Здесь нет его вкуса… разве я ожидаю этого? Это удивило меня. Я не знала, чего ожидать.— Вы снова стали Голосом Повелителя?Она ухмыльнулась. Вблизи черты ее лица были не столь правильными: уголок ее левого глаза был слегка опущен.— У меня нет в том необходимости. Не говорили ли вы мне, Кристи, что я окутываю себя покровом мистической непогрешимости? А если люди не верят полностью, то, по крайней мере, не выражают и недоверия; а у меня есть собственные «Голоса», чтобы держаться в курсе.Я подумала: «Если дело дойдет до претензий на непогрешимость, то в этом ты не знаток. Это звучало едко. То, о чем ты хочешь знать, это Башня. Что же такого я могу сказать тебе о Чародее Рурик, что она пожелала бы сделать известным за пределами Башни?»В унисон с моей мыслью Калил спросила:— Кристи, всегда говорили, что в Башне только один Чародей на протяжении всех лет; это просто что-то такое, чему нас хотят заставить верить, или это верно?— Скажите: зачем вам нужно это знать?Она держала бокал с арниак ом в своих белых руках, кожа которых тускло мерцала, как золотоносный песок. Поверхность темно-красной жидкости мелко дрожала. Когда она взглянула вверх, ее желтые глаза были ясными.— Всю мою жизнь у меня были видения. Только Чародей мог бы сказать мне, истинные ли это воспоминания о прошлом… если Чародей — это то, что утверждает Башня.— Разве это имеет значение? — возразила я. — Послушайте. То, что вы слышите, это работающие экскаваторы Компании. Техника Земли здесь, на Орте. Что значит прошлое в сравнении с этим?Она откинула нависшую на лицо белую гриву, наблюдая за мной.Вступая в спор и не желая проявить неосторожность, я сказала:— А что на самом деле значит Башня? Мы не можем сказать, являются ли их знания бессмертной памятью или только архивами, и как бы то ни было, у нас все-таки нет способа узнать, верна ли эта память. Три тысячи лет — длительное время. Воспоминания искажаются, а архивы гниют…Калил, тщательно обдумывая мысль, чтобы понять, насколько она подходит, сказала:— Может ли быть так, что ничего иного там нет? Великая Башня — не более чем коллекция поедаемых насекомыми пергаментов, а ее шпионы и агенты не менее подвержены ошибкам, чем те, что из Харантиша… И это то, во что я сейчас могу верить?Обсуждай это, как можешь. «Пергаменты» — это применявшаяся Золотыми техника записи и хранения информации, но и она приходит в то же самое состояние. В мерцающем свете светильника я вдруг ощутила, что устала лукавить. Меня поражало, какую горечь я испытывала по отношению к старику, старому Чародею. Ко всем этим рассказам о сохраняемых в памяти жизнях. И я верила в это. Так много сожалений о стольких годах.Харантийка сказала циничным тоном:— Для моего города разница невелика. Все равно Сто Тысяч ненавидели бы нас за то, что они помнят об Империи, даже и без Башни, рассказывающей Домам-источникам о том, какие мы зловредные. — Тут в голосе Калил послышалась горечь. — Если бы прошлое не висело над нами как занесенный меч… что же, тогда бы мы не сидели взаперти в городе с откидными дверцами посреди пустыни. Они называют нас «золотыми метисами». В этой северной земле нас боятся. И Побережье тоже боится нас. Кристи, у меня были видения, в которых они предстают вовсе не такими невинными. Они заявляют, что были расой рабов для Золотых, происшедшей от аборигенов, обитавших в Топях… однако среди них были и такие, которые не являлись рабами и создавали Империю рука об руку с Золотым Народом Колдунов.— Никто не безгрешен, — сказала я, услышав от нее «У меня были видения». И не смогла удержаться от вопроса: — Откуда вы знаете этот язык, шан'тай Калил?