- Но я буду говорить
вам все, что вижу. - Улыбнувшись, он протянул руку, чтобы снова
прикоснуться к ее руке. - Я {всегда} буду говорить вам то, что вижу.
Обещаю.
7
Она заверила его, что ему совсем не обязательно подниматься по
лестнице и провожать ее до самой двери, но он настоял на своем, и она
обрадовалась. Когда официант принес бифштекс и жаркое, разговор
перекинулся на менее личные темы - он пришел в восторг, выяснив, что
упоминание о Роджере Клеменсе было не случайным, что она вполне
уверенно ориентируется в бейсболе, и они долго обсуждали достоинства и
недостатки городских команд, после чего естественно переключились с
бейсбола на баскетбол. Она почти не вспоминала о Нормане до тех пор,
пока они не сели в машину, чтобы вернуться домой. В этот момент она
представила, каково будет открыть дверь и увидеть в комнате его,
Нормана, сидящего на кровати с чашкой кофе, может быть
рассматривающего висящую на стене картину с изображением женщины на
вершине холма.
Потом, когда они поднимались по лестнице - Рози впереди, Билл на
ступеньку или две сзади - у нее родился новый повод для беспокойства.
Что случится, если он вздумает поцеловать ее на прощание? И что, если
после поцелуя захочет зайти к ней?
"{Разумеется}, он захочет зайти, - произнес Норман тем тяжелым
терпеливым тоном, к которому прибегал, когда старался не рассердиться
на нее и все же не мог сдержать злость. - Более того, он будет
настаивать. С чего бы тогда он тащил тебя в ресторан и вышвыривал
полсотни баксов? Черт возьми, ты должна быть польщена - на улице полно
шлюх, которые проявили бы гораздо большую уступчивость и за половину
этой суммы. Он захочет войти, он захочет трахнуть тебя, и, наверное,
это не худший вариант - может, после этого ты станешь меньше витать в
облаках".
Ей удалось достать ключ из сумочки, не уронив его, но кончик
ключа долго постукивал по металлическому кружку, категорически
отказываясь находить замочную скважину в центре. Он накрыл ее руку
своей и помог вставить ключ на место. Снова в момент прикосновения она
ощутила легкий удар электрическим током и не смогла уйти от
воспоминаний, которые вызвал у нее входящий в замочную скважину ключ.
Она открыла дверь. Нормана нет, разве что он прячется в душе или
кладовке. Всего лишь приятная комната с кремовыми стенами, висящей у
окна картиной и включенным над раковиной светом. Пока еще не дом, но
гораздо ближе к дому, чем общая спальня в "Дочерях и сестрах".
- Вы знаете, очень даже неплохо, - задумчиво заметил он. - Не
двухэтажный особняк в пригороде, но все же неплохо.
- Не хотите ли войти на минутку? - предложила она, с трудом
шевеля совершенно бесчувственными губами, как будто ей сделали укол
новокаина. - Я могла бы угостить вас чашечкой кофе...
"Великолепно! - завопил Норман из крепости в ее голове. - Сразу
берем быка за рога, так, что ли? Ты угощаешь его чашечкой кофе, а он
тебя - сливками. Не ожидал от тебя, крошка".
Билл, казалось, тщательно обдумал ее предложение, прежде чем
отрицательно покачать головой;
- Мне кажется, это не самая подходящая мысль. По крайней мере, не
сегодня. По-моему, вы не до конца представляете, как действуете на
меня. - Он засмеялся чуточку напряженно. - Наверное, я и сам не до
конца представляю, как вы на меня действуете.
Он заглянул ей через плечо и увидел нечто, заставившее его
поднять кверху большой палец.
- Все-таки вы оказались правы в отношении картины - в тот момент
я ни за что бы не признал этого, но вы были правы. Пожалуй, вы уже
тогда знали, где ее повесите, признайтесь.
Она отрицательно покачала головой, расплываясь в довольной
улыбке.
- Когда я выменяла у вас картину, то даже не подозревала о
существовании этой комнаты.
