- Да, наверное, представляете, - задумчиво произнесло она - Ну,
тогда вам понятно, почему я хочу сохранять кольцо. В следующий раз,
когда кто-нибудь вскружит мне голову - во всяком случае, когда мне так
{покажется, - я} достану кольцо и буду смотреть, пока не выздоровлю.
Она думала о Пэм Хейверфорд, у которой на обеих руках красовались
длинные извилистые шрамы. Летом девяносто второго года муж, напившись,
выбросил ее через застекленную дверь. Пэм подняла руки, защищая лицо.
Плачевный итог шестьдесят швов на одной руке и сто пять на другой. И
после этого она таяла от счастья, если какой-нибудь строитель или
маляр пялился на ее ноги и присвистывал, когда она проходила мимо, и
как это называется? Терпение? Или глупость? Жизнеспособность? Или
амнезия? Рози для себя обозначила это явление как синдром Хейверфорд и
надеялась, что ей подобное не грозит.
- Как скажете, мэм, - ответил ювелир. - Правда, мне неприятно
выступать в роли человека, вынужденного постоянно сообщать дурные
новости. Лично я считаю, что именно потому ломбарды пользуются такой
гнусной репутацией. Мы почти всегда принимаем на себя отвратительную
обязанность говорить людям, что многое совсем не так, как им
представляется. А кому это понравится?
- Никому, - согласилась она. - Никому не понравится, вы правы,
мистер?..
- Штайнер, - представился он. - Билл Штайнер. А мой отец - Абе
Штайнер. Пожалуйста, вот наша визитная карточка.
Он протянул ей визитку, но она с улыбкой покачала головой.
- Вряд ли она мне понадобится. Хорошего вам дня, мистер Штайнер.
Она направилась к выходу. В этот раз она пошла по крайнему от
двери проходу, потому что пожилой джентльмен продвинулся на несколько
шагов к ней, держа в одной руке старый портфель, рвущийся по швам, а в
другой - несколько потрепанных книг. Она не знала, собирается ли он
заговорить с ней, но была уверена, что сама не имеет ни малейшего
желания вступать с ним в беседу. Больше всего ей сейчас хотелось тихо
и быстро выйти из ломбарда "Либерти-Сити", сесть в автобус и как можно
скорее забыть, что она здесь побывала.
Она лишь смутно сознавала, что идет по той части магазина, в
которой на пыльных полках по обеим сторонам расставлены группками
небольшие статуэтки и картины, как в рамках, так и без них. Голова ее
была поднята, но она не смотрела на что-то определенное: настроение ее
совершенно не годилось для того, чтобы любоваться живописью или
скульптурой, какими бы прекрасными они ни были. И тем неожиданнее
оказалось то, что произошло. Она внезапно остановилась, словно ее
дернули за плечи. Потом Рози вспоминала, что в первое мгновение,
собственно, и не видела картины. Скорее, наоборот; картина увидела ее.

3

То мощное притяжение, которое излучала картина, не имело аналогов
в предшествовавшей жизни Рози, однако она не сочла это чем-то странным
- вся ее жизнь на протяжении последнего месяца тоже беспрецедентна. Да
и сама притягательность картины не показалась ей - по крайней мере
поначалу - ненормальной. Причина проста: после четырнадцати лет
замужества, после четырнадцати лет с Норманом Дэниелсом, - лет,
проведенных за наглухо запертыми дверями, отрезавшими ее от всего
остального мира, она разучилась понимать, что нормально, а что нет.
Критерием правильности поведения мира в той или иной ситуации являлись
для нее телевизионные драмы и фильмы, на которые изредка водил ее
Норман (посещавший все без исключения фильмы с участием Клинта
Иствуда). В пределах столь узких рамок реакция на картину
представлялась ей почти нормальной. В теле- или кинофильмах герои
часто не могли устоять на ногах от охвативших их чувств.
