Леди Мальбери Хоук – эта идея преобладала. Леди Мальбери Хоук! В прошлый вторник в церкви Сент Джордж епископ Лендафский сочетал браком сэра Мальбери Хоука из Мальбери-Касл, Норт-Уэльс, с Кэтрин, единственной дочерью покойного Николаса Никльби, эсквайра, из Девоншнра.
– Честное слово, – это звучит очень неплохо! – воскликнула миссис Ннкльби.
Покончив, к полному своему душевному удовлетворению, с церемонией и сопутствующими ей празднествами, сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинную вереницу почестей и отличий, которые не преминут сопровождать Кэт в этой новой и блестящей сфере. Конечно, она будет представлена ко двору. В день ее рождения, девятнадцатого июля («ночью, десять минут четвертого, – подумала в скобках миссис Никльби, – помню, я, спросила, который час»), сэр Мальбери устроит пиршество для всех своих арендаторов и подарит им три с половиной процента от их последней полугодовой арендной платы, что будет полностью отражено в газетных столбцах, посвященных фешенебельному обществу, к безграничному удовольствию и восхищению всех читателей. И портрет Кэт появится по меньшей мере в полудюжине альманахов, а на обратной стороне будет напечатано мелким шрифтом: «Стихи, сочиненные при созерцании портрета леди Мальбери Хоук сэром Дингльби Дэбером». Быть может, в одном каком-нибудь ежегоднике, более объемистом, будет помещен даже портрет матери леди Мальбери Хоук и стихи отца сэра Дингльби Дэбера. Случались вещи и более невероятные. Помещались портреты и менее интересные. Когда эта мысль мелькнула в голове славной леди, лицо ее, помимо ее воли, расплылось в глупой улыбке и одновременно стало сонным, каковое выражение, общее всем подобным портретам, быть может, и является единственной причиной, почему они всегда столь очаровательны и приятны.
Такими шедеврами воздушной архитектуры увлекалась миссис Никльби весь вечер после случайного знакомства с титулованными друзьями Ральфа, и сновидения, не менее пророческие и столь же многообещающие, преследовали ее и ту ночь. На следующий день она готовила свой скромный обед, по-прежнему поглощенная все теми же мечтами, – пожалуй, слегка потускневшими после сна и при дневном свете, – когда девушка, которая ей прислуживала, отчасти чтобы составить компанию, а отчасти чтобы помочь в домашних делах, с необычным волнением ворвалась и комнату и доложила, что в коридоре ждут дна джентльмена, которые просят разрешения подняться к ней.
– Господи помилуй! – воскликнула миссис Никльби, поспешно приводя в порядок волосяную накладку и чепец. – А что, если это… Ах, боже мой, стоят все время в коридоре!.. Почему же вы, глупая, не попросите их подняться?
Пока девушка ходила исполнять поручение, миссис Никльби второпях сунула в буфет все, что напоминало о еде и питье. Едва она с этим покончила и уселась с таким спокойным видом, какой только могла принять, как явились два джентльмена, оба совершенно ей незнакомые.
– Как поживаете ? – сказал один джентльмен, делая сильное ударение на последнем слове.
– Как поживаете? – сказал другой джентльмен, перемещая ударение, словно бы с целью разнообразить приветствие.
Миссис Никльби сделала реверанс и улыбнулась и снова сделала реверанс и заметила, потирая при этом руки, что, право же, она… не имеет… чести…
– …знать нас, – закончил первый джентльмен. – Потеряли от этого мы, миссис Никльби. Потеряли от этого мы, не так ли, Пайк?
– Мы, Плак, – ответил второй джентльмен.
– Мне кажется, мы очень часто об этом сожалели, Пайк? – сказал первый джентльмен.
– Очень часто, Плак, – ответил второй.
– Но теперь, – сказал первый джентльмен, – теперь мы вкушаем счастье, по которому вздыхали и томились. Вздыхали и томились мы по этому счастью, Пайк, или нет?
– Вы же знаете, что вздыхали и томились, Плак, – укоризненно сказал Пайк.