— Возможно, на нем все еще говорят в моем городе. Возможно, я научилась ему в Башне. Возможно…Пресекая провокацию, я сказала:— У нас нигде нет информации об этом. Я смотрела. Ничего за десять лет в этом мире; если бы такое стало известно, то, думаю, мы где-нибудь услышали бы об этом. Что касается Башни… — Намереваясь объяснить, я сказала: — Всегда есть Чародей. Всегда есть другие, которые могли бы принять роль и продолжить ее, помня наизусть. Однако, что касается одного и того же Чародея в течение тысячелетий…Я осеклась, пожалев о том миге, когда эти слова сорвались у меня с языка. Ей сказал об этом мой тон, если не что иное. Разве я сказала этому законченному харантишскому политику что-нибудь, кроме правды о ее традиционном противнике? Это было неосторожно. Возможно, более чем неосторожно… Но сейчас традиции не имеют никакого значения. Что значит соперничество между Кель Харантишем и Башней в Касабаарде, когда Побережье нападает на Сто Тысяч, а Земля доставляет сюда свою технику и войска? И не станет ли положение Рурик более безопасным, если они будут знать, что она лишь одна из многих, а не всеведущий авторитет? Не станет ли? Еще немного, и я смогу убедить себя в том, что нашла хорошие оправдания для одной глупой оговорки…Я могла подумать только: «Теперь я в долгу перед нею: перед Рурик и перед Орте». Арниак остыл, и Калил наклонилась вперед, чтобы подрегулировать спиртовку, на которой он подогревался. Эти стены заглушают звуки. Из других комнат-ячеек, находившихся внизу и со всех сторон, нельзя было ничего услышать. Калил бел-Риоч снова села.— Хорошо, — сказала она, — тогда нет никого, кто оценил бы истинность моих видений Империи… кроме меня самой.Я невнятно возразила. Она не слушала. Взгляд глаз этого холодного золотого лица был таков, что я подумала: «Это для нее поворотный пункт, но как же так? Почему? Какой же она только что сделала выбор? Могла ли я остановить ее?»Калил почти шепотом добавила:— И мне нечего опасаться ее.Ничего не опасаться… и ничего не добиться. Если это не внедрено в мою память Башней, тогда откуда этот Раквири вызвал то видение? И если Молли тоже испытала это на себе, то не было ли видение вызвано для нас извне? Не знаю. О, вы можете сказать, что устраивая путаницу в моем мозгу, Чародей использовал информацию из Архивов Башни…Это очень разумное объяснение тому, почему я не могу в это поверить ?Я сидела обливаясь потом, с пересохшим горлом.Калил, все еще с каким-то новым выражением осторожности на лице, на мгновение повернула голову в сторону окна, глядя на пропеченный жарой темный ландшафт, на горькое бесплодное море.— Видела ли я Золотых? — В моем голосе появилась хрипота. — А вы? Я не знаю.Калил бел-Риоч ответила:— Я видела. Я вижу.Не глядя на меня, она протянула шестипалую руку с чешуйчатым узором, и та, сухая и теплая, легла на мою. И я почувствовала, как это прикосновение будто проникло под мою кожу и очистило меня насквозь.— Когда Элан зиир был цветущей землей, а не пустыней… Я вижу Город Над Внутренним Морем, ясным днем, во время войны…— Хирузет , свечение… Шум моря, плещущегося возле гигантских пристаней… Свет всех цветов радуги. В воздухе — неожиданный запах, тяжелый, душистый. Это аромат лета. Влажная жара. Свет, это удивительное сияние, исходит от хирузета: хирузет, испускающий живой свет. Нависший надо мной город закрывает солнце. Под гигантскими колоннами из хирузета, держащими город, в глубинах моря висят темно-зеленые тени. Огромные, парящие в воздухе пролеты изгибаются во все стороны, и их тень падает на Внутреннее Море. А в бесконечной дали я вижу край чистой воды, отливающей золотом: это далекая линия горизонта между городом и морем. Башни этого невероятным образом удерживаемого города сливаются с бледно-голубым небом и льющими свой свет совершенно неузнаваемыми плеядами дневных звезд. На башнях движутся небольшие фигуры, тонкие и очень яркие. А хирузет излучает голубой, бело-голубой и сверкающий, как алмаз, свет. Этот свет задевает глубокие инстинкты: стремление к садам, к островам, куда никогда не приходит темнота, к миру, совершенно иному, чем этот, пронизанный невыносимым огнем и светом. И одна из нас говорит : «Вот город наших врагов. Тебе хватит смелости сделать это?» А другая отвечает : «Я могу, я делаю и сделаю это». Мы довольно долго стоим и смотрим, как слабеет свет солнца, падающий на город, как наступают и отступают сумерки. Солнечный свет освещает пространство под городом, лежащее между ним и морем. Выше, миля за милей, тянутся башни, мосты, улицы, зубчатые стены, купола, фонтаны. Сейчас Город Над Внутренним Морем лежит как мечта из камня под звездами столь яркими, что они сливаются друг с другом, пылая в небе подобно белому фосфору. Небольшие светящиеся сферы висят гроздьями под навесами крыш или мерцают как сигнальные огни для идущих на посадку пилотов. У основания одного из этих огромных пролетов, который одновременно — мостовое сооружение, ведущее вверх, в город, стоим мы, а хирузет охвачен слабым живым свечением. Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению, их тела будут лежать непоглощенными……поскольку мы вошли в город. Мы — несущие смерть. Как мы войдем? И я вижу ее лицо, озаренное светом звезд, кожу цвета золотоносного песка, белую гриву, вижу глаза, желтые, оттенка детской невинности и цветов. Она опускается на колени на холодную землю. Перед нею пролет и арка моста. — Иди и кричи: Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. А когда ты придешь к первым воротам, кричи это, и они вышлют людей Сантендор'лин-сандру, чтобы отнести меня домой и предать мою плоть обряду. Кричи это и у вторых ворот, и в город пошлют известие о том, что все могут видеть, как я вхожу, а вся раса рабов и человеко-животных будет заперта внутри стен, и так я пройду в город. А когда ты минуешь третьи ворота, кричи — и придет сам Сантен-дор'лин-сандру, Повелитель Феникс, чтобы сделать то, что необходимо для того, кто его крови, и так я пройду в город, и так умрет этот город. Я спрашиваю: — Ты решилась на это?— Я как и все мы: у меня нет родных, и никто не последует за мной. Я решилась убить моих врагов. Ты сделаешь это?— Я могу, я делаю и сделаю это. И я иду вверх по наклонному пролету из хирузета, по одной из опор города. Подо мной нет ничего, кроме камня и воздуха. И у огромной арки нет никого кроме рабов, этой расы, которую мы вывели, влив нашу кровь в ночных охотников из северных топей: с когтистыми руками, грубыми гривами, с полупрозрачными кожистыми перепонками на глазах. Они закрывают лица, завидя того, в ком течет Золотая кровь. Я говорю: — Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. В это время, когда идет война, ворота закрыты, и в ночном небе не рыщут воздухолеты. С моря дует холодный ветер. Наконец приходит охрана первых ворот, женщина Золотой крови: — Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и будет сделано то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы забираем у тебя мантии и оружие. Она зовет наших людей (раса рабов не должна прикасаться к нашим телам), и шестеро приносят похоронные носилки, кладут на них обнаженное тело Зилкезры, которое не двигается, не дышит и не говорит. А я иду рядом нагая, пока они несут тело в город, ко вторым воротам. Здесь мало светящихся сфер, и здания вокруг нас, закрывающие небо, столь массивны, что я знаю: мне вряд ли видна их десятая часть. — Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. Пусть люди нашей крови придут и видят, как ее несут домой, в залы Сантендор'лин-сандру. Начальник охраны вторых ворот — молодой человек, говорящий со своими стражниками. Я вижу их, идущих вперед по темным улицам. Звуки их шагов отдаются двукратным эхом: это смутное воспоминание о пространстве, что находится под нами, между городом и морем. Начальник охраны говорит: — Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и он сделает то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы связываем вам руки и заковываем ноги, живые и мертвые. И так мы проходим в Город Над Внутренним Морем: шестеро Золотой крови, держащие носилки, Зилкезра, которая не двигается, не дышит и не говорит. Ее руки и ноги связаны шелковистыми шнурами, а мои — закованы в железо, в это время, когда идет война. И, идя следом, я вижу, как на огромные террасы и марши лестниц, ко входам на широкие улицы и на мосты длиной в семь пролетов выходят люди, чтобы наблюдать прохождение процессии. Они — истинные Золотые, с белыми гривами, пламенеющими в ночной прохладе, и золотыми глазами с холодным взглядом смерти. У третьих ворот я кричу: — Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. Пусть придет Сантендор'лин-сандру, чтобы сделать то, что должно быть сделано. И открываются третьи ворота, впуская нас в город в городе, где почти нет света, в паучье сердце и логовище Повелителя. Я следую