Пожалей его, ведь мамка так его обидела.
Снова никто ему не ответил.
Джоуи по очереди окинул взглядом всех домочадцев, чувствуя их напряжение, волнение и страх и наслаждаясь моментом. Усевшись у кухонного стола, отец семейства закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Думаю, чашка чаю и сэндвич с яйцом поправят мое здоровье, и я буду как огурчик.
Девочки радостно заулыбались. Папа говорил спокойным голосом, значит, беда миновала. Он про все забудет, теперь можно не беспокоиться.
– Ну а как перекушу, пойду и пристрелю черномазого. По дороге домой я забежал в оружейную лавку и купил для такого случая небольшой револьвер. Только отстрелю ему яйца – и сразу домой, обедать.
Джоуи вынул из кармана куртки револьвер – он был большой, блестящий, грозный на вид. Девочки смотрели на отца круглыми от ужаса глазами. Айви побледнела, а Джун вжалась в стул, на котором сидела.
– Не дури, Джоуи. Тебя закатают по-настоящему, и ты уже не выкрутишься!
Джоуи до этого момента явно о последствиях не думал, но тут в его маленьких поросячьих глазках вспыхнул огонек.
– Бояться буду потом. Черномазый – покойник, говорю тебе.
Никто не произнес больше ни слова.
– Я много дерьма наелся с тобой, Джун, но гребаный черномазый – это уж слишком. Черная волосатая задница – вот чего ты хочешь? Тебе разонравился наш брат с белой кожей? Наелась беленького? Захотелось черненького пирожка?
Он ласково поглаживал барабан револьвера и вдруг приставил дуло к шее Джун. Она ощутила холодный металл под подбородком и закрыла глаза. В кухне воцарилось страшное напряжение. Джоуи и в самом деле намеревался застрелить жену. Другое дело, что потом он заливался бы слезами, раскаивался, строил бы из себя опозоренного несчастного мужа, обманутого своей блудливой женой, имевшей слабость к неграм.
Все затаив дыхание смотрели на револьвер. Подойдя к отцу, Сьюзен ласково обняла его:
– Не убивай мамку. Я в среду буду играть архангела Гавриила в школьном спектакле.
Джоуи долго смотрел в лицо дочери. Его ли она? От него ли хоть одна из дочек? Лучше вообще не копаться в этом, не стоит задумываться. Зато у него есть золотая девочка, его Дебора, старшенькая. К ней он испытывал особое чувство.
Главным образом потому, что она была такая же эгоистка, как он, и такая же лентяйка. Каждому родителю приятно видеть себя в своем ребенке, и чем больше собственных недостатков замечают они в своих отпрысках, тем сильнее их любят. Такова человеческая натура.
А Дебору сейчас больше волновало, что будет с ней, если папа застрелит маму, а не то, что Джун грозила опасность, смертельная опасность, исходившая от человека, который не понимал, что жизнь дана не для того, чтобы только брать, а для того, чтобы давать и любить. И уж тем более не для того, чтобы заставлять всех кругом плясать под свою дудку.
Джоуи был слабаком. Он любил скандалить, хамить, задираться, полагая, что при этом выглядит настоящим мужчиной. Временами он ненавидел Джун и Сьюзен, чувствуя, что они видят его насквозь и отлично понимают, какой на самом деле он раздолбай, вздорный и никчемный.
Нет, он не застрелит негра. Он застрелит свою жену Джун, потому что соседи будут на его стороне. А мнением соседей Джоуи всегда дорожил. Он никогда не задумывался, что за пределами этого района есть другой мир, населенный другими, незнакомыми людьми, для которых его имя ровным счетом ничего не значит.
Людям, подобным Джоуи, нравится быть окунем среди плотвы. Его побаивались и старались обходить стороной. В пабах угощали бесплатно. Старые шлюхи и местные пьянчужки пресмыкались перед ним, и это льстило его самолюбию. Но Джун, его Джун, по-прежнему смотрела на него пустыми, холодными глазами, а за спиной просто насмехалась над ним. Она-то знала, что он трус, болтун и жалкий врунишка.
Жена была его ахиллесовой пятой, поскольку в глубине души он ее любил, любил сильно, и не мог забыть, что раньше она тоже любила его. Можно даже сказать, обожала. Пока не поняла, что он из себя представляет.
Он взвел курок – резкий металлический звук нарушил гробовую тишину на кухне. Джун шумно сглотнула слюну. Ее голос звучал бесстрастно, когда она обратилась к мужу:
– Ну, давай Джоуи! Кончай меня, эта дурацкая история мне надоела.
