!
Габриель утвердительно кивнул. Глаза его бездумно блуждали по комнате.
Филипп схватился за голову, затем вскочил на ноги, затем будто передумав, сел, снова встал, нервно прошелся из угла в угол, вернулся обратно к кровати, в ярости сорвал с нее полог и, не разуваясь, бухнулся в постель.
– Вот-те на-те, елки-палки зеленые! – наконец прорвало его. – Что же ты наделал, сукин сын?! Ну, и сюрпризик ты мне преподнес, нечего сказать, хороший! Ах ты ж... Черт! Даже не знаю, как тебя назвать. Все лето девки наперебой цеплялись тебе на шею, стоило лишь пальцем шевельнуть, чтобы они легли под тебя и сами юбки позадирали... Ан нет! Он, видите ли, искал единственную и неповторимую, любовь всей своей жизни. А когда нашел... Ну все, баста! Это мне наглядный урок. Впредь я не потерплю в своем окружении не только педерастов, но и девственников старше шестнадцати лет – этих сопливых юнцов, которые сторонятся женщин, забивая себе голову романтическими бреднями о чистой и возвышенной любви, ночью втихаря рукоблудят, а в конечном итоге становятся насильниками... – Филипп остыл так же внезапно, как и взорвался. – Ладно. Теперь рассказывай.
Габриель поведал ему обо всем, кроме своей встречи с Симоном. Филипп внимательно выслушал его, ни разу не перебив, затем, помолчав немного, медленно произнес:
– Да-а, хорошенькое дело!.. Ты, кстати, отдаешь себе отчет в последствиях своего поступка? Ведь Матильда не просто фрейлина принцессы – она ее любимица, а может, и любовница. Если Маргарита решит, что ты должен понести наказание, вряд ли я смогу выручить тебя. Разумеется, я употреблю все свое влияние, чтобы урезонить ее, но она чертовски своенравная девушка и вполне может заупрямиться. Учти, я не намерен из-за твоей глупой выходки ставить под угрозу такой перспективный брачный союз. Уразумел?
– Да... Я понимаю...
– И что ты думаешь делать?
– Не знаю. Я ничего не думаю. Не могу думать. – Габриель весь поник и громко всхлипнул. – Я... я не хочу жить!..
Кряхтя, Филипп встал с кровати.
– А ты поплачь, – посоветовал он. – Вот увидишь, сразу полегчает. Я серьезно. Порой и мужчинам можно всплакнуть – только скупо, по-мужски. Ты же еще мальчишка, так что плачь, не стесняйся. Пожалей себя, пожалей Матильду – и поплачь. Вот сейчас я пойду спа-а... – Филипп не удержался и во весь рот зевнул. – Устал, как собака! Эта затейница Маргарита... Впрочем, ладно. Утром мы все обмозгуем на свежую голову, а сейчас ложимся баиньки.
Габриель молча кивнул. Он уже приготовился последовать совету Филиппа, когда останется в одиночестве, и теперь еле сдерживал слезы.
В дверях Филипп остановился.
– Да, к твоему сведению. Я велю страже не выпускать тебя из покоев без моего ведома. А то гляди, еще что-нибудь выкинешь.
ГЛАВА XXVII. ОТВЕРЖЕННЫЙ ПРИНЦ
Было без малого час ночи, но не гас свет в кабинете Александра Бискайского. Сидя в удобном кресле за широким рабочим столом, он внимательно изучал пожелтевшие от времени свитки, датированные четырьмя предыдущими столетиями. Иногда он прерывал чтение и впадал в задумчивость, отрешенно глядя в пространство перед собой; затем возвращался к действительности и брал следующий свиток.
– Ничего нет, – наконец, пробормотал граф, отложив в сторону последний документ. – Ничегошеньки... Проклятье!..
Он забарабанил пальцами по столу и в который уже раз нетерпеливо взглянул на часы.
«Странное дело! К чему такая таинственность, черт бы его побрал? Не иначе, как что-то назревает. Что-то очень важное...»
Вдруг за его спиной раздался тихий скрип двери. Александр резко оглянулся и увидел на пороге свою сестру Жоанну.
– Почему ты здесь, дорогая? Поздно уже.
– Я не могу заснуть, Сандро. Я так соскучилась по тебе, а ты лишь только приехал – и сразу за дела. Неужто они часок-другой не подождут?
