Разве забуду я когда-нибудь то утро, когда он предложил понести мой зонтик, и я посмотрела на него с презрением? Или тот вечер, когда я бросила на него хмурый взгляд? Счастье, что он не уехал в дальние страны. Я чуть было не довела его до этого.
Не лучше ли было бы покойному, если бы он уехал в дальние страны в дни своей холостой жизни – на этом вопросе его вдова не остановилась, так как в эту минуту раздумья в комнату вошла Кэт с рабочей шкатулкой, а значительно менее серьезная помеха или даже отсутствие всякой помехи могли в любое время направить мысли миссис Никльби по новому руслу.
– Кэт, дорогая моя, – сказала миссис Никльби, – не знаю почему это, но такой чудный теплый летний день, как сегодня, когда птицы поют со всех сторон, всегда напоминает о жареном поросенке с шалфейным и луковым соусом и подливкой.
– Странная ассоциация идей, не правда ли, мама?
– Честное слово, не знаю, дорогая моя, – отозвалась миссис Никльби.Жареный поросенок… Позволька… Через пять недель после того, как тебя крестили, у нас был жареный… нет, это не мог быть поросенок, потому что, я припоминаю, разрезать пришлось две штуки, а твоему бедному папе и мне не пришло бы в голову заказать на обед двух поросят… должно быть, это были куропатки. Жареный поросенок… Теперь я припоминаю – вряд ли у нас вообще мог быть когда-нибудь поросенок, потому что твой папа видеть их не мог в лавках и, бывало, говорил, что они ему напоминают крохотных младенцев, только у поросят цвет лица гораздо лучше, а младенцы приводили его в ужас, потому что он никак не мог себе позволить прибавление семейства, и питал к ним вполне естественное отвращение. Как странно, почему мне это пришло в голову? Помню, мы однажды обедали у миссис Бивен на той широкой улице за углом, рядом с каретным мастером, где пьяница провалился в отдушину погреба в пустом доме почти за неделю до конца квартала, и его нашли только тогда, когда въехал новый жилец… И там мы ели жареного поросенка. Я думаю, вот это-то и напоминает мне о нем, тем более что там в комнате была маленькая птичка, которая все время пела за обедом… Впрочем, птичка не маленькая, потому что это был попугай, и он, собственно, не пел, а разговаривал и ужасно ругался, но я думаю, что должно быть так. Да, я уверена, что так. А как ты думаешь, дорогая моя?
– Я бы сказала, что никаких сомнений быть не может, мама, – с веселой улыбкой отозвалась Кэт.
– Но ты действительно так думаешь, Кэт? – осведомилась миссис Никльби с большой серьезностью, как будто речь шла о чрезвычайно важном и животрепещущем предмете. – Если не думаешь, то ты так сразу и скажи, потому что следует избегать ошибок в вопросах такого рода, очень любопытных, которые стоит разрешить, если уж начнешь о них думать.
– Кэт, смеясь, ответила, что она в этом совершенно убеждена, а так как ее матушка все еще как будто колебалась, не является ли абсолютной необходимостью продолжить этот разговор, Кэт предложила пойти с рукоделием в беседку и насладиться чудесным днем. Миссис Никльби охотно согласилась, и они без дальнейших рассуждений отправились в беседку.
– Право же, я должна сказать, что не бывало еще на свете такого доброго создания, как Смайк, – заметила миссис Никльби, усаживаясь на свое место.Честное слово, труды, какие он прилагает, чтобы содержать в порядке эту маленькую беседку и разводить прелестные цветы вокруг, превосходят все, что я могла бы… но мне бы хотелось, чтобы он не сгребал весь песок к твоей стороне, Кэт, дорогая моя, а мне вставлял одну землю.
– Милая мама, – быстро отозвалась Кэт, – пересядьте сюда… пожалуйста… доставьте мне удовольствие, мама.
– Нет, нет, дорогая моя. Я останусь на своем месте, – сказала миссис Никльби. – Ах, что это?
Кэт вопросительно посмотрела на нее.
– Да ведь он достал где-то два-три черенка тех цветов, о которых я на днях сказала, что очень люблю их, и спросила, любишь ли ты, – нет, это ты сказала на днях, что очень их любишь и спросила меня, люблю ли я, – это одно и то же. Честное слово, я нахожу, что это очень любезно и внимательно с его стороны. Я не вижу, – добавила миссис Никльби, зорко осматриваясь вокруг,этих цветов с моей стороны, но, должно быть, они лучше растут около песка. Можешь быть уверена, что это так, Кэт, и вот почему они посажены около тебя, а песком он посыпал там, потому что это солнечная сторона. Честное слово, это очень умно! Мне самой никогда не пришло бы это в голову!