- Тогда вы ясновидящая. Готов поклясться, лучше всего она
смотрится на том месте, где ее повесили, в конце дня или начале
вечера. Когда солнце подсвечивает ее сбоку.
- Да, она просто замечательная в это время, - подтвердила Рози,
хотя могла добавить, что картина смотрится прекрасно в любое время
суток.
- Насколько я понимаю, она вам еще не надоела?
- Ни капельки.
Мысленно она добавила: "И еще она выкидывает забавные фокусы.
Подойди поближе и посмотри на нее внимательно. Может, тебе удастся
рассмотреть нечто более интересное, чем женщине, которая собирается
размозжить тебе голову банкой фруктового коктейля. Скажи-ка, Билл, не
кажется ли тебе, что картина неожиданно изменилась, перескочив с
обычного экранного размера до "Синерамы-70", или это плод моего
воображения?" Но, конечно, ничего этого она не сказала вслух. Билл
положил ей руки на плечи, и она посмотрела на него торжественно, как
ребенок, готовящийся лечь в постель. Он наклонился и поцеловал ее в
лоб, в гладкую точку, у которой сходятся линии бровей.
- Спасибо, что согласились поужинать со мной.
- Спасибо, что пригласили меня. - Она почувствовала, как по левой
щеке скатилась теплая слезинка, и утерла ее тыльной стороной ладони.
То, что он увидел ее слезу, не вызвало в ней ни стыда, ни страха; она
чувствовала, что может доверить ему свою слезинку, и ощущение
доставило ей удовольствие.
- Послушайте, - сказал он. - У меня есть мотоцикл -- старый
добрый "харлей-дэвидсон". Он большой и трескучий и иногда глохнет на
перекрестке, если красный свет не включается слишком долго, но он
удобный, а я на удивление надежный и осторожный мотоциклист. Один из
шести владельцев "харлея" в Америке, которые надевают шлемы. Если
погода в субботу будет хорошей, я мог бы заехать за вами утром. Я знаю
отличное местечко милях в тридцати отсюда, у озера. Красота! Для
купания еще холодно, но мы могли бы устроить небольшой пикник.
Несколько секунд она молчала, лишившись дара речи - ее потрясло,
что он {снова} приглашал ее. Затем представила, как едет с ним на
мотоцикле... как это будет выглядеть? Что она почувствует? Несколько
мгновений Рози думала лишь о своих ощущениях: сидеть за его спиной на
двух колесах и разрезать пространство со скоростью пятьдесят или
шестьдесят миль в час. Крепко держаться за него руками. Совершенно
неожиданно ее захлестнула горячая волна, похожая на приступ лихорадки,
и она не поняла, что представляет собой эта волна, хотя вспомнила, что
подобное происходило с ней и раньше, правда, очень, очень давно.
- Итак, Рози? Что скажете?
- Я... не знаю...
И что она {должна} сказать? Рози нервно дотронулась кончиком
языка до верхней пересохшей губы, отвела от него взгляд в надежде
собраться с мыслями и увидела пачку желтых листовок на кухонном столе.
Снова поворачиваясь к Биллу, она ощутила одновременно разочарование и
облегчение.
- Не могу. В субботу "Дочери и сестры" устраивают традиционный
пикник. Это люди, которые помогли мне, когда я попала сюда, мои
друзья. Софтбол, гонки, перетягивание каната, разные конкурсы, поделки
- вы знаете, как это бывает. А вечером концерт для сбора средств. В
этом году к нам приезжают "Индиго Герлс". Я обещала продавать футболки
с пяти вечера и потому должна поехать на пикник. Я в большом долгу
перед ними.
- Но я доставил бы вас к пяти часам без особых проблем;- не
отступался он. - К четырем, если захотите.
