Солнце к
осо бросало могучие бронзовые лучи на зеленые поля молодого хлопка. Проб
егали гектары табачных плантаций, листья там были плотные, зеленые, как ч
удовищная поросль джунглей; персиковые сады с сочными плодами, оттягива
ющими ветви карликовых деревьев; километры пастбищ и десятки километро
в пустошей, истощенных земель, отданных более выносливым сорнякам. Поезд
шел сквозь темно-зеленые хвойные леса, где земля была усыпана шелковист
ыми коричневыми иглами, а верхушки деревьев Ц высоких, целомудренных
Ц тянулись в самое небо. А еще дальше, далеко к югу от их города, начиналис
ь поросшие кипарисами топи Ц шишковатые корни, извиваясь, уходили в сол
ончаковую жижу, куда с ветвей падал рваный седой мох, где во мгле и сырости
цвели тропические водяные цветы. А потом поезд снова вышел на открытый п
ростор, под солнце и синее, как ультрамарин, небо.
Сингер сидел оробевший, какой-то праздничный и смотрел в окно. Огромные п
ространства и резкие, без оттенков цвета его ошеломили. Эта быстрая смен
а разнообразных картин природы, изобилие растительности и красок каким-
то образом напоминали ему друга. Мысли его были с Антонапулосом. От блаже
нного предвкушения встречи трудно было дышать. У него щипало в носу, и он ч
асто и коротко хватал воздух полуоткрытым ртом.
Антонапулос ему обрадуется. Он получит удовольствие и от фруктов, и от по
дарков. Сейчас его уже, наверно, выписали из больничного корпуса, и он смож
ет сходить с ним в кино, а потом в отель, где они обедали в первый приезд Син
гера. Он написал Антонапулосу множество писем, но так их и не отправил. Син
гер целиком погрузился в мысли о друге.
Полгода, которые они не виделись, Сингер не воспринимал как некий опреде
ленный период разлуки Ц большой или малый; каждый миг, проведенный им на
яву, был полон близостью с другом. И эта внутренняя общность с Антонапуло
сом росла, менялась, словно тот был рядом, во плоти. Порою он думал об Антон
апулосе с преклонением и самоуничижением, порою с гордостью Ц но всегда
с любовью, независимой от его воли, не знающей оглядки. Когда по ночам ему
снились сны, перед ним всегда стояло лицо его друга Ц тяжелое, мудрое и не
жное. А в мыслях наяву они всегда были вдвоем.
Летний вечер наступал не торопясь. Солнце закатилось за зубчатую линию л
еса вдали, и небо побледнело. Сумерки падали мягко, томно. Вышла белая полн
ая луна, а горизонт застлали низкие багряные облака. Медленно темнели зе
мля, деревья, некрашеные деревенские жилища. Изредка в небе вздрагивали
бледные летние зарницы. Сингер напряженно во все это всматривался, пока
наконец не наступила темнота и в стекле перед ним не стало отражаться то
лько его собственное лицо.
Дети пробегали по коридору вагона, хватаясь за стенки и проливая из бума
жных стаканчиков воду. Старик в комбинезоне, сидевший напротив Сингера,
то и дело отпивал виски из бутылки от кока-колы. В промежутках между глотк
ами он старательно закупоривал бутылку бумажной пробкой. Девочка справ
а почесывала голову липким красным леденцом. Пассажиры открывали обувн
ые коробки с провизией и приносили подносы с едой из вагона-ресторана. Си
нгер не ел. Он сидел, откинувшись назад, и рассеянно следил за тем, что тут п
роисходило. Наконец все утихомирилось. Дети улеглись на широкие плюшевы
е сиденья и заснули, а мужчины и женщины, кое-как прикорнув рядом с ними на
своих подушечках, устраивались на ночь.
Сингер не спал. Он прижался лицом к стеклу, пытаясь хоть что-нибудь разгля
деть в темноте. Ночь была глухой, бархатистой. Иногда проблескивал лунны
й свет или мерцала лампа в окне какого-нибудь проплывавшего мимо дома. По
луне он мог определить, что поезд больше не идет на юг, он свернул на восто
к. Нетерпение, которое им владело, было таким острым, что он с трудом мог ды
шать и щеки у него пылали. Он так и просидел почти всю долгую ночь, прижавш
ись лицом к холодному, покрытому сажей оконному стеклу.
Поезд опоздал больше чем на час, а когда он пришел, ясное свежее летнее утр
о было уже в разгаре. Сингер сразу же поехал в гостиницу, очень хорошую гос
тиницу, где он заранее заказал номер. Он распаковал свой чемодан и разлож
ил на кровати подарки для Антонапулоса. Изучив принесенное официантом м
еню, он заказал роскошный завтрак: форель на вертеле, мамалыгу, гренки по-
французски и горячий черный кофе. Позавтракав, он разделся до белья и лег
отдохнуть под электрическим вентилятором. В полдень он стал одеваться: п
ринял ванну, побрился, вынул чистое белье и свой лучший костюм и 3 рогожки.
