляла, как в конце
концов поступит с картиной, но знала, что остаток сегодняшнего дня и
уик-энд та проведет в заточении: в шкафу в компании со старыми туфлями
и новым свитером.
Рози сунула картину в шкаф, прислонив к стене (подавив желание
повернуть картину так, чтобы та {смотрела} в стену), и закрыла дверцу.
Покончив с этим неприятным делом, натянула свою единственную приличную
блузку, подхватила сумочку и вышла из комнаты. Шагая по длинному, не
очень чистому коридору, ведущему к лестнице, Рози услышала шепот,
поднявшийся с самого дна сознания: "{Я плачу}". Она остановилась у
лестничной площадки - ее охватила такая сильная дрожь, что едва не
выронила сумочку, и на мгновение правую ногу пронзила боль от колена
до ягодицы, словно мышцу свело судорогой. Затем ощущение прошло, и она
быстро спустилась на первый этаж.
"Я не хочу об этом думать, - говорила себе, шагая по улице к
автобусной остановке. - А если не хочу, то мне и не надо думать,
совершенно определенно не желаю этого. Лучше буду думать о Билле. О
Билле с его мотоциклом".
12
Размышляя о Билле, добралась до работы и сразу же окунулась в
мрачный мир книги "Убей все мои завтра", а во время обеденного
перерыва времени вспомнить о женщине на картине не было вовсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; не то
у нее изменится настроение.
Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила у нее
за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, а
громко, хрипло и убийственно:
- {И помни: я плачу}!}
Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросилась
вперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла
об услуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте.
Она споткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и
поняла, что падает. Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она
переворачивается, словно цирковой барабан жонглера, после чего
осталось только ощущение мчащейся мимо ее глаз и ушей темноты. Во тьме
она расслышала невнятный зловещий звук, отдаленный, но быстро
приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях под Большим
центральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты удаляющегося
грома или же ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса. слепо
мечущегося по коридорам лабиринта с низко пригнутой к земле головой,
готового поднять на рога похитительницу.
Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.
11
Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый, похожий
на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семи
часов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея
своим безжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух
руками, словно когтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала,
- слова из сна, уже забытого:
- Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть
на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!
Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик с претензией на
солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных, тесно
прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих
примет зацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы
она ни превращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас
она не кто иная, как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая
на жизнь читкой художественных книг в студии звукозаписи. Она очень
долго прожила с плохим мужем, но потом оставила его и повстречала
хорошего человека. Она живет в комнате дома восемьсот девяносто семь
по Трентон-стрит: второй этаж, в конце коридора, прекрасный вид из
окна на Брайант-парк. Ах да, еще кое-что. Она женщина, которая больше
никогда в жизни и пальцем не дотронется до запеченной в тесте горячей
сосиски в фут длиной; особенно с кислой капустой. По всей видимости,
сосиски с кислой капустой не находят общего языка с ее желудком. Она
не могла вспомнить, что ей приснилось,
{(помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть)}
однако знала, с чего все началось: с того, что она прошла сквозь
проклятую картину, как Алиса через зеркало.
Рози еще немного посидела на кровати, как можно плотнее
заворачиваясь в свой мир Рози Настоящей, затем протянула руку к
неугомонному будильнику, но промахнулась и свалила его на пол. Он
упал, продолжая издавать возбужденный бессмысленный сигнал.
- Найми себе в помощники калеку, за ним интересно наблюдать, -
пробормотала она.
Она свесилась с кровати, нащупывая трезвонящий на полу будильник,
в который раз очарованная собственными новыми светлыми волосами, -
чудесными прядями золотистого цвета, такими непохожими на мышиные
волосы прежней Роуз Дэниелс. Найдя будильник, она нажала большим
пальцем на рычаг, выключающий сигнал, и вдруг замерла, ибо ее сознание
зарегистрировало странный факт. Правая грудь почему-то оказалась
обнаженной.
Выключив будильник, она выпрямилась, не выпуская его из левой
руки. Откинула одеяло. Нижняя часть тела оказалась такой же голой, как
и верхняя.
- Эй, куда подевалась моя ночная рубашка? - спросила она в пустой
комнате, еще никогда Рози не чувствовала себя в столь дурацкой
ситуации... впрочем, ничего удивительного: она не привыкла вечером
ложиться спать в рубашке, а просыпаться утром нагишом. Даже
четырнадцать лет с Норманом не подготовили ее к таким чудесам. Рози
поставила будильник на прикроватную тумбочку, сбросила ноги с
кровати...