Он глянул в ее изуродованное лицо, все вспухшее, в сплошных синяках. Любая другая на неделю улеглась бы в больницу, подумал он. Слезы чуть не навернулись ему на глаза. Он только что хотел выстрелом снести ей башку. Но этот момент миновал.
Джун медленно поднялась и принялась заваривать чай. В эту минуту Джоуи ненавидел чай.
– Приготовлю тебе завтрак, а потом ты можешь помыться, – сказала Джун.
Джоуи смотрел на жену не отрываясь и все еще целился в нее, но уже ниже, в грудь. Джун горько усмехнулась:
– Валяй, Джоуи. Все равно ты когда-нибудь меня прикончишь. Почему не сейчас, когда мне все по хрену?
Сьюзен осторожно взяла револьвер из рук отца. Дэбби прижалась к бабушке, спрятав голову у нее на груди. Айви сидела с застывшим, побелевшим лицом. Ее пугало не то, что сын того и гляди застрелит жену, – она боялась, что ее положение пошатнется. Джоуи внушал страх, и это позволяло ей быть зловредной старой стервой, каковой она и являлась. Люди терпели старуху только потому, что не желали иметь дело с ее сыном.
Сьюзен отнесла револьвер в туалет и бросила его в унитаз. В каком-то фильме, который она однажды видела, револьвер погрузили в воду, чтобы он не стрелял. Она надеялась, что это не выдумка. Когда оружие оказалось в воде, курок непроизвольно спустился, но выстрела не последовало. Девочка с облегчением вздохнула. Револьвер даже не был заряжен. Отец просто мотал им нервы. Что им пришлось пережить!
Опустив крышку унитаза, она вернулась на кухню. Дэбби уже перебралась на колени к отцу, а бабушка наливала ему виски в большой стакан. Напряжение спало, и в кухне царили добродушие и мир. Сьюзен накинула пальтишко, натянула ботинки и выскользнула из дома. Ей предстояло на следующей неделе играть архангела Гавриила в школьном спектакле, а костюма у нее не было. Учительница сделала только крылья, и Сьюзен пообещала ей, что сама сошьет костюм ангела.
Ей требовалась самая обыкновенная простыня…
Спускаясь с крыльца на улицу, она присмотрела в стороне белье, которое кто-то вывесил сушиться на сухом морозном воздухе. Среди прочих предметов присутствовало как раз то, что нужно, – чистая, ослепительно белая, накрахмаленная простыня.
Сьюзен улыбнулась. Весь день она караулила простыню и боялась, что ее унесут. Но вот стемнело, и девочка быстро сорвала простыню с веревки и спрятала под пальто. Убедившись, что ее никто не засек, она вихрем помчалась домой.
Дома по-прежнему все было безоблачно. Мама сидела на коленях у отца, который развалился на кушетке, бабушка ушла, а Дэбби валялась на кровати, потому что ей пришлось без Сьюзен кипятить чай и делать бутерброды.
– Что это у тебя под пальто? – громко спросила Дэбби и попыталась вырвать простыню из-за пазухи у сестры. Сьюзен с силой ее оттолкнула:
– Отвали, Дэбби, это мое.
Дэбби побежала в гостиную и капризным визгливым голосом закричала:
– Мама, папа, наша Сью украла чью-то простыню с бельевой веревки. Она у нее под пальто. Я сама видела. Она мне ее не дает.
Джоуи посмотрел на дочерей.
– Что это у тебя там, Сью? – равнодушно спросил он.
– Я сперла простыню, пап. Мне надо сделать костюм ангела для школьного спектакля. Я же говорила, что буду играть архангела Гавриила.
– Ангелы должны быть симпатичными на вид, мне так всегда казалось. Что, у них в школе нет хорошеньких девочек?
Сьюзен ему не ответила.
– Чья эта простыня?
Сьюзен пожала плечами. Джун вздохнула:
– Оставь ее в покое, ну сперла и сперла. Теперь простыня ее. – Она улыбнулась дочери: – Отправляйся к себе в комнату. Я приду и сделаю тебе тогу, как у римлян. Получится совсем как костюм ангела, детка.
Сьюзен улыбнулась:
– Спасибо, мам.
Лежа в постели, она мечтала, как будет изображать ангела, пусть даже некрасивого. Ведь не приходит же все сразу, рассуждала она про себя. Ей достаточно того, что уже есть. Не надо желать невозможного.
Глава 3
Сьюзен Макнамара заливалась смехом, и мисс Каслтон, учительница, которая вела класс, наблюдая за ней, поражалась перемене, вдруг происшедшей в угрюмой, молчаливой тринадцатилетней девочке. Такой она ее еще никогда не видела.