– Дела никогда не ждут, сестренка. И вообще, зря ты пришла. Если дядя прознает, что ты была у меня ночью, опять разборы начнутся: «Ах, доченька, ты разрываешь мое сердце!..»
Губы Жоанны тронула вымученная улыбка.
Брат ласково смотрел на нее – единственное существо, которое он по-настоящему любил, в то же время презирая всех остальных, лютой ненавистью ненавидя весь мир, который так жестоко и подло обошелся с ним. Внук короля, сын его старшего сына, имевшего глупость умереть раньше отца, Александр был лишен дедом законного наследства – королевской короны. Покойный король Рикард, будучи весьма благосклонным к младшему сыну, теперешнему королю, крайне неприязненно относился к старшему, а после его смерти обратил всю свою нелюбовь на Александра. Он принудил его, одиннадцатилетнего мальчишку, отречься от всех прав на престол, и с тех пор жизнь Александра была отравлена ненавистью, злобой и завистью. В течение многих лет его ни днем, ни ночью не оставляла в покое мысль, что не будь его отец таким строптивым и непослушным сыном или проживи он хотя бы на четыре года дольше, то Александром Х, королем Наварры, был бы другой человек. А именно – он, Александр Бискайский.
Год за годом, капля за каплей, этот яд все глубже проникал в его душу. Со временем сердце его ожесточилось, он перестал верить в Бога и бояться ада, неистовая и поначалу бессильная ярость сменилась глубоким цинизмом, холодным расчетом и постоянным лицемерием. У Александра не было ни одного друга, он вообще забыл, что значит слово «дружба». Все его мысли и чувства подчинялись одному императиву: во что бы то ни стало вернуть утраченную корону. К людям он относился с презрением и пренебрежением, но тщательно скрывал это – да так мастерски, почти виртуозно, что лишь единицам удавалось разглядеть за внешним лоском блестящего и респектабельного вельможи уродливую сущность озлобленного, беспринципного властолюбца.
Женясь на Бланке, граф видел в ней не женщину, не будущую спутницу жизни, но, прежде всего, орудие для достижения поставленной цели. Зная о нежной привязанности Альфонсо к старшей из своих сестер, он рассматривал этот брак, как весьма удачный в тактическом и стратегическом плане ход. Наваррский король, кстати, по достоинству оценил дипломатический успех племянника и дважды за последние полгода отправлял его во главе немногочисленного и плохо подготовленного войска на подавление крестьянских мятежей в Стране Басков, втайне рассчитывая, что там он встретит свою смерть.
Но все надежды Александра пошли прахом, когда Бланка узнала о его связи с Жоанной. Сам по себе ее отказ делить с ним постель не так чтобы очень огорчил его – однако затем последовал полный разрыв между ними, и жена стала относиться к нему с откровенной враждебностью. Было бы по меньшей мере наивно объяснять все происшедшее крайней набожностью Бланки и, как следствие, глубочайшим отвращением, которое она испытывала к кровосмешению. Будь Александр порядочным человеком, она бы, конечно, простила его, как простила Жоанну, тем более что его порочная связь с сестрой продлилась всего несколько месяцев и прекратилась задолго до их женитьбы. Но нам известно, при каких обстоятельствах был заключен их брак. С самого начала Бланка не питала никаких нежных чувств к Александру и уже на второй неделе супружеской жизни полностью разочаровалась в нем, а еще спустя неделю возненавидела его всеми фибрами души. Она была девушка умная и проницательная, довольно быстро у нее сложилась целостная картина его неизменной натуры, и она с ужасом поняла, что за человек ее муж и какие побуждения им движут.
Давнее прегрешение Александра послужило лишь поводом для разрыва, но никак не причиной оного, хотя Бланка, возможно, придерживалась иного мнения. Она без зазрения совести шантажировала его, угрожая разоблачением и бракоразводным процессом. Положение графа стало еще более отчаянным, когда Альфонсо взошел на престол. Задумай теперь Бланка избавиться от мужа и попроси в этом помощи у брата, то остаток своей жизни Александру придется провести в бегах, скрываясь от вездесущих убийц, направляемых рукой кастильского короля. Одна-единственная слабость обернулась для графа Бискайского настоящей катастрофой. Иронией судьбы, единственным чистым и непорочным, что еще оставалось в нем, была любовь к родной сестре – чувство, которое во все времена в равной степени сурово осуждалось и церковью, и обществом.