– Вы слышите, сударыня? – осведомился мистер Плак, оглядываясь. – Вы слышите неопровержимое свидетельство моего друга Пайка… Кстати, это напомнило мне… формальности, формальности… ими не следует пренебрегать в цивилизованном обществе. Пайк – миссис Никльби.
Мистер Пайк прижал руку к сердцу и низко поклонился.
– Представлюсь ли я с соблюдением таких же формальностей, – сказал мистер Плак, – сам ли я скажу, что моя фамилия Плак, или попрошу моего друга Пайка (который, будучи теперь надлежащим образом представлен, вправе исполнить эту обязанность) объявить за меня, миссис Никльби, что моя фамилия Плак, или я буду добиваться знакомства с вами на том простом основании, что питаю глубокий интерес к вашему благополучию, или же я представлюсь вам как друг сэра Мальбери Хоука – об этих возможностях и соображениях, миссис Никльби, я предлагаю судить вам.
– Для меня друг сэра Мальбери Хоука не нуждается в лучшей рекомендации, – милостиво заявила миссис Никльби.
– Восхитительно слышать от вас эти слова! – сказал мистер Плак, близко придвигая стул к миссис Никльби и усаживаясь. – Утешительно знать, что вы считаете моего превосходного друга сэра Мальбери заслуживающим столь большого уважения. Одно слово по секрету, миссис Никльби: когда сэр Мальбери об этом узнает, он будет счастлив – повторяю, миссис Никльби, счастлив. Пайк, садитесь.
– Мое доброе мнение, – сказала миссис Никльби, и бедная леди ликовала при мысли о том, как она удивительно хитра, – мое доброе мнение может иметь очень мало значения для такого джентльмена, как сэр Мальбери.
– Мало значения! – воскликнул мистер Плак. – Пайк, какое значение имеет для нашего друга сэра Мальбери доброе мнение миссис Никльби?
– Какое значение? – повторил Пайк.
– О! – сказал Плак. – Великое значение, не так ли?
– Величайшее значение, – ответил Пайк.
– Миссис Никльби не может не знать, – сказал мистер Плак, – какое огромное впечатление произвела эта прелестная девушка…
– Плак, – сказал его друг, – довольно!
– Пайк прав, – пробормотал после короткой паузы мистер Плак. – Об этом я не должен был упоминать. Пайк совершенно прав. Благодарю вас, Пайк.
«Ну, право же, – подумала миссис Никльби, – такой деликатности я никогда еще не встречала!»
В течение нескольких минут мистер Плак притворялся, будто находится в крайнем замешательстве, после чего возобновил разговор, умоляя миссис Никльби не обращать ни малейшего внимания на его опрометчивые слова – почитать его неосторожным, несдержанным, безрассудным. Единственное, о чем он просит, – чтобы она не сомневалась в наилучших его намерениях.
– Но когда, – сказал мистер Плак, – когда я вижу, с одной стороны, такую прелесть и красоту, а с другой – такую пылкость и преданность, я… Простите, Пайк, у меня не было намерения возвращаться к этой теме. Поговорите о чем-нибудь другом, Пайк.
– Мы обещали сэру Мальбери и лорду Фредерику, – сказал Пайк, – зайти сегодня осведомиться, не простудились ли вы вчера вечером.
– Вчера вечером? Нисколько, сэр, – ответила миссис Никльби. – Передайте мою благодарность его лордству и сэру Мальбери за то, что они оказали мне честь и справляются об этом. Нисколько не простудилась – и это тем более странно, что в сущности я очень подвержена простуде, очень подвержена. Однажды я схватила простуду, – сказала миссис Никльби, – кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году… позвольте-ка, четыре и пять – девять… и – да, в тысяча восемьсот семнадцатом! – и я думала, что никогда от нее не избавлюсь. Совершенно серьезно, я думала, что никогда от нее не избавлюсь. В конце концов меня излечило одно средство, о котором, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, мистер Плак. Нужно взять галлон воды, такой горячей, как только можно вытерпеть, фунт соли и лучших отрубей на шесть пенсов и каждый вечер, перед самым сном, держать двадцать минут в этой воде голову, то есть я хотела сказать не голову, а ноги. Это изумительное средство, изумительное! Помню, в первый раз я прибегла к нему на второй день после рождества, а к середине апреля простуда прошла. Если подумать, это кажется просто чудом, потому что она у меня была с начала сентября.