Наступило Рождество, и ученикам показывали мультяшки. Сначала они смотрели сказку про Снегурочку, а потом про Тома и Джерри. Все дети смеялись, но только Сьюзен привлекла внимание учительницы. Впервые ее лицо выражало искреннее удовольствие. Девочка просто сияла.
Сьюзен имела такой несчастный, тревожный вид, словно постоянно ожидала чего-то недоброго. Складывалось впечатление, будто она с самого утра занималась одним серьезным делом: ждала. Чего она ждала? Карен Каслтон постоянно задавала себе этот вопрос. Всякий раз, когда открывалась дверь в класс, Сьюзен поворачивала голову, и в глазах ее читались испуг и ожидание. Особенно последнее время. Последние несколько недель она была еще молчаливей, почти ни с кем не разговаривала. И вдруг сегодня она оживилась.
Может, причина кроется в приближении рождественских каникул, которые внесут разнообразие в скучную школьную жизнь. Обычно нелюдимая, замкнутая, Сьюзен проводила целые дни в библиотеке, читала книги, слушала музыку. Библиотекарша, несколько мужеподобная женщина по имени Глория Дэнджерфилд, считала девочку усердной ученицей, которой трудно дается учение.
Учителя полагали, что Сьюзен любит проводить время с книгами из-за своей нелюдимости. Никому другому ученику не пришло бы в голову и на пушечный выстрел приблизиться к библиотеке, разве что в наказание или под угрозой заработать плохую оценку. Для Сьюзен же библиотека служила надежным убежищем, где можно спрятаться, пересидеть какое-то время, чтобы не идти после уроков домой.
Карен Каслтон была не очень молода, довольно красива, хотя выглядела чересчур суровой. Чувствовалось, что она гордится своим хорошим воспитанием и образованием, полученным в престижном учебном заведении. Поэтому средняя школа, в которой ей приходилось работать, стала для нее настоящей камерой пыток. Раньше она даже представить себе не могла, что дети могут нецензурно выражаться, не видя в этом ничего неприличного: такие слова восполняли скудость их языка. Она также не могла себе представить, что, справедливо отчитав ученицу, рискует оказаться лицом к лицу со здоровенной теткой, у которой огромные кулаки и которая угрожает свернуть ей шею. Неожиданным открытием для Карен оказалось и то, что усвоение простого материала для большинства учеников было равносильно восхождению на горную вершину.
В свою очередь, мисс Каслтон тоже кое-чему училась и пыталась убедить себя, что работа в школе ей идет на пользу. Испытать иную жизнь, попробовать ее на вкус – в этом состояло некоторое разнообразие. Когда-нибудь она опишет свои ощущения в книге, ведь ее мечта – стать писательницей. К тому времени она, как положено, обзаведется парой ребятишек, домом и пушистой собачкой. А пока она наблюдает жизнь Ист-Энда и его непонятных обитателей. Девочкам здесь внушали, что их удел – материнство и замужество (не важно, в каком порядке это получится), а мальчикам – что работа на фабрике или на складе составляет все их будущее.
Ничего не скажешь, тоскливое существование.
Мисс Каслтон смотрела на учениц своего класса, девочек тринадцати лет, и инстинктивно чувствовала, что большинство из них уже приобрели некоторый сексуальный опыт. Они красились, курили и могли выпить сидру, если у них водились деньги, – на выпивку они тратили легко.
Пока ученицы укладывали свои скудные пожитки в потертые портфели, учительница наблюдала, как Сьюзен Макнамара убирала с парты полученные ею поздравительные открытки. Сама она никому открыток не подарила.
Мисс Каслтон знала, что семья девочки жила бедно даже по стандартам Ист-Энда. Ее мать была замужем за местным хулиганом, слывшим отпетым негодяем, воспитывать девочек помогала престарелая, но склочная свекровь, а всех их содержала мать девочек на деньги своего нового возлюбленного, с которым она жила последнее время.
Ученицы покидали класс, и мисс Каслтон заметила, как Сьюзен прощается с девочками и желает им счастливого Рождества, но, однако, не спешит покидать школу, притворяясь, будто что-то ищет в ранце.
Когда класс опустел, учительница сказала ей:
– Счастливого Рождества, Сьюзен.
– Счастливого Рождества, мисс Каслтон. – Голос у девочки был низкий и чуть с хрипотцой.
– Наверное, тебе не терпится, чтобы поскорее наступил праздник? У тебя дома будет праздник? Будете отмечать его, веселиться?