– Мама! – сказала Кэт, так низко наклоняясь над рукоделием, что лица ее почти не было видно. – До вашего замужества…
– Ах, боже мой, Кэт! – перебила миссис Никльби. – Объясни мне, ради господа бога, почему ты перескакиваешь к тому, что было до моего замужества, когда я говорю о его заботливости я внимании ко мне? Ты как будто ничуть не интересуешься садом.
– О мама, вы знаете, что интересуюсь! – сказала Кэт, снова подняв голову.
– В таком случае почему же ты никогда его не похвалишь за то, что он содержит сад в таком порядке? – сказала миссис Никльби. – Какая ты странная, Кэт?
– Я хвалю, мама, – кротко отозвалась Кэт. – Бедняга!
– Редко приходится слышать это от тебя, дорогая моя, – возразила миссис Никльби, – вот все, что я могу сказать.
Славная леди достаточно времени уделила этому предмету, а посему тотчас попала в маленькую ловушку, расставленную ее дочерью, – если это была ловушка, – и осведомилась, о чем та начала говорить.
– О чем, мама? – спросила Кэт, которая, по-видимому, совершенно забыла свой вопрос, уводящий в сторону.
– Ах, Кэт, дорогая моя, – сказала ее мать. – Ты спишь или поглупела! О том, что было до моего замужества.
– Ах, да! – подхватила Кэт. – Помню. Я хотела спросить, мама, много ли у вас было поклонников до замужества.
– Поклонников, дорогая моя! – воскликнула миссие Никльби с удивительно самодовольной улыбкой. – В общем, Кэт, у меня их было не меньше дюжины.
– Мама! – запротестовала Кэт.
– Да, не меньше, дорогая моя, – сказала миссис Никльби, – не считая твоего бедного папы и того молодого джентльмена, который, бывало, ходил в тотже танцевальный класс и непременно хотел посылать нам домой золотые часы и браслеты в бумаге с золотым обрезом (их всегда отсылали обратно) и который потом имел несчастье отправиться к берегам Ботани-Бей на кадетском судне, то есть я хочу сказать – на каторжном, и скрылся в зарослях кустарника, и убивал овец (не знаю, как они туда попали), и его собирались повесить, только он сам случайно удавился, и правительство его помиловало. Затем был еще молодой Лакин, – сказала миссис Никльби, начав с большого пальца левой руки и отсчитывая имена по пальцам, – Могли, Типсларк, Кеббери, Смифсер…
Добравшись до мизинца, миссис Никльби хотела перенести счет на другую руку, как вдруг громкое «гм!», прозвучавшее как будто у самого основания садовой стены, заставило и ее и дочь сильно вздрогнуть.
– Мама, что это? – тихо спросила Кэт.
– Честное слово, дорогая моя, – отозвалась миссис Никльби, испугавшись не на шутку, – если это не джентльмен из соседнего дома, я не знаю, что бы это могло быть…
– Э-хм! – раздался тот же голос, и это было не обычное откашливание, но нечто вроде рева, который разбудил эхо в округе и звучал так долго, что несомненно заставил почернеть невидимого ревуна.
– Теперь я понимаю, – сказала миссис Никльби, положив руку на руку Кэт. – Не пугайся, милочка, это относится не к тебе, у него и в помыслах нет кого-нибудь пугать… Будем справедливы ко всем, Кэт, я считаю, что это необходимо.
С этими словами миссис Никльби закивала головой, несколько раз погладила руку дочери и приняла такой вид, как будто могла бы сказать нечто весьма важное, если бы захотела, но ей, слава богу, ведомо самоотречение и она ничего не скажет.
– О чем вы говорите, мама? – с нескрываемым изумлением спросила Кэт.
– Не волнуйся, дорогая моя, – ответила миссис Никльби, посматривая на садовую стену, – ты видишь, я не волнуюсь, а уж если кому-нибудь простительно было бы волноваться, то, разумеется, принимая во внимание все обстоятельства, это было бы простительно мне, но я не волнуюсь, Кэт… ничуть…
– Этим звуком как будто хотели привлечь наше внимание, мама, – сказала Кэт.
– Да, хотели привлечь наше внимание, дорогая моя, – ответила миссис Никльби, выпрямившись и еще ласковее поглаживая руку дочери, – во всяком случае, привлечь внимание одной из нас. Гм! У тебя решительно нет оснований беспокоиться, дорогая моя.
