например, из Сассекса вывозили парти
ями гигантские деревья, распиливали вдоль и таким паркетом выкладывали
галереи; или, скажем, прибывал из Персии огромный, шерстью и опилками наби
тый ящик, и в конце концов из него извлекалась одна-единственная тарелка,
один-единственный перстень с топазом.
Но вот на галереях уже не осталось места ни для единого стола; на столах не
осталось места ни для единого ларца; в ларцах не осталось места ни для еди
ной вазочки; в вазочках не осталось места ни для единой горстки засушенн
ых розовых лепестков Ц нигде ни для чего решительно не осталось места,
Ц короче говоря, дом был обставлен. В саду подснежники, крокусы, гиацинты
, магнолии, розы, лилии, астры, далии всех разновидностей, яблони, груши, виш
ни, фиги и финики, вкупе со множеством редких и цветущих кустарников, вечн
озеленых и многолетних, росли так тесно, так впритык, что яблоку негде был
о упасть меж их корнями и ни пяди дерна не оставалось без их тени. Вдобавок
Орландо вывез из дальних стран дичь с ярким оперением и двух малайских м
едведей, скрывавших, он не сомневался, под грубостью повадки верные серд
ца.
Теперь все было готово; и вечерами, когда горели несчетные серебряные св
етильники и ветерок, вечно слонявшийся по галереям, заигрывал с зелено-с
иними шпалерами, пуская вскачь охотничьих коней и обращая в бегство дафн
; когда серебро сияло, лак мерцал и пылало дерево; когда гостеприимно расп
ростерли ручки резные кресла и дельфины, неся на спинах русалок, поплыли
по стенам; когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по серд
цу, Орландо, обходя замок в сопровождении своих борзых, испытывал удовле
творение. Настало время, думал он, закончить ту торжественную речь. Или, по
жалуй, даже лучше начать ее сначала. И все же, проходя по галереям, он чувст
вовал, что что-то тут не то. Столы и стулья, пусть золоченые, резные, диваны,
покоящиеся на львиных лапах и лебяжьих шеях, перины, пусть и нежнейшего г
агачьего пуха, Ц это, оказывается, не все. Люди, сидящие на них, люди, на них
лежащие, поразительным образом их совершенствуют. И вот Орландо стал зад
авать блистательные праздники для вельмож и помещиков округи. Все трист
а шестьдесят пять спален не пустовали месяцами. Гости толклись на пятиде
сяти двух лестницах. Триста лакеев сбивались с ног. Пиры бывали чуть не ка
ждый вечер. И Ц всего через несколько лет Ц Орландо порядком поиздержа
лся и растратил половину своего состояния, зато стяжал себе добрую славу
среди соседей, занимал в графстве с десяток должностей и ежегодно получ
ал от благородных поэтов дюжину томов, подносимых его светлости с пышным
и дарственными надписями. Ибо, хоть он и старался избегать сообщения с пи
сателями и сторониться дам чужеродного происхождения, он был безмерно щ
едр и к женщинам и к поэтам и те обожали его.
Но в разгаре пира, когда гости веселились без оглядки, он, бывало, тихонько
удалялся в свой кабинет. Там, прикрыв за собою дверь и убедившись, что ник
то ему не помешает, он извлекал старую тетрадь, сшитую шелком, похищенным
из материнской коробки с рукоделием, и озаглавленную круглым школярски
м почерком: «Дуб. Поэма». И писал до тех пор, покуда часы не пробьют полночь,
и еще долго после. Но из-за того, что он вымарывал столько же, сколько вписы
вал стихов, нередко обнаруживалось, что к концу года их стало меньше, неже
ли в начале, и впору было опасаться, что в результате писания поэма станет
вовсе ненаписанной. Историку литературы, конечно, предстоит отметить ра
зительные перемены в его стиле. Цветистость вылиняла; буйство обуздалос
ь; век прозы остудил горячий источник. Самый пейзаж за окном уже не так был
кучеряв; шиповник и тот стал менее петлист и колок. Верно, и чувства приту
пились, мед и сливки уже меньше тешили нёбо. Ну а то, что очистка улиц и лучш
ее освещение домов отдаются в стиле, Ц азбучная истина.
Как-то он с великими трудами вписывал несколько строк в свою поэму «Дуб»,
когда какая-то тень скользнула по краю его зрения. Скоро он убедился, что
это не тень, а фигура весьма высокой дамы в капюшоне и мантилье пересекал
а внутренний дворик, на который глядело его окно. Дворик был укромный, дам
ы он не знал и удивился, как она сюда попала. Три дня спустя видение опять я
вилось и в среду в полдень пришло опять. На сей раз Орландо решился за ней
последовать, она же, кажется, ничуть не испугалась разоблачения, а, напрот
ив, когда он ее нагнал, замедлила шаг, обернулась и посмотрела прямо ему в
лицо. Всякая другая женщина, застигнутая таким образом в личном дворике
его светлости, конечно бы смутилась; всякая другая женщина, с таким лицом,
капюшоном и видом, на ее месте бы поскорей упряталась в свою мантилью. Но э
та дама более всего напоминала зайца Ц зайца испуганного, но дерзкого; з
айца, в котором робость борется с немыслимой, дурацкой отвагой: заяц сиди
т торчком и пожирает преследователя огромными, выкаченными глазами, и на
стороженные ушки дрожат, и трепещет вытянутый нос. Заяц, однако, был чуть н
е шести футов, да еще этот допотопный капюшон прибавлял ей росту. И она смо
трела на Орландо неотрывным взглядом, в котором робость и отвага удивите
льнейшим образом сливались воедино.