Она действительно {хотела}... однако у нее имелось гораздо больше
основания для отказа, нежели предстоящая продажа футболок. Поймет ли
он, если она признается, в чем дело? Если скажет: "Я с удовольствием
обняла бы тебя крепко-крепко, и ты помчался бы быстро-быстро, и мне
хотелось бы, чтобы ты надел кожаную куртку, чтобы я могла прижаться
щекой к твоему плечу, вдыхать приятный запах и слышать слабый скрип
кожи при каждом твоем движении. Мне бы очень хотелось этого, но я
боюсь того, что может открыться позже, когда наше путешествие подойдет
к концу... я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в
сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше
всего меня пугает предстоящая проверка правильности основного
постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил
вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне
совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли;
боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь,
что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком
мало хороших снов".
Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и
то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком
часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они
всегда смахивали на вытье побитой собаки: "Не причиняй мне боли". Да,
ей нужно сказать только это, и ничего больше. "Не причиняй мне боли,
пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет".
Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть {что-нибудь}.
Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана
присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на
озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на
картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды,
подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а
потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на
протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала,
чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее,
сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было
сжимать его обнаженными коленями.
Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И
приятная.
- Хорошо, - проговорила она. - Согласна. При одном условии.
- Назовите его, - с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
- Вы доставите меня в Эттингер-Пиер - пикник "Дочерей и сестер"
проводится там - и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве
ответной любезности.
- Договорились, - мгновенно согласился он, - Могу я забрать вас в
половине девятого, или это слишком рано? - Нет, нормально.
- Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее.
На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет
довольно, прохладно.
- Хорошо, - кивнула она, думая уже о том, что ей придется
одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти
одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял
из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых
приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
- Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли
поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
- Это вам спасибо.
Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно
мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой
двигаться - либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной
головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей
скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его
вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату,
закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной,
глядя на картину на противоположной стене.
Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она
почти не сомневалась в этом.
Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной,
слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу
стала похожей на часто появляющееся в "Нью-Йоркере" карикатурное
изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в
художественной галерее или музее.
Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры,
картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее
рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал
слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее
просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и
шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони
пощипывал высокую траву. Он был запряжен - не то в тележку, не то в
кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за
пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока).
Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую
тень - по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял
за тележкой, в которую запряжен пони. Или же...
"Или же ты окончательно и бесповоротно выжила из ума, Рози. Не
думаешь ли ты, что картина на самом деле становится больше? Или
{вместительнее}, если так тебе больше нравится?"
Но правда состояла в том, что она {действительно} так считала, и
происходящее скорее волновало ее, чем пугало. Рози пожалела, что не
спросила мнения Билла; она хотела бы проверить, заметит ли он
что-нибудь из того, что видит на картине она... или что ей {видится}
на картине. "В субботу, - пообещала она себе. - Возможно, я спрошу его
в субботу".
Она принялась раздеваться, и к тому времени, когда чистила зубы в
ванной, из ее головы улетучились мысли о Мареновой Розе - женщине на
холме. Она позабыла о Нормане, об Анне, о Пэм, о пикнике, о концерте
"Индиго Герлс" в субботу вечером. Она вспоминала ужин с Биллом
Штайнером, прокручивая его в голове минута за минутой, секунда за
секундой.
8
Рози лежала на кровати, ожидая прихода сна, слушая стрекот
сверчков, доносившийся из Брайант-парка.
Погружаясь в сон, она припомнила - без боли, как будто с большого
расстояния - восемьдесят пятый год и дочь Кэролайн. Если принять точку
зрения Нормана, то Кэролайн никогда и не существовало, и тот факт, что
он согласился с робким предложением Рози назвать будущую дочь
Кэролайн, ничего не менял. С точки зрения Нормана, существовал лишь
головастик, который так и не успел превратиться во взрослую лягушку.
Даже если это произошло с головастиком женского пола, как втемяшилось
в слабую голову его жены. Восьмистам миллионам красных китайцев от
этого ни холодно, ни жарко, как говаривал Норман.
Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Тяжелый год. Адский год.