Прием посетителей начинался в три часа дня. Был вторник восемнадцатого и
юля.
Придя в приют для душевнобольных, он прежде всего направился в больничны
й корпус, где раньше лежал Антонапулос. Но уже в дверях палаты он увидел, ч
то друга здесь нет. Тогда, поплутав по длинным коридорам, он нашел кабинет
, куда его в тот раз водили. Вопрос, который ему надо было задать, он заранее
написал на одной из своих карточек. За столом сидел уже не тот человек, кот
орого он в прошлый приезд здесь видел. Теперь это был юноша, почти мальчик
, с еще не оформившимися, детскими чертами лица и шапкой прямых волос. Синг
ер вручил ему карточку и стал ждать ответа, сгибаясь под тяжестью своих с
вертков.
Молодой человек покачал головой. Склонясь над столом, он набросал на лис
тке несколько слов. Сингер прочел то, что было написано, и от щек его отхлы
нула кровь. Он долго смотрел на записку, понурив голову и как-то странно с
косив глаза. Там было написано, что Антонапулос умер.
По дороге назад, в гостиницу, он старался поаккуратнее нести фрукты, чтоб
ы их не раздавить. Он положил свертки у себя в номере, а потом спустился вн
из, в вестибюль. За пальмой в горшке стоял автомат. Он опустил в щель десят
ь центов и тщетно пытался нажать рычаг Ц механизм заело. По этому поводу
он поднял дикий скандал. Поймав за полу какого-то служащего, он стал с яро
стью показывать жестами, что произошло. Лицо его было мертвенно-бледным,
он совсем потерял самообладание, по крыльям его носа градом катились сле
зы. Он размахивал руками и раз даже топнул узкой, элегантно обутой ногой п
о плюшевому ковру. Его не удовлетворило и то, что монету ему вернули, и он с
разу же решил выехать из гостиницы. Он уложил свои вещи и долго трудился, з
апирая чемодан. Ибо в придачу ко всему, что он привез, Сингер прихватил из
своего номера еще три полотенца, два куска мыла, ручку, бутылку чернил, рол
ик туалетной бумаги и Библию. Заплатив по счету, он пешком отправился на в
окзал и сдал вещи на хранение. Поезд отходил только в девять часов вечера,
и ему нужно было как-то скоротать вторую половину дня.
Этот город был меньше того, где он жил. Торговые кварталы пересекались в ф
орме креста. У магазинов был деревенский вид Ц чуть не в половине витрин
выставлены сбруя и мешки с фуражом. Сингер вяло бродил по улицам. В горле у
него стоял ком, и он тщетно пытался его проглотить. Зайдя в аптеку, чтобы п
обороть удушье, он что-то выпил. Потом посидел в парикмахерской и накупил
каких-то мелочей в магазине стандартных цен. Он ни на кого не глядел, и гол
ова его клонилась набок, как у больного животного.
День уже почти кончился, когда у Сингера произошла странная встреча. Он м
едленно, спотыкаясь, шагал вдоль обочины. Небо было пасмурное и воздух сы
рой. Сингер шел, не поднимая глаз, и лишь искоса заглянул в открытую дверь
бильярдной. Он прошел еще несколько шагов и остановился посреди улицы: ч
то-то там внутри привлекло его внимание. Нехотя повернув назад, он сунул г
олову в дверь. В бильярд ной-сидели трое глухонемых и разговаривали рука
ми. Все они были без пиджаков, но с яркими галстуками и в котелках. Каждый д
ержал в левой руке по кружке пива. Они были похожи друг на друга, как близн
ецы.
Сингер вошел в бильярдную и не без труда заставил себя вытащить руку из к
армана. Потом он неловко изобразил слова приветствия. Его радушно хлопну
ли по плечу. Заказали что-то прохладительное. Все трое окружили его; их па
льцы быстро, как поршни, двигались, забрасывая его вопросами.
Он назвал свое имя и город, где он живет. Но, кроме этого, он не знал, что еще и
м сказать о себе. Он спросил, знакомы ли они со Спиросом Антонапулосом. Нет
, они его не знают. Сингер стоял, беспомощно свесив руки. Голова у него все т
ак же была наклонена набок, и взгляд уходил куда-то в сторону от собеседни
ков. Он был так апатичен и холоден, что трое глухонемых в котелках начали с
транно на него посматривать и постепенно перестали вовлекать в свой раз
говор. А когда они расплатились за выпитое пиво и собрались уходить, то не
пригласили его с собой.
