Минута в минуту вестница явилась и после свидания, затянувшегося дольше, чем обычно, ушла. Ньюмен Ногс сговорился с Николасом о двух встречах: первая была назначена на завтра в зависимости от его успеха, вторая – которая должна была состояться при любых обстоятельствах – через день вечером. В первый вечер он не явился на место свидания (в некую таверну на полдороге между Сити и Гольдн-сквером), но на второй вечер пришел раньше Николаса и встретил его с распростертыми объятиями.
– Все в порядке, – прошептал Ньюмен. – Садитесь. Садитесь, мой славный молодой человек, и сейчас я расскажу вам все.
Николас не нуждался во вторичном приглашении и нетерпеливо осведомился, какие у него новости.
– Новостей очень много, – сказал Ньюмен, крайне возбужденный. – Все в порядке. Не волнуйтесь. Не знаю, с чего начать. Неважно. Не падайте духом. Все в порядке.
– Ну? – нетерпеливо сказал Николас. – Да?
– Да, – ответил Ньюмен. – Так.
– Что так? – воскликнул Николас. – Как фамилия, как фамилия, дорогой мой?
– Фамилия Бобстер, – ответил Ньюмен.
– Бобстер! – с негодованием повторил Николас.
– Да, такая фамилия, – сказал Ньюмен. – Я ее запомнил по ассоциации с «лобстер».
– Бобстер! – повторил Николас еще более выразительно, чем раньше.Должно быть, это фамилия служанки.
– Нет, не служанки, – возразил Ньюмен, решительно покачав головой. – Мисс Сесилия Бобстер.
– Сесилия? – переспросил Николас, повторяя на все лады имя и фамилию, чтобы убедиться, как они звучат. – Ну что ж, Сесилия – красивое имя.
– Очень. И она сама – красивое создание, – сказал Ньюмен.
– Кто? – спросил Николас.
– Мисс Бобстер.
– Где вы ее видели? – осведомился Николас.
– Неважно, мой дорогой мальчик, – ответил Ньюмен, похлопывая его по плечу. – Я видел ее. Вы увидите ее. Я все устроил.
– Дорогой мой Ньюмен, вн не шутите? – вскричал Николас, схватив его за руку.
– Не шучу, – ответил Ньюмен. – Говорю серьезно. От начала до конца. Вы ее увидите завтра вечером. Она согласна выслушать то, что вы хотите ей сказать. Я ее уговорил. Она – воплощение любезности, кротости и красоты.
– Я это знаю, знаю, что она должна быть такой, Ньюмен! – сказал Николас, пожимая ему руку.
– Вы правы, – ответил Ньюмен.
– Где она живет? – воскликнул Николас. – Что вы о ней узнали? Есть у нее отец, мать, братья, сестры? Что она сказала? Как вам удалось ее увидеть? Она не очень была удивлена? Вы ей сказали, как страстно желал я поговорить с ней? Вы ей сказали, где я ее видел? Вы ей сказали, как, когда, и где, и как давно, и как часто я думал об этом милом лице, которое являлось мне в мияуты самой горькой печали, точно видение иного, лучшего мира, – вы ей сказали, Ньюмен, сказали?
Бедный Ньюмен буквально захлебнулся, когда на него обрушился этот поток вопросов, и судорожно корчился на стуле при каждом новом восклицании, и таращил при этом глаза с видом весьма нелепым и недоумевающим.
– Нет, – ответил Ньюмен, – этого я ей не сказал.
– Чего вы ей не сказали? – осведомился Николас.
– О видении из лучшего мира, – ответил Ньюмен. – И я не сказал ей, кто вы и где вы ее видели. Я сказал, что вы любите ее до безумия.
– Это правда, Ньюмен! – продолжал Николас со свойственной ему горячностью. – Небу известно, что это правда!
– Еще я сказал, что вы давно восхищались ею втайне, – сообщил Ньюмен.
– Да, да! А она что? – спросил Николас. – Покраснела, – ответил Ньюмен.
– Ну, конечно. Разумеется, она покраснела, – одобрительно заметил Николас.
