Меня давно занимает этот вопрос.
Каждый из них обращал свои слова главным образом к немому. Их мысли сходи
лись к нему, как спицы колеса к центральной оси.
Ц Редкие нынче стоят холода, Ц под конец сказал Биф. Ц На днях я прогляд
ывал старые сводки и обнаружил, что в 1919-м температура падала до десяти гра
дусов по Фаренгейту. Сегодня утром было шестнадцать градусов, это самые
большие морозы с тех времен.
Ц Утром на крыше угольного сарая висели сосульки, Ц сообщила Мик.
Ц На прошлой неделе мы так мало заработали, что не хватило денег заплати
ть служащим, Ц пожаловался Джейк.
Они еще поговорили о погоде. Каждый, казалось, хотел пересидеть остальны
х. Но вдруг, словно по команде, все поднялись и стали уходить. Доктор Копле
нд вышел первый, а за ним сразу же двинулись остальные. После их ухода Синг
ер так и остался стоять посреди комнаты. Не поняв, что произошло, он постар
ался поскорее обо всем этом забыть. И решил сегодня же вечером написать А
нтонапулосу письмо.

Антонапулос не умел читать, но это не мешало Сингеру писать ему письма. Он
отлично знал, что друг не разбирает слов на бумаге, но шли месяцы, и ему нач
инало казаться, что он, наверное, ошибался и что Антонапулос только держи
т свое умение читать в тайне от всех. К тому же там, в приюте, может найтись г
лухонемой, который сумеет прочесть письмо и передать его содержание дру
гу. Сингер придумывал разные оправдания тому, что пишет эти письма, когда
растерян или огорчен, он просто испытывал непреодолимую потребность на
писать обо всем другу. Но, написав, все же писем никогда не отправлял. Он вы
резывал комиксы из утренних и вечерних газет и посылал их по воскресенья
м Антонапулосу. И каждый месяц переводил ему по почте деньги. Длинные пис
ьма, которые он писал своему другу, накапливались у него в карманах, пока о
н наконец их не уничтожал.
Когда четверо гостей ушли, Сингер, надев теплое серое пальто и серую фетр
овую шляпу, тоже вышел из дому. Письма он всегда писал в магазине. К тому же
он пообещал завтра с утра сдать срочную работу, и ее надо было закончить с
егодня, чтобы не задержать заказ. Вечер был свежий, морозный. В небе стояла
полная луна в оправе из золотого сияния. Крыши домов чернели на фоне звез
дного неба. Сингер на ходу придумывал начало письма, но дошел до магазина,
так и не сочинив первой фразы. Он отпер дверь неосвещенного магазина сво
им ключом и щелкнул выключателем.
Работал он в дальнем конце помещения. Его место было отгорожено суконной
занавеской и поэтому могло сойти за отдельную каморку. Кроме его рабоче
го стола и стула, в углу стоял тяжелый несгораемый шкаф, умывальник с зеле
новатым зеркалом и полки, заставленные коробками и ломаными часами. Синг
ер откинул крышку столика и вынул из футляра серебряное блюдо, которое п
ообещал приготовить к утру. И хотя в магазине было холодно, он снял пиджак
и закатал манжеты синей полосатой рубашки, чтобы они не мешали ему работ
ать.
Он долго трудился над монограммой в центре блюда. Изящными, уверенными д
вижениями водил резцом по серебру. Глаза его при этом выражали пронзител
ьную, щемящую тоску. Он обдумывал письмо к своему другу Антонапулосу. Вре
мя перешло за полночь, когда работа была кончена. Сингер спрятал готовое
блюдо, его лоб был влажен от нетерпения. Убрав со стола, он сел писать пись
мо. Ему нравилось выражать слова пером на бумаге, и он выписывал буквы так
же тщательно, как на серебряном блюде.

«Мой единственный друг!
Я прочел в нашем журнале, что съезд Общества произойдет в этом году
в Мейконе. Там будут ораторы и банкет из четырех блюд. Могу себе это предст
авить. Помнишь, мы давно собирались побывать на съезде, но так и не выбрали
сь. Теперь я об этом жалею. Как бы я хотел, чтобы мы с тобой поехали на этот с
ъезд, я так живо себе его представляю. Но я, конечно, и не подумаю ехать туда
без тебя. Люди соберутся из самых разных штатов, и всех их будут переполня
ть невысказанные слова и помыслы. В одной из церквей отслужат специально
е молебствие, потом устроят какое-нибудь состязание, и победитель получ
ит золотую медаль. Я пишу, что могу себе все это представить. Но тут и правд
а, и в то же время неправда. Мои руки так долго безмолвствуют, что я уже и не
помню, как ими владеть. И когда я представляю себе съезд, все его участники
напоминают мне тебя, друг мой.
На днях я стоял против нашего дома. Там теперь живут другие люди. Пом
нишь большой дуб перед окнами? У него обрубили сучья, чтобы они не мешали т
елефонным проводам, и дерево умерло. Большие ветви подгнили, и в стволе об
разовалось дупло. Вот и кошка здесь в магазине (та, которую ты любил гладит
ь и сажать на колени) съела что-то ядовитое и умерла. Мне было так грустно».