И хотя Сингер чуть не полдня без толку пробродил по улицам, он едва не опоз
дал на поезд. Ему самому непонятно было, как это произошло и где он провел
столько времени. Он пришел на вокзал за две минуты до отхода поезда, едва у
спел втащить в вагон свои вещи. Вагон, куда он попал, был почти пуст. Он усел
ся, открыл корзинку с клубникой и стал с дотошной аккуратностью перебира
ть ягоды. Они были громадные, величиной с каштан, и на редкость спелые. Зел
еные листики над сочными ягодами были похожи на букетики. Сингер положил
ягоду в рот Ц сок ее был пьяняще, необузданно сладок, но уже чуть-чуть отд
авал гнильцой. Он ел клубнику, пока рот его не потерял к ней всякий вкус, а п
отом снова завязал корзинку и поставил в сетку над головой. В полночь он о
пустил штору и лег. Он поджал ноги и укрылся с головой пальто. Словно оцепе
нев и не меняя позы, он продремал около двенадцати часов. Кондуктору приш
лось его растолкать, когда они приехали.
Сингер бросил свой багаж посреди вокзала и пошел к себе в магазин. Он позд
оровался с хозяином вялым взмахом руки. Когда он снова вышел, в кармане у н
его лежало что-то тяжелое. Некоторое время он прослонялся по улицам с опу
щенной головой. Но прямые, слепящие лучи солнца и духота угнетали его. Он в
ернулся домой с распухшими глазами и больной головой. Отдохнув, он выпил
стакан кофе со льдом и выкурил сигарету. Потом, сполоснув пепельницу и ст
акан, вынул из кармана пистолет и пустил себе пулю в сердце.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
21 августа 1939 года
Утро
Ц Вы меня не торопите, Ц сказал доктор Копленд. Ц Оставьте меня в покое
. Ну пожалуйста, дайте же мне тихонько посидеть.
Ц Папа, мы тебя не подгоняем. Но пора уже ехать.
Доктор Копленд упрямо раскачивался в качалке, плотно укутав плечи в серы
й платок. И хотя утро было теплое, солнечное, в печке горело несколько поле
ньев. В кухне не осталось никакой мебели, кроме качалки, на которой он сиде
л. В остальных комнатах тоже было пусто. Большую часть обстановки переве
зли к Порции, остальное погрузили на машину, стоявшую возле дома. Все было
готово, только сам он никак не мог решиться. Как он может ехать, если в мысл
ях его нет ни начала, ни конца, а в душе Ц ни истины, ни цели? Он поднял руку,
чтобы подпереть дрожавшую голову, продолжая медленно раскачиваться на
скрипучей качалке.
За дверью послышались голоса:
Ц Я сделала все, что могла. Он будет сидеть, покуда сам не решит ехать.
Ц Мы с Бадди хорошо упаковали фарфоровые тарелки…
Ц Надо было трогаться, пока не высохла роса, Ц сказал старик. Ц А сейчас
, того и гляди, ночь нас в пути застанет.
Потом все смолкло. Только в пустой прихожей гулко отдавались шаги, но пот
ом их тоже не стало слышно. Рядом, на полу, стояла чашка с блюдцем. Он наполн
ил ее из кипевшего на плите кофейника. Раскачиваясь, он пил кофе и грел пал
ьцы на пару. Право, не может быть, чтобы это был конец. Голоса без слов взыва
ли к его сердцу. Голоса Христа и Джона Брауна. Голоса великого Спинозы и Ка
рла Маркса. Призывные голоса всех, кто боролся и кому было суждено выполн
ить свою миссию. Горестный голос его народа. И голоса мертвых. Немого Синг
ера, этого белого праведника, который все понимал. Голоса убогих и власть
имущих. Раскатистый голос его народа, сила и мощь которого все росли. Голо
с его истинной, неизменной цели. А в ответ на губах трепетали слова Ц сло
ва, в которых поистине выражена суть человеческого страдания, Ц он едва
не произнес их вслух: «Дух Всемогущий! Владыка вселенной! Я творил то, чего
не должен был творить, и не свершил того, что должен был свершить. Так воис
тину Ц может ли настать конец?»
Он впервые вошел в этот дом с той, кого он любил. Дэзи была в подвенечном пл
атье, с белой кружевной вуалью на голове. Кожа у нее была прекрасная, цвета
густого меда, а смех нежный и звонкий. По ночам он запирался в комнате, где
ярко горел свет, чтобы учиться. Он всеми силами пытался размышлять над кн
игами. Но близость Дэзи рождала в нем такую страсть, что никакие науки не м
огли ее побороть. Поэтому он иногда поддавался соблазну, а потом, кусая гу
бы, просиживал над своим учением всю ночь до утра. Один за другим появилис
ь Гамильтон и Карл Маркс, Вильям и Порция. Но всех их он потерял. Никого у не
го не осталось.
