– Не плачьте, не плачьте.
А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена.
– Я знаю, каково вам! – сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с такою нежностью, словно она была малюткой. – Сейчас вы ослабели. Да, да, очень хорошо. Это правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним. Да, да. Ха-ха-ха! О да! Бедняжка!
С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл ее, чтобы выпустить Кэт.
– Не плачьте больше, – прошептал Ньюмен. – Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо!
– Да благословит вас бог, – сказала Кэт, быстро уходя. – Да благословит вас бог!
– И вас также! – подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы сказать эти слова. – Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и засмеяться, и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать.
Ральф оставался в прежней позе, пока не услышал стука захлопнувшейся двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги, – сел к столу.
Вот одна из тех загадок человеческой природы, которые могут быть поставлены, но не разрешены. Хотя в тот момент Ральф нисколько не раскаивался в своем поведении по отношению к невинной, чистосердечной девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал – именно так, как он больше всего желал, именно так, как было ему наиболее выгодно, – однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили.
– Уф! – сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его воображении возникли лица двух распутников. – Вы за это заплатите. О, вы за это заплатите!
Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам, а за дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в немалое изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него.
Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в нескольких шагах от двери, повернувшись к ней лицом, и, засучив рукава, занимался тем, что осыпал по всем правилам искусства самыми энергическими ударами пустое пространство.
На первый взгляд это могло показаться лишь мудрой мерой предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни, – мерой, принимаемой для расширения грудной клетки и развития ручных мышц. Но напряжение и радость на лице Ньюмена Ногса, которое было залито потом, изумительное упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов в сторону дверной филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах от пола, и неутомимость, с какой он действовал, – все это в достаточной мере объяснило бы зоркому наблюдателю, что Ньюмен Ногс в воображении своем избивает до полусмерти своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби.
Глава XXIX,
О делах Николаса, и о разладе в труппе мистера Винсента Крамльса
Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.
Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.
– Вам не по себе, – сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо.
– Ничуть не бывало, – возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер. – Я думал о моей сестре, Смайк.
– О сестре?
– Да.
– Она похожа на вас? – осведомился Смайк.
– Говорят, что похожа, – смеясь, ответил Николас, – только гораздо красивее.
– Значит, она очень красива, – слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.
– Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы – настоящий кавалер, – заявил Николас.
– А я даже не понимаю, что это значит, – покачивая головой, заметил Смайк. – Увижу я когда-нибудь вашу сестру?
– Конечно! – воскликнул Николас. – Скоро мы будем жить все вместе… когда мы разбогатеем, Смайк.
– Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? – спросил Смайк. – Я не могу понять.
– Ну, это длинная история, – ответил Николас, – и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг – вы знаете, что значит иметь врага?
– О да, это я знаю, – сказал Смайк.
– Так вот, он тому причина, – продолжал Николае. – Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло.
– Это правда? – спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед. – Как его зовут? Скажите мне его имя.
– Ральф, Ральф Никльби.
– Ральф Никльби, – повторил Смайк. – Ральф. Это имя я заучу наизусть.
Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату.
Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто, очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно.
– Добрый вечер, сэр, – сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами. – Я пришел к вам с поручением. Гм!
– От кого и в чем дело? – осведомился Николас. – У вас сегодня необычайно таинственный вид.
– Холодный, быть может, – возразил мистер Фолер, – быть может, холодный. Тому виной мое положение – вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга.
Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал:
– Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок.
Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:
«Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.
Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером».
Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном вызове, что Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был закусить губу и раза три перечитать записку, прежде чем ему удалось в достаточной мере вооружиться серьезностью и строгостью, чтобы обратиться к вражескому посланцу, который не отрывал глаз от потолка и совершенно не изменил выражения своей физиономии.
– Вам известно содержание этой записки, сэр? – спросил он наконец.
– Да, – ответил мистер Фолер, на секунду оглядываясь и тотчас же снова вперив взгляд в потолок.
– А как вы осмелились принести ее сюда, сэр? – осведомился Николас, разорвав ее на мельчайшие кусочки и швырнув в лицо посланцу. – Вы не подумали, что вас пинком спустят с лестницы, сэр?