- Оу-у-у! - вскрикнула она, напуганная болью и тяжестью в бедрах.
Болели даже ягодицы. - Ой, ой, оу-у-у-у!
Она села на край кровати и осторожно согнула правую ногу, затем
попробовала сделать то же самое с левой. Ноги сгибались, однако при
этом возникала сильная {боль}, особенно в правой ноге. Словно накануне
она провела весь день в спортивном зале, переходя от одного тренажера
к другому, хотя на самом деле самое тяжелое ее вчерашнее физическое
упражнение - прогулка с Биллом от Корн-билдинга и обратно.
"Звук смахивал на грохот поездов на Большом центральном вокзале",
- подумала она неожиданно.
"Какой звук?"
На мгновение Рози едва не поймала воспоминание - во всяком
случае, {что-то} промелькнуло в голове - но тут же снова растерялась,
не зная, что подумать. Медленно и осторожно она встала с кровати,
секунду постояла на месте, затем направилась в ванную. {Заковыляла} в
ванную. Правая нога болела так, будто растянула мышцу, каждый шаг
отзывался болью в почках. Черт возьми, откуда...
Она вспомнила, что читала где-то о людях, которые иногда "бегают"
во сне. Вероятно, тем же самым занималась ночью и она сама; возможно,
ночные кошмары, которых она не помнила, оказались такими жуткими, что
она попыталась скрыться от них бегством. Рози остановилась в двери
ванной и оглянулась на постель. Измятая, но не скомканная, не
разорванная, даже не выбившаяся из-под матраса простыня, чем следовало
бы ожидать, если бы она провела {по-настоящему} беспокойную ночь.
Впрочем, Рози заметила кое-что, совершенно ей не понравившееся, -
нечто, мгновенно вызвавшее воспоминания о старых временах, которые она
ни за что не назвала бы добрыми: кровь. Однако следы крови не простыне
смахивали больше на отпечатки линий, нежели на пятна, остающиеся после
капель, к тому же находились они слишком далеко от подушки; значит
кровь текла не из разбитой губы или носа... разве что ее ночные
метания были настолько сильными, что она кувыркалась в кровати.
Следующей мыслью было, что ее навестил кардинал (к такому эвфемизму
прибегала мать Рози - вообще-то старавшаяся не заводить речь на эту
тему - когда ей все-таки приходилось разговаривать с дочерью о
менструации), но через секунду она отбросила ее: совсем не то время
месяца.
"Сейчас не твое время, подруга? Не полнолуние для тебя?"
- Что? - переспросила она пустую комнату. - При чем здесь луна?
И снова что-то мелькнуло, на мгновение зацепилось за краешек
сознания и исчезло прежде, чем она успела схватиться за уплывающую
мысль. Она опустила голову, осматривая себя, и нашла ключ к разгадке
по крайней мере одной тайны. В верхней части правого бедра она увидела
царапину - судя по виду, довольно глубокую. Очевидно, отсюда и
появилась кровь на простыне.
"Как я умудрилась расцарапать себя во сне? Неужели?.."
В этот раз возникшая в голове мысль задержалась чуть дольше,
вероятно потому, что это была и не мысль, собственно, а образ. Она
увидела обнаженную женщину - себя саму, - осторожно пробирающуюся по
тропинке, по обеим сторонам которой рос колючий кустарник. Включив душ
и протягивая руку, чтобы проверить температуру воды, Рози поймала себя
на том, что размышляет над проблемой: могут ли на теле человека
произвольно, сами собой возникать раны и кровотечения во время сна,
если сон достаточно ярок? Броде как у религиозных фанатиков, которые
усилием воли заставляют кровоточить свои ладони и ступни.
"Стигматы? Не хочешь ли ты сказать, что в довершение ко всему у
тебя открылись стигматы?"
"Ничего я не хочу сказать, - сердито ответила она на свой вопрос,
- потому что я ничего не {соображаю}". Все верно. Пожалуй, она еще
могла бы поверить - с огромным трудом, правда, - что царапина способна
самопроизвольно появиться на теле спящего человека в том месте, где
ему приснилась царапина. В конце концов, это только лишь царапина, и
ее возникновение, пусть с большой натяжкой, все-таки объяснимо. Что
{совершенно} непонятно, так это исчезновение ночной рубашки. Не могла
же она раствориться только потому, что ей приснилось, будто она голая?