– Ну, что за напасть! – сказал мистер Пайк.
– Поистине ужасно! – воскликнул мистер Плак.
– Но о ней стоило услышать хотя бы только для того, чтобы узнать, что миссис Никльби выздоровела. Не так ли, Плак? – воскликнул мистер Пайк.
– Именно это обстоятельство и придает делу живейший интерес, – отозвался мистер Плак.
– Но позвольте, миссис Никльби, – сказал Пайк, как бы внезапно вспомнив, – несмотря на эту приятную беседу, мы не должны забывать о нашей миссии. Мы явились с поручением.
– С поручением! – воскликнула эта славная леди, мысленному взору которой тотчас предстало в ярких красках брачное предложение, адресованное Кэт.
– От сэра Мальбери, – ответил Пайк. – Должно быть, вы здесь очень скучаете?
– Признаюсь, бывает скучновато, – сказала миссис Никльби.
– Мы передаем приветы от сэра Мальбери Хоука и тысячу просьб присутствовать сегодня вечером в театре, в отдельной ложе, – сказал мистер Плак.
– Ах, боже мой! – сказала миссис Никльби. – Я никогда не выхожу, никогда.
– Тем больше оснований выйти сегодня, дорогая миссис Никльби, – возразил мистер Плак. – Пайк, умоляйте миссис Никльби.
– О, прошу вас! – сказал Пайк.
– Вы должны! – настаивал Плак.
– Вы очень любезны, – нерешительно сказала миссис Никльби, – но…
– В данном случае не может быть никаких «но», дорогая моя миссис Никльби, – заявил мистер Плак, – нет такого слова в словаре. Ваш деверь будет с нами, лорд Фредерик будет с нами, сэр Мальбери будет с нами, Пайк будет с нами – об отказе не может быть и речи. Сэр Мальбери пришлет за вами карету ровно без двадцати минут семь. Не будете же вы столь жестоки, чтобы огорчить всю компанию, миссис Никльби?
– Вы так настойчивы, что, право же, я не знаю, что сказать, – ответила достойная леди.
– Не говорите ничего. Ни слова, ни слова, сударыня! – убеждал мистер Плак. – Миссис Никльби, – продолжал этот превосходный джентльмен, понизив голос, – в том, что я собираюсь сейчас сказать, есть самое пустячное, самое извинительное нарушение чужой тайны, и, однако, если бы мой друг Пайк это услышал, он поссорился бы со мной еще до обеда – таково утонченное чувство чести у этого человека, миссис Никльби.
Миссис Никльби бросила опасливый взгляд на воинственного Пайка, который отошел к окну, а мистер Плак, сжав ее руку, продолжал:
– Ваша дочь одержала победу – победу, с которой я могу вас поздравить. сэр Мальбери, сударыня, сэр Мальбери – преданный ее раб! Гм!..
– Ах! – воскликнул в этот критический момент мистер Пайк, театральным движением схватив что-то с каминной полки. – Что это? Что я вижу?
– Что вы видите, дружише? – спросил мистер Плак.
– Это то лицо, тот образ, то выражение! – вскричал мистер Пайк, падая с миниатюрой в руке на стул. – Портрет неважный, сходства маловато, но все-таки это то лицо, тот образ, то выражение.
– Я узнаю его отсюда! – воскликнул мистер Плак восторженно. – Не правда ли, сударыня, это слабое подобие…
– Это портрет моей дочери, – с великой гордостью сказала миссис Никльби.
И действительно, это был он. Маленькая мисс Ла-Криви принесла показать его всего два дня назад.
Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.
Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты (причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему «ужасно хочется пить».
– Вот что я вам скажу, – заявил мистер Пайк, – если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.
И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.
– Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь, – сказал мистер Пайк, вставая. – Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!
Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.
Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе – даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала, – и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.
– Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась… – сказала миссис Никльби.
Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно – не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. «Нет, не знаю, – подумала миссис Никльби, – она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!» Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.
Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.
У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил «мордобитием» случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, «прихлопнуть» капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Честное слово, – это звучит очень неплохо! – воскликнула миссис Ннкльби.
Покончив, к полному своему душевному удовлетворению, с церемонией и сопутствующими ей празднествами, сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинную вереницу почестей и отличий, которые не преминут сопровождать Кэт в этой новой и блестящей сфере. Конечно, она будет представлена ко двору. В день ее рождения, девятнадцатого июля («ночью, десять минут четвертого, – подумала в скобках миссис Никльби, – помню, я, спросила, который час»), сэр Мальбери устроит пиршество для всех своих арендаторов и подарит им три с половиной процента от их последней полугодовой арендной платы, что будет полностью отражено в газетных столбцах, посвященных фешенебельному обществу, к безграничному удовольствию и восхищению всех читателей. И портрет Кэт появится по меньшей мере в полудюжине альманахов, а на обратной стороне будет напечатано мелким шрифтом: «Стихи, сочиненные при созерцании портрета леди Мальбери Хоук сэром Дингльби Дэбером». Быть может, в одном каком-нибудь ежегоднике, более объемистом, будет помещен даже портрет матери леди Мальбери Хоук и стихи отца сэра Дингльби Дэбера. Случались вещи и более невероятные. Помещались портреты и менее интересные. Когда эта мысль мелькнула в голове славной леди, лицо ее, помимо ее воли, расплылось в глупой улыбке и одновременно стало сонным, каковое выражение, общее всем подобным портретам, быть может, и является единственной причиной, почему они всегда столь очаровательны и приятны.
Такими шедеврами воздушной архитектуры увлекалась миссис Никльби весь вечер после случайного знакомства с титулованными друзьями Ральфа, и сновидения, не менее пророческие и столь же многообещающие, преследовали ее и ту ночь. На следующий день она готовила свой скромный обед, по-прежнему поглощенная все теми же мечтами, – пожалуй, слегка потускневшими после сна и при дневном свете, – когда девушка, которая ей прислуживала, отчасти чтобы составить компанию, а отчасти чтобы помочь в домашних делах, с необычным волнением ворвалась и комнату и доложила, что в коридоре ждут дна джентльмена, которые просят разрешения подняться к ней.
– Господи помилуй! – воскликнула миссис Никльби, поспешно приводя в порядок волосяную накладку и чепец. – А что, если это… Ах, боже мой, стоят все время в коридоре!.. Почему же вы, глупая, не попросите их подняться?
Пока девушка ходила исполнять поручение, миссис Никльби второпях сунула в буфет все, что напоминало о еде и питье. Едва она с этим покончила и уселась с таким спокойным видом, какой только могла принять, как явились два джентльмена, оба совершенно ей незнакомые.
– Как поживаете ? – сказал один джентльмен, делая сильное ударение на последнем слове.
– Как поживаете? – сказал другой джентльмен, перемещая ударение, словно бы с целью разнообразить приветствие.
Миссис Никльби сделала реверанс и улыбнулась и снова сделала реверанс и заметила, потирая при этом руки, что, право же, она… не имеет… чести…
– …знать нас, – закончил первый джентльмен. – Потеряли от этого мы, миссис Никльби. Потеряли от этого мы, не так ли, Пайк?
– Мы, Плак, – ответил второй джентльмен.
– Мне кажется, мы очень часто об этом сожалели, Пайк? – сказал первый джентльмен.
– Очень часто, Плак, – ответил второй.
– Но теперь, – сказал первый джентльмен, – теперь мы вкушаем счастье, по которому вздыхали и томились. Вздыхали и томились мы по этому счастью, Пайк, или нет?
– Вы же знаете, что вздыхали и томились, Плак, – укоризненно сказал Пайк.
– Вы слышите, сударыня? – осведомился мистер Плак, оглядываясь. – Вы слышите неопровержимое свидетельство моего друга Пайка… Кстати, это напомнило мне… формальности, формальности… ими не следует пренебрегать в цивилизованном обществе. Пайк – миссис Никльби.