Впрочем, все это не имело никакого значения. Она ощущала лишь
направленный к ней призыв картины и мгновенно позабыла и о неприятной
правде о кольце, которую сообщил ей ювелир, и о намерении поскорее
убраться из ломбарда, и о том облегчении, которое должна была бы
испытать со своими натертыми ногами при виде автобуса голубой линии,
тормозящего перед остановкой у "Горячего горшка", - позабыла обо
{всем}. Одна и та же мысль вертелась в голове: "Посмотрите!
Посмотрите! Разве это не самая {замечательная} в мире картина?"
Это было выполненное маслом полотно в деревянной раме около трех
футов в ширину и двух в высоту.
Слева картину подпирали остановившиеся старые часы, справа к ней
прислонился маленький обнаженный херувим. Повсюду стояли другие
картины (старая пожелтевшая фотография Собора Святого Павла,
написанные акварелью фрукты в вазе, гондолы, рассекающие рассветную
гладь канала, картина охоты), но она ничего не замечала. Все ее
внимание поглотила картина, изображавшая женщину на холме, и только
она. И по сюжету, и по исполнению она мало чем отличалась от картинок,
постепенно гниющих на полках ломбардов, антикварных лавок и
придорожных сувенирных сараев, сотнями разбросанных по всей стране (и
по всему миру, если на то пошло), однако {эта} картина притягивала к
себе ее взгляд, наполняя разум чистым, возвышенным трепетом, который
способны пробуждать лишь произведения высочайшего искусства: песня,
вызывающая слезы, рассказ, позволяющий отчетливо увидеть мир глазами
автора, стихотворение, переполняющее человека радостным ощущением
жизни, танец, на несколько минут заставляющий нас забыть о неминуемой
смерти.
Ее эмоциональная реакция оказалась настолько неожиданной,
настолько горячей и совершенно не связанной с прошлой, полной
практицизма жизнью, что в первый миг разум ее словно споткнулся, не
зная, как справиться с этим непредвиденным всплеском чувств.
Секунду-другую она походила на трансмиссию, резко переведенную на
нейтральную передачу - двигатель ревет, как сумасшедший, но ничего не
происходит. Затем срабатывает сцепление, и трансмиссия становится на
свое место.
"Наверное, мне хочется повесить ее в своем новом доме, поэтому я
так разволновалась, - подумала она. - Эта картина - как раз то, что
мне нужно, чтобы он стал по-настоящему моим".
Она с жадной благодарностью ухватилась за подвернувшуюся мысль.
Верно, в новой квартире будет всего одна комната, но ей обещали, что
комната будет {большая}, с маленькой кухней в нише и отдельной ванной.
В любом случае это первое жилище за всю жизнь, которое она по праву
сможет назвать своим, и только своим. Это очень важно, и от этого все
предметы, которые она подбирает для своего нового дома, тоже
приобретают огромную важность... и первый предмет самый важный, потому
что он задает тон всему остальному.
Да. Как бы ни расписывали ее будущую квартирку, все славословия
не способны изменить тот факт, что до нее там проживали, сменяя друг
друга, десятки одиноких бедных людей, и то же самое продолжится после
нее. И все же новый дом станет для нее очень важным местом. Последние
пять недель являлись неким промежуточным периодом, переходом от старой
жизни к новой. Въезд в квартирку, которую ей обещали, - по-настоящему
начало ее новой жизни, ее {самостоятельной} жизни... и эта картина,
которую Норман никогда не видел, о которой не выносил своего
безапелляционного суждения, картина, принадлежащая {ей}, станет
символом новой жизни.
Вот таким образом ее рассудок - здравый, практичный,
категорически отвергающий все, хотя бы отдаленно напоминающее
сверхъестественное, не допускающий даже мысли о существовании мистики,
- одновременно объяснил, рационализировал и оправдал ее неожиданную
реакцию на увиденную картину с изображением стоящей на холме женщины.

4

Из всех выставленных на стеллажах картин только эта была под
стеклом (Рози вспомнилось, что писанные маслом холсты обычно не прячут
под стекло - кажется, они должны дышать или что-то в этом роде), в
левом нижнем углу был наклеен желтый ценник: "75".