Далее Ньюмен сообщил, что молодая леди единственная дочь, что мать ее умерла, что она живет с отцом и что она согласилась на тайное свидание со своим поклонником благодаря вмешательству служанки, которая имеет на нее большое влияние. Затем он рассказал о том, сколько понадобилось усилий и красноречия, чтобы склонить молодую леди к этой уступке; как было дано понять, что она только предоставляет Николасу возможность объясниться в любви и отнюдь не берет на себя обязательства принять благосклонно его ухаживание. Тайна ее визитов к «Чирибл, братья» осталась нераэъясненной, ибо Ньюмен не упоминал о них ни в предварительном разговоре со служанкой, ни при последовавшем за ним свидании с госпожой, заявив только, что ему было поручено проследить девушку до дому и защищать дело его молодого друга, и не сказав, долго ли он за ней следил и начиная с какого места. Ньюмен, судя по словам, вырвавшимся у наперсницы, склонен был заподозрить, что молодая леди вела очень печальную и несчастливую жизнь под суровым надзором родителя, отличавшегося вспыльчивым и жестоким нравом, – обстоятельство, которым, по его мнению, объяснялось до известной степени ее обращение к покровительству братьев, а также и тот факт, что она позволила себя уговорить и согласилась на свидание. Последнее он считал весьма логичным выводом из своих посылок, ибо вполне естественно было предположить, что молодая леди, чье настоящее положение было столь незавидно, чрезвычайно стремилась изменить его.
Выяснилось путем дальнейших расспросов, – так как только благодаря долгим и тяжким усилиям удалось вытянуть все это из Ньюмена Ногса, – что Ньюмен, объясняя, почему у него такой обтрепанный костюм, настаивал на том, что это переодевание вызвано необходимыми мерами предосторожности, связанными с этой интригой. На вопрос, каким образом он превысил свои полномочия и добился свидания, Ньюмен заявил, что раз леди, видимо, склонялась к этому, долг и галантность побудили его воспользоваться таким превосходным способом, дававшим Никодасу возможность продолжать ухаживание. После всевозможных вопросов и ответов, повторенных раз двадцать, они расстались, сговорившись встретиться на следующий вечер в половине одиннадцатого, чтобы отправиться на свидание, которое было назначено на одиннадцать часов.
«Дело складывается очень странно, – размышлял Николае, возвращаясь домой. – Мне это и в голову не приходило, я не мечтал о такой возможности. Знать что-нибудь о жизни той, которой я так интересуюсь, видеть ее на улице, проходить мимо дома, где она живет, встречать ее иногда на прогулке, мечтать, что настанет день, когда я буду в состоянии сказать ей о моей любви,это был предел моих надежд. Тогда как теперь… Но я был бы дураком, если бы досадовал на свою удачу».
Однако Николас не был удовлетворен, и это недовольство не было беспричинным. Он сердился на молодую леди за то, что она так легко уступила, «потому что, – рассуждал Николас, – она ведь не знала, что это я, это мог быть кто угодно», а сие, разумеется, было неприятно. Через секунду он уже сердился на себя за такие мысли, говорил, что ничто, кроме доброты, ие может обитать в подобном храме и что поведение братьев в достаточной мере свидетельствует о том, с каким уважением они к ней относятся. «Дело в том, что вся она – тайна», – сказал Николас. Это доставило ему не больше удовлетворения, чем прежние его мысли, и он погрузился в новую пучину догадок, где метался и барахтался, охваченный душевной тревогой, пока не пробило десять и не приблизился час свидания.
Николас очень тщательно занялся своим туалетом, и даже Ньюмен Ногс приоделся: на костюме его красовались – что было редким явлением – по две пуговицы подряд и дополнительные булавки были вколоты через сравнительно правильные промежутки. И шляпу он надел на новый лад – засунув в тулью носовой платок, измятый конец которого торчал сзади, как хвостик; впрочем, Ньюмен вряд ли мог предъявить права изобретателя на это последнее украшение, так как не имел о нем понятия, находясь в нервическом и возбужденном состоянии, которое делало его совершенно бесчувственным ко всему, кроме великой цели их экспедиции.
Они шли по улицам в глубоком молчании и, пройдя быстрым шагом порядочное расстояние, свернули в хмурую и очень редко посещаемую улицу около Эджуэр-роуд.
– Номер двенадцатый, – сказал Ньюмен.
– Вот как! – отозвался Николас, озираясь.
– Хорошая улица? – осведомился Ньюмен.
– Да, – сказал Николас. – Немного скучная. Ньюмен не дал никакого ответа на это замечание, но, внезапно остановившись, поместил Николаса спиной к перилам нижнего дворика и внушил ему, что он должен ждать здесь, не шевеля ни рукой, ни ногой, пока не будет твердо установлено, что путь свободен. После этого Ногс с большим проворством заковылял прочь, каждую секунду оглядываясь через плечо, дабы удостовериться, что Николас исполняет его указания. Миновав примерно пять-шесть домов, он поднялся по ступенькам подъезда и вошел в дом.