А Мэдибен и Бенни-Мэй? А Беннедайн-Медайн и Мэди Копленд? Те, кто носили его
имя. И те, кого он вывел из небытия. Но из тысячи этих людей найдется ли хоть
один, кому он может доверить дело своей жизни, а потом вздохнуть спокойно?
Всю свою жизнь он твердо знал, зачем он трудится. В сердце его жила уверенн
ость, потому что каждый день он знал, что ждет его завтра. Он ходил из дома в
дом со своим чемоданчиком, разговаривал обо всем на свете с людьми, терпе
ливо им все разъяснял. А ночью был счастлив, зная, что день прожит не напра
сно. И даже без Дэзи и Гамильтона, без Карла Маркса, Вильяма и Порции он мог
сидеть один возле печи и радоваться этому ощущению. Выпить кружку желтов
ато-зеленой водки и съесть кукурузную лепешку. Душу его согревало чувст
во глубокого удовлетворения, потому что день хорошо прошел.
Тысячи раз испытывал он это удовлетворение. Но какой был в нем смысл? За вс
е годы он не мог припомнить ни одного своего деяния, которое имело бы непр
еходящую ценность.
Немного спустя дверь из прихожей открылась, и вошла Порция.
Ц Видно, мне придется одевать тебя, как младенца, Ц сказала она. Ц Вот т
вои носки и ботинки. Дай я сниму с тебя шлепанцы и обую тебя. Надо поскорее
ехать.
Ц Зачем ты со мной это сделала? Ц с горечью спросил он.
Ц Что я сделала?
Ц Ты отлично знаешь, что я не хочу уезжать. Ты выманила у меня согласие, ко
гда я был в таком состоянии, что ничего не соображал. Я хочу остаться там, г
де прожил всю жизнь, и ты это знаешь.
Ц Нет, вы только его послушайте Ц сердито воскликнула Порция. Ц Ворчиш
ь, ворчишь, прямо спасу от тебя нет! Столько мы от тебя наслушались обидног
о и всяких попреков Ц просто срам!
Ц Чушь! Ладно, говори, мне все равно. Жужжишь возле уха, как комар. Я знаю, че
го хочу, и не позволю, чтобы меня брали измором и заставляли поступать про
тив воли.
Порция сняла с него комнатные туфли и развернула пару чистых черных бума
жных носков.
Ц Отец, давай бросим этот спор. Мы хотим сделать все как лучше. Ей-богу же,
для тебя самое правильное Ц поехать к дедушке, Гамильтону и Бадди. Они за
тобой будут присматривать, и ты поправишься.
Ц Нет, не поправлюсь, Ц упрямился доктор Копленд. Ц А здесь бы выздоров
ел. Уверен.
Ц А кто, по-твоему, будет вносить плату за этот дом? Разве мы сможем тебя п
рокормить? Кто, по-твоему, будет за тобой ухаживать?
Ц Я всегда управлялся сам и еще управлюсь.
Ц Тебе просто хочется делать все наперекор.
Ц Чушь! Жужжишь тут, как комар. Я тебя даже не слышу.
Ц Нечего сказать Ц хорошо так говорить, когда я тебя обуваю!
Ц Прости. Извини меня, дочка.
Ц Ну да, чувствуешь, что виноват, Ц сказала она. Ц Оба мы хороши. Нашли вр
емя ссориться! Вот обживешься на ферме, и тебе самому там понравится. У них
же такой чудесный огород! Прямо слюнки текут, когда подумаешь. И куры, и дв
е племенные свиньи, и восемнадцать персиковых деревьев. Сам будешь без п
амяти рад. Эх, была бы я на твоем месте!
Ц Вот и я бы этого хотел.
Ц Ну почему на тебя ничем не угодишь?
Ц Мне горько, что я не выполнил свой долг.
Ц Это какой такой долг?
Ц Не знаю. Оставь меня, дочка, в покое. Дай минутку посидеть одному.
Ц Ладно. Но вам надо поскорее ехать.
Ему хотелось помолчать. Молча посидеть и покачаться в качалке, пока к нем
у снова не вернется душевное равновесие. Голова у него тряслась и ныл поз
воночник.