Она протянула обе руки (которые слегка вздрагивали) и взялась за
рамку. Осторожно сняв картину с полки, она вернулась с ней к прилавку.
Старик с потрепанным портфелем все еще стоял на своем месте и
по-прежнему наблюдал за ней, но Рози едва замечала его. Она подошла
прямо к прилавку и бережно опустила картину перед Биллом Штайнером.
- Нашли что-то по вкусу? - спросил он. - Да. - Она постучала
пальцем по ценнику в углу рамки. - Здесь написано семьдесят пять
долларов и стоит знак вопроса. Вы сказали, что готовы дать за кольцо
пятьдесят долларов. Не захотите ли вы поменяться, я вам - вы мне. Мое
кольцо за вашу картину?
Штайнер обошел прилавок, поднял откидную доску и приблизился к
Рози. Он посмотрел на картину с таким же вниманием, как несколько
минут назад изучал ее кольцо... но в этот раз в его взгляде читалось
явственное удивление.
- Что-то я ее не помню. По-моему, я вообще ее раньше не видел.
Должно быть, старик раздобыл где-то. В нашем семействе он считается
истинным ценителем искусства. Я же - всего лишь жалкий торговец.
- Значит ли это, что вы не можете...
- Торговаться? Прикусите язык! Да я готов торговаться с кем
угодно весь день с утра до вечера, если бы мог. Но в этот раз не
стану. Я счастлив сообщить вам, что с радостью приму предложенные вами
условия - даже баш на баш. И мне не придется смотреть, как вы уходите
от нас, волоча за собой пудовую тяжесть, оставшуюся после неудачной
сделки.
И тут она совершила еще один поступок, которого никогда раньше не
совершала: Рози обхватила Билла Штайнера за шею и с чувством чмокнула
в щеку.
- Спасибо огромное! - воскликнула она. - Вы не представляете, как
я вам благодарна!
Штайнер рассмеялся:
- О Господи, всегда к вашим услугам. Если не ошибаюсь, впервые
покупатель так эмоционально благодарит меня в этих пыльных стенах.
Может, вас заинтересует еще что-то из картин?
Пожилой мужчина с портфелем - тот, которого Штайнер назвал Робби,
- приблизился к ним и посмотрел на картину.
- Если учесть, что большинство посетителей, уходя, готовы
обругать тебя на чем свет стоит, можешь считать этот поцелуй подарком
судьбы, - сказал он.
- Так я и сделаю, - кивнул Билл. Рози почти не слышала их слов.
Она лихорадочно шарила в сумочке, разыскивая скомканную салфетку с
завернутым в нее кольцом. Поиск занял гораздо больше времени, чем
следовало ожидать, потому что взгляд ее то и дело возвращался к
картине на прилавке. {Ее} картине. Впервые она подумала о комнате, в
которую скоро переедет, с истинным нетерпением. Ее собственный дом, а
не просто койка среди десятков таких же. Ее собственный дом и ее
собственная картина, висящая на стене. "Первым делом я повешу картину,
- подумала она. - Да, я повешу ее в первую очередь". Развернув
салфетку, она протянула кольцо Штайнеру, но он некоторое время не
видел протянутой руки; он внимательно рассматривал картину.
- Это оригинальное полотно, не копия, - произнес он, - и,
по-моему, очень неплохая вещь. Наверное, поэтому ее накрыли стеклом -
кто-то решил. что так она лучше сохранится. Интересно, что это за
здание у подножия холма? Сгоревшее ранчо на краю плантации?
- Скорее, это развалины храма, - тихим голосом выразил свое
мнение старик с поношенным портфелем. - Похоже на греческий храм. Хотя
наверняка судить трудно, согласитесь.
Действительно, судить было {трудно}, потому что здание, о котором
шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев.
Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая,
расколовшаяся на куски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной
валялась упавшая статуя, почти полностью скрытая травой и густым
кустарником, виднелось только плоское каменное лицо, обращенное к
грозовым тучам, которыми художник щедро наполнил небо.
