– Вы оправились после нападения этого негодяя? – всведомился Ральф.
– Если и оправился, то совсем недавно, – ответил Сквирс. – Я был одним сплошным кровоподтеком, сэр, – сказал Сквирс, притронувшись сначала к корням волос, а затем к носкам сапог, – вот отсюда к досюда. Уксус и оберточная бумага, уксус и оберточная бумага с утра до ночи! Чтобы облепить меня всего, ушло примерно полстопы оберточной бумаги. Когда я лежал, как мешок, у нас в кухне, весь обложенный пластырями, вы бы подумали, что это большой сверток в оберточной бумаге, битком набитый стонами. Громко я стонал, Уэкфорд, или я тихо стонал? – спросил мистер Сквирс, обращаясь к сыну.
– Громко, – ответил Уэкфорд.
– А мальчики горевали, видя меня в таком ужасном состоянии, Уэкфорд, или они радовались? – сентиментальным тоном спросил мистер Сквирс.
– Ра…
– Что? – воскликнул Сквирс, круто повернувшись.
– Горевали, – ответил сын.
– То-то! – сказал Сквирс, угостив его хорошей пощечиной. – В таком случае, вынь руки из карманов и не заикайся, отвечая на вопрос. Не хнычьте, сэр, в конторе джентльмена, а не то я сбегу от моего семейства я никогда к нему не вернусь. А что будет тогда со всеми этими дорогими покинутыми мальчиками, которые вырвутся на волю и потеряют лучшего своего друга?
– Вам пришлось прибегнуть к медицинской помощи? – осведомился Ральф.
– Да, пришлось, – ответил Сквирс, – и недурной счет представил помощник лекаря; впрочем, я заплатил.
Ральф поднял брови с таким видом, который мог выражать либо сочувствие, либо изумление – как угодно было истолковать собеседнику.
– Да, заплатил все до последнего фартинга, – подтвердил Сквирс, по-видимому слишком хорошо звавший человека, с которым имел дело, чтобы предположить, что какие бы то ни было обстоятельства побудят его покрыть часть чужих расходов, – И вдобавок ничего не потратил.
– Ну? – сказал Ральф.
– Ни полпенни, – отозвался Сквирс. – Дело в том, что с наших мальчиков мы берем доплату только на докторов, когда они требуются, да и то, если мы уверены в наших плательщиках, понимаете?
– Понимаю, – сказал Ральф.
– Прекрасно, – продолжал Сквирс. – Так вот, когда вырос мой счет, мы выбрали пять маленьких мальчиков (сыновья торговцев, из тех, кто непременно заплатит), у которых еще не было скарлатины, и одного из них поселили в доме, где были больные скарлатиной, и он заразился, а потом мы положили четверых остальных спать вместе с ним, они тоже заразились, а тогда пришел доктор и лечил их всех сразу, и мы разложили на них всю сумму моих расходов и прибавили ее к их маленьким счетам, а родители заплатили. Ха-ха-ха!
– Недурно придумано! – сказал Ральфт украдкой присматриваясь к школьному учителю.
– Еще бы! – отозвался Сквирс. – Мы всегда так делаем. Когда миссис Сквирс производила на свет вот этого самого маленького Уэкфорда, мы пропустили через коклюш шестерых мальчиков, и расход на миссис Сквирс, включая месячное жалованье сиделке, разделили между ними. Ха-ха-ха!
Ральф никогда не смеялся, но сейчас он по мере сил воспроизвел нечто, наиболее приближающееся к смеху, и, выждав, пока мистер Сквирс не насладился всласть своей профессиональной шуткой, спросил, что привело его в город.
– Хлопотливое судебное дело, – ответил Сквирс, почесывая голову,связанное с тем, что они называют нерадивым отношением к питомцу. Не знаю, что им нужно. Мальчишка был выпущен на самое лучшее пастбище, какое только есть в наших краях.
У Ральфа был такой вид, будто это замечание ему не совсем понятно.
– Ну да, на пастбище, – повысив голос, повторил Сквирс, считая, что если Ральф его не понял, значит он глух. – Если мальчишка становится вялым, ест без аппетита, мы переводим его на другую диету – ежедневно выпускаем его на часок на соседское поле репы, а иногда, если случай деликатный, то на поле репы и на морковные гряды попеременно, и позволяем ему есть, сколько он захочет. Нет лучшей земли в графстве, чем та, на которой пасся этот испорченный мальчишка, а он возьми да и схвати простуду, и несварение желудка, и мало ли что еще, а тогда его друзья возбуждают судебное дело против меня! Вряд ли вы могли бы предположить, что неблагодарность людская заведет их так далеко, не правда ли? – добавил Сквирс, нетерпеливо заерзав на стуле, как человек, несправедливо обиженный.