Кэт была в полном недоумении и, видимо, собиралась обратиться за новыми объяснениями, когда послышались с той же стороны крик и шарканье, словно какой-то пожилой джентльмен весьма энергически кашлял и елозил ногами по рыхлому песку. А когда эти звуки утихли, большой огурец со скоростью ракеты взлетел к небу, откуда опустился, вращаясь, и упал к ногам миссис Ннкльби.
За этим поразительным феноменом последовал второй, точь-в-точь такой же, затем взмыла в воздух прекрасная тыква грандиозных размеров и плюхнулась вниз; затем взлетели одновременно несколько огурцов; наконец небо потемнело от града луковиц, редисок и других мелких овощей, которые падали, раскатываясь, подпрыгивая и рассыпаясь во все стороны.
Когда Кэт в тревоге встала и схватила за руку мать, чтобы бежать с ней в дом, она почувствовала, что мать не только этого не хочет, но даже удерживает ее; проследив за взглядом миссис Никльби, она была устрашена появлением старой черной бархатной шапки, которая медленно, словно ее владелец взбирался по приставной лестнице, поднялась над стеной, отделявшей их сад от сада при соседнем коттедже (стоявшем, как и их коттедж, особняком), а за нею последовала очень большая голова и очень старое лицо с поразительными серыми глазами – глаза были дикие, широко раскрытые и вращались в орбитах, томно подмигивая, что отвратительно было наблюдать.
– Мама! – закричала Кэт, придя на сей раз в ужас. – Почему вы стоите, почему медлите? Мама, прошу вас, бежим в дом!
– Кэт, дорогая моя, – возразила мать, все еще упираясь, – можно ли так глупить? Мне стыдно за тебя. Как ты думаешь, можешь ты прожить жизнь, если будешь такой трусихой? Что вам угодно, сэр? – сказала миссис Никльби, с притворным неудовольствием обращаясь к непрошенному гостю. – Как вы смеете заглядывать в этот сад?
– Королева души моей, – ответил незнакомец, складывая руки, – отпейте из этого кубка!
– Глупости, сэр! – сказала миссис Никльби. – Кэт, милочка, пожалуйста, успокойся.
– Вы не хотите отпить из кубка? – настаивал незнакомец, умоляюще склонив голову к плечу и прижав правую руку к груди. – Отпейте из этого кубка!
– Никогда я не соглашусь сделать что-нибудь в этом роде, сэр, – сказала миссис Никльби. – Пожалуйста, уйдите.
– Почему? – вопросил старый джентльмен, поднимаясь еще на одну перекладину и облокачиваясь на стену с такой непринужденностью, словно выглядывал из окна. – Почему красота всегда упряма, даже если восхищение так благородно и почтительно, как мое? – Тут он улыбнулся, послал воздушный поцелуй и отвесил несколько низких поклонов. – Или виной тому пчелы, которые, когда проходит пора медосбора и их якобы убивают серой, на самом деле улетают в страну варваров и убаюкивают пленных мавров своими снотворными песнями? Или… – прибавил он, понизив голос почти до шепота, – или это находится в связи с тем, что не так давно видели, как статуя с Чаринг-Кросса прогуливалась на Бирже в полночь рука об руку с насосом из Олдгет в костюме для верховой езды?
– Мама, – прошептала Кэт, – вы слышите?
– Тише, дорогая моя, – так же шепотом ответила миссис Никльби, – он очень учтив, и я думаю, что эго цитата из поэтов. Пожалуйста, не приставай ко мне, ты мне исщиплешь руку до синяков… Уйдите, сэр!
– Совсем уйти? – сказал джентльмен, бросая томный взгляд. – О! Уйти совсем?
– Да, – подтвердила миссис Никльби, – разумеется. Вам здесь нечего делать. Это частное владение, сэр. Вам бы следовало это знать.
– Я знаю, – сказал старый джентльмен, приложив палец к носу с фамильярностью, в высшей степени предосудительной, – я знаю, что это священное и волшебное место, где божественнейшие чары (тут он снова послал воздушный поцелуй и поклонился) источают сладость на соседские сады и вызывают преждевременное произрастание плодов и овощей. Этот факт мне известен. Но разрешите ли вы мне, прелестнейшее создание, задать вам один вопрос в отсутствие планеты Венеры, которая пошла по делу в штаб Конной гвардии, а в противном случае, ревнуя к превосходству ваших чар, помешала бы нам?