- Да, - согласился Штайнер. - Как бы там ни было, это здание, как
мне кажется, не вписывается в перспективу - слишком велико оно для
картины. Старик утвердительно кивнул головой. - Но автор сделал это
намеренно. Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается
рухнувшей колонны и статуи, про них вообще можно было бы забыть -
зелень скрыла бы их окончательно.
Рози нисколько не интересовал фон; все ее внимание
сосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма,
повернувшись к развалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно,
мог видеть только ее спину, стояла женщина Ее светлые волосы были
заплетены в косу. От предплечья ее изящной руки - правой - исходило
яркое золотое сияние. Левую руку она подняла, и, хотя точно сказать
было невозможно, зритель догадывался, что она прикрывает глаза от
солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе,
однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы
прикрыть глаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета
платье - тога, отметила Рози - оставлявшее одно плечо обнаженным.
Сказать что-то о ее обуви не представлялось возможным, ибо трава, в
которой она стояла, доходила почти до колен, как раз до того места,
где заканчивалась тога.
- Куда бы вы ее причислили? - спросил Штайнер, обращаясь к Робби.
- К классицизму? Неоклассицизму?
- Я бы отнес ее к разряду плохих картин, - ответил Робби,
усмехаясь, - но мне кажется, я понимаю, почему она произвела такое
впечатление на эту женщину. В ней на удивление много чувства.
Составные {элементы}, возможно, классические - вроде тех, что мы
находим на старых стальных гравюрах, - но ощущение явно готическое. И
потом тот факт, что главный персонаж повернут к зрителю спиной... Я
нахожу это чрезвычайно странным, В целом... не могу сказать, что эта
молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей,
Билл, но я уверен, она выбрала самую {своеобразную}.
Рози же, как и прежде, почти не слышала их разговора. С каждой
минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее
воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон
каймы, идущей по краю тоги, и едва проглядывающие очертания левой
груди. Пусть мужчины обмениваются себе учеными суждениями. Картина
просто замечательная. Она чувствовала, что может смотреть на нее
часами напролет, не отрываясь, и когда у нее появится свой дом, она,
пожалуй, будет иногда делать именно так.
- Ни названия, ни подписи, - заметил Штайчер. - Впрочем...
Он перевернул картину. На обратной ее стороне открылись два
выведенных углем слова, написанные мягкими, слегка расплывчатыми
печатными буквами; "МАРЕНОВАЯ РОЗА".
- Ну вот, - с сомнением в голосе произнес он, - {мы} и узнали имя
автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.
Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы возразить,
но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.
- Это название {картины}, - объяснила она, и тут же добавила по
причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой себе, -
Роза - это {мое} имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер посмотрел на
нее. - Не обращайте внимания, просто совпадение, - проговорила она.
Но так ли это на самом деле?
- Смотрите. - Она снова бережно перевернула картину лицевой
стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над тогой, составлявшей
все одеяние стоящей на переднем плане женщины. - Вот этот цвет,
пурпурно-красный, называется мареновый.
- Она права, - подтвердил Робби. - Автор или, что более вероятно,
последний владелец, ибо уголь очень быстро стирается, решил назвать
картину по цвету хитона женщины.
- Пожалуйста, - обратилась Рози к Штайнеру, - не могли бы мы
поскорее закончить? Мне нужно торопиться. Я и так опоздала.
Штайнер собрался было снова спросить, уверена ли она в том, что
ей хочется... но увидел ее лицо и промолчал. И заметил кое-что еще -
некую напряженность во всем облике женщины, свидетельствовавшую о том,
что в последнее время ей пришлось немало перенести. Он увидел лицо
женщины, которая способна принять его искреннюю заинтересованность и
стремление проявить заботу за попытку заигрывания или, чего ему и
вовсе не хотелось, за намерение изменить условия сделки в свою пользу.
Он просто кивнул головой.
- Кольцо за картину. Равноценный обмен. Мы квиты. И расстаемся
счастливые и довольные.
- Да. - согласилась Рози, награждая его ослепительной улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68