В "Несчастной любви" Анна Стивенсон,
заправляющая "Дочерями и сестрами", обязательно окажется пострадавшей
в молодости... или ее мать будет пострадавшей. Но я таковой себя не
считаю, да и маму, насколько помню, никто никогда не обижал. Муж
иногда {игнорировал} меня - к вашему сведению, я разведена уже
двадцать лет, если Пэм или Герт еще не успели сообщить вам, - но он
никогда и пальцем меня не тронул. В реальной жизни, Рози, люди подчас
совершают поступки, как хорошие, так и плохие, {просто потому что}. Вы
понимаете, о чем я говорю?
Рози медленно кивнула головой. Вспоминала все те дни, когда
Норман бил ее, издевался, доводил до слез... а потом, ни с того ни с
сего приносил вечером дюжину роз и вел на ужин в ресторан. Если она
спрашивала, в чем дело, по какому поводу такая честь, почему ему
вздумалось вытащить ее из дому, он обычно пожимал плечами и говорил:
"Захотелось доставить тебе удовольствие". Другими словами, {просто
потому что}. Мама, почему я должен отправляться спать в восемь часов
даже летом, когда на дворе светло, как днем? Просто потому что. Папа,
почему бабушка умерла? Просто потому что. Очевидно, Норман полагал,
что эти редкие выходы в свет и подарки способны компенсировать то, что
он считал, наверное, "приступами несдержанности". Он никогда не узнает
(да, пожалуй, и не понял бы, скажи она ему об этом), что внезапная
ласка и подарки страшили ее еще сильнее, чем его злость и вспышки
ярости. Во всяком случае, она знала, как вести себя при этом.
- Мне {тошно} от мысли, будто все, что мы делаем, предопределено
заранее чьими-то поступками или иными причинами, - прикрыв глаза,
произнесла Анна. - Получается, что мы начисто лишены самостоятельности
в выборе линии поведения. Кроме того, откуда тогда берутся
немногочисленные святые и дьяволы, которые встречаются среди нас? А
самое главное, я сердцем чувствую, что такое представление о мире
ложно. Правда, в книгах авторов вроде того же Пола Шелдона оно
оправданно. Оно дает утешение. Позволяет поверить, пусть даже
ненадолго, что Бог - существо разумное, и с теми героями книги,
которые нам так нравятся, не случится ничего плохого. Вы не могли бы
вернуть мне книгу? Я собираюсь закончить ее сегодня ночью. Буду читать
и запивать горячим чаем. Галлонами чая.
Рози улыбнулась, и Анна улыбнулась в ответ.
- Надеюсь, вы появитесь на пикнике, Рози? Мы намерены устроить
его в Эттингер-Пиерс. Лишние руки нам никогда не помешают.
- Я обязательно приду, - заверила ее Рози. - Конечно, если мистер
Леффертс не решит, что я недостаточно хорошо поработала за неделю и не
заставит меня трудиться и в субботу.
- Сомневаюсь.
Анна встала из-за стола и, обойдя его, приблизилась к Рози; Рози
тоже поднялась. И только сейчас, когда разговор практически
закончился, ей пришел на ум самый элементарный вопрос:
- Анна, а когда я смогу переехать в новую квартиру?
- Хоть завтра, если захотите.
Анна наклонилась и подняла картину. Она задумчиво посмотрела на
слова, написанные углем на обратной стороне полотна, затем повернула
ее к себе.
- Вы сказали, она странная, - сказала Рози. - Почему?
Анна ногтем постучала по стеклу.
- Потому что женщина располагается в самом центре, однако
изображена спиной к зрителю. Мне такой подход к рисунку, который во
всех остальных отношениях выполнен в традиционной манере,
представляется весьма оригинальным. - Она бросила искоса взгляд на
Рози, а когда заговорила снова, в речи слышалась некоторая неловкость,
словно она извинялась. - И здание у подножия холма не вписывается в
перспективу, если вы заметили.
- Я знаю. Человек, который продал мне картину, сказал об этом.
Мистер Леффертс считает, что автор сделал это намеренно. Иначе, как он
утверждает, потеряются какие-то детали.
- Наверное, он прав. - Взгляд Анны задержался на картине еще на
несколько секунд. - Все-таки в ней что-то есть, правда? Что-то от
штиля.