– Кэт, – промолвила миссис Никльби, повернувшись к дочери, – право же, мне очень неловко. Я просто не знаю, что сказать этому джентльмену. Нужно, знаешь ли, быть вежливой.
– Милая мама, – отозвалась Кэт, – не говорите ему ни слова. Лучше убежим поскорее и запремся в доме, пока не вернется Николас.
Миссис Никльби приняла величественный, чтобы не сказать высокомерный, вид, услыхав это смиренное предложение, и, повернувшись к старому джентльмену, который с напряженным вниманием следил за ними, пока они перешептывались, сказала:
– Если вы будете держать себя, сэр, как подобает джентльмену, каким я склонна вас считать, судя по вашим речам… и… наружности (копия твоего дедушки, Кэт, дорогая моя, в лучшие его дни), и зададите ваш вопрос, изъясняясь простыми словами, я отвечу на него.
Если превосходный папаша миссис Никльби имел в лучшие свои дни сходство с соседом, выглядывавшим сейчас из-за стены, то, должно быть, во цвете лет он был дряхлым джентльменом весьма странного вида, чтобы не сказать больше. Быть может, эта мысль мелькнула у Кэт, ибо она рискнула посмотреть с некоторым вниманием на вылитый его портрет, который снял свою черную бархатную шапку и, обнаружив совершенно лысую голову, отвесил длинную серию поклонов, сопровождая каждый новым воздушным поцелуем. Явно истощив все силы в этих утомительных упражнениях, он снова накрыл голову шапкой, очень старательно натянув ее на кончики ушей, и, приняв прежнюю позу, сказал:
– Вопрос заключается в том…
Тут он оборвал фразу, чтобы осмотреться по сторож нам и окончательно удостовериться, что никто не подслушивает. Убедившись, что никого нет, он несколько раз постучал себя по носу, сопровождая этот жест лукавым взглядом, словно хваля себя за осторожность, и, вытянув шею, сказал громким шепотом:
– Вы принцесса?
– Вы смеетесь надо мной, сэр? – отозвалась миссис Никльби, делая вид, будто отступает к дому.
– Нет, но вы принцесса? – повторил старый джентльмен.
– Вы знаете, что нет, сэр, – ответила миссис Никльби.
– В таком случае, не в родстве ли вы с архиепископом Кентерберийским? – е величайшим беспокойством осведомился старый джентльмен. – Или с папой римским? Или со спикером палаты общин? Простите меня, если я ошибаюсь, но мне говорили, что вы племянница Уполномоченных по замощению улиц и невестка лорд-мэра и Суда Общих Тяжб, чем и объясняется ваше родство со всеми тремя.
– Тот, кто распустил такие слухи, сэр, – с жаром возразила миссис Никльби, – позволил себе величайшую вольность, которой ни секунды не потерпел бы мой сын Николас, если бы он о ней знал. Вот выдумки! – приосанившись, сказала миссис Никльби. – Племянница Уполномоченных по замощению улиц!
– Прошу вас, мама, уйдем! – прошептала Кэт.
– «Прошу вас, мама!» Глупости, Кэт! – сердито отозвалась миссис Никльби. – Вот всегда так! Даже если бы про меня сказали, что я племянница писклявого снегиря, тебе было бы безразлично. Нет, я не вижу сочувствия,захныкала миссис Никльби, – да и не жду его.
– Слезы! – вскричал старый джентльмен, столь энергически подпрыгнув, что опустился на две-три перекладины и оцарапал подбородок о стену. – Ловите прозрачные шарики! Собирайте их в бутылку! Закупорьте их плотно! Припечатайте сверху сургучом! Положите печать Купидона! Наклейте этикетку «Высшее качество»! Спрячьте в четырнадцатый ящик с железным засовом сверху, чтобы отвести громовой удар!
Отдавая такие приказы, как будто дюжина слуг ревностно занималась их исполнением, он вывернул наизнанку свою бархатную шапку, с великим достоинством надел ее так, чтобы она закрыла правый его глаз и три четверти носа, и, подбоченившись, свирепо взирал на воробья, пока эта птица не улетела.
Затем он с весьма удовлетворенным видом спрятал в карман шапку и с почтительной миной обратился к миссис Никльби.