Сьюзен Макнамара посмотрела на Карен так, словно та свалилась с неба.
– А вы?
Встречный вопрос девочки застал учительницу врасплох. Она пожала плечами. Затем, улыбнувшись, честно ответила:
– Нет. На самом деле нет.
Казалось, ее ответ приободрил девочку. Присев на край своего стола, мисс Каслтон объяснила:
– Мне придется уехать в Сент-Ив, а это довольно далеко отсюда. Там несколько лет тому назад поселились мои родители, когда вышли на пенсию. Они оба рисуют, это местечко – рай для художников. Они не профессиональные художники, но им нравится заниматься живописью. Мне у них скучно, в местечке живут одни старики. А что ты будешь делать?
Сьюзен немного помолчала, прежде чем ответить:
– В канун Рождества я пойду к мамке и дяде Джиму и там побуду немножко, а потом пойду домой и буду готовить, чтобы дома было угощение на Рождество. Теперь я одна занимаюсь готовкой и всем другим. Бабушка говорит, что она слишком старая, чтобы прыгать вокруг нас с сестрой.
– А как ты проведешь первый день Рождества?
– Сначала я побуду на вечерней мессе, а когда вернусь домой, посмотрю, все ли там в порядке. Ну, знаете, ведь индейку нужно жарить в духовке до ночи, и овощи должны пропитаться вином, чтобы были более терпкие. А утром на Рождество я проснусь и разверну подарки. Надеюсь, там будет книжка. Мама обещала купить мне «Хоббита». Я эту книжку люблю, часто читаю ее в библиотеке. А какое у вас будет Рождество?
– Родители будут облизывать меня с головы до ног, вздохнуть спокойно не дадут. Это просто ужас. Понятно, они очень соскучились. Выдам тебе маленький секрет: для них невыносима сама мысль, что я работаю здесь, в этой школе. Вообрази: они хотели бы видеть меня в более приличном учебном заведении, например директрисой престижной школы для девочек! Чудаки!
Сьюзен не улыбнулась, только сдержанно кивнула.
– Но разве можно их за это осуждать? – продолжала мисс Каслтон. – По правде говоря, эта школа не из лучших. Но выбора не было, верно? Ни у кого из нас. Конечно, мне больше подошла бы школа для состоятельных девочек, я бы согласилась в такой работать, будь моя воля.
– Счастливого Рождества, мисс. Желаю вам доброго пути к вашим родителям.
Карен Каслтон стало ясно, что с ней больше не желают разговаривать, и это ее разозлило. Открыв рот, она стояла и смотрела, как невысокая крепенькая девочка с уже развившейся грудью выходила из класса. Наблюдавший с порога эту сцену мистер Рейналдо засмеялся. Подойдя к Карен, он сказал:
– Вам никогда не удастся сблизиться ни с кем из них, дорогая. Они видят в нас врагов. В течение десяти лет я изо всех сил пытался передать им свои знания, и все впустую. Они знают о жизни больше, чем мы, и вряд ли мы когда-нибудь узнаем то, что знают они. Таковы условия их существования, им с детства на всех плевать. Для них нет авторитетов среди вышестоящих, кто бы это ни был – мы, или полиция, или хозяин лавки. Так их воспитывают. Девчонка поставила вас на место. Почему? Потому что вы, описывая своих родителей, ранили ее. Она отдала бы полжизни, чтобы иметь таких родителей, как ваши, а вы посмеялись над ними. В ее глазах вы теперь «падла», как они здесь выражаются. Видите, я даже немного набрался их словечек.
Рейналдо, как и многим другим педагогам-мужчинам, нравились темные волосы и живые голубые глаза мисс Каслтон. Но ее неприступность, надменность и отсутствие чувства юмора отпугивали поклонников. Сейчас Рейналдо с некоторым злорадством наблюдал смущение учительницы – ведь девчонка унизила ее. Карен Каслтон это поняла. Она почувствовала, что была бестактна. Рейналдо вышел из класса не попрощавшись.
Открыв ящик стола, мисс Каслтон заметила конверт. Внутри лежала дорогая рождественская открытка, вся в блестках и со снегирями на елке. Открытка была от Сьюзен. На ней аккуратным круглым почерком было выведено: «Желаем счастливого Рождества в канун 1966 года! Сьюзен Макнамара и ее семья».
Карен глядела на открытку. В горле у нее встал комок, стало трудно дышать. Мистер Рейналдо оказался прав: она посмеялась над тем, за что девочка отдала бы все на свете, – над нормальной семьей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Снова никто ему не ответил.