Сингер держал перо над бумагой. Он долго просидел так, откинув назад плеч
и, борясь со своим волнением и даже не пытаясь продолжать письмо. Потом вс
тал и закурил сигарету. В магазине было нетоплено и в воздухе стоял затхл
ый кисловатый запах Ц смесь керосина, жидкости для полировки серебра и
табачного дыма. Надев пальто и кашне, он снова принялся медленно выписыв
ать буквы.

«Помнишь тех четырех, о ком я тебе рассказывал, когда приезжал? Я даж
е нарисовал для тебя их портреты: негра, молодой девушки, мужчины с усами и
хозяина „Кафе „Нью-Йорк““. Я хотел бы еще кое-что о них рассказать, но не з
наю, смогу ли я выразить это в письме.
Все они люди очень занятые. Такие занятые, что тебе даже трудно себе
это представить. Я не хочу этим сказать, будто они день и ночь заняты своей
работой, но у них столько забот на уме, что они совсем не знают покоя. Они пр
иходят ко мне и говорят, говорят, пока я не перестаю понимать, как можно та
к долго открывать и закрывать рот Ц и не переутомиться. (Однако хозяин „К
афе „Нью-Йорк““ не такой, он не совсем похож на остальных. У него очень чер
ная борода Ц ему приходится брить ее два раза в день, поэтому у него есть
электрическая бритва. Он только наблюдает. А тем троим обязательно нужно
что-нибудь ненавидеть. И у всех четверых есть то, что они любят больше, чем
еду, сон, вино или общество друзей. Вот почему они всегда так заняты.)

Усач, по-моему, сумасшедший. Иногда он произносит слова очень ясно, к
ак когда-то мой учитель в школе. Но иногда он говорит на таком языке, что я н
е могу поймать его мысль. Один день он приходит в обычном костюме, а на дру
гой Ц в рабочем комбинезоне, черном от грязи и вонючем. Он грозится кулак
ом и спьяну произносит неприличные слова, какие я не хотел бы, чтобы ты слы
шал. Он думает, что у нас с ним есть общая тайна, но я ничего об этом не знаю. А
сейчас я напишу тебе то, во что даже трудно поверить. Он может выпить три б
утылки виски „Счастливые дни“ Ц и после этого еще разговаривает, держит
ся на ногах и даже не хочет спать! Ты мне, конечно, не поверишь, но это чистая
правда.
Я снимаю комнату у матери этой девушки за шестнадцать долларов в ме
сяц. Девушка раньше носила короткие брюки, как мальчишка, но теперь ходит
в синей юбке и в кофточке. Ее еще не назовешь молодой дамой. Я люблю, когда о
на приходит меня навестить. А теперь, когда я завел для них радиоприемник,
она приходит постоянно. Она очень любит музыку. Интересно, что она там слы
шит? Она знает, что я глухой, но почему-то думает, что я понимаю в музыке.