- Простите? Я не совсем поняла, что вы имеете в виду. Анна
рассмеялась.
- Я и сама не понимаю... как бы там ни было, в ней есть нечто,
заставляющее меня вспоминать романтические новеллы. Сильные мужчины,
страстные женщины, гормональные вихри. Штиль - единственное слово,
которое приходит мне в голову, ничего лучшего для описания своих
чувств я подобрать не могу. Что-то вроде затишья перед штормом. Может,
потому что небо такое? - Она опять повернула картину и посмотрела на
надпись углем. - Не это ли в первую очередь привлекло ваше внимание?
Ваше собственное имя?
- Нет, - покачала головой Рози. - К тому времени, когда я увидела
надпись, я уже знала, что куплю картину. - Она улыбнулась. - Пожалуй,
это просто совпадение - из тех, которым нет места в обожаемых вами
романтических книгах.
- Понятно. - Однако весь вид Анны свидетельствовал о том, что она
совершенно ничего не понимает.
Анна провела подушечкой большого пальца по надписи. Буквы легко
размазались.
- Да, - сказала Рози. Неожиданно, без всякой на то причины, она
ощутила прилив тревоги. Как будто в этот момент в том другом часовом
поясе, где уже начался настоящий вечер, кто-то подумал о ней. - В
конце концов, Роуз - довольно распространенное имя, в отличие от
Евангелины или, к примеру, Петронеллы.
- Наверное, вы правы. - Анна передала ей полотно. - И все-таки
забавно, что название картины выведено углем, согласитесь.
- Почему же?
- Уголь очень легко стирается. Если надпись не защитить - а на
вашей картине она не защищена, - она превращается в грязное пятно
буквально за считанные дни. "Мареновая Роза". Думаю, это было написано
совсем недавно. Но почему? {Сама} картина выглядит почтенно, ей,
должно быть, лет сорок, и я не удивлюсь, если на самом деле она
написана восемьдесят или сто лет назад. И в ней есть еще одна странная
деталь.
- Какая?
- Отсутствует подпись художника, - сказала Анна.


IV. СИЯЮЩИЙ ЛУЧ

1

Норман покинул родной город в воскресенье, за день до того, как
Рози должна была приступить к новой работе... работе, с которой она
вряд ли справится. Во всяком случае, ей так казалось. Он уехал
автобусом компании "Континентал экспресс", отправлявшимся в
одиннадцать ноль пять. Им двигали не мотивы экономии; он поставил
перед собой задачу - {жизненно важную} задачу - проникнуть в мысли, в
сознание, в голову Роуз. Норман до сих пор не желал признаться самому
себе, насколько сильно потряс его абсолютно неожиданный уход жены. Он
старательно убеждал себя в том, что его в первую очередь вывело из
себя похищение кредитной карточки - только похищение карточки, и
ничего более, - однако в душе понимал, что это не так. Хуже всего то,
что у него не возникло ни малейших подозрений. Ни малейшего
предчувствия. Даже интуиция не сработала.
В их семейной жизни был продолжительный период, когда он мог
похвастаться тем, что знает каждую ее мысль при пробуждении, может с
почти стопроцентной уверенностью сказать, что ей снилось ночью. Тот
факт, что все разом изменилось, сводил его с ума. Самые сильные страхи
- не выраженные словесно, однако не совсем укрывшиеся от глубинного
самоанализа - он испытывал, когда думал, что она, возможно, замышляла
и планировала побег в течение недель, месяцев, а то и года. Знай он
правду о том, как и почему она сбежала (говоря иначе, знай он о
единственной капельке крови, которую она обнаружила на пододеяльнике),
он, пожалуй, чувствовал бы себя спокойнее. А может, и наоборот,
нервничал бы сильнее, чем когда-либо.
Как бы там ни было, он понял, что его первоначальное намерение -
снять, выражаясь образно, шляпу мужа и надеть фуражку полицейского -
ошибочно. После разговора с Оливером Роббинсом он решил, что должен
снять {оба} этих головных убора и надеть что-то из ее гардероба. Он
обязан думать точно так же, как и она, и поездка автобусом, в котором
покинула город Роуз, призвана положить начало этому преображению.
Он поднялся по ступенькам в автобус, держа в руке сумку с вещами
первой необходимости и сменой одежды, и остановился у сиденья
водителя, глядя на проход между креслами.