Она лишилась
{(Кэролайн)}
ребенка, Норман едва не потерял работу (даже, как она
подозревала, с трудом избежал ареста), она попала в больницу со
сломанным ребром, которое едва не пробило легкое, а в качестве десерта
- теннисная ракетка. В тот год ее разум, на удивление крепкий до
этого, начал немного сдавать, она почти не замечала, что полчаса,
проведенные в кресле Винни-Пуха, пролетали как пять минут, и бывали
дни, когда с момента ухода мужа на работу и до его возвращения домой
она восемь или девять раз забиралась под душ.
Должно быть, она забеременела в январе, потому что ее начало
тошнить по утрам, а в феврале не было месячных. История, приведшая к
"служебному выговору" - тому, который сохранится в его личном деле до
самого ухода на пенсию, - произошла с Норманом в марте.
"Как его звали? - спросила она себя, находясь в пограничном
состоянии между сном и явью и на короткий миг возвращаясь к последней.
- Человека, из-за которого все и началось, как его звали?"
Какое-то время она не могла вспомнить имени, зная лишь то, что
это был чернокожий... клоун коверный, как не раз повторял Норман.
Затем всплыло имя.
- Бендер, - пробормотала она в темноту, слыша приглушенный треск
сверчков. - Ричи Бендер. Вот как его звали.
"Восемьдесят пятый год". Адский год. Адская {жизнь}. А теперь эта
жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот сверчков. Рози закрыла
глаза и уснула.
9
Менее, чем в трех милях от своей жены Норман лежал на кровати,
погружаясь в сон, постепенно соскальзывая в темноту и прислушиваясь к
непрерывному шуму машин на Лейкфрант-авеню под окнами его номера на
девятом этаже. Зубы и челюсти продолжали болеть, но боль поутихла,
казалась теперь отдаленной, несущественной, погашенной смесью аспирина
и виски.
Погружаясь в сон, он припомнил Ричи Бендера; словно они, Норман и
Рози, сами того не сознавая, на короткое время соединились в
телепатическом поцелуе.
- Ричи, - пробормотал он в полумраке гостиничного номера и
положил руку на закрытые глаза. - Ричи Бендер, кретин поганый. Сукин
ты сын, Ричи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
вам все, что вижу. - Улыбнувшись, он протянул руку, чтобы снова
прикоснуться к ее руке. - Я {всегда} буду говорить вам то, что вижу.
Обещаю.
7
Она заверила его, что ему совсем не обязательно подниматься по
лестнице и провожать ее до самой двери, но он настоял на своем, и она
обрадовалась. Когда официант принес бифштекс и жаркое, разговор
перекинулся на менее личные темы - он пришел в восторг, выяснив, что
упоминание о Роджере Клеменсе было не случайным, что она вполне
уверенно ориентируется в бейсболе, и они долго обсуждали достоинства и
недостатки городских команд, после чего естественно переключились с
бейсбола на баскетбол. Она почти не вспоминала о Нормане до тех пор,
пока они не сели в машину, чтобы вернуться домой. В этот момент она
представила, каково будет открыть дверь и увидеть в комнате его,
Нормана, сидящего на кровати с чашкой кофе, может быть
рассматривающего висящую на стене картину с изображением женщины на
вершине холма.
Потом, когда они поднимались по лестнице - Рози впереди, Билл на
ступеньку или две сзади - у нее родился новый повод для беспокойства.
Что случится, если он вздумает поцеловать ее на прощание? И что, если
после поцелуя захочет зайти к ней?
"{Разумеется}, он захочет зайти, - произнес Норман тем тяжелым
терпеливым тоном, к которому прибегал, когда старался не рассердиться
на нее и все же не мог сдержать злость. - Более того, он будет
настаивать. С чего бы тогда он тащил тебя в ресторан и вышвыривал
полсотни баксов? Черт возьми, ты должна быть польщена - на улице полно
шлюх, которые проявили бы гораздо большую уступчивость и за половину
этой суммы. Он захочет войти, он захочет трахнуть тебя, и, наверное,
это не худший вариант - может, после этого ты станешь меньше витать в
облаках".