Сама Жоанна испытывала к Александру скорее жалость, нежели любовь. Куда более серьезным ее увлечением был Рикард Иверо, которого она всеми правдами и неправдами стремилась заполучить в мужья. А что касается брата, то Жоанна чувствовала к нему глубокую привязанность. Она знала его лучше, чем кто-либо другой, даже он сам. За показным благородством, за тщательно скрываемой низостью ей виделась страдающая душа, искалеченная жестокой действительностью, обидами и унижениями, которые ему довелось изведать в отрочестве. С ней и только с ней он становился таким, каким был от природы – человечным. Уступив в позапрошлом году настойчивым домогательствам брата, Жоанна надеялась, что любовь, пусть и греховная, хоть чуточку смягчит его сердце, умерит исступленную ненависть к людям. Но надежды ее не оправдались...
Жоанна пододвинула табурет и села, облокотившись на край заваленного бумагами стола.
– Все мечтаешь о короне?
– Вот именно, – кивнул Александр. – Мечтаю и только. Сегодня, в некотором смысле, знаменательный день. Это, – он указал на свитки, разбросанные по столу, – последние из документов, где хотя бы вскользь упоминается о наследовании наваррского престола. Так, во всяком случае, утверждает Мондрагон. Он говорит, что за время моего отсутствия тщательнейшим образом перерыл весь государственный архив.
– Но ничего не нашел?
– Увы. Нигде не подвергается сомнению первоначальная формула наследования: «После смерти короля Наварры его преемником становится его старший сын. Он и провозглашается Сенатом королем Наварры, если у большинства достопочтенных сенаторов не найдется против этого существенных возражений, достойных пересмотра традиционных правил, освященных обычаями предков и одобренных святой католической церковью», – процитировал граф. – Позже были внесены уточнения, касающиеся тех случаев, когда умерший король вообще не имеет потомков, а последняя поправка была принята восемь лет назад и предусматривает наследование престола старшей дочерью в отсутствие сыновей. Случай с нашим отцом не имел прецедентов в Наварре и никогда не рассматривался даже умозрительно, а практика других стран... Нет, на соседей лучше не ссылаться – это возымеет прямо противоположный эффект. Так что все мои попытки найти хоть какую-нибудь юридическую зацепку закончились полным провалом.
– Так ты признаешь свое поражение? – с робкой надеждой спросила Жоанна.
– Вовсе нет! – жестко произнес Александр. – Это еще не поражение, я лишь потерпел временную неудачу. Придется в корне менять тактику, идти другим путем. Прежде я пытался подвергнуть сомнению корректность первоначальной формулы – что престол наследует старший сын, но теперь я намерен плясать от нее.
Жоанна растерянно покачала головой.
– Я не понимаю тебя, Сандро. Сколько раз ты говорил мне, что дядя стал королем в строгом соответствии с этим положением: ведь когда умер наш дед, он был единственным и, следовательно, на тот момент старшим его сыном.
– Старшим из живых. Но не старшим вообще. Пока меня не было, Мондрагон взял на себя инициативу и обратился к Лотарю фон Айнсбаху, видному теологу из Тулузского университета, с просьбой дать исчерпывающее толкование порядка престолонаследия с позиций современной богословской науки...
– Постой-ка! Это не тот ли самый преподобный Лотарь, который на прошлой неделе приехал к нам по приглашению епископа?
– Тот самый. О его приглашении позаботился Мондрагон. Сегодня вечером я имел с отцом Лотарем длительный разговор. Оказывается, он с большим воодушевлением принял предложение Мондрагона и уже наметил основные тезисы трактата, в котором аргументировано доказывается, что формула «преемником короля становится его старший сын» подразумевает передачу божественного начала королевской власти строго по старшей линии – и смерть нашего отца раньше деда ничего не меняет. Пока мы с тобой живы, ни дядя, ни тем более Маргарита не принадлежат к старшей ветви наваррского дома. Старшая ветвь – мы, а я – старший в роду. Вдобавок, – тут Александр поднял к верху указательный палец, – попытки обосновать претензии дяди на старшинство в роду тем, что якобы с преждевременной кончиной нашего отца между мной и дедом утратилась непосредственная связь, здорово смахивают на ересь, ибо подвергают сомнению бессмертие души.
– Разве? – грустно усмехнулась Жоанна. – С каких это пор ты начал верить в бессмертие души?