Ц От души надеюсь, Ц снова заговорила Порция. Ц Я от души своей надеюсь
, что, когда я помру и отправлюсь на тот свет, столько же людей будут по мне у
биваться, сколько по мистеру Сингеру. Как бы я хотела, чтобы и по мне так пл
акали и чтобы столько народу…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
осо бросало могучие бронзовые лучи на зеленые поля молодого хлопка. Проб
егали гектары табачных плантаций, листья там были плотные, зеленые, как ч
удовищная поросль джунглей; персиковые сады с сочными плодами, оттягива
ющими ветви карликовых деревьев; километры пастбищ и десятки километро
в пустошей, истощенных земель, отданных более выносливым сорнякам. Поезд
шел сквозь темно-зеленые хвойные леса, где земля была усыпана шелковист
ыми коричневыми иглами, а верхушки деревьев Ц высоких, целомудренных
Ц тянулись в самое небо. А еще дальше, далеко к югу от их города, начиналис
ь поросшие кипарисами топи Ц шишковатые корни, извиваясь, уходили в сол
ончаковую жижу, куда с ветвей падал рваный седой мох, где во мгле и сырости
цвели тропические водяные цветы. А потом поезд снова вышел на открытый п
ростор, под солнце и синее, как ультрамарин, небо.
Сингер сидел оробевший, какой-то праздничный и смотрел в окно. Огромные п
ространства и резкие, без оттенков цвета его ошеломили. Эта быстрая смен
а разнообразных картин природы, изобилие растительности и красок каким-
то образом напоминали ему друга. Мысли его были с Антонапулосом. От блаже
нного предвкушения встречи трудно было дышать. У него щипало в носу, и он ч
асто и коротко хватал воздух полуоткрытым ртом.
Антонапулос ему обрадуется. Он получит удовольствие и от фруктов, и от по
дарков. Сейчас его уже, наверно, выписали из больничного корпуса, и он смож
ет сходить с ним в кино, а потом в отель, где они обедали в первый приезд Син
гера. Он написал Антонапулосу множество писем, но так их и не отправил. Син
гер целиком погрузился в мысли о друге.
Полгода, которые они не виделись, Сингер не воспринимал как некий опреде
ленный период разлуки Ц большой или малый; каждый миг, проведенный им на
яву, был полон близостью с другом. И эта внутренняя общность с Антонапуло
сом росла, менялась, словно тот был рядом, во плоти. Порою он думал об Антон
апулосе с преклонением и самоуничижением, порою с гордостью Ц но всегда
с любовью, независимой от его воли, не знающей оглядки. Когда по ночам ему
снились сны, перед ним всегда стояло лицо его друга Ц тяжелое, мудрое и не
жное. А в мыслях наяву они всегда были вдвоем.
Летний вечер наступал не торопясь. Солнце закатилось за зубчатую линию л
еса вдали, и небо побледнело. Сумерки падали мягко, томно. Вышла белая полн
ая луна, а горизонт застлали низкие багряные облака. Медленно темнели зе
мля, деревья, некрашеные деревенские жилища. Изредка в небе вздрагивали
бледные летние зарницы. Сингер напряженно во все это всматривался, пока
наконец не наступила темнота и в стекле перед ним не стало отражаться то
лько его собственное лицо.
Дети пробегали по коридору вагона, хватаясь за стенки и проливая из бума
жных стаканчиков воду. Старик в комбинезоне, сидевший напротив Сингера,
то и дело отпивал виски из бутылки от кока-колы. В промежутках между глотк
ами он старательно закупоривал бутылку бумажной пробкой. Девочка справ
а почесывала голову липким красным леденцом. Пассажиры открывали обувн
ые коробки с провизией и приносили подносы с едой из вагона-ресторана. Си
нгер не ел. Он сидел, откинувшись назад, и рассеянно следил за тем, что тут п
роисходило. Наконец все утихомирилось. Дети улеглись на широкие плюшевы
е сиденья и заснули, а мужчины и женщины, кое-как прикорнув рядом с ними на
своих подушечках, устраивались на ночь.
Сингер не спал. Он прижался лицом к стеклу, пытаясь хоть что-нибудь разгля
деть в темноте. Ночь была глухой, бархатистой. Иногда проблескивал лунны
й свет или мерцала лампа в окне какого-нибудь проплывавшего мимо дома. По
луне он мог определить, что поезд больше не идет на юг, он свернул на восто
к. Нетерпение, которое им владело, было таким острым, что он с трудом мог ды
шать и щеки у него пылали. Он так и просидел почти всю долгую ночь, прижавш
ись лицом к холодному, покрытому сажей оконному стеклу.
Поезд опоздал больше чем на час, а когда он пришел, ясное свежее летнее утр
о было уже в разгаре. Сингер сразу же поехал в гостиницу, очень хорошую гос
тиницу, где он заранее заказал номер. Он распаковал свой чемодан и разлож
ил на кровати подарки для Антонапулоса. Изучив принесенное официантом м
еню, он заказал роскошный завтрак: форель на вертеле, мамалыгу, гренки по-
французски и горячий черный кофе. Позавтракав, он разделся до белья и лег
отдохнуть под электрическим вентилятором. В полдень он стал одеваться: п
ринял ванну, побрился, вынул чистое белье и свой лучший костюм и 3 рогожки.