{("Снимай свою одежку")}
{("Я не могу! Под рубашкой больше ничего нет!")}
{("Замолчи и делай, что сказано...")}
Призрачные голоса. В одном она угадала собственный, но кому
принадлежит другой?
Впрочем, какая разница? Да никакой. Она просто разделась во сне,
вот и все, или сняла во время короткого пробуждения, которое она
теперь помнит не лучше, чем странный сон, где она бежала в темноте по
лабиринту или переправлялась через черный ручей по белым камням. Она
сняла ночную рубашку, и позже та обнаружится где-нибудь, скомканная,
под кроватью или под подушкой.
- Ну конечно. Если только я не съела ее и не выбро...
Она убрала из-под струи воды руку и с озадаченным любопытством
посмотрела на нее. Кончики пальцев были в красновато-пурпурных пятнах,
более яркие следы того вещества, которое испачкало пальцы, оставались
под ногтями. Она медленно поднесла руку к лицу, и внутренний голос - в
этот раз явно не принадлежавший миссис Практичность-Благоразумие,
которую она легко узнавала бы, - окликнул ее с заметной тревогой: "Не
вздумай попробовать вкус плодов, не подноси ко рту даже пальца той
руки, которая прикоснется к семенам!"
- Каким семенам? - испуганно спросила Рози. Она понюхала пальцы и
ощутила слабый, едва уловимый аромат, напомнивший ей о печеных
булочках и сладкой сахарной патоке. - {Какие} семена? Что случилось
прошлой ночью? Это про...
Усилием воли заставила себя замолчать. Она знала, что собирается
спросить, но не хотела, чтобы вопрос прозвучал вслух и повис в
воздухе: "Это происходит до {сих} пор?"
Она забралась под душ, отрегулировала воду до самой горячей,
какую выдерживало тело, затем схватилась за мыло. С особенной
тщательностью принялась оттирать руки, стараясь удалить даже
мельчайшие следы мареновых пятен с пальцев и из-под ногтей. Затем
принялась мыть голову, напевая. Курт предложил ей в качестве вокальных
упражнений исполнять детские песенки в разных тональностях и голосовых
регистрах, и именно этим она и занялась, стараясь не повышать голоса,
чтобы не потревожить соседей. Когда спустя пять минут Рози вышла из
душа и взяла полотенце, ее тело приобрело вид обычной человеческой
плоти, утратило прежнее сходство с неуклюжим сооружением из колючей
проволоки и битого стекла. Да и голос восстановился почти до
нормального.
Рози начала было натягивать джинсы и футболку, затем вспомнила,
что Робби Леффертс пригласил ее на ленч, и переоделась в новую юбку.
Потом уселась перед зеркалом, чтобы заплести волосы в косу. Работа
продвигалась медленно, потому что болели и спина, и руки, и плечи.
Горячая вода улучшила положение, но не исправила его окончательно.
"Да, для своего возраста это был довольно крупный ребенок", -
подумала она мимоходом, настолько увлеченная процессом придания своим
волосам правильной формы, что ее мозг не отреагировал на мысль. Но
потом, когда уже приближалась к концу, глянула в зеркало и увидела
нечто, от чего ее глаза мгновенно округлились. Все остальные мелкие
несоответствия утра мгновенно улетучились из сознания.
- О Боже! - произнесла она слабым сдавленным голосом. Поднявшись,
пересекла комнату, с трудом переставляя бесчувственные, как протезы,
ноги.
Во многих отношениях изображение на полотне оставалось таким же.
Светловолосая женщина с косой, свисающей вдоль спины, по-прежнему
стояла на вершине холма, но теперь ее поднятая левая рука
действительно заслоняла глаза от солнца, потому что нависавшие над
холмом грозовые тучи исчезли. Небо над головой женщины в коротком
одеянии приобрело выцветший голубоватый оттенок, как после дождя в
душный июльский день. Вверху кружило несколько темных птиц, которых
раньше не было, но Рози не обратила на них внимания.
"Небо голубое, потому что ливень закончился, - решила она. - Он
прошел, пока я находилось... ну... пока я находилась в другом месте".