Мистер Фолер повернул к Николасу голову, украшенную сейчас несколькими обрывками записки, и все так же невозмутимо, с достоинством ответил коротко:
– Нет.
– В таком случае, – сказал Николас, взяв шляпу с высокой тульей и швырнув ее к двери, – советую вам последовать за этой принадлежностью вашего туалета, сэр, иначе вы будете весьма неприятно разочарованы, – и не позже, как через десять секунд…
– Послушайте, Джонсон, – запротестовал мистер Фолер, внезапно потеряв все свое достоинство, – этого, знаете ли, не нужно. Никаких шуток с гардеробом джентльмена!
– Убирайтесь вон! – крикнул Николас. – Негодяй! Как хватило у вас дерзости явиться сюда с таким поручением?
– Фу-фу! – сказал мистер Фолер, разматывая шерстяной шарф и постепенно освобождаясь от него. – Ну, довольно!
– Довольно? – вскричал Николас, приближаясь к нему. – Вон, сэр!
– Фу-фу! Говорю же вам, – возразил мистер Фолер, помахивая рукой, чтобы предупредить новую вспышку гнева, – это было не всерьез. Я просто пошутил.
– Вы бы лучше не забавлялись впредь такими шутками! – сказал Николас. – А не то вам придется убедиться, что тот, над кем вы насмехаетесь, первый приведет угрозу в исполнение и дернет вас за нос! Скажите, пожалуйста, это было написано также в шутку?
– Нет! – объявил актер. – Самым серьезнейшим образом, клянусь честью.
Николас не мог не улыбнуться при виде странной фигуры, которая всегда должна была вызывать скорее смех, чем гнев, а в данном случае казалась особенно смешной: мистер Фолер, опустившись на одно колено, начал крутить надетую на руку шляпу, словно его терзали мучительнейшие опасения, как бы ее не лишили ворса – украшения, которым она уже много месяцев не могла похвастать.
– Послушайте, сэр, – сказал Николас, поневоле рассмеявшись, – будьте добры объясниться.
– Я вам изложу, как было дело, – сказал мистер Фолер, с большим хладнокровием усаживаясь на стул. – С тех пор как вы сюда приехали, у Ленвила ничего не осталось, кроме второстепенных ролей, и вместо приема каждый вечер, как бывало раньше, публика к его выходу относится так, словно он – никто.
– Что вы называете приемом? – осведомился Николас.
– О боги! – воскликнул мистер Фолер. – Какой же вы наивный пастушок, Джонсон! Ну, разумеется, аплодисменты публики при первом выходе! И вот он выходил вечер за вечером, не получая ни одного хлопка, тогда как вас приветствовали рукоплесканиями по крайней мере два, а иногда и три раза, так что, наконец, он впал в отчаяние и вчера вечером совсем было уже решился играть Тибальда с настоящей шпагой и проколоть вас – не опасно, а только… чтобы уложить вас месяца на два.
– Очень деликатно с его стороны, – заметил Николае.
– Да, я тоже так думаю, если принять во внимание обстоятельства: на карту была поставлена его репутация актера, – очень серьезно сказал мистер Фолер. – Но мужество ему изменило, и он стал придумывать какой-нибудь другой способ досадить вам и в то же время завоевать себе популярность, ибо в этом суть. Громкая молва! Вот что ему нужно. Ах, боже мой, если бы он вас проколол, – сказал мистер Фолер, приостановившись, чтобы произвести в уме вычисления, – это бы ему принесло – ax! – это бы ему принесло восемь или десять шиллингов в неделю. Весь город пошел бы смотреть актера, который случайно чуть не убил человека. Я бы не удивился, если бы это доставило ему ангажемент в Лондоне. Однако он принужден был испробовать какое-нибудь другое средство стать популярным, и вот это и пришло ему в голову. Право же, идея недурна! Если бы вы струсили и позволили ему дернуть вас за нос, он постарался бы, чтобы это попало в газету; если бы вы поклялись изувечить его, об этом тоже напечатали бы, и о нем говорили бы столько же, сколько и о вас, понимаете?