Прием посетителей начинался в три часа дня. Был вторник восемнадцатого и
юля.
Придя в приют для душевнобольных, он прежде всего направился в больничны
й корпус, где раньше лежал Антонапулос. Но уже в дверях палаты он увидел, ч
то друга здесь нет. Тогда, поплутав по длинным коридорам, он нашел кабинет
, куда его в тот раз водили. Вопрос, который ему надо было задать, он заранее
написал на одной из своих карточек. За столом сидел уже не тот человек, кот
орого он в прошлый приезд здесь видел. Теперь это был юноша, почти мальчик
, с еще не оформившимися, детскими чертами лица и шапкой прямых волос. Синг
ер вручил ему карточку и стал ждать ответа, сгибаясь под тяжестью своих с
вертков.
Молодой человек покачал головой. Склонясь над столом, он набросал на лис
тке несколько слов. Сингер прочел то, что было написано, и от щек его отхлы
нула кровь. Он долго смотрел на записку, понурив голову и как-то странно с
косив глаза. Там было написано, что Антонапулос умер.
По дороге назад, в гостиницу, он старался поаккуратнее нести фрукты, чтоб
ы их не раздавить. Он положил свертки у себя в номере, а потом спустился вн
из, в вестибюль. За пальмой в горшке стоял автомат. Он опустил в щель десят
ь центов и тщетно пытался нажать рычаг Ц механизм заело. По этому поводу
он поднял дикий скандал. Поймав за полу какого-то служащего, он стал с яро
стью показывать жестами, что произошло. Лицо его было мертвенно-бледным,
он совсем потерял самообладание, по крыльям его носа градом катились сле
зы. Он размахивал руками и раз даже топнул узкой, элегантно обутой ногой п
о плюшевому ковру. Его не удовлетворило и то, что монету ему вернули, и он с
разу же решил выехать из гостиницы. Он уложил свои вещи и долго трудился, з
апирая чемодан. Ибо в придачу ко всему, что он привез, Сингер прихватил из
своего номера еще три полотенца, два куска мыла, ручку, бутылку чернил, рол
ик туалетной бумаги и Библию. Заплатив по счету, он пешком отправился на в
окзал и сдал вещи на хранение. Поезд отходил только в девять часов вечера,
и ему нужно было как-то скоротать вторую половину дня.
Этот город был меньше того, где он жил. Торговые кварталы пересекались в ф
орме креста. У магазинов был деревенский вид Ц чуть не в половине витрин
выставлены сбруя и мешки с фуражом. Сингер вяло бродил по улицам. В горле у
него стоял ком, и он тщетно пытался его проглотить. Зайдя в аптеку, чтобы п
обороть удушье, он что-то выпил. Потом посидел в парикмахерской и накупил
каких-то мелочей в магазине стандартных цен. Он ни на кого не глядел, и гол
ова его клонилась набок, как у больного животного.
День уже почти кончился, когда у Сингера произошла странная встреча. Он м
едленно, спотыкаясь, шагал вдоль обочины. Небо было пасмурное и воздух сы
рой. Сингер шел, не поднимая глаз, и лишь искоса заглянул в открытую дверь
бильярдной. Он прошел еще несколько шагов и остановился посреди улицы: ч
то-то там внутри привлекло его внимание. Нехотя повернув назад, он сунул г
олову в дверь. В бильярд ной-сидели трое глухонемых и разговаривали рука
ми. Все они были без пиджаков, но с яркими галстуками и в котелках. Каждый д
ержал в левой руке по кружке пива. Они были похожи друг на друга, как близн
ецы.
Сингер вошел в бильярдную и не без труда заставил себя вытащить руку из к
армана. Потом он неловко изобразил слова приветствия. Его радушно хлопну
ли по плечу. Заказали что-то прохладительное. Все трое окружили его; их па
льцы быстро, как поршни, двигались, забрасывая его вопросами.
Он назвал свое имя и город, где он живет. Но, кроме этого, он не знал, что еще и
м сказать о себе. Он спросил, знакомы ли они со Спиросом Антонапулосом. Нет
, они его не знают. Сингер стоял, беспомощно свесив руки. Голова у него все т
ак же была наклонена набок, и взгляд уходил куда-то в сторону от собеседни
ков. Он был так апатичен и холоден, что трое глухонемых в котелках начали с
транно на него посматривать и постепенно перестали вовлекать в свой раз
говор. А когда они расплатились за выпитое пиво и собрались уходить, то не
пригласили его с собой.