Вскоре он появился снова и, заковыляв назад, остановился на полпути и поманил Николаса, предлагая следовать за ним.
– Ну, как? – спросил Николас, подходя к нему на цыпочках.
– Все в порядке, – с Восторгом ответил Ньюмен. – Все готово. Дома никого нет. Лучше и быть не может. Ха-ха!
С таким успокоительным заверением он прокрался мимо парадной двери, на которой Николас мельком увидел медную табличку с начертанной очень крупными буквами фамилией «Бобстер», и, остановившись у дверцы, которая вела в нижний дворик и подвал, знаком предложил своему молодому другу спуститься по ступенькам.
– Черт возьми! – воскликнул Николас, попятившись. – Неужели мы должны пробираться в кухню, словно пришли красть вилки?
– Тише! – ответил Ньюмен. – Старик Бобстер – лютый турок. Он их всех убьет… надает пощечин молодой леди… Он это часто делает…
– Как! – вскричал Николас вне себя от гнева.Неужели вы серьезно говорите, неужели кто-то осмеливается давать пощечины такой…
В ту минуту он не успел допеть хвалу своей владычице, ибо Ньюмен подтолкнул его так «осторожно», что он чуть не слетел с лестницы. Правильно оценив этот намек, Николас спустился без дальнейших рассуждений, но с физиономией, выражавшей что угодно, только не надежду и восторг страстно влюбленного. Ньюмен последовал за ним – он последовал бы головой вперед, если бы не своевременная поддержка Николаса – и, взяв его за руку, повел по каменным плитам совершенно темного коридора в заднюю кухню или погреб, погруженный в самый черный и непроглядный мрак, где они и остановились.
– Ну? – недовольным шепотом спросил Николас. – Конечно, это еще не все, а?
– Нет, нет, – ответил Ньюмен, – сейчас они будут Здесь. Все в порядке.
– Рад это слышать, – сказал Николас. – Признаюсь, я бы этого не подумал.
Больше они не обменялись ни одним словом, и Николас стоял, прислушиваясь к громкому сопению Ньюмена Ногса, и представлял себе, что нос у него должен светиться, как раскаленный уголь, в окутывавшей их темноте. Вдруг ухо его уловило осторожные шаги, и сейчас же вслед за этим женский голос осведомился, здесь ли джентльмен.
– Да, – отозвался Николас, поворачиваясь к тому углу, откуда доносился голос. – Кто там?
– Это только я, сэр, – ответил голос. – Теперь пожалуйте, сударыня.
Слабый свет проник в подвал, и вскоре появилась служанка со свечой и вслед за ней ее молодая госпожа, которая казалась подавленной стыдом и смущением.
При виде молодой леди Николас вздрогнул и изменился в лице; сердце его неистово забилось, и он стоял как пригвожденный к месту. В эту минуту и почти одновременно с появлением леди и свечи послышался громкий и яростный стук в дверь, заставивший Ньюмена Ногса спрыгнуть с бочки, на которую он уселся верхом, и воскликнуть отрывисто, причем его физиономия стала землисто-серой.
– Бобстер, клянусь богом!
Молодая леди взвизгнула, служанка начала ломать руки, Николас в остолбенении переводил взгляд с одной на другую, а Ньюмен метался, засовывая руки во все свои карманы по очереди и в полной растерянности выворачивая их наизнанку. Все это продолжалось не больше мгновения, но в течение этого одного мгновения смятение было невообразимое.
– Ради бога, уходите! Мы поступили нехорошо, мы Это заслужили! – воскликнула молодая леди. – Уходите, иначе я погибла навеки!
– Выслушайте одно только слово! – вскричал Николас. – Только одно. Я не буду вас удерживать. Выслушайте одно только слово в объяснение этого недоразумения.
Но Николас мог с таким же успехом бросать слова на ветер, потому что молодая леди с безумным видом бросилась вверх по лестнице. Он хотел последовать за яей, но Ньюмен, схватив его за шиворот, потащил к коридору, которым они вошли.
– Отпустите меня, Ньюмен, черт возьми! – крикнул Николас. – Я должен поговорить с ней… Должен! Без этого я не уйду отсюда.
