Она кивает.
- Тогда скажи. Будет хорошо, если ты сама произнесешь это вслух.
Так надежнее.
- Ты меня убьешь.
Он с довольным видом кивает. Выглядит, как учитель, получивший
вразумительный ответ на сложную математическую задачу от слабого
ученика.
- Молодец. Ты все правильно понимаешь. И не забывай, я растяну
удовольствие. Прежде чем закончу то, что случилось сегодня вечером. И
это покажется тебе сущим пустяком, вроде царапины на пальце.
Снаружи алый свет пульсирует на подъездной дорожке к дому.
Норман сует в рот последний кусок бутерброда и медленно
поднимается с колен. Он пойдет к двери, чтобы впустить санитаров -
озабоченный муж, беременная жена которого упала с лестницы. Ужасный
несчастный случай. Но прежде, чем он успевает удалиться, она хватает
его за рукав рубашки. Он смотрит на нее сверху вниз.
- Но почему? - шепчет она. - При чем тут ребенок, Норман?
На мгновение она замечает на его лице выражение, которое не сразу
улавливает, - оно смахивает на страх. Но с чего бы ему вдруг бояться
ее? Или ребенка?
- Произошел несчастный случай, - повторяет он. - Ничего больше,
всего лишь несчастный случай. Так получилось. Я здесь ни при чем. И в
твоих же интересах, чтобы все так и выглядело, когда они будут
расспрашивать тебя. Да поможет тебе Бог.
"Да поможет мне Бог", - думает она. Снаружи хлопает калитка; она
слышит топот бегущих ног по дорожке и жесткий металлический лязг
носилок на колесах. Сейчас ее унесут и уложат под сирену. Он в
последний раз поворачивается к ней, наклонив по-бычьи голову, и глядит
потемневшими глазами.
- Родишь другого ребенка, и такое не повторится. Со следующим все
будет в порядке. Ты родишь девочку. Или, может быть, милого маленького
мальчика. Пол не имеет значения, ты согласна? Если родишь мальчика, мы
купим ему маленькую бейсбольную форму. Если девочку... - Он делает
неопределенный жест. - Наверное, чепчик или еще что-нибудь. Вот
увидишь. Так и будет. - Он улыбается, и от этой улыбки вдруг хочется
кричать. Словно она увидела, как расплываются в усмешке синие губы
лежащего в гробу покойника. - Если ты не станешь злить меня, все будет
прекрасно. Намотай это себе на ус, милая.
Затем он открывает дверь и впускает в дом санитаров скорой
помощи, говоря им, чтобы поторопились, что жена истекает кровью. Она
закрывает глаза и слышит, как они приближаются к ней; не желает дать
им возможность заглянуть в нее, старается сделать так, чтобы их голоса
звучали вдали.
"Не волнуйся, Роуз, не переживай, это сущий пустяк, всего лишь
недоразвитый зародыш, ты можешь родить другого ребенка".
Игла впивается в руку, затем ее поднимают с пола. Не открывая
глаз, она думает: "Что ж, наверное, все действительно в полном
порядке. Пожалуй, я {могу} родить другого ребенка. Родить, а потом
увезти его туда, куда он не доберется. Куда не дотянутся руки убийцы".
Но проходит время, и желание покинуть мужа - ни разу не
высказанное вслух и даже не произнесенное мысленно - постепенно
ослабевает, ускользая вместо с восприятием реального бодрствующего
мира. Она погружается в сон; постепенно не остается ничего, кроме мира
сновидений и грез, - сновидений, похожих на те, какие видела в
детстве, когда ей снилось, что бежала, бежала, не разбирая дороги,
словно в лесу или тенистом лабиринте, слыша за спиной топот копыт
неведомого огромного животного, страшного дикого существа, которое
приближалось, догоняло и в конце концов настигало, сколько бы раз она
ни поворачивала, как бы ни старалась уклониться или спрятаться.
Сновидения осознаются только бодрствующим мозгом, но для спящего
не существует пробуждения, нет настоящего реального мира, нет разума;
есть лишь кричащий бедлам сна. Роуз Макклендон Дэниелс проспала в
безумии собственного мужа еще девять дет.