И хотя Сингер чуть не полдня без толку пробродил по улицам, он едва не опоз
дал на поезд. Ему самому непонятно было, как это произошло и где он провел
столько времени. Он пришел на вокзал за две минуты до отхода поезда, едва у
спел втащить в вагон свои вещи. Вагон, куда он попал, был почти пуст. Он усел
ся, открыл корзинку с клубникой и стал с дотошной аккуратностью перебира
ть ягоды. Они были громадные, величиной с каштан, и на редкость спелые. Зел
еные листики над сочными ягодами были похожи на букетики. Сингер положил
ягоду в рот Ц сок ее был пьяняще, необузданно сладок, но уже чуть-чуть отд
авал гнильцой. Он ел клубнику, пока рот его не потерял к ней всякий вкус, а п
отом снова завязал корзинку и поставил в сетку над головой. В полночь он о
пустил штору и лег. Он поджал ноги и укрылся с головой пальто. Словно оцепе
нев и не меняя позы, он продремал около двенадцати часов. Кондуктору приш
лось его растолкать, когда они приехали.
Сингер бросил свой багаж посреди вокзала и пошел к себе в магазин. Он позд
оровался с хозяином вялым взмахом руки. Когда он снова вышел, в кармане у н
его лежало что-то тяжелое. Некоторое время он прослонялся по улицам с опу
щенной головой. Но прямые, слепящие лучи солнца и духота угнетали его. Он в
ернулся домой с распухшими глазами и больной головой. Отдохнув, он выпил
стакан кофе со льдом и выкурил сигарету. Потом, сполоснув пепельницу и ст
акан, вынул из кармана пистолет и пустил себе пулю в сердце.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
21 августа 1939 года
Утро
Ц Вы меня не торопите, Ц сказал доктор Копленд. Ц Оставьте меня в покое
. Ну пожалуйста, дайте же мне тихонько посидеть.
Ц Папа, мы тебя не подгоняем. Но пора уже ехать.
Доктор Копленд упрямо раскачивался в качалке, плотно укутав плечи в серы
й платок. И хотя утро было теплое, солнечное, в печке горело несколько поле
ньев. В кухне не осталось никакой мебели, кроме качалки, на которой он сиде
л. В остальных комнатах тоже было пусто. Большую часть обстановки переве
зли к Порции, остальное погрузили на машину, стоявшую возле дома. Все было
готово, только сам он никак не мог решиться. Как он может ехать, если в мысл
ях его нет ни начала, ни конца, а в душе Ц ни истины, ни цели? Он поднял руку,
чтобы подпереть дрожавшую голову, продолжая медленно раскачиваться на
скрипучей качалке.
За дверью послышались голоса:
Ц Я сделала все, что могла. Он будет сидеть, покуда сам не решит ехать.
Ц Мы с Бадди хорошо упаковали фарфоровые тарелки…
Ц Надо было трогаться, пока не высохла роса, Ц сказал старик. Ц А сейчас
, того и гляди, ночь нас в пути застанет.
Потом все смолкло. Только в пустой прихожей гулко отдавались шаги, но пот
ом их тоже не стало слышно. Рядом, на полу, стояла чашка с блюдцем. Он наполн
ил ее из кипевшего на плите кофейника. Раскачиваясь, он пил кофе и грел пал
ьцы на пару. Право, не может быть, чтобы это был конец. Голоса без слов взыва
ли к его сердцу. Голоса Христа и Джона Брауна. Голоса великого Спинозы и Ка
рла Маркса. Призывные голоса всех, кто боролся и кому было суждено выполн
ить свою миссию. Горестный голос его народа. И голоса мертвых. Немого Синг
ера, этого белого праведника, который все понимал. Голоса убогих и власть
имущих. Раскатистый голос его народа, сила и мощь которого все росли. Голо
с его истинной, неизменной цели. А в ответ на губах трепетали слова Ц сло
ва, в которых поистине выражена суть человеческого страдания, Ц он едва
не произнес их вслух: «Дух Всемогущий! Владыка вселенной! Я творил то, чего
не должен был творить, и не свершил того, что должен был свершить. Так воис
тину Ц может ли настать конец?»
Он впервые вошел в этот дом с той, кого он любил. Дэзи была в подвенечном пл
атье, с белой кружевной вуалью на голове. Кожа у нее была прекрасная, цвета
густого меда, а смех нежный и звонкий. По ночам он запирался в комнате, где
ярко горел свет, чтобы учиться. Он всеми силами пытался размышлять над кн
игами. Но близость Дэзи рождала в нем такую страсть, что никакие науки не м
огли ее побороть. Поэтому он иногда поддавался соблазну, а потом, кусая гу
бы, просиживал над своим учением всю ночь до утра. Один за другим появилис
ь Гамильтон и Карл Маркс, Вильям и Порция. Но всех их он потерял. Никого у не
го не осталось.