– Прекрасная госпожа, – таковы были его слова, – если я допустил какую-нибудь ошибку касательно вашей семьи или родни, я смиренно прошу простить меня. Если я предположил, что вы связаны с иностранными властями или национальными департаментами, то лишь потому, что – простите мне эти слова – такими манерами, осанкой и достоинством обладаете только вы (может быть, единственное исключение – та трагическая муза, которая импровизирует на шарманке перед Ост-Индской компанией).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Не лучше ли было бы покойному, если бы он уехал в дальние страны в дни своей холостой жизни – на этом вопросе его вдова не остановилась, так как в эту минуту раздумья в комнату вошла Кэт с рабочей шкатулкой, а значительно менее серьезная помеха или даже отсутствие всякой помехи могли в любое время направить мысли миссис Никльби по новому руслу.
– Кэт, дорогая моя, – сказала миссис Никльби, – не знаю почему это, но такой чудный теплый летний день, как сегодня, когда птицы поют со всех сторон, всегда напоминает о жареном поросенке с шалфейным и луковым соусом и подливкой.
– Странная ассоциация идей, не правда ли, мама?
– Честное слово, не знаю, дорогая моя, – отозвалась миссис Никльби.Жареный поросенок… Позволька… Через пять недель после того, как тебя крестили, у нас был жареный… нет, это не мог быть поросенок, потому что, я припоминаю, разрезать пришлось две штуки, а твоему бедному папе и мне не пришло бы в голову заказать на обед двух поросят… должно быть, это были куропатки. Жареный поросенок… Теперь я припоминаю – вряд ли у нас вообще мог быть когда-нибудь поросенок, потому что твой папа видеть их не мог в лавках и, бывало, говорил, что они ему напоминают крохотных младенцев, только у поросят цвет лица гораздо лучше, а младенцы приводили его в ужас, потому что он никак не мог себе позволить прибавление семейства, и питал к ним вполне естественное отвращение. Как странно, почему мне это пришло в голову? Помню, мы однажды обедали у миссис Бивен на той широкой улице за углом, рядом с каретным мастером, где пьяница провалился в отдушину погреба в пустом доме почти за неделю до конца квартала, и его нашли только тогда, когда въехал новый жилец… И там мы ели жареного поросенка. Я думаю, вот это-то и напоминает мне о нем, тем более что там в комнате была маленькая птичка, которая все время пела за обедом… Впрочем, птичка не маленькая, потому что это был попугай, и он, собственно, не пел, а разговаривал и ужасно ругался, но я думаю, что должно быть так. Да, я уверена, что так. А как ты думаешь, дорогая моя?
– Я бы сказала, что никаких сомнений быть не может, мама, – с веселой улыбкой отозвалась Кэт.
– Но ты действительно так думаешь, Кэт? – осведомилась миссис Никльби с большой серьезностью, как будто речь шла о чрезвычайно важном и животрепещущем предмете. – Если не думаешь, то ты так сразу и скажи, потому что следует избегать ошибок в вопросах такого рода, очень любопытных, которые стоит разрешить, если уж начнешь о них думать.
– Кэт, смеясь, ответила, что она в этом совершенно убеждена, а так как ее матушка все еще как будто колебалась, не является ли абсолютной необходимостью продолжить этот разговор, Кэт предложила пойти с рукоделием в беседку и насладиться чудесным днем. Миссис Никльби охотно согласилась, и они без дальнейших рассуждений отправились в беседку.
– Право же, я должна сказать, что не бывало еще на свете такого доброго создания, как Смайк, – заметила миссис Никльби, усаживаясь на свое место.Честное слово, труды, какие он прилагает, чтобы содержать в порядке эту маленькую беседку и разводить прелестные цветы вокруг, превосходят все, что я могла бы… но мне бы хотелось, чтобы он не сгребал весь песок к твоей стороне, Кэт, дорогая моя, а мне вставлял одну землю.
– Милая мама, – быстро отозвалась Кэт, – пересядьте сюда… пожалуйста… доставьте мне удовольствие, мама.
– Нет, нет, дорогая моя. Я останусь на своем месте, – сказала миссис Никльби. – Ах, что это?
Кэт вопросительно посмотрела на нее.
– Да ведь он достал где-то два-три черенка тех цветов, о которых я на днях сказала, что очень люблю их, и спросила, любишь ли ты, – нет, это ты сказала на днях, что очень их любишь и спросила меня, люблю ли я, – это одно и то же. Честное слово, я нахожу, что это очень любезно и внимательно с его стороны. Я не вижу, – добавила миссис Никльби, зорко осматриваясь вокруг,этих цветов с моей стороны, но, должно быть, они лучше растут около песка. Можешь быть уверена, что это так, Кэт, и вот почему они посажены около тебя, а песком он посыпал там, потому что это солнечная сторона. Честное слово, это очень умно! Мне самой никогда не пришло бы это в голову!
