Было уже за полночь, когда случилось то, что испортило весь вечер. Антонап
улос вернулся из очередного похода к шкафу, побагровев от гнева. Он уселс
я на свою кровать и стал поглядывать на нового знакомого с вызовом и неск
рываемым омерзением. Сингер пытался разговором отвлечь гостя от странн
ого поведения грека, но тот был неукротим. Карл, пораженный и словно зачар
ованный гримасничаньем толстяка, сгорбился в кресле, обхватив руками ко
стлявые колени. Лицо его пылало от смущения, и он судорожно глотал слюну. С
ингер больше не мог делать вид, будто ничего не замечает, и в конце концов
спросил Антонапулоса, не болит ли у него живот, не стало ли ему нехорошо и
не хочет ли он спать. Антонапулос покачал головой. Он показал рукой на Кар
ла и стал делать все непристойные жесты, какие знал. Жутко было смотреть н
а его лицо, такое отвращение оно выражало. Карл съежился от страха. Наконе
ц толстый грек заскрипел зубами и поднялся с места. Карл поспешно схвати
л свою кепку и выбежал из комнаты. Сингер проводил его по лестнице парадн
ого. Он не знал, как объяснить постороннему человеку поведение своего др
уга. Карл стоял в дверях, сгорбившись и надвинув на глаза кепку, Ц он как-т
о сразу обмяк. Постояв, они обменялись рукопожатием, и Карл удалился.
Антонапулос сообщил Сингеру, что их гость украдкой залез в шкаф и выпил в
есь джин. Никакие уговоры не могли его убедить, что это он сам прикончил бу
тылку. Толстый грек сидел в постели, и его круглое лицо было горестным и по
лным упрека. На воротник его рубашки медленно капали слезы, и его никак не
льзя было успокоить. Наконец он заснул, но Сингер долго лежал в темноте с о
ткрытыми глазами. Карла они больше не видели.
Потом он вспомнил другой случай. Несколько лет спустя Антонапулос взял и
з вазы на камине деньги, отложенные на плату за квартиру, и проиграл их в и
горных автоматах. И тот летний день, когда грек пошел голышом вниз за газе
той. Бедняга, он так страдал от жары! Они купили в рассрочку холодильник, и
Антонапулос вечно сосал ледяные кубики; он даже брал их с собой в кровать,
и они таяли, когда грек засыпал. И тот раз, когда Антонапулос напился и кин
ул в него миску с макаронами…
В первые месяцы разлуки эти отвратительные сцены вплетались в его воспо
минания, как гнилые нити Ц в ткань ковра. А потом они исчезли. Те времена, к
огда он был несчастен, забывались. По мере того как проходил год, его мысли
о друге спиралью уходили вглубь, пока он не остался вдвоем с тем Антонапу
лосом, которого знал только он один.
Это был настоящий друг, ему он мог сказать все, что у него на душе. Ведь Анто
напулос Ц чего никто не подозревал Ц был человек мудрый. Шло время, и др
уг, казалось, все вырастал в его представлении; лицо Антонапулоса смотре
ло на него из ночной темноты значительно и серьезно. Воспоминания о нем с
тали совсем другими Ц теперь он уже не помнил о греке ничего дурного, а по
мнил только его ум и доброту.
Он видел, как Антонапулос сидит напротив него в большом кресле. Грек сиди
т спокойно, не шевелясь. Его круглое лицо непроницаемо. На губах Ц мудрая
улыбка, в глазах Ц глубокая мысль. Он следит за тем, что ему говорят. И разу
мом своим все постигает.
Таков был Антонапулос, который теперь постоянно жил в его душе. Таков был
друг, которому надо было рассказать обо всем, что творится вокруг, ибо за э
тот год кое-что произошло. Сингера покинули в чужой стране. В одиночестве
. И, открыв глаза, он увидел многое, чего не понимал. Он был растерян.

Он следил за тем, как губы их складывают слова.
…Мы, негры, хотим наконец получить свободу. А свобода Ц это прежде всего
право вносить свой вклад в общее дело. Мы хотим служить, получать положен
ную нам долю, трудиться и в свою очередь потреблять то, что нам должно быть
дано. Но вы Ц единственный белый из всех, кого я встречал, кто сознает чуд
овищное бедствие моего народа.
…Понимаете, мистер Сингер? Во мне все время звучит эта музыка. Мне надо ста
ть настоящим музыкантом. Может, я еще ничего не знаю, но я узнаю, когда мне б
удет двадцать. Понимаете, мистер Сингер? А тогда я поеду путешествовать п
о чужим странам, туда, где бывает снег.