А Мэдибен и Бенни-Мэй? А Беннедайн-Медайн и Мэди Копленд? Те, кто носили его
имя. И те, кого он вывел из небытия. Но из тысячи этих людей найдется ли хоть
один, кому он может доверить дело своей жизни, а потом вздохнуть спокойно?
Всю свою жизнь он твердо знал, зачем он трудится. В сердце его жила уверенн
ость, потому что каждый день он знал, что ждет его завтра. Он ходил из дома в
дом со своим чемоданчиком, разговаривал обо всем на свете с людьми, терпе
ливо им все разъяснял. А ночью был счастлив, зная, что день прожит не напра
сно. И даже без Дэзи и Гамильтона, без Карла Маркса, Вильяма и Порции он мог
сидеть один возле печи и радоваться этому ощущению. Выпить кружку желтов
ато-зеленой водки и съесть кукурузную лепешку. Душу его согревало чувст
во глубокого удовлетворения, потому что день хорошо прошел.
Тысячи раз испытывал он это удовлетворение. Но какой был в нем смысл? За вс
е годы он не мог припомнить ни одного своего деяния, которое имело бы непр
еходящую ценность.
Немного спустя дверь из прихожей открылась, и вошла Порция.
Ц Видно, мне придется одевать тебя, как младенца, Ц сказала она. Ц Вот т
вои носки и ботинки. Дай я сниму с тебя шлепанцы и обую тебя. Надо поскорее
ехать.
Ц Зачем ты со мной это сделала? Ц с горечью спросил он.
Ц Что я сделала?
Ц Ты отлично знаешь, что я не хочу уезжать. Ты выманила у меня согласие, ко
гда я был в таком состоянии, что ничего не соображал. Я хочу остаться там, г
де прожил всю жизнь, и ты это знаешь.
Ц Нет, вы только его послушайте Ц сердито воскликнула Порция. Ц Ворчиш
ь, ворчишь, прямо спасу от тебя нет! Столько мы от тебя наслушались обидног
о и всяких попреков Ц просто срам!
Ц Чушь! Ладно, говори, мне все равно. Жужжишь возле уха, как комар. Я знаю, че
го хочу, и не позволю, чтобы меня брали измором и заставляли поступать про
тив воли.
Порция сняла с него комнатные туфли и развернула пару чистых черных бума
жных носков.
Ц Отец, давай бросим этот спор. Мы хотим сделать все как лучше. Ей-богу же,
для тебя самое правильное Ц поехать к дедушке, Гамильтону и Бадди. Они за
тобой будут присматривать, и ты поправишься.
Ц Нет, не поправлюсь, Ц упрямился доктор Копленд. Ц А здесь бы выздоров
ел. Уверен.
Ц А кто, по-твоему, будет вносить плату за этот дом? Разве мы сможем тебя п
рокормить? Кто, по-твоему, будет за тобой ухаживать?
Ц Я всегда управлялся сам и еще управлюсь.
Ц Тебе просто хочется делать все наперекор.
Ц Чушь! Жужжишь тут, как комар. Я тебя даже не слышу.
Ц Нечего сказать Ц хорошо так говорить, когда я тебя обуваю!
Ц Прости. Извини меня, дочка.
Ц Ну да, чувствуешь, что виноват, Ц сказала она. Ц Оба мы хороши. Нашли вр
емя ссориться! Вот обживешься на ферме, и тебе самому там понравится. У них
же такой чудесный огород! Прямо слюнки текут, когда подумаешь. И куры, и дв
е племенные свиньи, и восемнадцать персиковых деревьев. Сам будешь без п
амяти рад. Эх, была бы я на твоем месте!
Ц Вот и я бы этого хотел.
Ц Ну почему на тебя ничем не угодишь?
Ц Мне горько, что я не выполнил свой долг.
Ц Это какой такой долг?
Ц Не знаю. Оставь меня, дочка, в покое. Дай минутку посидеть одному.
Ц Ладно. Но вам надо поскорее ехать.
Ему хотелось помолчать. Молча посидеть и покачаться в качалке, пока к нем
у снова не вернется душевное равновесие. Голова у него тряслась и ныл поз
воночник.
Ц От души надеюсь, Ц снова заговорила Порция. Ц Я от души своей надеюсь
, что, когда я помру и отправлюсь на тот свет, столько же людей будут по мне у
биваться, сколько по мистеру Сингеру. Как бы я хотела, чтобы и по мне так пл
акали и чтобы столько народу…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38