Ей удалось достать ключ из сумочки, не уронив его, но кончик
ключа долго постукивал по металлическому кружку, категорически
отказываясь находить замочную скважину в центре. Он накрыл ее руку
своей и помог вставить ключ на место. Снова в момент прикосновения она
ощутила легкий удар электрическим током и не смогла уйти от
воспоминаний, которые вызвал у нее входящий в замочную скважину ключ.
Она открыла дверь. Нормана нет, разве что он прячется в душе или
кладовке. Всего лишь приятная комната с кремовыми стенами, висящей у
окна картиной и включенным над раковиной светом. Пока еще не дом, но
гораздо ближе к дому, чем общая спальня в "Дочерях и сестрах".
- Вы знаете, очень даже неплохо, - задумчиво заметил он. - Не
двухэтажный особняк в пригороде, но все же неплохо.
- Не хотите ли войти на минутку? - предложила она, с трудом
шевеля совершенно бесчувственными губами, как будто ей сделали укол
новокаина. - Я могла бы угостить вас чашечкой кофе...
"Великолепно! - завопил Норман из крепости в ее голове. - Сразу
берем быка за рога, так, что ли? Ты угощаешь его чашечкой кофе, а он
тебя - сливками. Не ожидал от тебя, крошка".
Билл, казалось, тщательно обдумал ее предложение, прежде чем
отрицательно покачать головой;
- Мне кажется, это не самая подходящая мысль. По крайней мере, не
сегодня. По-моему, вы не до конца представляете, как действуете на
меня. - Он засмеялся чуточку напряженно. - Наверное, я и сам не до
конца представляю, как вы на меня действуете.
Он заглянул ей через плечо и увидел нечто, заставившее его
поднять кверху большой палец.
- Все-таки вы оказались правы в отношении картины - в тот момент
я ни за что бы не признал этого, но вы были правы. Пожалуй, вы уже
тогда знали, где ее повесите, признайтесь.
Она отрицательно покачала головой, расплываясь в довольной
улыбке.
- Когда я выменяла у вас картину, то даже не подозревала о
существовании этой комнаты.
- Тогда вы ясновидящая. Готов поклясться, лучше всего она
смотрится на том месте, где ее повесили, в конце дня или начале
вечера. Когда солнце подсвечивает ее сбоку.
- Да, она просто замечательная в это время, - подтвердила Рози,
хотя могла добавить, что картина смотрится прекрасно в любое время
суток.
- Насколько я понимаю, она вам еще не надоела?
- Ни капельки.
Мысленно она добавила: "И еще она выкидывает забавные фокусы.
Подойди поближе и посмотри на нее внимательно. Может, тебе удастся
рассмотреть нечто более интересное, чем женщине, которая собирается
размозжить тебе голову банкой фруктового коктейля. Скажи-ка, Билл, не
кажется ли тебе, что картина неожиданно изменилась, перескочив с
обычного экранного размера до "Синерамы-70", или это плод моего
воображения?" Но, конечно, ничего этого она не сказала вслух. Билл
положил ей руки на плечи, и она посмотрела на него торжественно, как
ребенок, готовящийся лечь в постель. Он наклонился и поцеловал ее в
лоб, в гладкую точку, у которой сходятся линии бровей.
- Спасибо, что согласились поужинать со мной.
- Спасибо, что пригласили меня. - Она почувствовала, как по левой
щеке скатилась теплая слезинка, и утерла ее тыльной стороной ладони.
То, что он увидел ее слезу, не вызвало в ней ни стыда, ни страха; она
чувствовала, что может доверить ему свою слезинку, и ощущение
доставило ей удовольствие.
- Послушайте, - сказал он. - У меня есть мотоцикл -- старый
добрый "харлей-дэвидсон". Он большой и трескучий и иногда глохнет на
перекрестке, если красный свет не включается слишком долго, но он
удобный, а я на удивление надежный и осторожный мотоциклист. Один из
шести владельцев "харлея" в Америке, которые надевают шлемы. Если
погода в субботу будет хорошей, я мог бы заехать за вами утром. Я знаю
отличное местечко милях в тридцати отсюда, у озера. Красота! Для
купания еще холодно, но мы могли бы устроить небольшой пикник.