…Давайте прикончим с вами бутылку. Налейте мне малость. Ведь мы же думали
с вами о свободе. Это слово как червь точит мою душу. Да? Нет? Больше? Меньше?
Ведь слово это Ц сигнал к мятежу, грабежам и коварству. Мы будем свободны
, и тогда самые ловкие смогут поработить остальных. И все же! Ведь у этого с
лова есть и другое значение. Из всех слов это самое опасное на свете. Мы, те,
кто это понимает, должны быть бдительны. Слово это облегчает нам совесть,
ведь, в сущности, это слово Ц высочайший идеал человека. Но, пользуясь им,
пауки плетут для нас самую гнусную паутину.
Последний только потирал нос. Он приходил изредка и мало разговаривал. О
н задавал вопросы.
Все эти четверо постоянно являются к нему в комнату вот уже больше семи м
есяцев. Они никогда не приходят вместе, только поодиночке. И он неизменно
встречает их у дверей с радушной улыбкой. Тоска по Антонапулосу живет в н
ем всегда Ц так же, как и в первые месяцы после разлуки, Ц и лучше коротат
ь время с кем угодно, чем слишком долго оставаться одному. Это было похоже
на то, что он чувствовал много лет назад, когда дал Антонапулосу клятву (и
даже написал ее на бумаге и приколол кнопками к стене над кроватью): броси
ть курить, целый месяц не пить пива и не есть мяса. В первые дни было очень т
яжело. Он не знал ни отдыха, ни покоя. Он так часто забегал к Антонапулосу в
о фруктовую лавку, что Чарльз Паркер стал ему грубить. Когда он кончал гра
вировать все, что ему было поручено на сегодня, он либо бесцельно коротал
время в магазине с часовщиком или с продавщицей, либо шел куда-нибудь вып
ить кока-колы. В те дни ему было легче с чужими. Когда он оставался один, его
угнетала неотвязная мысль о том, как ему хочется сигарету, пива или мяса.

Вначале он совсем не понимал этих четверых. Они говорили, говорили, и, по м
ере того как шли месяцы, говорили все больше и больше. Он так привык к движ
ению их губ, что легко разбирал каждое слово. А потом, некоторое время спус
тя, он уже заранее знал, что каждый из них скажет, ведь тема у них всегда был
а одна и та же.

Руки его мучили. Они не знали покоя. Они дергались, когда он спал, и порой, ко
гда он просыпался, он ловил их на том, что они даже во сне изображали слова
перед его лицом. Он теперь не любил смотреть на свои руки и даже думать о н
их. Они были узкие, смуглые и очень сильные. Раньше он их холил. Зимой втира
л жир, чтобы они не трескались, отодвигал кожицу на ногтях и подпиливал но
гти по форме кончика пальца. Он с наслаждением мыл свои руки и за ними ухаж
ивал. А сейчас только наскоро тер их утром и вечером щеткой и поглубже зап
ихивал в карманы.
Когда он шагал по своей комнате, он либо трещал суставами пальцев, дергая
их до боли, либо колотил кулаком одной руки по ладони другой. Но иногда, ду
мая в одиночестве о своем друге, он замечал, что руки его бессознательно с
кладывают слова. И, поймав себя на этом, он пугался, как пугаются люди, пойм
авшие себя на том, что говорят вслух. Словно он совершал что-то безнравств
енное. Стыд примешивался к горю, он сжимал руки и прятал их за спину. Но они
все равно не давали ему покоя.

Сингер стоял перед домом, где они жили с Антонапулосом. Вечерело. В воздух
е висел серый туман. На западе сквозь него пробивались тускло-желтые и ро
зовые полоски. Встрепанный по-зимнему воробей четко прочертил кривую на
фоне дымчатого неба и сел на черепичную крышу. Улица была пустынна.
Сингер не сводил глаз с окон второго этажа в правой половине дома. Это был
а их комната, а позади помещалась просторная кухня, где Антонапулос гото
вил еду. В освещенном окне было видно, как по комнате двигалась женщина. Пр
отив света она казалась большой и расплывчатой; на ней был фартук. Какой-т
о мужчина сидел с газетой в руках. К окну подошел ребенок, держа в руке кус
ок хлеба, и прижался носом к стеклу. Сингер видел комнату такой, какой он е
е оставил: широкая кровать Антонапулоса и железная койка, где спал он, бол
ьшая, туго набитая волосом кушетка и складной стул, разбитая сахарница, в
которую они кидали окурки, сырое пятно на потолке, где протекала крыша, ящ
ик для грязного белья в углу. В сумерки, как сейчас, в кухне не зажигали огн
я, там светились только горелки большой плиты. Антонапулос всегда прикру
чивал фитили, оставляя в каждой из горелок неровную полоску золотого и с
инего пламени. В комнате было тепло и вкусно пахло ужином. Антонапулос пр
обовал кушанья деревянной ложкой, и они стаканами пили красное вино. На к
оврике из линолеума перед плитой лежали яркие отсветы горелок Ц словно
пять золотых фонариков. Молочные сумерки сгущались, и эти фонарики начи
нали гореть все ярче и ярче, а к ночи пылали живым и чистым огнем. К этому вр
емени ужин всегда был готов; они зажигали свет и пододвигали к столу свои
стулья.