- Решил передохнуть, приятель? - раздался голос следующего за ним
мужчины.
- Решил узнать, каково чувствовать себя со сломанным носом? -
мгновенно отозвался Норман. Стоявший за ним пассажир счел за благо
промолчать.
Норман задержался еще на несколько секунд, решая, на какое кресло
он
{(она)}
сядет, затем двинулся по проходу, пробираясь к выбранному месту.
Она ни в коем случае не пойдет в самый конец автобуса; его брезгливая
женушка ни за что не согласится сесть рядом с кабинкой туалета, разве
что по необходимости, если все остальные места заняты, однако хороший
друг Нормана Оливер Роббинс (который и выписал ему билет - как и ей)
заверил его, что рейс в одиннадцать ноль пять практически никогда не
бывает переполнен. Она не сядет над колесами (очень сильно
подбрасывает) или близко к кабине водителя (слишком подозрительно).
Нет-нет, ее устроит только место в центральной части автобуса, и с
левой стороны, потому что она левша, ведь люди, которые уверены, что
выбирают направление наугад, в большинстве случаев попросту
поворачивают в сторону своей сильной руки.
За годы работы в полиции Норман пришел к выводу, что телепатия
вполне осуществима, но для этого нужно здорово попотеть... почти
немыслимая задача, если вы надели не тот головной убор. Вам непременно
нужно обнаружить правильный путь в сознание нужного вам человека,
последовать за стремящимся схорониться в своей норе зверьком, вы
должны прислушиваться не к звукам, а к волнам мозга: если быть точным,
нужно не понять мысли, а проникнуть в {образ мышления}. А когда вы
добились цели, тогда перед вами предстает многообразие выбора; вы
можете срезать угол - пока ваша жертва проделывает долгий окружной
путь, вы доберетесь до нужной точки короткой дорогой и однажды ночью,
когда он или она меньше всего ожидает, появиться, выйти из-за двери...
или затаиться под кроватью с ножом наготове, дожидаясь момента, чтобы
вонзить его в тело через матрас при первом же скрипе пружин под
тяжестью ничего не подозревающего ягненка (вернее, овечки).
- Когда ты меньше всего ожидаешь, - пробормотал Норман,
усаживаясь в кресло, в котором, как он полагал, ехала его жена.
Произнесенная фраза доставила ему удовольствие, и он повторил ее
снова, когда автобус задом выезжал из прямоугольника посадочной
платформы, чтобы отправиться на запад. - Когда ты меньше всего
ожидаешь.
Поездка продолжалась долго, однако нисколько не утомила его и
даже показалась приятной. Дважды он выходил на остановках для отдыха,
чтобы сходить в туалет - не потому, что ему хотелось в туалет, а
потому что, как предполагал, так должна была поступить она, ибо она не
захочет пользоваться туалетом в автобусе. Да, Роуз брезглива, на у нее
слабые почки. По-видимому, маленький генетический подарок от покойной
маменьки. Норману всегда казалось, что старая стерва не может пройти
мимо куста сирени, чтобы не остановиться и не помочиться под ним.
На второй остановке он увидел группку мужчин, собравшихся вокруг
урны для окурков у стены вокзала. Секунду-другую он с вожделением и
завистью смотрел на них, затем отвернулся и, пройдя мимо, вошел в
здание вокзала. Организм изнывал без привычной порции никотина, но
Роуз не испытывала подобных чувств; она не курит. Вместо этого он
помял в руках нескольких мягких пушистых зверюшек, потому что Роуз
питает непонятную страсть к дерьму такого рода, а потом купил в киоске
у двери криминальный роман в мягкой обложке, потому что она время от
времени читает дерьмо подобного рода. Он миллион раз повторял ей, что
настоящая полицейская работа даже отдаленно не напоминает то дерьмо,
которое пишут в этих книжках, и она всегда соглашалась с ним - если он
так говорит, значит, так оно и есть - и тем не менее продолжала
читать. Он совсем не удивился бы, узнав, что Роуз подходила к тому же
самому киоску, что даже взяла книжку... а потом неохотно положила
назад на полку, не желая тратить пять долларов ради трехчасового
развлечения, когда впереди ждет неизвестность, а денег в кармане
совсем мало.