– Действительно, неприятный случай, – заметил Ральф.
– Вот это вы сущую правду сказали! – подхватил Сквирс. – Думаю, что нет на свете человека, который бы любил молодежь так, как люблю ее я. В настоящее время в Дотбойс-Холле собралось молодежи на сумму восемьсот фунтов в год. Я бы принял и на тысячу шестьсот фунтов, если бы мог найти столько учеников, и к каждым двадцати фунтам относился бы с такой любовью, с какой ничто сравниться не может!
– Вы остановились там, где и в прошлый раз? – спросил Ральф.
– Да, мы у «Сарацина», – ответил Сквирс, – и так как до конца полугодия ждать осталось недолго, мы там задержимся, пока я не соберу деньги и, надеюсь, еще нескольких новых мальчиков. Я привез маленького Уэкфорда нарочно для того, чтобы его показывать родителям и опекунам. На этот раз я думаю поместить его на рекламе. Посмотрите на этого мальчика – ведь он тоже ученик! Ну, не чудо ли упитанности этот мальчик?
– Я бы хотел сказать вам два слова, – заметил Ральф, который некоторое время и говорил и слушал как будто машинально.
– Столько слов, сколько вам угодно, сэр, – отозвался Сквирс. – Уэкфорд, ступай поиграй в задней конторе и поменьше возись, не то похудеешь, а это не годится. Нет ли у вас такой штуки, как два пенса, мистер Никльби? – спросил Сквирс, позвякивая связкой ключей в кармане сюртука и бормоча что-то о том, что у него найдется только серебро.
– Как будто… есть, – очень медленно сказал Ральф и после долгих поисков в ящике конторки извлек пенни, полпенни и два фартинга.
– Благодарю, – сказал Сквирс, отдавая их сыну. – Вот! Пойди купи себе пирожок – клерк мистера Никльби покажет тебе где – и помни, купи жирный. От теста, – добавил Сквирс, закрывая дверь за юным Уэкфордом, – у него кожа лоснится, а родители думают, что это признак здоровья.
Дав такое объяснение и скрепив его особо многозначительным взглядом, мистер Сквирс подвинул стул так, чтобы расположиться против Ральфа на небольшом расстоянии, и, поместив стул к полному своему удовлетворению, уселся.
– Слушайте меня внимательно, – сказал Ральф, слегка наклоняясь вперед.
Сквирс кивнул.
– Я не думаю, что вы такой болван, – сказал Ральф, – чтобы с готовностью простить или забыть совершенное над вами насилие и огласку?
– Как бы не так, черт побери! – резко сказал Сквирс.
– Или упустить случай уплатить с процентами, если таковой вам представится? – продолжал Ральф.
– Дайте мне его и увидите, – ответил Сквирс.
– Уж не это ли заставило вас зайти ко мне? – спросил Ральф, взглянув на школьного учителя.
– Н-н-нет, этого бы я не сказал, – ответил Сквирс. – Я думал… если у вас есть возможность предложить мне, кроме той пустячной суммы, какую вы прислали, некоторую компенсацию…
– Ax, вот что! – воскликнул, перебивая его, Ральф. – Можете не продолжать.
После длинной паузы, в течение которой Ральф, казалось, был погружен в созерцание, он нарушил молчание вопросом:
– Что это за мальчик, которого он увел с собой?
Сквирс назвал фамилию.
– Маленький он или большой, здоровый или хилый, смирный или буян! Говорите, – приказал Ральф.
– Ну, он не так уж мал, – ответил Сквирс, – то есть, знаете ли, не так уж мал для мальчика…
– Иными словами он, должно быть, уже не маленький? – перебил Ральф.
– Да, – бойко ответил Сквирс, как будто этот намек доставил ему облегчение, – ему, пожалуй, лет двадцать. Но тем, кто его не знает, он не покажется таким взрослым, потому что у него вот здесь кое-чего не хватает,он хлопнул себя по лбу. – Никого, понимаете ли, нет дома, сколько бы вы ни стучали.
– А вы, разумеется, частенько стучали? – пробормотал Ральф.
– Частенько, – с усмешкой заявил Сквирс.
– Когда вы письменно подтвердили получение этой, как вы выражаетесь, пустячной суммы, вы мне написали, что его друзья давным-давно его покинули и у вас нет никакого ключа, никакой нити, чтобы установить, кто он такой. Правда ли это?