Негр болен чахоткой, но для него тут нет хорошей больницы, потому чт
о он черный. Он врач и работает больше всех людей, каких я знал. Разговарив
ает он совсем не как негр. Других негров мне трудно понимать Ц язык у них
слишком неповоротливый. Этот черный иногда меня пугает. Глаза у него гор
ят. Он меня пригласил в гости, и я пошел. У него много книг. Однако детективо
в он совсем не держит. Не пьет, не ест мяса и не ходит в кино.
„Ах, свобода грабителей. Ах, капитал и демократия“, Ц говорит усаты
й урод. Потом противоречит себе и говорит: „Свобода Ц высочайший из идеа
лов“. „Мне нужно только одно: чтобы я умела записать эту звучащую во мне му
зыку, тогда я стану музыкантом. Ах, если бы у меня была такая возможность!“
Ц говорит девушка. „Нам не разрешают служить людям, Ц говорит черный до
ктор. Ц Это священная потребность моего народа“. „Ага“, Ц говорит хозяи
н кафе. Он вдумчивый человек.
Вот так они говорят, приходя ко мне. Эти слова, которые они носят в св
оем сердце, не дают им покоя, поэтому им всегда так некогда. Можно подумать
Ц дай им сойтись, и они будут вести себя так, как наши, из Общества, когда с
оберутся на съезд в Мейконе на этой неделе. Но ничего подобного. Вот сегод
ня, например, все они пришли ко мне вместе. И вели себя так, будто приехали и
з разных городов. Даже грубо. Ты же знаешь, я всегда говорил, что вести себя
грубо и не считаться с другими людьми очень дурно. А у них было именно так.
Я их совсем не понимаю, поэтому и пишу тебе, ты ведь, наверное, все поймешь. У
меня от них какое-то странное ощущение. Но хватит об этом писать, небось я
тебе наскучил. Да и себе тоже.
Уже прошло пять месяцев и двадцать один день. Все это время я жил без
тебя. И думать я могу только о том, когда же я снова с тобой увижусь. Если в б
лижайшее время я не смогу к тебе поехать, просто не знаю, что со мной будет
».

Сингер опустил голову на стол, чтобы передохнуть. Запах и прикосновение
шелковистого дерева к щеке напомнили ему школу. Глаза его закрылись, и ем
у стало дурно. Перед глазами стояло лицо Антонапулоса, и тоска по другу бы
ла такой пронзительной, что он боялся перевести дух. Немного погодя Синг
ер поднял голову и потянулся за пером.

«Подарок, который я для тебя заказал, еще не получен, и я не поспел от
править его с другими рождественскими подарками. Рассчитываю скоро его
получить. Надеюсь, он тебе понравится и тебя повеселит. Я все время думаю о
нас с тобой и все помню. Я скучаю по блюдам, которые ты готовил. В „Кафе „Нью
-Йорк““ стало гораздо хуже, чем раньше. Недавно я нашел у себя в супе муху. О
на плавала среди овощей и вермишели в виде буковок. Но это неважно. Мне так
тебя недостает, что я не могу вынести этого одиночества. Скоро я опять к т
ебе поеду. Отпуск мне полагается еще только через полгода, но я надеюсь по
лучить его раньше. Думаю, что мне просто необходимо это сделать. Я не созда
н, чтобы жить один, без тебя Ц без того, кто все понимает.
Твой как всегда Ц Джон Сингер».

Было уже два часа ночи, когда он наконец вернулся домой. Большой населенн
ый дом погрузился в темноту, но Сингер ощупью поднялся по лестнице, ни раз
у даже не споткнувшись. Вынув из карманов карточки, которые всегда носил
с собой, часы и вечное перо, он аккуратно повесил костюм на спинку стула. Е
го пижама из серой фланели была теплой и мягкой. Едва успев натянуть до по
дбородка одеяло, он заснул.
Из черноты забытья проступили контуры сна. Тусклые желтые фонари освеща
ли темные каменные ступени. На верху лестницы на коленях стоял Антонапул
ос. Он был голый и теребил какой-то предмет, который держал над головой, во
здев кверху глаза, словно в молитве. Сам Сингер тоже стоял на коленях, но н
а полпути вниз. И он был голый, ему было холодно, но он не мог отвести глаз от
Антонапулоса и от того, что тот держит над головой. За своей спиной, внизу,
он ощущал присутствие усача, девушки, черного доктора и четвертого гостя
. Они тоже стояли голые на коленях, и он чувствовал на себе их взгляды. А еще
дальше за ними стояли в темноте на коленях бессчетные толпы людей. Его со
бственные руки превратились в огромные мельничные крылья, и он глядел ка
к завороженный на незнакомый предмет, который Антонапулос держал над го
ловой. Желтые фонари раскачивались в темноте, но, кроме них, все было непод
вижно. И вдруг началось какое-то брожение. Все вздыбилось, лестница рухну
ла, и он почувствовал, что летит вниз. Сингер вздрогнул и проснулся. Ранний
рассвет выбелил окно. Ему было страшно.
Прошло так много времени, что с другом могла случиться какая-то беда. Так
как Антонапулос ему не писал, узнать об этом он не мог. А вдруг он упал и рас
шибся? Сингер почувствовал такую потребность с ним еще раз увидеться, чт
о решил сделать это во что бы то ни стало, и притом немедленно.
По дороге на работу он нашел в своем почтовом ящике извещение: на его имя п
ришла посылка. Это был подарок Антонапулосу на рождество, полученный с з
апозданием. Подарок был прекрасный. Сингер купил его в рассрочку с погаш
ением в течение двух лет. Комнатный кинопроекционный аппарат с полудюжи
ной комических мультипликаций, которые так любил Антонапулос.
В то утро Сингер пришел в магазин последним. Он передал ювелиру, у которог
о служил, письменное заявление об отпуске на пятницу и субботу. И хотя на э
той неделе предполагались четыре свадьбы, ювелир кивком головы показал,
что его отпускает.
Он никому не сказал о своем отъезде, но на двери приколол записку, что уезж
ает по делу на несколько дней. Ехал он ночью: поезд подошел к месту назначе
ния, когда занимался зимний рассвет.