Он съел салат, заставляя себя читать при этом купленный
криминальный роман, затем вернулся на свое место в автобусе. Несколько
минут спустя они снова тронулись в путь. Норман положил книгу на
колени и выглянул в окно, за которым по мере того, как Восток уступал
место Среднему Западу, все шире и шире разворачивались просторы полей.
Он перевел стрелки часов назад, когда водитель объявил о пересечении
границы часовых поясов, но не потому, что его волновали эти условности
(в течение следующих тридцати дней он будет жить по собственному
расписанию), а потому, что так сделала бы Роуз. Он раскрыл роман,
прочел о том, как викарий обнаружил в саду тело, и отложил книжку; ему
стало скучно. Впрочем, скука была только на поверхности. В глубине же
он совсем не ощущал ее. В глубине его сознания затаилось странное
ощущение девочки из старой сказки про трех медведей. Он посидел на
стульчике маленького медвежонка, он держал на коленях книжку
медвежонка, скоро он найдет домик, в котором прячется сам медвежонок.
Скоро, если ничего не помешает, он спрячется под кроваткой маленького
медвежонка.
- Когда ты меньше всего ожидаешь, - проговорил он. - Когда ты
меньше всего ожидаешь.
Он вышел из автобуса в середине ночи, вошел в здание вокзала и
остановился сразу за дверью, осматривая огромное гулкое помещение с
высоким потолком, отбрасывая прочь чисто профессиональный взгляд,
уверенно выхватывающий из общей толпы наркоманов и проституток,
гомосексуалистов и нищих, стараясь увидеть все ее глазами,
проникнуться ее ощущениями, она приехала тем же самым рейсом, вошла в
ту же самую дверь и увидела вокзал в тот же самый предутренний час,
когда бодрствующий организм чедовека слегка ошарашен непривычным
нарушением биоритмов.
Он стоял у двери, давая этому гулкому миру возможность влиться в
его сознание; впитывая его запах, вкус, вид, ощущения.
"Кто я?" - спросил он себя.
"Роуз Дэниелс", - ответил он.
"Что я чувствую?"
"Ничтожность. Одиночество. Растерянность. И страх. Самое главное
- страх. Мне {страшно}".
На мгновение его потрясла неожиданная мысль: а что если она,
потеряв голову от панического страха, обратилась не к тому человеку?
Такая возможность не исключается; для некоторых типов мрази вокзалы -
настоящая кормушка. Что если тот человек, к которому ей не следовало
обращаться, увел ее в темноту, затем ограбил и убил? Не надо лгать
себе, говоря, что подобный поворот событий маловероятен; он ведь
полицейский и знает, что это не так. Если, например, какой-нибудь
кретин обратит внимание на блестящую стекляшку у нее на пальце...
Он сделал несколько глубоких вдохов, переключая, перефокусируя ту
часть своего сознания, которая пыталась воплотиться в Роуз. Что еще
остается делать? Если ее убили, значит, она погибла. И спутала тем
самым все его карты, так что лучше об этом не думать... а кроме того,
невыносимой была сама мысль о том, что {ей} удалось убежать от него
таким образом, что какой-то нанюхавшийся идиот мог забрать то, что по
праву принадлежит Норману Дэниелсу.
"Спокойно, - приказал он себе, - спокойно. Делай свое дело. А
сейчас твое дело - идти, как Роуз, говорить, как Роуз, думать, как
Роуз".
Он медленно двинулся по зданию автовокзала, сжимая в руке
бумажник (придуманную им замену ее сумочки), глядя на людей, которые
проплывали мимо него рваными волнами; кто-то тащил за собой чемодан,
кто-то нес на плече, с трудом удерживая равновесие, гору перевязанных
проволокой картонных ящиков, парни обнимали за плечи своих девушек,
девушки обнимали за пояс своих парней. Он увидел, как какой-то мужчина
пробежал мимо него и бросился к женщине и маленькому мальчику, только
что сошедшим с автобуса, на котором приехал Норман. Мужчина поцеловал
женщину, потом схватил мальчика и подбросил высоко в воздух. Мальчик
испустил вопль восторга и ужаса.
"Я боюсь - все новое, все непривычное, и мне страшно, - произнес
мысленно Норман. - Есть ли хоть что-то, что внушает мне доверие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68