– О, разумеется! – отозвался Николас. – А что, если бы я смешал ему все карты и дернул его за нос, чго тогда? Принесло бы это ему удачу?
– Ну, не думаю, – ответил мистер Фолер, почесывая голову, – потому что в этом не было бы ничего романтического и такая известность не пошла бы ему на пользу. Но, сказать вам по правде, этого он почти не принимал в расчет: вы всегда так ласковы и любезны и пользуетесь такой любовью наших дам, что мы не допускали мысли о вашем сопротивлении. Впрочем, если бы это и случилось, у него есть средство выпутаться благополучно, будьте уверены.
– Вот как? – отозвался Николас. – Завтра утром мы это проверим. А пока вы можете дать какой вам вздумается отчет о нашем свидании. Спокойной ночи.
Так как мистер Фолер был хорошо известен среди собратьев-актеров как любитель сеять раздор и отнюдь не отличался щепетильностью, Николас нисколько не сомневался в том, что он тайком подстрекнул трагика к такому образу действий. Мало того, он выполнил бы свое поручение чрезвычайно высокомерно, если бы не был сбит с толку весьма неожиданным протестом, который оно вызвало. Однако не имело смысла относиться к нему серьезно, и Николас выпроводил пантомимиста, деликатно намекнув, что в случае нового оскорбления ему грозит опасность остаться с проломанной головой. Мистер Фолер, весьма добродушно выслушав предостережение, удалился, чтобы побеседовать со своим другом и дать о своей миссии такой отчет, какой, по его мнению, наиболее способствовал бы исполнению намеченного плана.
Несомненно, он доложил, что Николас вне себя от страха, ибо на следующее утро, когда сей молодой джентльмен спокойно отправился в обычный час в театр, он застал всю труппу в явном ожидании, а мистер Ленвил, состроив самую свирепую трагическую мину, величественно восседал на столе и вызывающе посвистывал.
Леди были на стороне Николаса, а джентльмены (будучи ревнивы) оказались на стороне разочарованного трагика; поэтому последние образовали маленькую группу вокруг грозного мистера Ленвила, а первые наблюдали издали не без трепета и волнения. Когда Николас остановился, чтобы поздороваться с ними, мистер Ленвил презрительно захохотал и высказал общие замечания о природе щенят.
– А! – сказал Николас, спокойно оглянувшись. – Вы здесь?
– Раб! – ответствовал мистер Ленвил, помахивая правой рукой и приближаясь к Николасу театральным шагом.
Но почему-то в этот момент он казался слегка удивленным, словно у Николаса был не такой уж испуганный вид, как он ожидал, и вдруг неуклюже остановился, причем собравшиеся леди разразились визгливым смехом.
– Предмет моей злобы и ненависти! – сказал мистер Ленвил. – Я питаю презрение к вам!
Николас рассмеялся, наслаждаясь этим совершенно неожиданным представлением, а леди в виде поощрения засмеялись еще громче, тогда как мистер Ленвил воспользовался самой горькой из своих улыбок и назвал их «фаворитками».
– Но они вас не защитят! – сказал трагик, окидывая Николаса взглядом снизу вверх, начиная с его башмаков и кончая макушкой, а затем сверху вниз, начиная с макушки и кончая башмаками (эти два взгляда, как всем известно, выражают на сцене вызов). – Они вас не защитят, мальчишка!
При этих словах мистер Ленвил скрестил руки и угостил Николаса той миной, с какой в мелодраматических ролях он имел обыкновение взирать на королей-тиранов, когда те говорили: «Бросьте его в самую глубокую темницу под рвом замка», и которая, как известно, производила в свое время при слабом бряцании цепей чрезвычайно сильное впечатление.
То ли из-за отсутствия цепей, то ли по какой-нибудь другой причине, но на противника мистера Ленвила это возымело не очень сильное действие и скорее способствовало веселому расположению духа, отразившемуся на его физиономии. В этой стадии поединка два-три джентльмена, пришедшие специально с целью быть свидетелями, как Николаса дернут за нос, проявили признаки нетерпения, пробормотав, что если уж вообще это делать, то лучше сделать сразу, и что если мистер Ленвил не намерен это делать, то пусть он так и скажет и не заставляет их ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена.