– Мама! – сказала Кэт, так низко наклоняясь над рукоделием, что лица ее почти не было видно. – До вашего замужества…
– Ах, боже мой, Кэт! – перебила миссис Никльби. – Объясни мне, ради господа бога, почему ты перескакиваешь к тому, что было до моего замужества, когда я говорю о его заботливости я внимании ко мне? Ты как будто ничуть не интересуешься садом.
– О мама, вы знаете, что интересуюсь! – сказала Кэт, снова подняв голову.
– В таком случае почему же ты никогда его не похвалишь за то, что он содержит сад в таком порядке? – сказала миссис Никльби. – Какая ты странная, Кэт?
– Я хвалю, мама, – кротко отозвалась Кэт. – Бедняга!
– Редко приходится слышать это от тебя, дорогая моя, – возразила миссис Никльби, – вот все, что я могу сказать.
Славная леди достаточно времени уделила этому предмету, а посему тотчас попала в маленькую ловушку, расставленную ее дочерью, – если это была ловушка, – и осведомилась, о чем та начала говорить.
– О чем, мама? – спросила Кэт, которая, по-видимому, совершенно забыла свой вопрос, уводящий в сторону.
– Ах, Кэт, дорогая моя, – сказала ее мать. – Ты спишь или поглупела! О том, что было до моего замужества.
– Ах, да! – подхватила Кэт. – Помню. Я хотела спросить, мама, много ли у вас было поклонников до замужества.
– Поклонников, дорогая моя! – воскликнула миссие Никльби с удивительно самодовольной улыбкой. – В общем, Кэт, у меня их было не меньше дюжины.
– Мама! – запротестовала Кэт.
– Да, не меньше, дорогая моя, – сказала миссис Никльби, – не считая твоего бедного папы и того молодого джентльмена, который, бывало, ходил в тотже танцевальный класс и непременно хотел посылать нам домой золотые часы и браслеты в бумаге с золотым обрезом (их всегда отсылали обратно) и который потом имел несчастье отправиться к берегам Ботани-Бей на кадетском судне, то есть я хочу сказать – на каторжном, и скрылся в зарослях кустарника, и убивал овец (не знаю, как они туда попали), и его собирались повесить, только он сам случайно удавился, и правительство его помиловало. Затем был еще молодой Лакин, – сказала миссис Никльби, начав с большого пальца левой руки и отсчитывая имена по пальцам, – Могли, Типсларк, Кеббери, Смифсер…
Добравшись до мизинца, миссис Никльби хотела перенести счет на другую руку, как вдруг громкое «гм!», прозвучавшее как будто у самого основания садовой стены, заставило и ее и дочь сильно вздрогнуть.
– Мама, что это? – тихо спросила Кэт.
– Честное слово, дорогая моя, – отозвалась миссис Никльби, испугавшись не на шутку, – если это не джентльмен из соседнего дома, я не знаю, что бы это могло быть…
– Э-хм! – раздался тот же голос, и это было не обычное откашливание, но нечто вроде рева, который разбудил эхо в округе и звучал так долго, что несомненно заставил почернеть невидимого ревуна.
– Теперь я понимаю, – сказала миссис Никльби, положив руку на руку Кэт. – Не пугайся, милочка, это относится не к тебе, у него и в помыслах нет кого-нибудь пугать… Будем справедливы ко всем, Кэт, я считаю, что это необходимо.
С этими словами миссис Никльби закивала головой, несколько раз погладила руку дочери и приняла такой вид, как будто могла бы сказать нечто весьма важное, если бы захотела, но ей, слава богу, ведомо самоотречение и она ничего не скажет.
– О чем вы говорите, мама? – с нескрываемым изумлением спросила Кэт.
– Не волнуйся, дорогая моя, – ответила миссис Никльби, посматривая на садовую стену, – ты видишь, я не волнуюсь, а уж если кому-нибудь простительно было бы волноваться, то, разумеется, принимая во внимание все обстоятельства, это было бы простительно мне, но я не волнуюсь, Кэт… ничуть…
– Этим звуком как будто хотели привлечь наше внимание, мама, – сказала Кэт.
– Да, хотели привлечь наше внимание, дорогая моя, – ответила миссис Никльби, выпрямившись и еще ласковее поглаживая руку дочери, – во всяком случае, привлечь внимание одной из нас. Гм! У тебя решительно нет оснований беспокоиться, дорогая моя.