Сингер поглядел на темное парадное. Он вспоминал, как они вместе выходил
и по утрам и вместе возвращались вечером. На тротуаре была выбоина, где Ан
тонапулос как-то споткнулся и зашиб локоть. А вот почтовый ящик, куда им к
аждый месяц бросали счет за электричество. Он осязаемо почувствовал пал
ьцами тепло дружеской руки.
На улице стало совсем темно. Он снова поглядел наверх в окно и увидел груп
пу незнакомых людей; женщину, мужчину и ребенка. Внутри у него разлилась п
устота. Все ушло. Антонапулоса нет, и ему не с кем делить воспоминания. Мыс
ли друга теперь где-то далеко. Сингер закрыл глаза и попытался вообразит
ь приют для душевнобольных и комнату, где сейчас спит Антонапулос. Он всп
оминал узкие белые кровати и стариков в углу, играющих в карты. Он крепко з
ажмурился, но так и не смог увидеть ту комнату достаточно ясно. Пустота гл
убоко проникла в его душу; секунду спустя он снова поглядел в окно и пошел
прочь по темной улице, где они так часто ходили вдвоем.
Вечер был субботний. В центре теснился народ. У витрины магазина стандар
тных цен слонялись негры, дрожавшие от холода в своих комбинезонах. Люди
семьями стояли в очереди у кассы кинотеатра, парни и девушки глазели на р
екламные киноплакаты. На улице было большое движение, и ему пришлось дол
го ждать, прежде чем он смог перейти на другую сторону.
Сингер прошел мимо лавки Чарльза Паркера. Фрукты на витрине Ц бананы, ап
ельсины, груши авокадо, маленькие золотистые мандарины и даже несколько
ананасов Ц выглядели очень красиво. Внутри хозяин обслуживал покупате
ля. Лицо Чарльза Паркера показалось Сингеру безобразным. Несколько раз в
его отсутствие Сингер заходил в лавку и подолгу там простаивал. Он даже з
аглядывал на кухню, где Антонапулос готовил сладости. Но он никогда не вх
одил в лавку, когда Чарльз Паркер был гам. Оба они с того самого дня, когда А
нтонапулос уехал в автобусе, старательно избегали друг друга. Встречаяс
ь на улице, они отворачивались, не поздоровавшись. Однажды, когда Сингеру
захотелось послать своему другу банку любимого меда из цветов черной ни
ссы, он заказал его у Чарльза Паркера по почте, чтобы с ним не общаться.
Сингер стоял у витрины и наблюдал, как двоюродный брат его друга обслужи
вает покупателей. В субботу вечером торговля всегда шла бойко. Антонапул
осу иногда приходилось работать чуть не до десяти часов. Большой автомат
стоял у самых дверей. Продавец сыпал в него кукурузные зерна, и они начина
ли вертеться, превращаясь в гигантские снежинки. Из лавки доносились зна
комые приятные запахи. На полу валялась шелуха от фисташек. Сингер пошел
дальше. Ему приходилось искусно лавировать, чтобы его не затолкали. На ул
ицах по случаю праздника висели гирлянды красных и зеленых лампочек. Люд
и стояли веселыми группами, обнятая друг друга за плечи. Молодые отцы уте
шали замерзших, плачущих детей, сидевших у них на закорках. На углу девушк
а из Армии спасения в красно-синем капоре размахивала колокольчиком; он
а поглядела на Сингера, и ему пришлось бросить монету в стоящую подле нее
чашку. Были тут нищие Ц белые и негры, Ц протягивавшие кепки или заскор
узлые ладони за подаянием. Неоновая реклама бросала оранжевый отсвет на
лица толпившихся людей.
Сингер дошел до угла, где они с Антонапулосом как-то в августовский день в
идели бешеную собаку. Потом он миновал Военно-морской универмаг, где Ант
онапулос фотографировался каждую получку. У Сингера и теперь в кармане л
ежали пачки этих фотографий. Потом он свернул на запад, к реке. Как-то раз о
ни взяли с собой еду, перешли мост и устроили пикник на травке.