I. ОДНА КАПЛЯ КРОВИ

1

Если взглянуть со стороны, это были четырнадцать лет сплошного
ада, но она едва ли осознавала это. Большую часть прошедших лет
прожила словно в туманном оцепенении - настолько плотном, что походило
на смерть, и довольно часто у нее создавалось убеждение, что
реальности, по сути, не существует, что в один прекрасный день она
проснется, красиво зевая и потягиваясь, как героиня мультфильма Уолта
Диснея. Уверенность возникала обычно после того, как он бил ее так
сильно, что приходилось отлеживаться в постели, чтобы прийти в себя.
Подобное происходило раза три иди четыре в год. В восемьдесят пятом -
в тот год, когда ему досаждала Уэнди Ярроу, когда получил официальный
выговор, а у нее произошел выкидыш - избиения повторялись почти
ежемесячно. В сентябре ей пришлось во второй и последний раз посетить
больницу после полученных от Нормана побоев, но по крайней мере, до
сих пор тот визит оставался последним. Она начала харкать кровью. Он
три дня не пускал ее, надеясь, что кровь исчезнет сама собой, но
кровохарканье лишь усилилось. Тогда он сказал, что она должна говорить
(он {всегда} объяснял, что она должна говорить), и отвез в больницу
Святой Марии. Отвез в больницу Святой Марии, потому что скорая помощь
после "выкидыша" доставила ее в центральную городскую больницу. Как
выяснилось, у нее оказалось слопано ребро, которое воткнулось в
легкие. Во второй раз за три месяца она повторила историю падения с
лестницы и подумала, что ей не поверил даже интерн; который
присутствовал при осмотре и наблюдал за лечением, однако никто не стал
задавать неприятных вопросов: просто привели ее в относительный
порядок и отправили домой. Норман, однако, понял, что ему повезло, и с
тех пор проявлял большую осмотрительность.
Иногда по ночам, когда она валялась в кровати, засыпая, в ее
голове мелькали странные образы, проносясь, как кометы по небу. Чаще
всего представлялся кулак мужа, огромный кулак с кровью, засохшей на
костяшках пальцев и размазанной на выпуклом золоте кольца, полученном
им вместе с дипломом об окончании Полицейской академии. Иногда по
утрам она обнаруживала отпечатки выгравированных на кольце слов
"Служба, верность, общество" у себя на животе или на нежной коже
груди. Они напоминали синий штамп службы санитарного надзора, который
часто можно увидеть в магазине на кусках свинины или вырезке.
Когда возникали эти образы, она всегда пребывала на грани
отключения сознания, расслабленная и обмякшая. Потом перед закрытыми
глазами появлялся приближающийся кулак, и она, вздрагивая, просыпалась
и лежала, дрожа, в темноте рядом с мужем, надеясь, что он спит, что не
повернется и не ударит кулаком в живот или бедро за то, что его
потревожила.
Она погрузилась в ад в восемнадцатилетнем возрасте и пробудилась
от кошмарного сна через месяц после своего тридцать второго дня
рождения, спустя почти полжизни. А пробудила ее одна-единственная
капля крови размером с десятицентовую монетку.