Кэт была в полном недоумении и, видимо, собиралась обратиться за новыми объяснениями, когда послышались с той же стороны крик и шарканье, словно какой-то пожилой джентльмен весьма энергически кашлял и елозил ногами по рыхлому песку. А когда эти звуки утихли, большой огурец со скоростью ракеты взлетел к небу, откуда опустился, вращаясь, и упал к ногам миссис Ннкльби.
За этим поразительным феноменом последовал второй, точь-в-точь такой же, затем взмыла в воздух прекрасная тыква грандиозных размеров и плюхнулась вниз; затем взлетели одновременно несколько огурцов; наконец небо потемнело от града луковиц, редисок и других мелких овощей, которые падали, раскатываясь, подпрыгивая и рассыпаясь во все стороны.
Когда Кэт в тревоге встала и схватила за руку мать, чтобы бежать с ней в дом, она почувствовала, что мать не только этого не хочет, но даже удерживает ее; проследив за взглядом миссис Никльби, она была устрашена появлением старой черной бархатной шапки, которая медленно, словно ее владелец взбирался по приставной лестнице, поднялась над стеной, отделявшей их сад от сада при соседнем коттедже (стоявшем, как и их коттедж, особняком), а за нею последовала очень большая голова и очень старое лицо с поразительными серыми глазами – глаза были дикие, широко раскрытые и вращались в орбитах, томно подмигивая, что отвратительно было наблюдать.
– Мама! – закричала Кэт, придя на сей раз в ужас. – Почему вы стоите, почему медлите? Мама, прошу вас, бежим в дом!
– Кэт, дорогая моя, – возразила мать, все еще упираясь, – можно ли так глупить? Мне стыдно за тебя. Как ты думаешь, можешь ты прожить жизнь, если будешь такой трусихой? Что вам угодно, сэр? – сказала миссис Никльби, с притворным неудовольствием обращаясь к непрошенному гостю. – Как вы смеете заглядывать в этот сад?
– Королева души моей, – ответил незнакомец, складывая руки, – отпейте из этого кубка!
– Глупости, сэр! – сказала миссис Никльби. – Кэт, милочка, пожалуйста, успокойся.
– Вы не хотите отпить из кубка? – настаивал незнакомец, умоляюще склонив голову к плечу и прижав правую руку к груди. – Отпейте из этого кубка!
– Никогда я не соглашусь сделать что-нибудь в этом роде, сэр, – сказала миссис Никльби. – Пожалуйста, уйдите.
– Почему? – вопросил старый джентльмен, поднимаясь еще на одну перекладину и облокачиваясь на стену с такой непринужденностью, словно выглядывал из окна. – Почему красота всегда упряма, даже если восхищение так благородно и почтительно, как мое? – Тут он улыбнулся, послал воздушный поцелуй и отвесил несколько низких поклонов. – Или виной тому пчелы, которые, когда проходит пора медосбора и их якобы убивают серой, на самом деле улетают в страну варваров и убаюкивают пленных мавров своими снотворными песнями? Или… – прибавил он, понизив голос почти до шепота, – или это находится в связи с тем, что не так давно видели, как статуя с Чаринг-Кросса прогуливалась на Бирже в полночь рука об руку с насосом из Олдгет в костюме для верховой езды?
– Мама, – прошептала Кэт, – вы слышите?
– Тише, дорогая моя, – так же шепотом ответила миссис Никльби, – он очень учтив, и я думаю, что эго цитата из поэтов. Пожалуйста, не приставай ко мне, ты мне исщиплешь руку до синяков… Уйдите, сэр!
– Совсем уйти? – сказал джентльмен, бросая томный взгляд. – О! Уйти совсем?
– Да, – подтвердила миссис Никльби, – разумеется. Вам здесь нечего делать. Это частное владение, сэр. Вам бы следовало это знать.
– Я знаю, – сказал старый джентльмен, приложив палец к носу с фамильярностью, в высшей степени предосудительной, – я знаю, что это священное и волшебное место, где божественнейшие чары (тут он снова послал воздушный поцелуй и поклонился) источают сладость на соседские сады и вызывают преждевременное произрастание плодов и овощей. Этот факт мне известен. Но разрешите ли вы мне, прелестнейшее создание, задать вам один вопрос в отсутствие планеты Венеры, которая пошла по делу в штаб Конной гвардии, а в противном случае, ревнуя к превосходству ваших чар, помешала бы нам?
– Кэт, – промолвила миссис Никльби, повернувшись к дочери, – право же, мне очень неловко. Я просто не знаю, что сказать этому джентльмену. Нужно, знаешь ли, быть вежливой.
