– Здоровы, – ответил Ньюмен со свойственным ему лаконизмом. – Обе здоровы.
– Они по-прежнему живут в Сити? – осведомился Николас.
– По-прежнему, – сказал Ньюмен.
– А моя сестра, – продолжал Николас, – она попрежнему занимается той работой, о которой писала мне, что, кажется, она придется ей по душе?
Ньюмен раскрыл глаза несколько шире, чем обычно, но ответил только разеваньем рта, каковое разеванье, в зависимости от движенья головы, его сопровождавшего, истолковывалось друзьями, как да или нет. В данном случае пантомима заключалась в кивке, а не в покачивании головой, поэтому Николас счел ответ благоприятным.
– Теперь выслушайте меня! – сказал Николас, кладя руку на плечо Ньюмена. – Прежде чем попытаться их увидеть, я решил прийти к вам из боязни, что, удовлетворяя свое эгоистическое желание, я причиню им неприятности, которые никогда не в силах буду устранить. Какие сведения из Йоркшира получил мой дядя?
Ньюмен несколько раз открывал и закрывал рот, как будто изо всех сил старался заговорить и ничего у него не выходило, и, наконец, устремил на Николаса мрачный и зловещий взгляд.
– Какие сведения он получил? – краснея, настаивал Николас. – Вы видите, я готов услышать самое худшее, что могла подсказать злоба. Зачем же вам скрывать это от меня? Рано или поздно я все равно узнаю. К чему хранить таинственный вид в течение нескольких минут, хотя половины этого времени было бы достаточно, чтобы я узнал все, что произошло? Прошу вас, скажите мне сразу.
– Завтра утром, – заявил Ньюмен. – Услышите завтра утром.
– Чего вы этим достигнете? – возразил Николас.
– Вы будете лучше спать, – ответил Ньюмен.
– Я буду хуже спать! – нетерпеливо сказал Николае. – Спать! Как я ни истощен и как ни нуждаюсь в отдыхе, нечего надеяться, чтобы я сомкнул глаза за всю ночь, если вы мне не расскажете всего!
– А если я расскажу вам все? – колеблясь, осведомился Ньюмен.
– Ну что ж, быть может, вы возбудите мое негодование или раните мою гордость, – отозвался Николас, – но сна моего вы не нарушите, потому что, повторись та сцена, я бы не мог поступить иначе. И к каким бы последствиям это не привело меня, я никогда не пожалею о том, что сделал, – никогда, хотя бы умирал с голоду или просил милостыню! Лучше бедность или страданье, но только не позор, порожденный чудовищной и бесчеловечной подлостью! Говорю вам – если бы я смотрел на это спокойно и безучастно, я бы возненавидел себя и заслужил бы презрение всего мира. Гнусный негодяй!
После этого любезного намека на отсутствующего мистера Сквирса Николас подавил нарастающий гнев и, подробно поведав Ньюмену о том, что произошло в Дотбойс-Холле, умолял его рассказать все без дальнейших уговоров. Вняв его мольбе, Ногс достал из старого чемодана лист бумаги, исписанный, казалось, второпях, и, выразив всевозможными изумительными гримасами свою неохоту рассказывать, изрек следующие слова:
– Мой милый юноша, вы не должны поддаваться… Это, знаете ли, не годится… вставать на защиту каждого, с кем плохо обращаются… когда хочешь продвинуться в жизни… Черт возьми! Я с гордостью услышал об этом и поступил бы точно так же!
Ньюмен сопроводил эту весьма несвойственную ему вспышку энергическим ударом по столу, словно, разгорячившись, принял его за грудь или ребра мистера Уэкфорда Сквирса. Таким открытым изъявлением чувств совершенно лишив себя возможности дать совет, исполненный житейской мудрости (а таково было первоначальное его намерение), мистер Ногс приступил прямо к делу.
– Третьего дня, – сказал Ньюмен, – ваш дядя получил это письмо. В его отсутствие я поспешил снять с него копию. Прочесть?
– Прошу вас, – ответил Николас. И Ньюмен Ногс прочел следующее:
«Дотбойс-Холл. Четверг утром.
Сэр!
Мой папаша просит меня написать вам, потому как доктора сумлеваются, будет ли он когда-нибудь снова владеть ногами, что мешает ему держать перо в руке.
Мы находимся в состоянии духа даже нельзя сказать в каком, и мой папаша – одна сплошная маска из синяков синих и зеленых, а также две парты поломаны. Нам пришлось отнести его вниз в кухню, где он теперь лежит. Поэтому вы можете судить, как низко с ним обошлись.