– А ни с каких. Но это нисколько не помешает мне использовать подобные аргументы, чтобы убедить в своей правоте олухов, верящих во всякую чушь о Боге и бессмертной душе... Прекрати гримасничать, Жоанна! И оставь свою проповедь при себе. С меня довольно того, что я исправно хожу в церковь.
– Это еще больший грех, Сандро: притворяться, что веришь, когда в сердце нет ни капельки веры.
– Хватит, я сказал! – прикрикнул граф, хлопнув ладонью по столу. – Не заводись, прошу тебя... Так вот, преподобный Лотарь собирается уже в самом скором времени представить свой трактат на рассмотрение конгрегации священной канцелярии и уверен, что не позднее следующего Рождества папа одобрит его и внесет в список Вселенской Суммы Теологии.
– Неужели? Ты полагаешь, что святейший отец поддержит твои притязания? Но ведь он весьма благосклонен к дяде – да и к Маргарите тоже, хоть и порицает ее за беспутство.
– А я не собираюсь обращаться к нему за поддержкой. Единственное, что от него требуется, это одобрить трактат, в котором ни разу не упоминается Наварра, как, впрочем, и любая другая страна. Вопрос о престолонаследии рассматривается там в общем, безотносительно к какому-либо конкретному случаю, и вместе с тем, применительно ко всем католическим королевствам и княжествам. Я очень рассчитываю на то, что трактат будет одобрен. В конце концов, все его выводы полностью соответствуют ныне действующим нормам римского права, в неизменности которых кровно заинтересован род Юлиев. Ну а папа, сам Юлий, будет не прочь оказать родственникам услугу, тем более важную, что в последнее время среди высшей итальянской знати весьма сильны настроения в пользу элективной монархии – чтобы императора избирал Сенат, как это было в древности, еще до Корнелия Великого. Вот тогда я и предъявлю свои права, ссылаясь на их каноническую обоснованность. Вот тогда и посмотрим, дорогой дядюшка, кто будет смеяться последним! – При этом в глазах его вспыхнула такая жгучая ненависть, что Жоанну заколотил озноб.
– Сандро, милый! – взмолилась она. – Только не надо крови! Дай мне слово, что обойдешься без крови. Прошу тебя, очень прошу. Иначе я расскажу обо всем па... – она покраснела и опустила глаза, – дяде.
Губы Александра искривились в ухмылке:
– Папочке, верно? Он для тебя папочка. Тебя не трогает, что твой настоящий отец... Хотя ладно. Не беспокойся, сестренка, я не кровожадный. К силе я прибегну разве что в крайнем случае и уж тем более не собираюсь посягать на жизнь милых твоему сердцу узурпаторов – дяди и кузины. Ведь если я буду хоть как-то, даже косвенно причастен к их смерти, Сенат откажется провозгласить меня королем и отдаст корону дядюшке Клавдию. Нет, такой вариант меня не устраивает. Лучше я подожду год-полтора, исподволь буду вербовать себе сторонников, а когда папа одобрит трактат о престолонаследии, подниму этот вопрос на Сенате, затею громкий процесс и выиграю его.
– А ты уверен в успехе?
– Конечно, уверен. На худой конец, придется немного повоевать – если дядя не захочет уступить корону по добру по здорову. Мондрагон, однако, не советует обострять ситуацию, требуя немедленного отречения. Мол, старику осталось всего ничего и не стоит ради каких-нибудь нескольких лет затевать междоусобицу. Возможно, я так и поступлю: пусть Сенат провозгласит меня наследником престола и регентом королевства, дядя спокойно доживает свой век в сане короля, а Маргарита... Да пошла она к черту, эта великосветская шлюха! Пускай поступает, как ей заблагорассудится, – то ли остается здесь, то ли уезжает к мужу, кто бы он ни был, и там предается разврату, – мне-то какая разница... – Вдруг Александр помрачнел. – Вот только...
– Ну! – оживилась Жоанна. – Что еще?
– Только бы она не вышла за кузена Рикарда или Красавчика-Аквитанского. Тогда моим надеждам конец, и никакой трактат их не воскресит.
– Почему?
Граф нервно поскреб ногтями свою гладко выбритую щеку.
– Ну, насчет кузена Иверо, тут и ослу понятно. За него горой станут все сенаторы-кастильцы из Риохи и Алавы: а как же, внук их обожаемой доньи Елены де Эбро – будущий король Наварры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Габриель утвердительно кивнул. Глаза его бездумно блуждали по комнате.