Несколько секунд она молчала, лишившись дара речи - ее потрясло,
что он {снова} приглашал ее. Затем представила, как едет с ним на
мотоцикле... как это будет выглядеть? Что она почувствует? Несколько
мгновений Рози думала лишь о своих ощущениях: сидеть за его спиной на
двух колесах и разрезать пространство со скоростью пятьдесят или
шестьдесят миль в час. Крепко держаться за него руками. Совершенно
неожиданно ее захлестнула горячая волна, похожая на приступ лихорадки,
и она не поняла, что представляет собой эта волна, хотя вспомнила, что
подобное происходило с ней и раньше, правда, очень, очень давно.
- Итак, Рози? Что скажете?
- Я... не знаю...
И что она {должна} сказать? Рози нервно дотронулась кончиком
языка до верхней пересохшей губы, отвела от него взгляд в надежде
собраться с мыслями и увидела пачку желтых листовок на кухонном столе.
Снова поворачиваясь к Биллу, она ощутила одновременно разочарование и
облегчение.
- Не могу. В субботу "Дочери и сестры" устраивают традиционный
пикник. Это люди, которые помогли мне, когда я попала сюда, мои
друзья. Софтбол, гонки, перетягивание каната, разные конкурсы, поделки
- вы знаете, как это бывает. А вечером концерт для сбора средств. В
этом году к нам приезжают "Индиго Герлс". Я обещала продавать футболки
с пяти вечера и потому должна поехать на пикник. Я в большом долгу
перед ними.
- Но я доставил бы вас к пяти часам без особых проблем;- не
отступался он. - К четырем, если захотите.
Она действительно {хотела}... однако у нее имелось гораздо больше
основания для отказа, нежели предстоящая продажа футболок. Поймет ли
он, если она признается, в чем дело? Если скажет: "Я с удовольствием
обняла бы тебя крепко-крепко, и ты помчался бы быстро-быстро, и мне
хотелось бы, чтобы ты надел кожаную куртку, чтобы я могла прижаться
щекой к твоему плечу, вдыхать приятный запах и слышать слабый скрип
кожи при каждом твоем движении. Мне бы очень хотелось этого, но я
боюсь того, что может открыться позже, когда наше путешествие подойдет
к концу... я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в
сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше
всего меня пугает предстоящая проверка правильности основного
постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил
вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне
совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли;
боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь,
что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком
мало хороших снов".
Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и
то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком
часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они
всегда смахивали на вытье побитой собаки: "Не причиняй мне боли". Да,
ей нужно сказать только это, и ничего больше. "Не причиняй мне боли,
пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет".
Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть {что-нибудь}.
Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана
присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на
озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на
картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды,
подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а
потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на
протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала,
чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее,
сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было
сжимать его обнаженными коленями.
Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И
приятная.
- Хорошо, - проговорила она. - Согласна. При одном условии.
- Назовите его, - с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
- Вы доставите меня в Эттингер-Пиер - пикник "Дочерей и сестер"
проводится там - и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве
ответной любезности.
- Договорились, - мгновенно согласился он, - Могу я забрать вас в
половине девятого, или это слишком рано? - Нет, нормально.
- Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее.
На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет
довольно, прохладно.
- Хорошо, - кивнула она, думая уже о том, что ей придется
одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти
одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял
из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых
приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
- Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли
поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
- Это вам спасибо.
Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно
мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой
двигаться - либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной
головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей
скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его
вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату,
закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной,
глядя на картину на противоположной стене.
Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она
почти не сомневалась в этом.
Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной,
слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу
стала похожей на часто появляющееся в "Нью-Йоркере" карикатурное
изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в
художественной галерее или музее.
Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры,
картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее
рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал
слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее
просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и
шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони
пощипывал высокую траву. Он был запряжен - не то в тележку, не то в
кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за
пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока).
Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую
тень - по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял
за тележкой, в которую запряжен пони. Или же...
"Или же ты окончательно и бесповоротно выжила из ума, Рози. Не
думаешь ли ты, что картина на самом деле становится больше? Или
{вместительнее}, если так тебе больше нравится?"
Но правда состояла в том, что она {действительно} так считала, и
происходящее скорее волновало ее, чем пугало. Рози пожалела, что не
спросила мнения Билла; она хотела бы проверить, заметит ли он
что-нибудь из того, что видит на картине она... или что ей {видится}
на картине. "В субботу, - пообещала она себе. - Возможно, я спрошу его
в субботу".
Она принялась раздеваться, и к тому времени, когда чистила зубы в
ванной, из ее головы улетучились мысли о Мареновой Розе - женщине на
холме. Она позабыла о Нормане, об Анне, о Пэм, о пикнике, о концерте
"Индиго Герлс" в субботу вечером. Она вспоминала ужин с Биллом
Штайнером, прокручивая его в голове минута за минутой, секунда за
секундой.
8
Рози лежала на кровати, ожидая прихода сна, слушая стрекот
сверчков, доносившийся из Брайант-парка.
Погружаясь в сон, она припомнила - без боли, как будто с большого
расстояния - восемьдесят пятый год и дочь Кэролайн. Если принять точку
зрения Нормана, то Кэролайн никогда и не существовало, и тот факт, что
он согласился с робким предложением Рози назвать будущую дочь
Кэролайн, ничего не менял. С точки зрения Нормана, существовал лишь
головастик, который так и не успел превратиться во взрослую лягушку.
Даже если это произошло с головастиком женского пола, как втемяшилось
в слабую голову его жены. Восьмистам миллионам красных китайцев от
этого ни холодно, ни жарко, как говаривал Норман.
Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Тяжелый год. Адский год.
Она лишилась
{(Кэролайн)}
ребенка, Норман едва не потерял работу (даже, как она
подозревала, с трудом избежал ареста), она попала в больницу со
сломанным ребром, которое едва не пробило легкое, а в качестве десерта
- теннисная ракетка. В тот год ее разум, на удивление крепкий до
этого, начал немного сдавать, она почти не замечала, что полчаса,
проведенные в кресле Винни-Пуха, пролетали как пять минут, и бывали
дни, когда с момента ухода мужа на работу и до его возвращения домой
она восемь или девять раз забиралась под душ.
Должно быть, она забеременела в январе, потому что ее начало
тошнить по утрам, а в феврале не было месячных. История, приведшая к
"служебному выговору" - тому, который сохранится в его личном деле до
самого ухода на пенсию, - произошла с Норманом в марте.
"Как его звали? - спросила она себя, находясь в пограничном
состоянии между сном и явью и на короткий миг возвращаясь к последней.
- Человека, из-за которого все и началось, как его звали?"
Какое-то время она не могла вспомнить имени, зная лишь то, что
это был чернокожий... клоун коверный, как не раз повторял Норман.
Затем всплыло имя.
- Бендер, - пробормотала она в темноту, слыша приглушенный треск
сверчков. - Ричи Бендер. Вот как его звали.
"Восемьдесят пятый год". Адский год. Адская {жизнь}. А теперь эта
жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот сверчков. Рози закрыла
глаза и уснула.
9
Менее, чем в трех милях от своей жены Норман лежал на кровати,
погружаясь в сон, постепенно соскальзывая в темноту и прислушиваясь к
непрерывному шуму машин на Лейкфрант-авеню под окнами его номера на
девятом этаже. Зубы и челюсти продолжали болеть, но боль поутихла,
казалась теперь отдаленной, несущественной, погашенной смесью аспирина
и виски.
Погружаясь в сон, он припомнил Ричи Бендера; словно они, Норман и
Рози, сами того не сознавая, на короткое время соединились в
телепатическом поцелуе.
- Ричи, - пробормотал он в полумраке гостиничного номера и
положил руку на закрытые глаза. - Ричи Бендер, кретин поганый. Сукин
ты сын, Ричи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68