После того как ваш племянник, которого вы рекомендовали в учителя, учинил это моему папаше и прыгнул на его с ногами и выражался так, что мое перо не выдержит, он с ужасным неистовством напал на мою мамашу, швырнул ее на землю и на несколько дюймов вогнал ей в голову задний гребень. Еще бы немножко, и он вошел бы ей в череп. У нас есть медицинское свидетельство, что если бы это случилось, черепаший гребень повредил бы мозги.
После этого я и мой брат стали жертвами его бешенства, от которого мы очень сильно пострадали, что приводит нас к терзающей мысли, что какие-то повреждения нанесены нашему нутру, в особенности раз никаких знаков снаружи не видно. Я испускаю громкие вопли все время, пока пишу, а также и мой брат, а это отвлекает мое внимание и, надеюсь, извиняет мои ошибки.
Утолив свою кровожадность, чудовище убежало, захватив с собой мальчишку, отъявленного негодяя, которого он подстегнул к мятежу, а также кольцо с гранатом, принадлежащее моей мамаше, и так как его не задержали констебли, то, видно, его подобрала какая-нибудь почтовая карета. Мой папаша просит, чтобы кольцо возвратили, если он к вам придет, и чтобы вы отпустили вора и убийцу, потому как если мы подадим на него в суд, его всего-навсего сошлют, а если он останется на свободе, его непременно скоро повесят, а это избавит нас от хлопот и будет гораздо приятнее. В надежде получить ответ, когда вам будет удобно, остаюсь ваша и пр. и пр.
Фанни Сквирс.
Р.S. О его невежестве я сожалею, а его презираю».
По прочтении этого изысканного послания наступила глубокая тишина; складывая письмо, Ньюмен Ногс созерцал с какой-то забавной жалостью упомянутого в нем мальчишку, отъявленного негодяя, который, понимая во всем происходящем лишь то, что он явился злосчастной причиной обрушившихся на Николасв неприятностей и клеветы, сидел безмолвный и удрученный, с самым мрачным и унылым видом.
– Мистер Ногс, – сказал Николас после нескольких секунд раздумья, – я должен сейчас же пойти.
– Пойти? – воскликнул Ньюмен.
– Да, – сказал Николас, – на Гольдн-сквер. Те, кто меня знает, не поверят этой истории с кольцом, но, быть может, для достижения цели или утоления ненависти мистеру Ральфу Никльби удобно притвориться, будто он ей верит. Мой долг – не перед ним, но перед собой – заявить об истинном положении вещей. А кроме того, я должен обменяться с ним двумя-тремя словами, и это дело не ждет.
– Подождет, – сказал Ньюмен.
– Нет, не подождет, – решительно возразил Николас, собираясь идти.
– Выслушайте меня! – сказал Ньюмен, загораживая дорогу своему стремительному молодому другу. – Его там нет. Он уехал из города. Он вернется не раньше чем через три дня. И мне известно, что до своего возвращения он на письмо не ответит.
– Вы в этом уверены? – спросил Николас, волнуясь и быстрыми шагами меряя комнату.
– Совершенно! – ответил Ньюмен. – Он едва успел просмотреть письмо, когда его вызвали. Его содержание никому не известно, кроме него и нас.
– Уверены ли вы? – быстро спросил Николас. – Неизвестно даже моей матери и сестре? Если бы я подумал, что они… Я пойду туда… Я должен их видеть. Куда идти? Где они?
– Послушайтесь моего совета, – сказал Ньюмен, который, разгорячившись, заговорил, как и всякий другой человек, – не пытайтесь увидеться даже с ними, пока он не вернется домой. Я этого человека знаю. Надо, чтобы он не думал, будто вы тайком оказывали давление на кого бы то ни было. Когда он вернется, ступайте прямо к нему и говорите так смело, как только пожелаете. Что касается истинного положения дел, то оно ему известно не хуже, чем вам или мне. В этом можете на него положиться.
– Вы ко мне расположены, а его вы должны знать лучше, чем я, – сказал Николас после недолгого раздумья. – Хорошо, пусть будет так!
Ньюмен, который в течение этого разговора стоял спиной к двери, готовый силой воспрепятствовать – если будет необходимо – любой попытке гостя выйти из комнаты, с большим удовлетворением уселся на прежнее место, а так как вода в чайнике к тому времени закипела, он налил стакан виски с водой Николасу и наполнил треснутую кружку для себя и для Смайка, из которой они и пили вдвоем в полном согласии, тогда как Николас, подперев голову рукой, оставался погруженным в меланхолические размышления.