Филипп схватился за голову, затем вскочил на ноги, затем будто передумав, сел, снова встал, нервно прошелся из угла в угол, вернулся обратно к кровати, в ярости сорвал с нее полог и, не разуваясь, бухнулся в постель.
– Вот-те на-те, елки-палки зеленые! – наконец прорвало его. – Что же ты наделал, сукин сын?! Ну, и сюрпризик ты мне преподнес, нечего сказать, хороший! Ах ты ж... Черт! Даже не знаю, как тебя назвать. Все лето девки наперебой цеплялись тебе на шею, стоило лишь пальцем шевельнуть, чтобы они легли под тебя и сами юбки позадирали... Ан нет! Он, видите ли, искал единственную и неповторимую, любовь всей своей жизни. А когда нашел... Ну все, баста! Это мне наглядный урок. Впредь я не потерплю в своем окружении не только педерастов, но и девственников старше шестнадцати лет – этих сопливых юнцов, которые сторонятся женщин, забивая себе голову романтическими бреднями о чистой и возвышенной любви, ночью втихаря рукоблудят, а в конечном итоге становятся насильниками... – Филипп остыл так же внезапно, как и взорвался. – Ладно. Теперь рассказывай.
Габриель поведал ему обо всем, кроме своей встречи с Симоном. Филипп внимательно выслушал его, ни разу не перебив, затем, помолчав немного, медленно произнес:
– Да-а, хорошенькое дело!.. Ты, кстати, отдаешь себе отчет в последствиях своего поступка? Ведь Матильда не просто фрейлина принцессы – она ее любимица, а может, и любовница. Если Маргарита решит, что ты должен понести наказание, вряд ли я смогу выручить тебя. Разумеется, я употреблю все свое влияние, чтобы урезонить ее, но она чертовски своенравная девушка и вполне может заупрямиться. Учти, я не намерен из-за твоей глупой выходки ставить под угрозу такой перспективный брачный союз. Уразумел?
– Да... Я понимаю...
– И что ты думаешь делать?
– Не знаю. Я ничего не думаю. Не могу думать. – Габриель весь поник и громко всхлипнул. – Я... я не хочу жить!..
Кряхтя, Филипп встал с кровати.
– А ты поплачь, – посоветовал он. – Вот увидишь, сразу полегчает. Я серьезно. Порой и мужчинам можно всплакнуть – только скупо, по-мужски. Ты же еще мальчишка, так что плачь, не стесняйся. Пожалей себя, пожалей Матильду – и поплачь. Вот сейчас я пойду спа-а... – Филипп не удержался и во весь рот зевнул. – Устал, как собака! Эта затейница Маргарита... Впрочем, ладно. Утром мы все обмозгуем на свежую голову, а сейчас ложимся баиньки.
Габриель молча кивнул. Он уже приготовился последовать совету Филиппа, когда останется в одиночестве, и теперь еле сдерживал слезы.
В дверях Филипп остановился.
– Да, к твоему сведению. Я велю страже не выпускать тебя из покоев без моего ведома. А то гляди, еще что-нибудь выкинешь.
ГЛАВА XXVII. ОТВЕРЖЕННЫЙ ПРИНЦ
Было без малого час ночи, но не гас свет в кабинете Александра Бискайского. Сидя в удобном кресле за широким рабочим столом, он внимательно изучал пожелтевшие от времени свитки, датированные четырьмя предыдущими столетиями. Иногда он прерывал чтение и впадал в задумчивость, отрешенно глядя в пространство перед собой; затем возвращался к действительности и брал следующий свиток.
– Ничего нет, – наконец, пробормотал граф, отложив в сторону последний документ. – Ничегошеньки... Проклятье!..
Он забарабанил пальцами по столу и в который уже раз нетерпеливо взглянул на часы.
«Странное дело! К чему такая таинственность, черт бы его побрал? Не иначе, как что-то назревает. Что-то очень важное...»
Вдруг за его спиной раздался тихий скрип двери. Александр резко оглянулся и увидел на пороге свою сестру Жоанну.
– Почему ты здесь, дорогая? Поздно уже.
– Я не могу заснуть, Сандро. Я так соскучилась по тебе, а ты лишь только приехал – и сразу за дела. Неужто они часок-другой не подождут?