Все ее воспоминания о том - другом - месте сводились к двум
ощущениям: там было темно и страшно. Этого оказалось достаточно; она
не {желала} вспоминать еще что-то и подумала, что, наверное, ей совсем
не хочется делать для картины новую раму. Она поняла, что передумала,
что завтра не станет показывать картину Биллу, даже не обмолвится о
ней ни единым словом. Будет плохо, если он заметит, что мрачное
предгрозовое небо превратилось в подсвеченный ленивыми лучами солнца
голубой небосклон, да, но еще хуже, если он совсем не обнаружит
перемен. Тогда останется только одно объяснение: она сошла с ума.
"И вообще, я теперь совсем не уверена, что мне нужна эта картина.
Она меня пугает. Хочешь услышать веселенькое предположение? Мне
кажется, в ней живут привидения".
Рози подняла холст без рамы, неловко держа его за края ладонями и
не давая сознательной части разума пробиться к мысли,
{(осторожнее, Рози, не упади в нее)}
заставившей ее обращаться с картиной с такой осторожностью.
Справа от выходящей в коридор двери располагался небольшой встроенный
шкаф, пустой до сих пор, если не считать пары туфель без каблуков,
которые были на ней, когда убежала от Нормана, и нового дешевого
синтетического свитера. Чтобы открыть дверь шкафа, ей пришлось
опустить картину на пол (разумеется, она запросто могла бы зажать ее
под мышкой, освободив другую руку, но почему-то ей не захотелось
прижимать картину к себе). Открыв дверцу шкафа, Рози снова подняла
картину и какое-то время смотрела на нее не мигая. Солнце. Эта новая
деталь, которой прежде не было... И большие черные птицы в небе над
храмом, их тоже, {вероятно}, не было, но не произошли ли в картине еще
какие-то изменения? Ей казалось, что произошли, и она неожиданно
подумала, что не может обнаружить их, потому что дело не в новых
деталях, а в исчезновении старых. Чего-то не хватало. Чего-то...
"Я не хочу знать, - торопливо сказала она себе. - Я даже думать
об этом не желаю, честное слово".
Честное слово. И все же она испытывала сожаление от собственных
мыслей, от своего изменившегося отношения к картине. Рози уже привыкла
считать ее чем-то вроде талисмана, приносящего удачу. И в одном была
абсолютно уверен": именно мысли о Мареновой Розе, бесстрашно стоящей
на вершине холма, помогли превозмочь себя в первый день записи на
студии, когда она умирала от охватившей паники. Поэтому Рози не хотела
испытывать неприятные чувства к картине, и тем более бояться ее... и
все же боялась. В конце концов, изменение погоды на старых, написанных
маслом полотнах - далеко не заурядное явление, а количество
изображенных на них предметов не должно ни увеличиваться, ни
уменьшаться, как происходит на киноэкране, когда кто-то из зрителей
заслоняет луч проекционного аппарата. Она не представляла, как в конце
концов поступит с картиной, но знала, что остаток сегодняшнего дня и
уик-энд та проведет в заточении: в шкафу в компании со старыми туфлями
и новым свитером.
Рози сунула картину в шкаф, прислонив к стене (подавив желание
повернуть картину так, чтобы та {смотрела} в стену), и закрыла дверцу.
Покончив с этим неприятным делом, натянула свою единственную приличную
блузку, подхватила сумочку и вышла из комнаты. Шагая по длинному, не
очень чистому коридору, ведущему к лестнице, Рози услышала шепот,
поднявшийся с самого дна сознания: "{Я плачу}". Она остановилась у
лестничной площадки - ее охватила такая сильная дрожь, что едва не
выронила сумочку, и на мгновение правую ногу пронзила боль от колена
до ягодицы, словно мышцу свело судорогой. Затем ощущение прошло, и она
быстро спустилась на первый этаж.
"Я не хочу об этом думать, - говорила себе, шагая по улице к
автобусной остановке. - А если не хочу, то мне и не надо думать,
совершенно определенно не желаю этого. Лучше буду думать о Билле. О
Билле с его мотоциклом".
12
Размышляя о Билле, добралась до работы и сразу же окунулась в
мрачный мир книги "Убей все мои завтра", а во время обеденного
перерыва времени вспомнить о женщине на картине не было вовсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68