Тем временем компания внизу внимательно прислушивалась и, не услышав никакого шума, который оправдал бы ее вмешательство ради удовлетворения собственного любопытства, вернулась в комнату Кенуигсов и занялась обсуждением разнообразнейших догадок касательно причины внезапного исчезновения и длительного отсутствия мистера Ногса.
– Ах, я вам вот что скажу! – начала миссис Кенуигс. – Что, если прислали к нему нарочного сообщить, что он снова вступил во владение своим имуществом?
– Боже мой! – сказал мистер Кенуигс. – Это возможно. В таком случае, не послать ли нам к нему наверх спросить, может быть, он хочет еще немного пунша?
– Кенуигс! – громким голосом произнес мистер Лиливик. – Вы меня удивляете.
– Чем же это, сэр? – спросил с подобающей покорностью мистер Кенуигс сборщика платы за пользование водопроводом.
– Тем, что делаете подобное замечание, сэр, – сердито ответил мистер Лиливик. – Он уже получил пунш, не так ли, сэр? Я считаю, что тот способ, каким был перехвачен, если можно так выразиться, этот пунш, крайне невежлив по отношению к нашему обществу. Он возмутителен, просто возмутителен! Может быть, в этом доме принято допускать подобные вещи, но видеть такого рода поведение я не привык, о чем и заявляю вам, Кенуигс! Перед джентльменом стоит стакан пунша, который он уже собирается поднести ко рту, как вдруг приходит другой джентльмен, завладевает этим стаканом пунша, не сказав ни «с вашего разрешения», ни «если вы разрешите», и уносит этот стакан пунша с собой. Может быть, это и хорошие манеры, – полагаю, что так, – но я этого не понимаю, вот и все! Мало того – я не хочу понимать! Такова моя привычка высказывать мое мнение, Кенуигс, а мое мнение таково, и если оно вам не нравится, то час, когда я имею обыкновение ложиться спать, уже прошел, и я могу найти дорогу домой, не засиживаясь дольше.
Это был неприятный казус. Сборщик уже несколько минут сидел пыжась и кипятясь, оскорбленный в своем достоинстве, и теперь взорвался. Великий человек… богатый родственник… дядя-холостяк, в чьей власти сделать Морлину наследницей и упомянуть в завещании даже о младенце, был обижен. Силы небесные, чем же это может кончиться!
– Я очень сожалею, сэр, – смиренно сказал мистер Кенуигс.
– Нечего мне говорить, что вы сожалеете, – обрезал мистер Лиливик. – В таком случае вы должны были этому помешать.
Общество было совершенно парализовано этой домашней бурей. Обитательница задней комнаты сидела с разинутым ртом, оцепенев от ужаса и тупо глядя на сборщика; остальные гости были вряд ли менее ошеломлены гневом великого человека. Не отличаясь ловкостью в таких делах, мистер Кенуигс только раздул пламя, пытаясь его потушить.
– Право же, я об этом не подумал, сэр, – сказал сей джентльмен. – Мне и в голову не пришло, что такой пустяк, как стакан пунша, может вывести вас из себя.
– Вывести из себя! Черт побери, что вы подразумеваете под этими дерзкими словами, мистер Кенуигс? – воскликнул сборщик. – Морлина, дитя, мою шляпу!
– О, вы не уйдете, мистер Лиливик, сэр! – вмешалась мисс Питоукер с самой обворожительной своей улыбкой.
Но мистер Лиливик, невзирая на сирену, кричал упрямо:
– Морлина, мою шляпу!
После четвертого повторения этого требования миссис Кенуигс упала в кресло с воплями, которые могли растрогать водопроводный кран, не говоря уже о водопроводном сборщике, а четыре маленькие девочки (которых потихоньку подучили) обхватили руками короткие темные штаны своего дяди и на весьма небезупречном английском языке умоляли его остаться.
– Зачем мне здесь оставаться, дорогие мои? – вопросил мистер Лиливик.Во мне здесь не нуждаются!
– О дядя, не говорите таких жестоких слов! – рыдая, воскликнула миссис Кенуигс. – Ведь не хотите же вы меня убить!
– Я бы не удивился, если бы кто-нибудь сказал, что хочу, – ответил мистер Лиливик, сердито посмотрев на Кенуигса. – Вывести из себя!
– О, я не могу перенести, когда он так смотрит на моего мужа! – вскричала миссис Кенуигс. – Это так ужасно в кругу семьи! О!