– На мою беду, правда, – ответил Сквирс, становясь все более и более развязным и фамильярным по мере того, как Ральф с меньшей сдержанностью продолжал расспросы. – По записям в моей книге прошло четырнадцать лет с тех пор, как неизвестный человек привел его ко мне осенним вечером и оставил у меня, уплатив вперед пять фунтов пять шиллингов за первую четверть года. Тогда ему могло быть лет пять-шесть, не больше.
– Что вы еще о нем знаете? – спросил Ральф.
– С сожалением должен сказать, что чертовски мало, – ответил Сквирс.Деньги мне платили лет шесть или восемь, а потом перестали. Тот парень дал свой лондонский адрес, но, когда дошло до дела, конечно никто ничего о нем не знал. И вот я оставил мальчишку из… из…
– Из милости? – сухо подсказал Ральф.
– Совершенно верно, из милости, – подтвердил Сквирс, потирая руки. – А когда он только-только начал приносить какую-то пользу, является этот негодяй, молодой Никльби, и похищает его. Но самое досадное и огорчительное во всей этой истории то, – сказал Сквирс, понизив голос и придвигая свой стул ближе к Ральфу, – что именно теперь о нем начали, наконец, наводить справки; не у меня, а окольным путем, в нашей деревне. И вот, как раз тогда, когда я, пожалуй, мог бы получить все, что мне задолжали, а быть может, – кто знает, такие вещи в нашем деле случались, – еще и подарок, если бы спровадил его к какому-нибудь фермеру или отправил в плавание, чтобы он не покрыл позором своих родителей, если… если допустить, что он незаконнорожденный, как многие из наших мальчиков… черт бы меня побрал, – как раз в это время мерзавец Никльби хватает его средь бела дня и все равно что очищает мой карман!
– Скоро мы оба с ним посчитаемся, – сказал Ральф, положив руку на плечо йоркширского учителя.
– Посчитаемся! – повторил Сквирс. – И я бы охотно дал ему в долг. Пусть вернет, когда сможет. Хотел бы я, чтобы он попался в руки миссис Сквирс! Боже мой! Она бы его убила, мистер Никльби. Для нее это все равно что пообедать.
– Мы об этом еще потолкуем, – сказал Ральф. – Мне нужно время, чтобы это обдумать. Ранить его в его привязанностах и чувствах… Если бы я мог нанести ему удар через этого мальчика…
– Бейте его, как вам угодно, сэр, – перебил Сквирс, – только наносите удар посильнее, вот и все. А затем будьте здоровы!.. Эй! Достаньте-ка с гвоздя шляпу этого мальчика и снимите его с табурета, слышите?
Выкрикнув эти приказания Ньюмену Ногсу, мистер Сквирс отправился в маленькую заднюю контору и с родительской заботливостью надел своему отпрыску шляпу, в то время как Ньюмен с пером за ухом сидел, застывший и неподвижный, на своем табурете, глядя в упор то на отца, то на сына.
– Красивый мальчик, не правда ли? – сказал Сквирс, слегка склонив голову набок и отступив к конторке, чтобы лучше оценить пропорции маленького Уэкфорда.
– Очень, – сказал Ньюмен.
– Неплохо упитан, а? – продолжал Сквирс. – У него жиру хватит на двадцать мальчиков.
– А! – воскликнул Ньюмен, внезапно приблизив свое лицо к лицу Сквирса.У него хватит… жиру на двадцать мальчиков!.. Больше! Он все себе забрал! Да поможет бог остальным! Ха-ха! О боже!
Произнеся эти отрывистые замечания, Ньюмен бросился к своей конторке и начал писать с поразительней быстротой.
– Что такое на уме у этого человека? – покраснев, вскричал Сквирс. – Он пьян?
Ньюмен ничего не ответил.
– Он с ума сошел? – осведомился Сквирс.
Но по-прежнему у Ньюмена был такой вид, как будто он не сознавал, что здесь кто-нибудь находится, кроме него; поэтому мистер Сквирс утешился замечанием, что он и пьян и с ума сошел, и с такими прощальными словами увел своего многообещающего сынка.
По мере того как Ральф Никльби начинал подмечать у себя зарождающийся интерес к Кэт, ненависть его к Николасу усиливалась. Возможно, что во искупление своей слабости, выражавшейся в приязни к одному человеку, он считал необходимым еще глубже ненавидеть другого; во всяком случае, так развивались его чувства. Знать, что ему бросают вызов, гнушаются им, убеждают Кэт в том, что он гнусен, знать, что ей внушают ненависть и презрение к нему и учат считать прикосновение его отравой, а общение с ним – позором, знать все это и знать, что виновником был тот же бедный юноша-родственник, который стал хулить его при первой же их встрече и с тех пор открыто выступал против него и его не страшился, – все это распалило его скрытую ненависть до таких пределов, что он воспользовался бы любым средством для утоления ее, если бы нашел путь к немедленной расплате.