Мистер Пайк прижал руку к сердцу и низко поклонился.
– Представлюсь ли я с соблюдением таких же формальностей, – сказал мистер Плак, – сам ли я скажу, что моя фамилия Плак, или попрошу моего друга Пайка (который, будучи теперь надлежащим образом представлен, вправе исполнить эту обязанность) объявить за меня, миссис Никльби, что моя фамилия Плак, или я буду добиваться знакомства с вами на том простом основании, что питаю глубокий интерес к вашему благополучию, или же я представлюсь вам как друг сэра Мальбери Хоука – об этих возможностях и соображениях, миссис Никльби, я предлагаю судить вам.
– Для меня друг сэра Мальбери Хоука не нуждается в лучшей рекомендации, – милостиво заявила миссис Никльби.
– Восхитительно слышать от вас эти слова! – сказал мистер Плак, близко придвигая стул к миссис Никльби и усаживаясь. – Утешительно знать, что вы считаете моего превосходного друга сэра Мальбери заслуживающим столь большого уважения. Одно слово по секрету, миссис Никльби: когда сэр Мальбери об этом узнает, он будет счастлив – повторяю, миссис Никльби, счастлив. Пайк, садитесь.
– Мое доброе мнение, – сказала миссис Никльби, и бедная леди ликовала при мысли о том, как она удивительно хитра, – мое доброе мнение может иметь очень мало значения для такого джентльмена, как сэр Мальбери.
– Мало значения! – воскликнул мистер Плак. – Пайк, какое значение имеет для нашего друга сэра Мальбери доброе мнение миссис Никльби?
– Какое значение? – повторил Пайк.
– О! – сказал Плак. – Великое значение, не так ли?
– Величайшее значение, – ответил Пайк.
– Миссис Никльби не может не знать, – сказал мистер Плак, – какое огромное впечатление произвела эта прелестная девушка…
– Плак, – сказал его друг, – довольно!
– Пайк прав, – пробормотал после короткой паузы мистер Плак. – Об этом я не должен был упоминать. Пайк совершенно прав. Благодарю вас, Пайк.
«Ну, право же, – подумала миссис Никльби, – такой деликатности я никогда еще не встречала!»
В течение нескольких минут мистер Плак притворялся, будто находится в крайнем замешательстве, после чего возобновил разговор, умоляя миссис Никльби не обращать ни малейшего внимания на его опрометчивые слова – почитать его неосторожным, несдержанным, безрассудным. Единственное, о чем он просит, – чтобы она не сомневалась в наилучших его намерениях.
– Но когда, – сказал мистер Плак, – когда я вижу, с одной стороны, такую прелесть и красоту, а с другой – такую пылкость и преданность, я… Простите, Пайк, у меня не было намерения возвращаться к этой теме. Поговорите о чем-нибудь другом, Пайк.
– Мы обещали сэру Мальбери и лорду Фредерику, – сказал Пайк, – зайти сегодня осведомиться, не простудились ли вы вчера вечером.
– Вчера вечером? Нисколько, сэр, – ответила миссис Никльби. – Передайте мою благодарность его лордству и сэру Мальбери за то, что они оказали мне честь и справляются об этом. Нисколько не простудилась – и это тем более странно, что в сущности я очень подвержена простуде, очень подвержена. Однажды я схватила простуду, – сказала миссис Никльби, – кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году… позвольте-ка, четыре и пять – девять… и – да, в тысяча восемьсот семнадцатом! – и я думала, что никогда от нее не избавлюсь. Совершенно серьезно, я думала, что никогда от нее не избавлюсь. В конце концов меня излечило одно средство, о котором, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, мистер Плак. Нужно взять галлон воды, такой горячей, как только можно вытерпеть, фунт соли и лучших отрубей на шесть пенсов и каждый вечер, перед самым сном, держать двадцать минут в этой воде голову, то есть я хотела сказать не голову, а ноги. Это изумительное средство, изумительное! Помню, в первый раз я прибегла к нему на второй день после рождества, а к середине апреля простуда прошла. Если подумать, это кажется просто чудом, потому что она у меня была с начала сентября.