Джоуи по очереди окинул взглядом всех домочадцев, чувствуя их напряжение, волнение и страх и наслаждаясь моментом. Усевшись у кухонного стола, отец семейства закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Думаю, чашка чаю и сэндвич с яйцом поправят мое здоровье, и я буду как огурчик.
Девочки радостно заулыбались. Папа говорил спокойным голосом, значит, беда миновала. Он про все забудет, теперь можно не беспокоиться.
– Ну а как перекушу, пойду и пристрелю черномазого. По дороге домой я забежал в оружейную лавку и купил для такого случая небольшой револьвер. Только отстрелю ему яйца – и сразу домой, обедать.
Джоуи вынул из кармана куртки револьвер – он был большой, блестящий, грозный на вид. Девочки смотрели на отца круглыми от ужаса глазами. Айви побледнела, а Джун вжалась в стул, на котором сидела.
– Не дури, Джоуи. Тебя закатают по-настоящему, и ты уже не выкрутишься!
Джоуи до этого момента явно о последствиях не думал, но тут в его маленьких поросячьих глазках вспыхнул огонек.
– Бояться буду потом. Черномазый – покойник, говорю тебе.
Никто не произнес больше ни слова.
– Я много дерьма наелся с тобой, Джун, но гребаный черномазый – это уж слишком. Черная волосатая задница – вот чего ты хочешь? Тебе разонравился наш брат с белой кожей? Наелась беленького? Захотелось черненького пирожка?
Он ласково поглаживал барабан револьвера и вдруг приставил дуло к шее Джун. Она ощутила холодный металл под подбородком и закрыла глаза. В кухне воцарилось страшное напряжение. Джоуи и в самом деле намеревался застрелить жену. Другое дело, что потом он заливался бы слезами, раскаивался, строил бы из себя опозоренного несчастного мужа, обманутого своей блудливой женой, имевшей слабость к неграм.
Все затаив дыхание смотрели на револьвер. Подойдя к отцу, Сьюзен ласково обняла его:
– Не убивай мамку. Я в среду буду играть архангела Гавриила в школьном спектакле.
Джоуи долго смотрел в лицо дочери. Его ли она? От него ли хоть одна из дочек? Лучше вообще не копаться в этом, не стоит задумываться. Зато у него есть золотая девочка, его Дебора, старшенькая. К ней он испытывал особое чувство.
Главным образом потому, что она была такая же эгоистка, как он, и такая же лентяйка. Каждому родителю приятно видеть себя в своем ребенке, и чем больше собственных недостатков замечают они в своих отпрысках, тем сильнее их любят. Такова человеческая натура.
А Дебору сейчас больше волновало, что будет с ней, если папа застрелит маму, а не то, что Джун грозила опасность, смертельная опасность, исходившая от человека, который не понимал, что жизнь дана не для того, чтобы только брать, а для того, чтобы давать и любить. И уж тем более не для того, чтобы заставлять всех кругом плясать под свою дудку.
Джоуи был слабаком. Он любил скандалить, хамить, задираться, полагая, что при этом выглядит настоящим мужчиной. Временами он ненавидел Джун и Сьюзен, чувствуя, что они видят его насквозь и отлично понимают, какой на самом деле он раздолбай, вздорный и никчемный.
Нет, он не застрелит негра. Он застрелит свою жену Джун, потому что соседи будут на его стороне. А мнением соседей Джоуи всегда дорожил. Он никогда не задумывался, что за пределами этого района есть другой мир, населенный другими, незнакомыми людьми, для которых его имя ровным счетом ничего не значит.
Людям, подобным Джоуи, нравится быть окунем среди плотвы. Его побаивались и старались обходить стороной. В пабах угощали бесплатно. Старые шлюхи и местные пьянчужки пресмыкались перед ним, и это льстило его самолюбию. Но Джун, его Джун, по-прежнему смотрела на него пустыми, холодными глазами, а за спиной просто насмехалась над ним. Она-то знала, что он трус, болтун и жалкий врунишка.
Жена была его ахиллесовой пятой, поскольку в глубине души он ее любил, любил сильно, и не мог забыть, что раньше она тоже любила его. Можно даже сказать, обожала. Пока не поняла, что он из себя представляет.
Он взвел курок – резкий металлический звук нарушил гробовую тишину на кухне. Джун шумно сглотнула слюну. Ее голос звучал бесстрастно, когда она обратилась к мужу:
– Ну, давай Джоуи! Кончай меня, эта дурацкая история мне надоела.