Но, к счастью для Николаса, Ральф Никльби этого пути не видел; и хотя он размышлял до самого вечера и, несмотря на повседневные дела, не переставал задумываться об этом одном тревожащем его предмете, – однако, когда настала ночь, его преследовала все та же мысль, и он тщетно думал все об одном и том же.
– Когда мой брат был в его возрасте, – говорил себе Ральф, – меня впервые начали сравнивать е братом, и всегда не в мою пользу. Он был прямодушным, смелым, щедрым, веселым, а я – хитрым скрягой с холодной кровью, у которого одна страсть – любовь к сбережениям, и одно желание – жажда наживы. Я об этом вспомнил, когда в первый раз увидел этого мальчишку. Теперь я припоминаю еще лучше.
Он занимался тем, что разрывал на мельчайшие кусочки письмо Николаса, и при этих словах швырнул их, и они рассыпались дождем.
– Когда я отдаюсь таким воспоминаниям, – с горькой улыбкой продолжал Ральф, – они надвигаются на меня со всех сторон. Если есть люди, притворяющиеся, будто презирают власть денег, я должен показать им, какова она.
И, придя в приятное состояние духа, располагающее ко сну, Ральф Никльби отправился спать.
Глава XXXV,
Смайка представляют миссис Никльби и Кэт. Николас в свою очередь завязывает новое знакомство. Более светлые дни как будто настают для семьи

Устроив мать и сестру в квартире добросердечной миниатюристки и удостоверившись, что сэру Мальбери Хоуку не грозит опасность распрощаться с жизнью, Николас начал подумывать о бедном Смайке, который, позавтракав с Ньюменом Ногсом, сидел безутешный в комнате этого превосходного человека, ожидая с большой тревогой дальнейших сведений о своем покровителе.
«Так как он будет одним из членов нашего маленького семейного кружка, где бы мы ни жили и что бы судьба нам ни готовила, – думал Николас, – я должен представить беднягу со всеми церемониями. Они будут добры к нему ради него самого, а если и не в такой степени, как мне бы хотелось, то хотя бы ради меня».
Николас сказал «они», но его опасения ограничивались одной особой. Он не сомневался в Кэт, но знал странности своей матери и был не совсем уверен в том, что Смайку удастся снискать расположение миссис Никльби.
«Впрочем, – подумал Николас, отправляясь в путь с такими добрыми намерениями, – она не сможет не привязаться к нему, когда узнает, какое он преданное создание, а так как это открытие она должна сделать очень скоро, то срок его испытания окажется короткими.
– Я боялся, что с вами опять что-нибудь случилось, – сказал Смайк, придя в восторг при виде своего друга. – Время тянулось так медленно, что я испугался, не пропали ли вы.
– Пропал! – весело воскликнул Николас. – Обещаю вам, что вы не так легко от меня отделаетесь. Я еще тысячи раз буду выплывать на поверхность, и чем сильнее меня толкнут, тем быстрее я вынырну, Смайк! Но идемте, я должен отвести вас домой.
– Домой? – пробормотал Смайк, пугливо попятившись.
– Да, – ответил Николас, беря его под руку. – А в чем дело?
– Когда-то я этого ждал, – сказал Смайк, – днем и ночью, днем и ночью, много лет. Я тосковал о доме, пока не измучился и не зачах от горя… Но теперь…
– Что же теперь? – спросил Николас, ласково заглядывая ему в лицо. – Что теперь, дружище?
– Я бы не расстался с вами ни для какого дома на Земле, – ответил Смайк, пожимая ему руку, – кроме одного, кроме одного. Мне не дожить до старости, и если бы ваши руки положили меня в могилу и я знал перед смертью, что иногда вы будете приходить и смотреть на могилу с вашей доброй улыбкой, в летнюю пору, когда вокруг все живет – не мертво, как я, – я мог бы уйти в этот дом почти без слез.
– Зачем вы так говорите, бедный мальчик, если вы счастливы со мной? – сказал Николас.
– Потому что тогда изменился бы я, а не те, кто меня окружает. И, если меня забудут, я этого никогда не узнаю, – ответил Смайк. – На кладбище мы все равны, но здесь никто не похож на меня. Я жалкое существо, и это я хорошо знаю.
– Вы нелепое, глупое существо! – весело отозвался Николас. – Если вы это хотели сказать, я готов с вами согласиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109