2

Она заметила ее, когда застилала постель. Капля находилась в
верхней части пододеяльника, совсем рядом от того места, где лежит
подушка, когда кровать застелена. Собственно, она могла легко
передвинуть подушку на несколько дюймов влево и накрыть каплю, которая
высохла до отвратительного темно-бордового цвета. Она увидела, как
легко это было бы сделать, и на мгновение ощутила соблазн поступить
именно так, в основном из-за того, что не могла поменять пододеяльник:
чистых белых комплектов постельного белья у нее не осталось, а если
заменит белый пододеяльник, на котором красовалось высохшее пятно
крови, на пододеяльник с цветочным узором, придется менять и простыню.
Иначе он, скорее всего, разозлится.
"Нет, вы только посмотрите, - представила она его реплику. -
Проклятое белье даже не сочетается по цвету - сверху в цветочек, снизу
белое. Господи, ну почему ты такая ленивая? Подойди ко мне поближе, я
хочу поговорить с тобой".
Она стояла у своей половины кровати в столбе яркого весеннего
солнечного света, ленивая неряшливая женщина средних лет, которая
проводила дни напролет, вылизывая маленький дом до блеска
(единственный размазанный в уголке зеркала в ванной отпечаток пальца
мог привести к побоям) и ломая голову над тем, что приготовить ему на
ужин, - стояла у кровати и смотрела на крошечную капельку крови на
пододеяльнике, и ее лицо настолько обмякло и помертвело, что
посторонний счел бы умственно неполноценной.
"Черт возьми, - подумала она, - мне казалось, что кровотечения из
носа прекратились. Я была уверена, что они прекратились".
Муж не часто бил ее по лицу, для этого он был слишком умен.
Мордобой - нечто из репертуара пьяных придурков, которых он арестовал,
наверное, несколько сотен за свою карьеру полицейского, а потом
городского детектива. Если вы начинаете бить кого-то - жену, например,
- в лицо слишком часто, через некоторое время побасенки о падении с
лестницы или столкновении с дверью ванной комнаты в середине ночи, или
валявшихся в траве за домом граблях перестают срабатывать. Люди
понимают. Люди говорят. И в конце концов у вас возникают неприятности,
даже если женщина держит язык за зубами, потому что времена, когда
никто посторонний не смел совать нос в ваши личные дела, давно прошли.
Но ничто из подобных рассуждений, однако, не могло остудить его
взрывной темперамент. Характер у Нормами был плохой, {очень} плохой, и
подчас он срывался. Именно это и случилось накануне вечером, когда она
принесла второй стакан чая со льдом и случайно пролила немного ему на
руку. Короткий замах, и кровь из носа полилась, как фонтан из дырявой
водопроводной трубы. Он даже не успел понять, что ударил ее. Кровь
залила ей рот и подбородок, и она увидела отвращение на его лице,
которое затем сменилось выражением озабоченности: что если нос сломан?
Это будет означать еще один поход в больницу. На миг ей показалось,
что ее ожидает очередное безжалостное избиение, одно из тех, после
которых она забивается в угол, задыхаясь и корчась от боли, и пытается
набрать в легкие достаточное количество воздуха, чтобы стошнило. В
подол собственного платья. Всегда в фартук или в подол. В этом доме
нельзя плакать, здесь нельзя выражать несогласие, и уж, конечно, ни в
коем случае не позволяется пачкать пол рвотой или чем-нибудь другим -
то есть в том случае, если вы хотите сохранить голову на плечах.
Затем его острое, никогда не дремлющее чувство самосохранения
взяло верх, он принес ей горсть ледяных кубиков, завернутых в кухонное
полотенце, и увел в гостиную, где она улеглась на кушетку, прижав
импровизированную ледяную примочку между слезящимися глазами. Он
сказал ей, что именно сюда нужно прикладывать лед, чтобы нос не
распухал, и если необходимо срочно остановить кровь. Разумеется,
больше всего его беспокоило первое. Завтра ей предстояло выйти в город
за продуктами, а распухший нос - это не синяк под глазом, который
можно прикрыть большими солнцезащитными очками.
Он вернулся к ужину - отваренному на пару люциану с жареным
молодым картофелем.
Как показал короткий взгляд в зеркало сегодняшним утром, нос
действительно почти не распух (он уже подверг ее тщательному осмотру,
после чего равнодушным кивком выпроводил из комнаты, допил чашку кофе
и уехал на работу), а кровотечение прекратилось минут через пятнадцать
после того, как приложила лед, она была уверева, что кровотечение
прекратилось. Но где-то в середине ночи, пока спала, одна-единственная
предательская капелька крови выползла из ее носа и оставила это
пятнышко, которое означало, что придется снимать белье, застеленное
только вчера, и заменять его новым, несмотря на ноющую боль в спине. В
такие дни спина всегда болела, даже небольшие наклоны давались с
трудом, даже легкие предметы превращались в неподъемный груз. Спина
являлась одной из его любимых точек. В отличие от того, что он называл
"мордобоем"", бить кого-то в спину не опасно, в том случае,
разумеется, если тот, кого бьют, умеет держать язык за зубами. Норман
обрабатывал ее почки четырнадцать лет, и следы крови, которые она все
чаще и чаще обнаруживала в моче, перестали удивлять или беспокоить ее.
Они превратились всего лишь еще в одну неотъемлемую составную часть
замужества, не более. Наверное, миллионам женщин приходится гораздо
хуже. Тысячам в одном только их городе. Так, во всяком случае, считала
она до настоящего момента.
Она глядела на капельку крови на пододеяльнике, чувствуя, как в
голове начинает пульсировать непривычное озлобление, чувствуя что-то
еще, легкое иголочно-булавочное покалывание кожи, не осознавая, что
такие ощущения испытывает человек, пробудившийся после долгого сна.
У ее половины кровати стояло кресло-качалка из гнутого дерева.
Она почему-то всегда называла его в мыслях креслом Винни-Пуха, не
зная, откуда взялось это название. Она отступила на шаг назад, к
креслу, не сводя глаз с крошечного пятнышка крови, испачкавшей
белоснежный пододеяльник, и села. Просидела в кресле Виини-Пуха минут
пять и вдруг подпрыгнула от нарушившего тишину в комнате голоса, не
сообразив, что это ее же собственный голос.
- Если так будет продолжаться и дальше, он убьет меня, -
произнесла она, и преодолев мимолетное оцепенение, подумала, что
вращается в капельке крови - крошечной частичке себя, но уже умершей,
- капле крови, которая тайком выползла среди ночи из носа и умерла
здесь, на постели.
Появившийся неведомо откуда ответ прозвучал в голове и оказался
гораздо ужаснее, чем то предположение, которое она высказала вслух.
"А что, если не убьет? Ты когда-нибудь задумывалась над этим? Он
ведь может и не убить тебя".