– Репутация… доброе имя… насилие… подумайте, – бормотал Ньюмен, обхватывая его обеими руками и увлекая прочь. – Пусть они откроют двери. Мы уйдем так же, как и пришли, как только захлопнется дверь. Идите! Сюда! Здесь!
Побежденный доводами Ньюмена, слезами и просьбами служанки и оглушительным стуком наверху, который не стихал, Николас дал увлечь себя, и как раз в тот момент, когда мистер Бобстер вошел с улицы, он и Ногс вышли из подвала.
Быстро пробежали они несколько улиц, не останавливаясь и не разговаривая. Наконец они приостановились и повернулись друг к другу с растерянными и печальными лицами.
– Не беда! – сказал Ньюмен, ловя воздух ртом. – Не падайте духом. Все в порядке. Посчастливится в следующий раз. Невозможно было предотвратить. Я свое дело сделал.
– Превосходно! – согласился Николас, взяв его за руку. – Превосходно сделали, как преданный и ревностный друг. Но только, – помните, я не огорчен, Ньюмен, я признательность моя ничуть не меньше, – только это не та леди.
– Как? – вскричал Ньюмен Ногс. – Служанка меня обманула?
– Ньюмен, Ньюмен! – сказал Николас, положив руку ему на плечо. – И служанка не та.
У Ньюмена отвисла челюсть, и он впился в Николаса здоровым глазом, застывшим и неподвижным.
– Не огорчайтесь, – сказал Николас. – Это не имеет никакого значения. Вы видите, меня это не волнует. Вы пошли не за той служанкой, вот и все!
Действительно, это было все. Либо Ньюмен Ногс, склонив голову набок, так долго выглядывал из-за насоса, что зрение его от этого пострадало, либо, улучив свободную минутку, он проглотил несколько капель напитка более крепкого, чем поставляемый насосом, – как бы там ни было, но он ошибся. И Николас отправился домой размышлять об этом и мечтать о прелести неизвестной молодой леди, такой же недоступной сейчас, как я раньше.
Глава XLI,
содержащая несколько романических эпизодов, имеющих отношение к миссис Никльби и к соседу – джентльмену в коротких штанах

Начиная с последнего памятного разговора с сыном миссис Никльби стала особенно принаряжаться, постепенно добавляя к тому скромному наряду, приличествующему матроне, какой был повседневным ее костюмом, всевозможные украшения, которые, быть может, сами по себе и были несущественны, но в совокупности своей и в связи ео сделанным ею открытием приобретали немалое значение. Даже ее черное платье имело какой-то траурно-жизнерадостный вид благодаря той веселой манере, с какой она его носила. А так как оно утратило прежнюю свежесть, то искусная рука разместила там и сям девические украшения, очень мало или ровно ничего не стоившие, почему они и спаслись при всеобщем крушении; им было разрешено мирно почивать в разных уголках старого комода и шкатулок, куда редко проникал дневной свет, а теперь траурные одежды благодаря им приобрели совсем иной вид. Прежде эти одежды выражали почтение к умершему и скорбь о нем, а теперь свидетельствовали о самых убийственных и смертоносных замыслах, направленных против живых.
Может быть, к ним приводило миссис Никльби высокое сознание долга и побуждения бесспорно превосходные. Может быть, она начала к тому времени постигать греховность длительного пребывания в бесплодной печали и необходимость служить примером изящества и благопристойности для своей расцветающей дочери. Если оставить в стороне соображения, продиктованные долгом и чувством ответственности, перемена могла быть вызвана чистейшим и бескорыстнейшим чувством милосердия. Джентльмен из соседнего дома был унижен Николасом, грубо заклеймен как безмозглый идиот, и за эти нападки на его здравый смысл несла в какой-то мере ответственность миссис Никльби. Может быть, она почувствовала, что добрая христианка должна была опровергнуть мнение, будто обиженный джентльмен выжил из ума или от рождения был идиотом. А какие лучшие средства могла она применить для достижения столь добродетельной и похвальной цели, как не доказать всем, что его страсть была в высшей степени здравой и являлась как раз тем самым результатом, какой могли предугадать благоразумные и мыслящие люди и который вытекал из того, что она по неосторожности выставляла напоказ свою зрелую красоту, так сказать, перед самыми глазами пылкого и слишком чувствительного человека.
– Ax! – сказала миссис Никльби, серьезно покачивая головой. – Если бы Николас знал, как страдал его бедный папа, когда я делала вид, что ненавижу его, прежде чем мы обручились, он бы проявил больше понимания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109