– Я знаю, каково вам! – сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с такою нежностью, словно она была малюткой. – Сейчас вы ослабели. Да, да, очень хорошо. Это правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним. Да, да. Ха-ха-ха! О да! Бедняжка!
С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл ее, чтобы выпустить Кэт.
– Не плачьте больше, – прошептал Ньюмен. – Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо!
– Да благословит вас бог, – сказала Кэт, быстро уходя. – Да благословит вас бог!
– И вас также! – подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы сказать эти слова. – Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и засмеяться, и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать.
Ральф оставался в прежней позе, пока не услышал стука захлопнувшейся двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги, – сел к столу.
Вот одна из тех загадок человеческой природы, которые могут быть поставлены, но не разрешены. Хотя в тот момент Ральф нисколько не раскаивался в своем поведении по отношению к невинной, чистосердечной девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал – именно так, как он больше всего желал, именно так, как было ему наиболее выгодно, – однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили.
– Уф! – сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его воображении возникли лица двух распутников. – Вы за это заплатите. О, вы за это заплатите!
Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам, а за дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в немалое изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него.
Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в нескольких шагах от двери, повернувшись к ней лицом, и, засучив рукава, занимался тем, что осыпал по всем правилам искусства самыми энергическими ударами пустое пространство.
На первый взгляд это могло показаться лишь мудрой мерой предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни, – мерой, принимаемой для расширения грудной клетки и развития ручных мышц. Но напряжение и радость на лице Ньюмена Ногса, которое было залито потом, изумительное упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов в сторону дверной филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах от пола, и неутомимость, с какой он действовал, – все это в достаточной мере объяснило бы зоркому наблюдателю, что Ньюмен Ногс в воображении своем избивает до полусмерти своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби.
Глава XXIX,
О делах Николаса, и о разладе в труппе мистера Винсента Крамльса
Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.
Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.
– Вам не по себе, – сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо.
– Ничуть не бывало, – возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер. – Я думал о моей сестре, Смайк.
– О сестре?
– Да.
– Она похожа на вас? – осведомился Смайк.
– Говорят, что похожа, – смеясь, ответил Николас, – только гораздо красивее.
– Значит, она очень красива, – слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.
– Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы – настоящий кавалер, – заявил Николас.
– А я даже не понимаю, что это значит, – покачивая головой, заметил Смайк. – Увижу я когда-нибудь вашу сестру?
– Конечно! – воскликнул Николас. – Скоро мы будем жить все вместе… когда мы разбогатеем, Смайк.
– Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? – спросил Смайк. – Я не могу понять.
– Ну, это длинная история, – ответил Николас, – и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг – вы знаете, что значит иметь врага?
– О да, это я знаю, – сказал Смайк.
– Так вот, он тому причина, – продолжал Николае. – Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло.
– Это правда? – спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед. – Как его зовут? Скажите мне его имя.
– Ральф, Ральф Никльби.
– Ральф Никльби, – повторил Смайк. – Ральф. Это имя я заучу наизусть.
Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату.
Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто, очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно.
– Добрый вечер, сэр, – сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами. – Я пришел к вам с поручением. Гм!
– От кого и в чем дело? – осведомился Николас. – У вас сегодня необычайно таинственный вид.
– Холодный, быть может, – возразил мистер Фолер, – быть может, холодный. Тому виной мое положение – вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга.
Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал:
– Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок.
Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:
«Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.
Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером».
Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном вызове, что Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был закусить губу и раза три перечитать записку, прежде чем ему удалось в достаточной мере вооружиться серьезностью и строгостью, чтобы обратиться к вражескому посланцу, который не отрывал глаз от потолка и совершенно не изменил выражения своей физиономии.
– Вам известно содержание этой записки, сэр? – спросил он наконец.
– Да, – ответил мистер Фолер, на секунду оглядываясь и тотчас же снова вперив взгляд в потолок.
– А как вы осмелились принести ее сюда, сэр? – осведомился Николас, разорвав ее на мельчайшие кусочки и швырнув в лицо посланцу. – Вы не подумали, что вас пинком спустят с лестницы, сэр?