3

Конечно же, она {никогда} об этом не думала. Мысль о том, что в
один прекрасный день он ударит ее слишком сильно или попадет не в то
место, приходила ей в голову, но только она не представляла, что может
{выжить}.
Зуд в мышцах и суставах усилился. Обычно она просто сидела в
кресле Винни-Пуха, сложив руки на коленях, и смотрела через дверь
ванной на свое отражение в зеркале, но сегодня она начала
раскачиваться, толкая кресло короткими порывистыми движениями.
Чувствовала, что {должна} раскачиваться, зуд и покалывание в мышцах
{требовали}, чтобы она раскачивалась. Последнее, что ей хотелось бы
сейчас - это смотреть в зеркало на свое отражение и радоваться, что
припухлость носа почти незаметна.
"Подойди ко мне поближе, дорогая. Я хочу поговорить с тобой".
Четырнадцать лет такой жизни. Сто шестьдесят месяцев такой жизни,
начавшейся с момента, когда он дернул за волосы и впился зубами в
плечо за то, что вечером после церемонии бракосочетания слишком сильно
хлопнула дверью. Один выкидыш. Одно сломанное ребро. Одно почти
пробитое легкое. Тот ужас, который он сотворил с ней с помощью
теннисной ракетки. Старые отметины, разбросанные по всему телу,
которых не видно под одеждой. Большей частью следы укусов. Норман
обожал кусаться. Сначала она старалась убедить себя, что укусы
составляют часть любовной прелюдии. Даже странно думать: что когда-то
она была такой юной и наивной. "Иди-ка ко мне - я хочу поговорить с
тобой начистоту".
Внезапно она поняла, чем вызван зуд, который теперь
распространился по всему телу. Она чувствовала злость, охватывающую
{ярость}, и вслед за пониманием пришло удивление.
"Убирайся отсюда, - неожиданно посоветовала потаенная часть
сознания. - Убирайся прямо сейчас; сию же минуту. Не задерживайся даже
для того, чтобы пройтись расческой по волосам. Просто уходи".
- Но это же смешно, - произнесла она вслух: все быстрее и быстрее
раскачиваясь в кресле Винни-Пуха. Капелька крови на пододеяльнике
прожигала ей глаза. Отсюда она походила на точку под восклицательным
знаком. - Это же смешно. Куда мне податься?
"Куда угодно, лишь бы подальше от него, - парировал внутренний
голос, - Но ты должна сделать это немедленно, пока..."
Пока что?
"Ну, на этот вопрос ответить несложно. Пока не уснула снова"
Часть ее сознания - привыкшая ко всему, забитая часть - вдруг
поняла, что она вполне серьезно обдумывает эту мысль, и протестующе
завопила в испуге. Оставить дом, в котором прожила четырнадцать лет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68