– Ну, что за напасть! – сказал мистер Пайк.
– Поистине ужасно! – воскликнул мистер Плак.
– Но о ней стоило услышать хотя бы только для того, чтобы узнать, что миссис Никльби выздоровела. Не так ли, Плак? – воскликнул мистер Пайк.
– Именно это обстоятельство и придает делу живейший интерес, – отозвался мистер Плак.
– Но позвольте, миссис Никльби, – сказал Пайк, как бы внезапно вспомнив, – несмотря на эту приятную беседу, мы не должны забывать о нашей миссии. Мы явились с поручением.
– С поручением! – воскликнула эта славная леди, мысленному взору которой тотчас предстало в ярких красках брачное предложение, адресованное Кэт.
– От сэра Мальбери, – ответил Пайк. – Должно быть, вы здесь очень скучаете?
– Признаюсь, бывает скучновато, – сказала миссис Никльби.
– Мы передаем приветы от сэра Мальбери Хоука и тысячу просьб присутствовать сегодня вечером в театре, в отдельной ложе, – сказал мистер Плак.
– Ах, боже мой! – сказала миссис Никльби. – Я никогда не выхожу, никогда.
– Тем больше оснований выйти сегодня, дорогая миссис Никльби, – возразил мистер Плак. – Пайк, умоляйте миссис Никльби.
– О, прошу вас! – сказал Пайк.
– Вы должны! – настаивал Плак.
– Вы очень любезны, – нерешительно сказала миссис Никльби, – но…
– В данном случае не может быть никаких «но», дорогая моя миссис Никльби, – заявил мистер Плак, – нет такого слова в словаре. Ваш деверь будет с нами, лорд Фредерик будет с нами, сэр Мальбери будет с нами, Пайк будет с нами – об отказе не может быть и речи. Сэр Мальбери пришлет за вами карету ровно без двадцати минут семь. Не будете же вы столь жестоки, чтобы огорчить всю компанию, миссис Никльби?
– Вы так настойчивы, что, право же, я не знаю, что сказать, – ответила достойная леди.
– Не говорите ничего. Ни слова, ни слова, сударыня! – убеждал мистер Плак. – Миссис Никльби, – продолжал этот превосходный джентльмен, понизив голос, – в том, что я собираюсь сейчас сказать, есть самое пустячное, самое извинительное нарушение чужой тайны, и, однако, если бы мой друг Пайк это услышал, он поссорился бы со мной еще до обеда – таково утонченное чувство чести у этого человека, миссис Никльби.
Миссис Никльби бросила опасливый взгляд на воинственного Пайка, который отошел к окну, а мистер Плак, сжав ее руку, продолжал:
– Ваша дочь одержала победу – победу, с которой я могу вас поздравить. сэр Мальбери, сударыня, сэр Мальбери – преданный ее раб! Гм!..
– Ах! – воскликнул в этот критический момент мистер Пайк, театральным движением схватив что-то с каминной полки. – Что это? Что я вижу?
– Что вы видите, дружише? – спросил мистер Плак.
– Это то лицо, тот образ, то выражение! – вскричал мистер Пайк, падая с миниатюрой в руке на стул. – Портрет неважный, сходства маловато, но все-таки это то лицо, тот образ, то выражение.
– Я узнаю его отсюда! – воскликнул мистер Плак восторженно. – Не правда ли, сударыня, это слабое подобие…
– Это портрет моей дочери, – с великой гордостью сказала миссис Никльби.
И действительно, это был он. Маленькая мисс Ла-Криви принесла показать его всего два дня назад.
Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.
Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты (причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему «ужасно хочется пить».
– Вот что я вам скажу, – заявил мистер Пайк, – если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.
И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.
– Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь, – сказал мистер Пайк, вставая. – Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!
Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.
Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе – даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала, – и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.
– Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась… – сказала миссис Никльби.
Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно – не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. «Нет, не знаю, – подумала миссис Никльби, – она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!» Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.
Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.
У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил «мордобитием» случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, «прихлопнуть» капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109