Он глянул в ее изуродованное лицо, все вспухшее, в сплошных синяках. Любая другая на неделю улеглась бы в больницу, подумал он. Слезы чуть не навернулись ему на глаза. Он только что хотел выстрелом снести ей башку. Но этот момент миновал.
Джун медленно поднялась и принялась заваривать чай. В эту минуту Джоуи ненавидел чай.
– Приготовлю тебе завтрак, а потом ты можешь помыться, – сказала Джун.
Джоуи смотрел на жену не отрываясь и все еще целился в нее, но уже ниже, в грудь. Джун горько усмехнулась:
– Валяй, Джоуи. Все равно ты когда-нибудь меня прикончишь. Почему не сейчас, когда мне все по хрену?
Сьюзен осторожно взяла револьвер из рук отца. Дэбби прижалась к бабушке, спрятав голову у нее на груди. Айви сидела с застывшим, побелевшим лицом. Ее пугало не то, что сын того и гляди застрелит жену, – она боялась, что ее положение пошатнется. Джоуи внушал страх, и это позволяло ей быть зловредной старой стервой, каковой она и являлась. Люди терпели старуху только потому, что не желали иметь дело с ее сыном.
Сьюзен отнесла револьвер в туалет и бросила его в унитаз. В каком-то фильме, который она однажды видела, револьвер погрузили в воду, чтобы он не стрелял. Она надеялась, что это не выдумка. Когда оружие оказалось в воде, курок непроизвольно спустился, но выстрела не последовало. Девочка с облегчением вздохнула. Револьвер даже не был заряжен. Отец просто мотал им нервы. Что им пришлось пережить!
Опустив крышку унитаза, она вернулась на кухню. Дэбби уже перебралась на колени к отцу, а бабушка наливала ему виски в большой стакан. Напряжение спало, и в кухне царили добродушие и мир. Сьюзен накинула пальтишко, натянула ботинки и выскользнула из дома. Ей предстояло на следующей неделе играть архангела Гавриила в школьном спектакле, а костюма у нее не было. Учительница сделала только крылья, и Сьюзен пообещала ей, что сама сошьет костюм ангела.
Ей требовалась самая обыкновенная простыня…
Спускаясь с крыльца на улицу, она присмотрела в стороне белье, которое кто-то вывесил сушиться на сухом морозном воздухе. Среди прочих предметов присутствовало как раз то, что нужно, – чистая, ослепительно белая, накрахмаленная простыня.
Сьюзен улыбнулась. Весь день она караулила простыню и боялась, что ее унесут. Но вот стемнело, и девочка быстро сорвала простыню с веревки и спрятала под пальто. Убедившись, что ее никто не засек, она вихрем помчалась домой.
Дома по-прежнему все было безоблачно. Мама сидела на коленях у отца, который развалился на кушетке, бабушка ушла, а Дэбби валялась на кровати, потому что ей пришлось без Сьюзен кипятить чай и делать бутерброды.
– Что это у тебя под пальто? – громко спросила Дэбби и попыталась вырвать простыню из-за пазухи у сестры. Сьюзен с силой ее оттолкнула:
– Отвали, Дэбби, это мое.
Дэбби побежала в гостиную и капризным визгливым голосом закричала:
– Мама, папа, наша Сью украла чью-то простыню с бельевой веревки. Она у нее под пальто. Я сама видела. Она мне ее не дает.
Джоуи посмотрел на дочерей.
– Что это у тебя там, Сью? – равнодушно спросил он.
– Я сперла простыню, пап. Мне надо сделать костюм ангела для школьного спектакля. Я же говорила, что буду играть архангела Гавриила.
– Ангелы должны быть симпатичными на вид, мне так всегда казалось. Что, у них в школе нет хорошеньких девочек?
Сьюзен ему не ответила.
– Чья эта простыня?
Сьюзен пожала плечами. Джун вздохнула:
– Оставь ее в покое, ну сперла и сперла. Теперь простыня ее. – Она улыбнулась дочери: – Отправляйся к себе в комнату. Я приду и сделаю тебе тогу, как у римлян. Получится совсем как костюм ангела, детка.
Сьюзен улыбнулась:
– Спасибо, мам.
Лежа в постели, она мечтала, как будет изображать ангела, пусть даже некрасивого. Ведь не приходит же все сразу, рассуждала она про себя. Ей достаточно того, что уже есть. Не надо желать невозможного.
Глава 3
Сьюзен Макнамара заливалась смехом, и мисс Каслтон, учительница, которая вела класс, наблюдая за ней, поражалась перемене, вдруг происшедшей в угрюмой, молчаливой тринадцатилетней девочке. Такой она ее еще никогда не видела.