Мистер Фолер повернул к Николасу голову, украшенную сейчас несколькими обрывками записки, и все так же невозмутимо, с достоинством ответил коротко:
– Нет.
– В таком случае, – сказал Николас, взяв шляпу с высокой тульей и швырнув ее к двери, – советую вам последовать за этой принадлежностью вашего туалета, сэр, иначе вы будете весьма неприятно разочарованы, – и не позже, как через десять секунд…
– Послушайте, Джонсон, – запротестовал мистер Фолер, внезапно потеряв все свое достоинство, – этого, знаете ли, не нужно. Никаких шуток с гардеробом джентльмена!
– Убирайтесь вон! – крикнул Николас. – Негодяй! Как хватило у вас дерзости явиться сюда с таким поручением?
– Фу-фу! – сказал мистер Фолер, разматывая шерстяной шарф и постепенно освобождаясь от него. – Ну, довольно!
– Довольно? – вскричал Николас, приближаясь к нему. – Вон, сэр!
– Фу-фу! Говорю же вам, – возразил мистер Фолер, помахивая рукой, чтобы предупредить новую вспышку гнева, – это было не всерьез. Я просто пошутил.
– Вы бы лучше не забавлялись впредь такими шутками! – сказал Николас. – А не то вам придется убедиться, что тот, над кем вы насмехаетесь, первый приведет угрозу в исполнение и дернет вас за нос! Скажите, пожалуйста, это было написано также в шутку?
– Нет! – объявил актер. – Самым серьезнейшим образом, клянусь честью.
Николас не мог не улыбнуться при виде странной фигуры, которая всегда должна была вызывать скорее смех, чем гнев, а в данном случае казалась особенно смешной: мистер Фолер, опустившись на одно колено, начал крутить надетую на руку шляпу, словно его терзали мучительнейшие опасения, как бы ее не лишили ворса – украшения, которым она уже много месяцев не могла похвастать.
– Послушайте, сэр, – сказал Николас, поневоле рассмеявшись, – будьте добры объясниться.
– Я вам изложу, как было дело, – сказал мистер Фолер, с большим хладнокровием усаживаясь на стул. – С тех пор как вы сюда приехали, у Ленвила ничего не осталось, кроме второстепенных ролей, и вместо приема каждый вечер, как бывало раньше, публика к его выходу относится так, словно он – никто.
– Что вы называете приемом? – осведомился Николас.
– О боги! – воскликнул мистер Фолер. – Какой же вы наивный пастушок, Джонсон! Ну, разумеется, аплодисменты публики при первом выходе! И вот он выходил вечер за вечером, не получая ни одного хлопка, тогда как вас приветствовали рукоплесканиями по крайней мере два, а иногда и три раза, так что, наконец, он впал в отчаяние и вчера вечером совсем было уже решился играть Тибальда с настоящей шпагой и проколоть вас – не опасно, а только… чтобы уложить вас месяца на два.
– Очень деликатно с его стороны, – заметил Николае.
– Да, я тоже так думаю, если принять во внимание обстоятельства: на карту была поставлена его репутация актера, – очень серьезно сказал мистер Фолер. – Но мужество ему изменило, и он стал придумывать какой-нибудь другой способ досадить вам и в то же время завоевать себе популярность, ибо в этом суть. Громкая молва! Вот что ему нужно. Ах, боже мой, если бы он вас проколол, – сказал мистер Фолер, приостановившись, чтобы произвести в уме вычисления, – это бы ему принесло – ax! – это бы ему принесло восемь или десять шиллингов в неделю. Весь город пошел бы смотреть актера, который случайно чуть не убил человека. Я бы не удивился, если бы это доставило ему ангажемент в Лондоне. Однако он принужден был испробовать какое-нибудь другое средство стать популярным, и вот это и пришло ему в голову. Право же, идея недурна! Если бы вы струсили и позволили ему дернуть вас за нос, он постарался бы, чтобы это попало в газету; если бы вы поклялись изувечить его, об этом тоже напечатали бы, и о нем говорили бы столько же, сколько и о вас, понимаете?