– Мистер Лиливик, – сказал Кенуигс, – надеюсь, – ради вашей племянницы, вы не откажетесь от примирения.
Лицо сборщика разгладилось, когда гости присовокупили свои мольбы к мольбам его племянника. Он отдал шляпу и протянул руку.
– Согласен, Кенуигс, – ответил мистер Лиливик, – и разрешите в то же время заявить вам, чтобы показать, как я был выведен из себя, что, если бы я ушел, не сказав больше ни слова, это не имело бы отношения к тем двум-трем фунтам, которые я оставлю вашим детям, когда умру.
– Морлина Кенуигс! – под наплывом чувств воскликнула ее мать. – Опустись на колени перед твоим дорогим дядей и проси его любить тебя всю жизнь, потому что он ангел, а не человек, и я всегда это говорила!
Когда, повинуясь этому предписанию, мисс Морлина приблизилась для оказания почестей, мистер Лиливик быстро подхватил ее и поцеловал, а вслед за этим миссис Кенуигс рванулась вперед и поцеловала сборщика, и одобрительный шепот вырвался у гостей, которые были свидетелями его великодушия.
Достойный джентльмен снова стал душой общества, заняв прежний пост светского льва, какового высокого звания лишился было вследствие временного смятения присутствующих. Говорят, четвероногие львы свирепы только тогда, когда голодны; двуногие львы склонны дуться лишь до той поры, пока их страсть к почестям не удовлетворена. Мистер Лиливик вознесся выше, чем когда бы то ни было, ибо проявил власть, намекнув на свое богатство и будущее завещание, стяжал славу за бескорыстие и добродетель, а в добавление ко всему получил стакан пунша, вмещавший гораздо больше, чем тот, с которым столь мошеннически скрылся Ньюмен Ногс.
– Послушайте! Прошу вас простить меня за новое вторжение, – сказал Кроуль, заглядывая в комнату в этот счастливый момент. – Какая странная история, не правда ли? Ногс живет в этом доме вот уже пять лет, и ни один из старейших жильцов не запомнит, чтобы кто-нибудь хоть раз навестил его.
– Конечно, сэр, это необычный час, чтобы вызывать человека, – сказал сборщик, – а поведение самого мистера Ногса по меньшей мере загадочно.
– Вы совершенно правы, – ответил Кроуль, – и я вам вот что еще скажу: мне кажется, эти два привидения откуда-то сбежали.
– Что заставляет вас так думать, сэр? – осведомился сборщик, который, по молчаливому соглашению, казалось, был выдвинут и избран обществом в качестве его представителя. – Надеюсь, у вас нет оснований предполагать, что они откуда-то сбежали, не уплатив следуемых налогов и пошлин?
Мистер Кроуль с видом довольно презрительным собирался заявить общий протест против уплаты налогов и пошлин при любых обстоятельствах, но ему вовремя помешал шепот Кенуигса и хмурые взгляды и подмигиванье миссис Кенуигс, что, по счастью, его удержало.
– Дело вот в чем… – сказал Кроуль, который изо всех сил подслушивал под дверью Ньюмена. – Дело вот в чем: они разговаривали так громко, что просто не давали мне покоя в моей комнате, и я не мог не расслышать кое-чего; и услышанное мной как будто указывает на то, что они откуда-то удрали. Я бы не хотел тревожить миссис Кенуигс, но я надеюсь, что они пришли не из тюрьмы или больницы и не занесли сюда лихорадки или еще какой-нибудь неприятной болезни, которой могли бы заразиться дети.
Миссис Кенуигс была столь потрясена этим предположением, что понадобились нежные заботы мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн, чтобы привести ее в состояние более или менее спокойное, не говоря уже об усердии мистера Кенуигса, который держал у носа своей супруги большой флакон с нюхательной солью, пока не возникли некоторые сомнения, вызваны ли струившиеся у нее по лицу слезы ее чувствительностью или солью.
Леди, выразив порознь и поочередно свое сочувствие, принялись согласно обычаю повторять хором успокоительные фразы, из коих такие соболезнующие выражения, как: «Бедняжка!», «Будь я на ее месте, я бы чувствовала то же самое!», «Конечно, это тяжелое испытание» и «Никто, кроме матери, не поймет материнских чувств», – занимали первое место и слышались чаще других. Короче говоря, мнение общества было высказано столь ясно, что мистер Кенуигс уже готов был отправиться в комнату мистера Ногса потребовать объяснения и, с большою непреклонностью и решительностью, даже выпил перед этим стакан пунша, как вдруг внимание присутствующих было отвлечено новым и ужасным происшествием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109