– Дела никогда не ждут, сестренка. И вообще, зря ты пришла. Если дядя прознает, что ты была у меня ночью, опять разборы начнутся: «Ах, доченька, ты разрываешь мое сердце!..»
Губы Жоанны тронула вымученная улыбка.
Брат ласково смотрел на нее – единственное существо, которое он по-настоящему любил, в то же время презирая всех остальных, лютой ненавистью ненавидя весь мир, который так жестоко и подло обошелся с ним. Внук короля, сын его старшего сына, имевшего глупость умереть раньше отца, Александр был лишен дедом законного наследства – королевской короны. Покойный король Рикард, будучи весьма благосклонным к младшему сыну, теперешнему королю, крайне неприязненно относился к старшему, а после его смерти обратил всю свою нелюбовь на Александра. Он принудил его, одиннадцатилетнего мальчишку, отречься от всех прав на престол, и с тех пор жизнь Александра была отравлена ненавистью, злобой и завистью. В течение многих лет его ни днем, ни ночью не оставляла в покое мысль, что не будь его отец таким строптивым и непослушным сыном или проживи он хотя бы на четыре года дольше, то Александром Х, королем Наварры, был бы другой человек. А именно – он, Александр Бискайский.
Год за годом, капля за каплей, этот яд все глубже проникал в его душу. Со временем сердце его ожесточилось, он перестал верить в Бога и бояться ада, неистовая и поначалу бессильная ярость сменилась глубоким цинизмом, холодным расчетом и постоянным лицемерием. У Александра не было ни одного друга, он вообще забыл, что значит слово «дружба». Все его мысли и чувства подчинялись одному императиву: во что бы то ни стало вернуть утраченную корону. К людям он относился с презрением и пренебрежением, но тщательно скрывал это – да так мастерски, почти виртуозно, что лишь единицам удавалось разглядеть за внешним лоском блестящего и респектабельного вельможи уродливую сущность озлобленного, беспринципного властолюбца.
Женясь на Бланке, граф видел в ней не женщину, не будущую спутницу жизни, но, прежде всего, орудие для достижения поставленной цели. Зная о нежной привязанности Альфонсо к старшей из своих сестер, он рассматривал этот брак, как весьма удачный в тактическом и стратегическом плане ход. Наваррский король, кстати, по достоинству оценил дипломатический успех племянника и дважды за последние полгода отправлял его во главе немногочисленного и плохо подготовленного войска на подавление крестьянских мятежей в Стране Басков, втайне рассчитывая, что там он встретит свою смерть.
Но все надежды Александра пошли прахом, когда Бланка узнала о его связи с Жоанной. Сам по себе ее отказ делить с ним постель не так чтобы очень огорчил его – однако затем последовал полный разрыв между ними, и жена стала относиться к нему с откровенной враждебностью. Было бы по меньшей мере наивно объяснять все происшедшее крайней набожностью Бланки и, как следствие, глубочайшим отвращением, которое она испытывала к кровосмешению. Будь Александр порядочным человеком, она бы, конечно, простила его, как простила Жоанну, тем более что его порочная связь с сестрой продлилась всего несколько месяцев и прекратилась задолго до их женитьбы. Но нам известно, при каких обстоятельствах был заключен их брак. С самого начала Бланка не питала никаких нежных чувств к Александру и уже на второй неделе супружеской жизни полностью разочаровалась в нем, а еще спустя неделю возненавидела его всеми фибрами души. Она была девушка умная и проницательная, довольно быстро у нее сложилась целостная картина его неизменной натуры, и она с ужасом поняла, что за человек ее муж и какие побуждения им движут.
Давнее прегрешение Александра послужило лишь поводом для разрыва, но никак не причиной оного, хотя Бланка, возможно, придерживалась иного мнения. Она без зазрения совести шантажировала его, угрожая разоблачением и бракоразводным процессом. Положение графа стало еще более отчаянным, когда Альфонсо взошел на престол. Задумай теперь Бланка избавиться от мужа и попроси в этом помощи у брата, то остаток своей жизни Александру придется провести в бегах, скрываясь от вездесущих убийц, направляемых рукой кастильского короля. Одна-единственная слабость обернулась для графа Бискайского настоящей катастрофой. Иронией судьбы, единственным чистым и непорочным, что еще оставалось в нем, была любовь к родной сестре – чувство, которое во все времена в равной степени сурово осуждалось и церковью, и обществом.