– Милая мама, – отозвалась Кэт, – не говорите ему ни слова. Лучше убежим поскорее и запремся в доме, пока не вернется Николас.
Миссис Никльби приняла величественный, чтобы не сказать высокомерный, вид, услыхав это смиренное предложение, и, повернувшись к старому джентльмену, который с напряженным вниманием следил за ними, пока они перешептывались, сказала:
– Если вы будете держать себя, сэр, как подобает джентльмену, каким я склонна вас считать, судя по вашим речам… и… наружности (копия твоего дедушки, Кэт, дорогая моя, в лучшие его дни), и зададите ваш вопрос, изъясняясь простыми словами, я отвечу на него.
Если превосходный папаша миссис Никльби имел в лучшие свои дни сходство с соседом, выглядывавшим сейчас из-за стены, то, должно быть, во цвете лет он был дряхлым джентльменом весьма странного вида, чтобы не сказать больше. Быть может, эта мысль мелькнула у Кэт, ибо она рискнула посмотреть с некоторым вниманием на вылитый его портрет, который снял свою черную бархатную шапку и, обнаружив совершенно лысую голову, отвесил длинную серию поклонов, сопровождая каждый новым воздушным поцелуем. Явно истощив все силы в этих утомительных упражнениях, он снова накрыл голову шапкой, очень старательно натянув ее на кончики ушей, и, приняв прежнюю позу, сказал:
– Вопрос заключается в том…
Тут он оборвал фразу, чтобы осмотреться по сторож нам и окончательно удостовериться, что никто не подслушивает. Убедившись, что никого нет, он несколько раз постучал себя по носу, сопровождая этот жест лукавым взглядом, словно хваля себя за осторожность, и, вытянув шею, сказал громким шепотом:
– Вы принцесса?
– Вы смеетесь надо мной, сэр? – отозвалась миссис Никльби, делая вид, будто отступает к дому.
– Нет, но вы принцесса? – повторил старый джентльмен.
– Вы знаете, что нет, сэр, – ответила миссис Никльби.
– В таком случае, не в родстве ли вы с архиепископом Кентерберийским? – е величайшим беспокойством осведомился старый джентльмен. – Или с папой римским? Или со спикером палаты общин? Простите меня, если я ошибаюсь, но мне говорили, что вы племянница Уполномоченных по замощению улиц и невестка лорд-мэра и Суда Общих Тяжб, чем и объясняется ваше родство со всеми тремя.
– Тот, кто распустил такие слухи, сэр, – с жаром возразила миссис Никльби, – позволил себе величайшую вольность, которой ни секунды не потерпел бы мой сын Николас, если бы он о ней знал. Вот выдумки! – приосанившись, сказала миссис Никльби. – Племянница Уполномоченных по замощению улиц!
– Прошу вас, мама, уйдем! – прошептала Кэт.
– «Прошу вас, мама!» Глупости, Кэт! – сердито отозвалась миссис Никльби. – Вот всегда так! Даже если бы про меня сказали, что я племянница писклявого снегиря, тебе было бы безразлично. Нет, я не вижу сочувствия,захныкала миссис Никльби, – да и не жду его.
– Слезы! – вскричал старый джентльмен, столь энергически подпрыгнув, что опустился на две-три перекладины и оцарапал подбородок о стену. – Ловите прозрачные шарики! Собирайте их в бутылку! Закупорьте их плотно! Припечатайте сверху сургучом! Положите печать Купидона! Наклейте этикетку «Высшее качество»! Спрячьте в четырнадцатый ящик с железным засовом сверху, чтобы отвести громовой удар!
Отдавая такие приказы, как будто дюжина слуг ревностно занималась их исполнением, он вывернул наизнанку свою бархатную шапку, с великим достоинством надел ее так, чтобы она закрыла правый его глаз и три четверти носа, и, подбоченившись, свирепо взирал на воробья, пока эта птица не улетела.
Затем он с весьма удовлетворенным видом спрятал в карман шапку и с почтительной миной обратился к миссис Никльби.
– Прекрасная госпожа, – таковы были его слова, – если я допустил какую-нибудь ошибку касательно вашей семьи или родни, я смиренно прошу простить меня. Если я предположил, что вы связаны с иностранными властями или национальными департаментами, то лишь потому, что – простите мне эти слова – такими манерами, осанкой и достоинством обладаете только вы (может быть, единственное исключение – та трагическая муза, которая импровизирует на шарманке перед Ост-Индской компанией).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109