за носилками по широкой и длинной лестнице к террасе перед резными дверьми, колоннами и входом, погруженными в темноту. Там они ставят носилки, и она лежит без движения, бездыханно и молча: цветные пятна разложения уже заметны под поверхностью ее кожи. От светящихся серо-голубых хирузетовых стен отражается эхо. Звучит древний язык Золотой Империи. Я вижу, как стражники отступают от носилок, а она лежит лицом к холодным звездам: Зилкезра из Верхних Земель, сестра Сантендор'лин-сандру. Против воли наши уста вторят ему, вторят по принуждению. И вот Сантендор'лин-сандру: высокий, стройный и сияющий, похожий на белое пламя, и глаза его желты, как лето, желты, как солнце на Внутреннем Море. Он стоит в тени колонн. Я кричу, возвышая голос: — Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. А Сантендор'лин-сандру смеется. Он показывает тонкие руки в перчатках из какого-то легкого и непроницаемого материала. Этот смех немного язвителен. — О, браво, сестра! Что же, ты проглотила яд ради меня? И я должен забыть нашу давнюю неприязнь и принять твой ядовитый труп в свое тело? Ты хочешь, чтобы я ушел в небытие, как это сделала ты? О нет, сестра! Ради такого я не стану этого делать. Ни капли твоей крови, ни кусочка твоей плотин не съем… Шок волнами распространяется от источника этого голоса. Я слышу крик толпы при таком святотатстве и слышу, как он снова смеется. Он поднимает одну из рук в перчатках, и в ней блестит нож, мерцает на фоне темноты. — …но я разбросаю тебя, твою кровь и тело! Смотри, вот что я сейчас сделаю. Ты убила себя напрасно! Мои руки и ноги скованы цепями, и я могу двигаться вперед, лишь шаркая ногами, а она… она! …лежит перед ним скованная и связанная. Я протестую: — Она жива! Она еще жива… Прежде чем я снова смогла что-либо сказать, Сантендор'лин-сандру бросается на нее всем своим телом и в неистовстве делает разрезы. Она вскрикивает, по лицу ее льется кровь, и этот крик заставляет трепетать весь каменный город. Его нож режет шнур, которым связаны ее руки, и глубоко рассекает ее запястья. Зилкезра раскидывает в стороны руки, разбрасывая капли крови. Сантендор'лин-сандру отпрыгивает назад, на его лице ее кровь. Стражники бегут прочь, толпа приходит в панику, а она… встав на ноги, с изрезанным лицом, смеется… и в ее взгляде, направленном на меня, светится настоящее торжество: — Итак: вот моя месть. Итак: вот моя любовь. Итак. А затем почти нежно она обращается к Сантендор'лин-сандру, который, застыв в паническом ужасе, смотрит на ее кровь на своих руках: — Это не причинит тебе боли, любимый брат. Мой яд не для тебя. Еще не для тебя. Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее будет лежать здесь непоглощенным. Она нагибается, поднимает нож: и проводит лезвием по своему горлу. Кожа морщится под нажимом металла, а затем расходится; выступают наружу окровавленные ткани, и когда она падает, по груди ее льется кровь. А он, Сантендор'лин-сандру, в замешательстве смотрит на меня. — Что это за месть для нее… прийти сюда, превратить себя вмертвую плоть и никому больше не причинить вреда? Я опускаюсь на колени рядом с ним и вытираю с хирузета немного ее крови. — Не все яды для нас, ты, которого будут называть Сантендор'лин-сандру, Повелителем Фениксом и… Последним Повелителем. Ее кровь, теплая и обильная, может выращивать вирус, смерть, которую создали она и прочие. Не могла ли раса рабов создать это передающееся с кровью бесплодие, которое сделает нас последним поколением? Да, именно так: она создала смерть, которая, подобно раку, преобразует вещи, чтобы питаться их субстанцией и трансформироваться… — Смотри. Слабое свечение живого хирузета уже потускнело. Сантендор протягивает руку, чтобы прикоснуться к пятну, к лишайнику, к цветку: хирузет под его рукой превращается в мертвый кристалл. Быстро распространяясь, как образуется лед на воде, как трещина на зеркале… распространяясь к ближним колоннам, террасам, башням этого города из хирузета… Распространяясь неудержимо, пока не выровняется эта земля, само это море, превращенные в кристаллическую смерть… — Это принесла она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81