Сама Жоанна испытывала к Александру скорее жалость, нежели любовь. Куда более серьезным ее увлечением был Рикард Иверо, которого она всеми правдами и неправдами стремилась заполучить в мужья. А что касается брата, то Жоанна чувствовала к нему глубокую привязанность. Она знала его лучше, чем кто-либо другой, даже он сам. За показным благородством, за тщательно скрываемой низостью ей виделась страдающая душа, искалеченная жестокой действительностью, обидами и унижениями, которые ему довелось изведать в отрочестве. С ней и только с ней он становился таким, каким был от природы – человечным. Уступив в позапрошлом году настойчивым домогательствам брата, Жоанна надеялась, что любовь, пусть и греховная, хоть чуточку смягчит его сердце, умерит исступленную ненависть к людям. Но надежды ее не оправдались...
Жоанна пододвинула табурет и села, облокотившись на край заваленного бумагами стола.
– Все мечтаешь о короне?
– Вот именно, – кивнул Александр. – Мечтаю и только. Сегодня, в некотором смысле, знаменательный день. Это, – он указал на свитки, разбросанные по столу, – последние из документов, где хотя бы вскользь упоминается о наследовании наваррского престола. Так, во всяком случае, утверждает Мондрагон. Он говорит, что за время моего отсутствия тщательнейшим образом перерыл весь государственный архив.
– Но ничего не нашел?
– Увы. Нигде не подвергается сомнению первоначальная формула наследования: «После смерти короля Наварры его преемником становится его старший сын. Он и провозглашается Сенатом королем Наварры, если у большинства достопочтенных сенаторов не найдется против этого существенных возражений, достойных пересмотра традиционных правил, освященных обычаями предков и одобренных святой католической церковью», – процитировал граф. – Позже были внесены уточнения, касающиеся тех случаев, когда умерший король вообще не имеет потомков, а последняя поправка была принята восемь лет назад и предусматривает наследование престола старшей дочерью в отсутствие сыновей. Случай с нашим отцом не имел прецедентов в Наварре и никогда не рассматривался даже умозрительно, а практика других стран... Нет, на соседей лучше не ссылаться – это возымеет прямо противоположный эффект. Так что все мои попытки найти хоть какую-нибудь юридическую зацепку закончились полным провалом.
– Так ты признаешь свое поражение? – с робкой надеждой спросила Жоанна.
– Вовсе нет! – жестко произнес Александр. – Это еще не поражение, я лишь потерпел временную неудачу. Придется в корне менять тактику, идти другим путем. Прежде я пытался подвергнуть сомнению корректность первоначальной формулы – что престол наследует старший сын, но теперь я намерен плясать от нее.
Жоанна растерянно покачала головой.
– Я не понимаю тебя, Сандро. Сколько раз ты говорил мне, что дядя стал королем в строгом соответствии с этим положением: ведь когда умер наш дед, он был единственным и, следовательно, на тот момент старшим его сыном.
– Старшим из живых. Но не старшим вообще. Пока меня не было, Мондрагон взял на себя инициативу и обратился к Лотарю фон Айнсбаху, видному теологу из Тулузского университета, с просьбой дать исчерпывающее толкование порядка престолонаследия с позиций современной богословской науки...
– Постой-ка! Это не тот ли самый преподобный Лотарь, который на прошлой неделе приехал к нам по приглашению епископа?
– Тот самый. О его приглашении позаботился Мондрагон. Сегодня вечером я имел с отцом Лотарем длительный разговор. Оказывается, он с большим воодушевлением принял предложение Мондрагона и уже наметил основные тезисы трактата, в котором аргументировано доказывается, что формула «преемником короля становится его старший сын» подразумевает передачу божественного начала королевской власти строго по старшей линии – и смерть нашего отца раньше деда ничего не меняет. Пока мы с тобой живы, ни дядя, ни тем более Маргарита не принадлежат к старшей ветви наваррского дома. Старшая ветвь – мы, а я – старший в роду. Вдобавок, – тут Александр поднял к верху указательный палец, – попытки обосновать претензии дяди на старшинство в роду тем, что якобы с преждевременной кончиной нашего отца между мной и дедом утратилась непосредственная связь, здорово смахивают на ересь, ибо подвергают сомнению бессмертие души.
– Разве? – грустно усмехнулась Жоанна. – С каких это пор ты начал верить в бессмертие души?