После обеда, чуточку раньше, чем был разрешен прием посетителей, Сингер о
тправился в приют для душевнобольных. Руки его были нагружены разобранн
ым киноаппаратом и корзиной с фруктами, которые он нес своему другу. Он от
правился прямо в палату, где в прошлый раз навещал Антонапулоса.
Коридор, дверь и ряды кроватей были такими же, какими он их помнил. Останов
ившись на пороге, он стал жадно искать глазами своего друга. И сразу же уви
дел, что, хотя все стулья заняты, Антонапулоса тут нет.
Сингер положил на пол свертки и написал на одной из своих карточек: «Где С
пирос Антонапулос?»
В палату вошла сиделка, он подал ей карточку. Она его не поняла, помотала г
оловой и пожала плечами. Он вышел в коридор и стал совать карточку всем вс
тречным. Никто не мог ему ответить. Его охватила такая паника, что он стал
размахивать руками. Наконец ему попался врач-практикант в белом халате.
Сингер вцепился ему в рукав и сунул свою карточку. Практикант внимательн
о ее прочел и повел Сингера по коридорам. Они вошли в маленькую комнату, гд
е за письменным столом сидела молодая женщина и просматривала какие-то
бумаги. Она прочла то, что было написано на карточке, и стала рыться в папк
ах, лежавших у нее в ящике.
От беспокойства и страха глаза Сингера застилали слезы. Молодая женщина
принялась аккуратно писать на листке из блокнота. Сингер не удержался и
заглянул ей через плечо Ц ему не терпелось узнать, что пишут о его друге.

«Мистера Антонапулоса перевели в больницу. Он болен нефритом. Я распоряж
усь вас туда проводить».
По дороге он задержался в коридоре, чтобы захватить свертки, оставленные
за дверью палаты. Корзину с фруктами украли, но остальные пакеты были в це
лости. Он вышел вслед за практикантом из здания и пересек газон между бол
ьничными корпусами.
Антонапулос! Когда они добрались до его палаты, Сингер мгновенно увидел
своего друга. Его койка помещалась посредине комнаты, он восседал, опира
ясь на подушки. На нем был алый халат, зеленая шелковая пижама, а на пальце
кольцо с бирюзой. Кожа у него стала бледно-желтой, а глаза Ц совсем темны
ми и мечтательными. Черные волосы заметно посеребрились у висков. Он вяз
ал. Толстые пальцы медленно шевелили длинные костяные спицы. Грек не сра
зу заметил друга. Потом, когда Сингер встал прямо против него, он благодуш
но улыбнулся, не выказав ни малейшего удивления, и протянул свою руку с ко
льцом.
Сингер почувствовал такую робость и смущение, каких еще никогда не испыт
ывал. Он сел возле кровати и сложил руки на краешке покрывала. Глаза его не
отрываясь смотрели в лицо другу: он был смертельно бледен. Роскошное оде
яние Антонапулоса его поразило. Он сам посылал ему эти вещи в разное врем
я, но не представлял себе, как они будут выглядеть вместе. Грек стал еще гр
омадное, чем он его помнил. Под шелковой пижамой были видны огромные дряб
лые складки живота. Голова на белой подушке выглядела гигантской. Лицо е
го дышало безмятежным покоем, и казалось, он едва замечает присутствие С
ингера.
Сингер несмело поднял руки и заговорил. Его сильные, умелые пальцы склад
ывали знаки с заботливой точностью. Он говорил о холодной зиме и о долгих
месяцах разлуки. Он вспоминал далекое прошлое, кошку, которая умерла, юве
лирную лавку, место, где он теперь жил. При каждой паузе Антонапулос милос
тиво кивал головой. Сингер рассказывал о четырех своих знакомых и об их д
олгих бдениях у него в комнате. Глаза друга были влажными, темными, и Синге
р видел в них свои маленькие квадратные отражения, которые он замечал та
м и раньше множество раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38