– О, разумеется! – отозвался Николас. – А что, если бы я смешал ему все карты и дернул его за нос, чго тогда? Принесло бы это ему удачу?
– Ну, не думаю, – ответил мистер Фолер, почесывая голову, – потому что в этом не было бы ничего романтического и такая известность не пошла бы ему на пользу. Но, сказать вам по правде, этого он почти не принимал в расчет: вы всегда так ласковы и любезны и пользуетесь такой любовью наших дам, что мы не допускали мысли о вашем сопротивлении. Впрочем, если бы это и случилось, у него есть средство выпутаться благополучно, будьте уверены.
– Вот как? – отозвался Николас. – Завтра утром мы это проверим. А пока вы можете дать какой вам вздумается отчет о нашем свидании. Спокойной ночи.
Так как мистер Фолер был хорошо известен среди собратьев-актеров как любитель сеять раздор и отнюдь не отличался щепетильностью, Николас нисколько не сомневался в том, что он тайком подстрекнул трагика к такому образу действий. Мало того, он выполнил бы свое поручение чрезвычайно высокомерно, если бы не был сбит с толку весьма неожиданным протестом, который оно вызвало. Однако не имело смысла относиться к нему серьезно, и Николас выпроводил пантомимиста, деликатно намекнув, что в случае нового оскорбления ему грозит опасность остаться с проломанной головой. Мистер Фолер, весьма добродушно выслушав предостережение, удалился, чтобы побеседовать со своим другом и дать о своей миссии такой отчет, какой, по его мнению, наиболее способствовал бы исполнению намеченного плана.
Несомненно, он доложил, что Николас вне себя от страха, ибо на следующее утро, когда сей молодой джентльмен спокойно отправился в обычный час в театр, он застал всю труппу в явном ожидании, а мистер Ленвил, состроив самую свирепую трагическую мину, величественно восседал на столе и вызывающе посвистывал.
Леди были на стороне Николаса, а джентльмены (будучи ревнивы) оказались на стороне разочарованного трагика; поэтому последние образовали маленькую группу вокруг грозного мистера Ленвила, а первые наблюдали издали не без трепета и волнения. Когда Николас остановился, чтобы поздороваться с ними, мистер Ленвил презрительно захохотал и высказал общие замечания о природе щенят.
– А! – сказал Николас, спокойно оглянувшись. – Вы здесь?
– Раб! – ответствовал мистер Ленвил, помахивая правой рукой и приближаясь к Николасу театральным шагом.
Но почему-то в этот момент он казался слегка удивленным, словно у Николаса был не такой уж испуганный вид, как он ожидал, и вдруг неуклюже остановился, причем собравшиеся леди разразились визгливым смехом.
– Предмет моей злобы и ненависти! – сказал мистер Ленвил. – Я питаю презрение к вам!
Николас рассмеялся, наслаждаясь этим совершенно неожиданным представлением, а леди в виде поощрения засмеялись еще громче, тогда как мистер Ленвил воспользовался самой горькой из своих улыбок и назвал их «фаворитками».
– Но они вас не защитят! – сказал трагик, окидывая Николаса взглядом снизу вверх, начиная с его башмаков и кончая макушкой, а затем сверху вниз, начиная с макушки и кончая башмаками (эти два взгляда, как всем известно, выражают на сцене вызов). – Они вас не защитят, мальчишка!
При этих словах мистер Ленвил скрестил руки и угостил Николаса той миной, с какой в мелодраматических ролях он имел обыкновение взирать на королей-тиранов, когда те говорили: «Бросьте его в самую глубокую темницу под рвом замка», и которая, как известно, производила в свое время при слабом бряцании цепей чрезвычайно сильное впечатление.
То ли из-за отсутствия цепей, то ли по какой-нибудь другой причине, но на противника мистера Ленвила это возымело не очень сильное действие и скорее способствовало веселому расположению духа, отразившемуся на его физиономии. В этой стадии поединка два-три джентльмена, пришедшие специально с целью быть свидетелями, как Николаса дернут за нос, проявили признаки нетерпения, пробормотав, что если уж вообще это делать, то лучше сделать сразу, и что если мистер Ленвил не намерен это делать, то пусть он так и скажет и не заставляет их ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109