Наступило Рождество, и ученикам показывали мультяшки. Сначала они смотрели сказку про Снегурочку, а потом про Тома и Джерри. Все дети смеялись, но только Сьюзен привлекла внимание учительницы. Впервые ее лицо выражало искреннее удовольствие. Девочка просто сияла.
Сьюзен имела такой несчастный, тревожный вид, словно постоянно ожидала чего-то недоброго. Складывалось впечатление, будто она с самого утра занималась одним серьезным делом: ждала. Чего она ждала? Карен Каслтон постоянно задавала себе этот вопрос. Всякий раз, когда открывалась дверь в класс, Сьюзен поворачивала голову, и в глазах ее читались испуг и ожидание. Особенно последнее время. Последние несколько недель она была еще молчаливей, почти ни с кем не разговаривала. И вдруг сегодня она оживилась.
Может, причина кроется в приближении рождественских каникул, которые внесут разнообразие в скучную школьную жизнь. Обычно нелюдимая, замкнутая, Сьюзен проводила целые дни в библиотеке, читала книги, слушала музыку. Библиотекарша, несколько мужеподобная женщина по имени Глория Дэнджерфилд, считала девочку усердной ученицей, которой трудно дается учение.
Учителя полагали, что Сьюзен любит проводить время с книгами из-за своей нелюдимости. Никому другому ученику не пришло бы в голову и на пушечный выстрел приблизиться к библиотеке, разве что в наказание или под угрозой заработать плохую оценку. Для Сьюзен же библиотека служила надежным убежищем, где можно спрятаться, пересидеть какое-то время, чтобы не идти после уроков домой.
Карен Каслтон была не очень молода, довольно красива, хотя выглядела чересчур суровой. Чувствовалось, что она гордится своим хорошим воспитанием и образованием, полученным в престижном учебном заведении. Поэтому средняя школа, в которой ей приходилось работать, стала для нее настоящей камерой пыток. Раньше она даже представить себе не могла, что дети могут нецензурно выражаться, не видя в этом ничего неприличного: такие слова восполняли скудость их языка. Она также не могла себе представить, что, справедливо отчитав ученицу, рискует оказаться лицом к лицу со здоровенной теткой, у которой огромные кулаки и которая угрожает свернуть ей шею. Неожиданным открытием для Карен оказалось и то, что усвоение простого материала для большинства учеников было равносильно восхождению на горную вершину.
В свою очередь, мисс Каслтон тоже кое-чему училась и пыталась убедить себя, что работа в школе ей идет на пользу. Испытать иную жизнь, попробовать ее на вкус – в этом состояло некоторое разнообразие. Когда-нибудь она опишет свои ощущения в книге, ведь ее мечта – стать писательницей. К тому времени она, как положено, обзаведется парой ребятишек, домом и пушистой собачкой. А пока она наблюдает жизнь Ист-Энда и его непонятных обитателей. Девочкам здесь внушали, что их удел – материнство и замужество (не важно, в каком порядке это получится), а мальчикам – что работа на фабрике или на складе составляет все их будущее.
Ничего не скажешь, тоскливое существование.
Мисс Каслтон смотрела на учениц своего класса, девочек тринадцати лет, и инстинктивно чувствовала, что большинство из них уже приобрели некоторый сексуальный опыт. Они красились, курили и могли выпить сидру, если у них водились деньги, – на выпивку они тратили легко.
Пока ученицы укладывали свои скудные пожитки в потертые портфели, учительница наблюдала, как Сьюзен Макнамара убирала с парты полученные ею поздравительные открытки. Сама она никому открыток не подарила.
Мисс Каслтон знала, что семья девочки жила бедно даже по стандартам Ист-Энда. Ее мать была замужем за местным хулиганом, слывшим отпетым негодяем, воспитывать девочек помогала престарелая, но склочная свекровь, а всех их содержала мать девочек на деньги своего нового возлюбленного, с которым она жила последнее время.
Ученицы покидали класс, и мисс Каслтон заметила, как Сьюзен прощается с девочками и желает им счастливого Рождества, но, однако, не спешит покидать школу, притворяясь, будто что-то ищет в ранце.
Когда класс опустел, учительница сказала ей:
– Счастливого Рождества, Сьюзен.
– Счастливого Рождества, мисс Каслтон. – Голос у девочки был низкий и чуть с хрипотцой.
– Наверное, тебе не терпится, чтобы поскорее наступил праздник? У тебя дома будет праздник? Будете отмечать его, веселиться?