– А ни с каких. Но это нисколько не помешает мне использовать подобные аргументы, чтобы убедить в своей правоте олухов, верящих во всякую чушь о Боге и бессмертной душе... Прекрати гримасничать, Жоанна! И оставь свою проповедь при себе. С меня довольно того, что я исправно хожу в церковь.
– Это еще больший грех, Сандро: притворяться, что веришь, когда в сердце нет ни капельки веры.
– Хватит, я сказал! – прикрикнул граф, хлопнув ладонью по столу. – Не заводись, прошу тебя... Так вот, преподобный Лотарь собирается уже в самом скором времени представить свой трактат на рассмотрение конгрегации священной канцелярии и уверен, что не позднее следующего Рождества папа одобрит его и внесет в список Вселенской Суммы Теологии.
– Неужели? Ты полагаешь, что святейший отец поддержит твои притязания? Но ведь он весьма благосклонен к дяде – да и к Маргарите тоже, хоть и порицает ее за беспутство.
– А я не собираюсь обращаться к нему за поддержкой. Единственное, что от него требуется, это одобрить трактат, в котором ни разу не упоминается Наварра, как, впрочем, и любая другая страна. Вопрос о престолонаследии рассматривается там в общем, безотносительно к какому-либо конкретному случаю, и вместе с тем, применительно ко всем католическим королевствам и княжествам. Я очень рассчитываю на то, что трактат будет одобрен. В конце концов, все его выводы полностью соответствуют ныне действующим нормам римского права, в неизменности которых кровно заинтересован род Юлиев. Ну а папа, сам Юлий, будет не прочь оказать родственникам услугу, тем более важную, что в последнее время среди высшей итальянской знати весьма сильны настроения в пользу элективной монархии – чтобы императора избирал Сенат, как это было в древности, еще до Корнелия Великого. Вот тогда я и предъявлю свои права, ссылаясь на их каноническую обоснованность. Вот тогда и посмотрим, дорогой дядюшка, кто будет смеяться последним! – При этом в глазах его вспыхнула такая жгучая ненависть, что Жоанну заколотил озноб.
– Сандро, милый! – взмолилась она. – Только не надо крови! Дай мне слово, что обойдешься без крови. Прошу тебя, очень прошу. Иначе я расскажу обо всем па... – она покраснела и опустила глаза, – дяде.
Губы Александра искривились в ухмылке:
– Папочке, верно? Он для тебя папочка. Тебя не трогает, что твой настоящий отец... Хотя ладно. Не беспокойся, сестренка, я не кровожадный. К силе я прибегну разве что в крайнем случае и уж тем более не собираюсь посягать на жизнь милых твоему сердцу узурпаторов – дяди и кузины. Ведь если я буду хоть как-то, даже косвенно причастен к их смерти, Сенат откажется провозгласить меня королем и отдаст корону дядюшке Клавдию. Нет, такой вариант меня не устраивает. Лучше я подожду год-полтора, исподволь буду вербовать себе сторонников, а когда папа одобрит трактат о престолонаследии, подниму этот вопрос на Сенате, затею громкий процесс и выиграю его.
– А ты уверен в успехе?
– Конечно, уверен. На худой конец, придется немного повоевать – если дядя не захочет уступить корону по добру по здорову. Мондрагон, однако, не советует обострять ситуацию, требуя немедленного отречения. Мол, старику осталось всего ничего и не стоит ради каких-нибудь нескольких лет затевать междоусобицу. Возможно, я так и поступлю: пусть Сенат провозгласит меня наследником престола и регентом королевства, дядя спокойно доживает свой век в сане короля, а Маргарита... Да пошла она к черту, эта великосветская шлюха! Пускай поступает, как ей заблагорассудится, – то ли остается здесь, то ли уезжает к мужу, кто бы он ни был, и там предается разврату, – мне-то какая разница... – Вдруг Александр помрачнел. – Вот только...
– Ну! – оживилась Жоанна. – Что еще?
– Только бы она не вышла за кузена Рикарда или Красавчика-Аквитанского. Тогда моим надеждам конец, и никакой трактат их не воскресит.
– Почему?
Граф нервно поскреб ногтями свою гладко выбритую щеку.
– Ну, насчет кузена Иверо, тут и ослу понятно. За него горой станут все сенаторы-кастильцы из Риохи и Алавы: а как же, внук их обожаемой доньи Елены де Эбро – будущий король Наварры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68