Сингер битый час прогуливался по Главной улице. Во всей толпе, казалось, т
олько он был один. Наконец он вынул часы и повернул назад, к дому. Быть може
т, кто-нибудь зайдет к нему вечерком. Дай-то бог, чтобы зашел.

Он отправил по почте Антонапулосу большой ящик рождественских подарко
в. Сделал он подарки и всем четырем своим посетителям, и миссис Келли. А дл
я всех них вместе купил радиоприемник и поставил на стол у окна. Доктор Ко
пленд не заметил этого новшества. Биф Бренной увидел приемник сразу и то
лько поднял брови. Джейк Блаунт слушал радио все время, пока сидел у Синге
ра, Ц всегда одну и ту же станцию Ц и, разговаривая, по-видимому, старался
перекричать музыку, у него на лбу даже вздувались вены. Мик Келли сначала
даже не поняла, что это радио. Потом она залилась краской и без конца перес
прашивала, правда ли, что это его собственное радио, и может ли она его слу
шать. Она несколько минут вертела ручку, прежде чем нашла нужную волну. А п
отом села, подавшись вперед и сложив на коленях руки, с полуоткрытым ртом,
и на виске у нее быстро билась жилка. Похоже было, что она вслушивается в з
вуки всем своим существом. Она просидела так чуть не до вечера, и раз, когд
а она улыбнулась Сингеру, глаза у нее были мокрые, и она беспомощно вытерл
а их кулаками. Она спросила его, можно ли ей приходить к нему в комнату и сл
ушать радио, когда он на работе, и Сингер кивком ей ответил: «Да». И потом, не
сколько дней подряд, когда бы он ни отворял свою дверь, она всегда сидела в
озле приемника. Она то и дело проводила рукой по своим коротким, встрепан
ным волосам, а взгляд у нее был такой, какого он еще никогда не видел.
Как-то раз вечером, вскоре после рождества, все четверо случайно сошлись
у него вместе. Этого до сих пор еще не бывало. Сингер расхаживал по комнате
, улыбаясь и угощая своих гостей; он старался выказать как можно больше го
степриимства, чтобы всем было уютно. И все же что-то не ладилось.
Доктор Копленд ни за что не хотел сесть. Он стоял в дверях со шляпой в руке
и только холодно поклонился остальным. А они уставились на него, словно н
е понимая, как он сюда попал. Джейк Блаунт откупоривал принесенное им пив
о, проливая на рубашку пену. Мик Келли слушала музыку по радио. Биф Бреннон
сидел на кровати, закинув ногу на ногу, глаза его долго изучали присутств
ующих, а потом сузились и стали сонными.
Сингер ничего не понимал. Ведь каждый из них был мастером поговорить. А те
перь, когда они собрались вместе, все молчали. Когда они пришли, он испугал
ся, что произойдет стычка. У него даже появилось предчувствие, что эта вст
реча чему-то положит конец. Но в комнате ощущалась только непонятная отч
ужденность. Руки Сингера нервно ходили ходуном, словно он выдергивал нев
идимые нити из воздуха и старался связать их вместе.
Джейк Блаунт подошел к доктору Копленду.
Ц Я откуда-то знаю ваше лицо. Мы уже с вами встречались здесь, на лестнице.

Доктор Копленд так четко произносил слова, будто вырезал их ножницами.
Ц Не думаю, чтобы мы были знакомы, Ц сказал он. Его негнущееся тело словн
о съежилось. Он попятился назад и оказался за порогом комнаты.
Биф Бреннон спокойно курил. Дым легкими голубыми волнами стлался по комн
ате. Он повернулся к Мик, и на щеках его появился румянец. Но он сразу же при
крыл глаза, и лицо его опять стало бескровным.
Ц Ну, и как у вас идут дела?
Ц Какие дела? Ц недоверчиво осведомилась Мик.
Ц Ну, вообще… жизнь, Ц сказал он. Ц Учение и все прочее.
Ц Да будто ничего, Ц сказала она.
Каждый из них глядел на Сингера, словно чего-то от него ждал. Он был растер
ян. Он угощал их и улыбался.
Джейк потер губы ладонью. Он больше не старался завязать разговор с докт
ором Коплендом и уселся на кровать рядом с Бифом.
Ц Не знаете, кто писал красным мелом эти грозные предостережения на заб
орах и стенах фабрик?
Ц Нет, Ц ответил Биф. Ц Какие предостережения?
Ц Да все больше из Ветхого завета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38