Сьюзен Макнамара посмотрела на Карен так, словно та свалилась с неба.
– А вы?
Встречный вопрос девочки застал учительницу врасплох. Она пожала плечами. Затем, улыбнувшись, честно ответила:
– Нет. На самом деле нет.
Казалось, ее ответ приободрил девочку. Присев на край своего стола, мисс Каслтон объяснила:
– Мне придется уехать в Сент-Ив, а это довольно далеко отсюда. Там несколько лет тому назад поселились мои родители, когда вышли на пенсию. Они оба рисуют, это местечко – рай для художников. Они не профессиональные художники, но им нравится заниматься живописью. Мне у них скучно, в местечке живут одни старики. А что ты будешь делать?
Сьюзен немного помолчала, прежде чем ответить:
– В канун Рождества я пойду к мамке и дяде Джиму и там побуду немножко, а потом пойду домой и буду готовить, чтобы дома было угощение на Рождество. Теперь я одна занимаюсь готовкой и всем другим. Бабушка говорит, что она слишком старая, чтобы прыгать вокруг нас с сестрой.
– А как ты проведешь первый день Рождества?
– Сначала я побуду на вечерней мессе, а когда вернусь домой, посмотрю, все ли там в порядке. Ну, знаете, ведь индейку нужно жарить в духовке до ночи, и овощи должны пропитаться вином, чтобы были более терпкие. А утром на Рождество я проснусь и разверну подарки. Надеюсь, там будет книжка. Мама обещала купить мне «Хоббита». Я эту книжку люблю, часто читаю ее в библиотеке. А какое у вас будет Рождество?
– Родители будут облизывать меня с головы до ног, вздохнуть спокойно не дадут. Это просто ужас. Понятно, они очень соскучились. Выдам тебе маленький секрет: для них невыносима сама мысль, что я работаю здесь, в этой школе. Вообрази: они хотели бы видеть меня в более приличном учебном заведении, например директрисой престижной школы для девочек! Чудаки!
Сьюзен не улыбнулась, только сдержанно кивнула.
– Но разве можно их за это осуждать? – продолжала мисс Каслтон. – По правде говоря, эта школа не из лучших. Но выбора не было, верно? Ни у кого из нас. Конечно, мне больше подошла бы школа для состоятельных девочек, я бы согласилась в такой работать, будь моя воля.
– Счастливого Рождества, мисс. Желаю вам доброго пути к вашим родителям.
Карен Каслтон стало ясно, что с ней больше не желают разговаривать, и это ее разозлило. Открыв рот, она стояла и смотрела, как невысокая крепенькая девочка с уже развившейся грудью выходила из класса. Наблюдавший с порога эту сцену мистер Рейналдо засмеялся. Подойдя к Карен, он сказал:
– Вам никогда не удастся сблизиться ни с кем из них, дорогая. Они видят в нас врагов. В течение десяти лет я изо всех сил пытался передать им свои знания, и все впустую. Они знают о жизни больше, чем мы, и вряд ли мы когда-нибудь узнаем то, что знают они. Таковы условия их существования, им с детства на всех плевать. Для них нет авторитетов среди вышестоящих, кто бы это ни был – мы, или полиция, или хозяин лавки. Так их воспитывают. Девчонка поставила вас на место. Почему? Потому что вы, описывая своих родителей, ранили ее. Она отдала бы полжизни, чтобы иметь таких родителей, как ваши, а вы посмеялись над ними. В ее глазах вы теперь «падла», как они здесь выражаются. Видите, я даже немного набрался их словечек.
Рейналдо, как и многим другим педагогам-мужчинам, нравились темные волосы и живые голубые глаза мисс Каслтон. Но ее неприступность, надменность и отсутствие чувства юмора отпугивали поклонников. Сейчас Рейналдо с некоторым злорадством наблюдал смущение учительницы – ведь девчонка унизила ее. Карен Каслтон это поняла. Она почувствовала, что была бестактна. Рейналдо вышел из класса не попрощавшись.
Открыв ящик стола, мисс Каслтон заметила конверт. Внутри лежала дорогая рождественская открытка, вся в блестках и со снегирями на елке. Открытка была от Сьюзен. На ней аккуратным круглым почерком было выведено: «Желаем счастливого Рождества в канун 1966 года! Сьюзен Макнамара и ее семья».
Карен глядела на открытку. В горле у нее встал комок, стало трудно дышать. Мистер Рейналдо оказался прав: она посмеялась над тем, за что девочка отдала бы все на свете, – над нормальной семьей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49