Потом она попросила его, с вполне уместным, но несколько неловким ревера
нсом, простить ее вторжение. Затем, снова вытянувшись во весь свой рост Ц
нет, в ней было больше шести футов, Ц она с таким кудахтаньем, с такими хих
и-хаха, что Орландо подумал, не сбежала ли она из дома для умалишенных, соо
бщила, что она эрцгерцогиня Гарриет Гризельда из Финстер-Аархорна-Скок
оф-Бума, что в румынских землях. Ее заветная мечта Ц свести с ним знакомс
тво. Она сняла квартиру над булочной у Парк-гейт. Она видела его портрет: э
то вылитая ее сестра, которой Ц тут она прямо-таки зашлась хохотом Ц уж
много лет как нет в живых. Она гостит при английском дворе. Королева ей куз
ина. Король Ц дивный малый, но редко когда трезвый ложится спать. Тут снов
а пошли хихи-хаха. Короче говоря, ничего не оставалось, как только приглас
ить ее войти и угостить вином.
В комнатах ее повадки обрели надменность, естественную для румынской эр
цгерцогини; и, если бы не редкие для дамы познания в винах и не здравые суж
дения об оружии и обычаях охотников ее страны, беседа была бы, пожалуй, нат
янутой. Наконец, вскочив со стула, она объявила, что навестит его завтра, о
твесила новый щедрый реверанс и удалилась. На другой день Орландо ускака
л верхом. На следующий поворотил ей спину; на третий задернул шторы. На чет
вертый день шел дождь, и, не желая заставлять даму мокнуть и сам не прочь н
емного развеяться, он пригласил ее зайти и поинтересовался ее мнением о
доспехах одного из своих предков Ц работа ль это Топпа или Якоби? Сам он с
клонялся к Топпу. Она придерживалась иного мнения, какого Ц не так уж важ
но. Куда важней для нашей истории, что в доказательство своего суждения о
выделке скреп эрцгерцогиня Гарриет взяла золотые поножи и примерила на
ноги Орландо.
О том, что он обладал парой прекраснейших ног, на каких когда-нибудь стаив
ал юный вельможа, Ц уже упоминалось.
То, как именно закрепила она наколенник, или ее склоненная поза, или долго
е затворничество Орландо, или естественное притяжение полов, или бургун
дское, или огонь в камине Ц можно винить любое из названных обстоятельс
тв; ведь что-то, разумеется, приходится винить, когда благородный лорд с в
оспитанием Орландо, принимая у себя в доме даму, которая старше его чуть н
е вдвое, с лицом в аршин длиной, выкаченным взором и вдобавок нелепо одета
в мантилью с капюшоном, Ц и это в теплое время года! Ц что-то да приходит
ся винить, когда такой благородный лорд, вдруг обуянный какой-то неудерж
имой страстью, выскакивает за дверь.
Но что за страсть, позволительно спросить, могла бы это быть? Ответ двулик
, как сама Любовь. Ибо Любовь… но оставим Любовь на минутку в покое, а произ
ошло вот что.
Когда эрцгерцогиня Гарриет Гризельда припала к его ноге, Орландо вдруг,
непостижимо, услышал в отдалении трепет крыл Любви. Дальний нежный шелес
т ее плюмажа всколыхнул в нем тысячи воспоминаний: сень струй, нега в снег
у, предательство под рев потопа; шорох, однако, близился; Орландо дрожал, к
раснел и волновался, как, он думал, уж никогда не будет волноваться, и гото
в был протянуть руки и усадить к себе на плечо птицу красоты; но тут Ц о уж
ас! Ц раскатился мерзкий звук, как будто, кружа над деревом, каркали воро
ны; и воздух потемнел от жестких черных крыльев; скрежетали голоса; летал
и клочья соломы, сучья, перья; и на плечо к Орландо плюхнулась самая тяжела
я и мерзкая из птиц Ц стервятник. Тут-то он и бросился за дверь и послал св
оего лакея проводить эрцгерцогиню Гарриет к ее карете.
Потому что Любовь, к которой мы наконец можем вернуться, имеет два лица: од
но белое, другое черное; два тела: одно гладкое, другое волосатое. Она имее
т две руки, две ноги, два хвоста Ц словом, всего по паре и непременно из сов
ершенных противоположностей. В данном случае, любовь Орландо начала сво
й лет, обратив к нему белое лицо и сверкая гладким, нежным телом. Она близи
лась, близилась, овевая его небесным восторгом. Но вдруг (возможно, при вид
е эрцгерцогини) она шарахнулась, резко повернула и явилась уже в черном, в
олосатом, гнусном виде; и вовсе не Любовь, не птица рая Ц стервятник похот
и с мерзейшим грубым стуком уселся на его плечо. Вот почему он бежал, вот п
очему позвал лакея.
Но не так-то просто выгнать эту гарпию. Мало того что эрцгерцогиня и не ду
мала съезжать от булочника, Орландо каждую ночь терзали мерзкие фантомы
. И к чему, скажите, обставлять дом серебром и увешивать стены шпалерами, к
огда в любой момент вымазанная пометом птица может плюхнуться к вам на п
исьменный стол? Она была тут как тут, металась между стульев; он видел, как
она нелепо шлепала по галереям. Или тяжко усаживалась на экран камина. Он
гнал ее, она являлась опять и стучалась клювом в стекло, пока его не разобь
ет.
И поняв, что в доме просто невозможно жить и необходимо предпринять каки
е-то шаги, чтобы безотлагательно положить этому конец, Орландо сделал то,
что всякий молодой человек сделал бы на его месте, и попросил короля Карл
а отправить его послом в Константинополь. Король ходил по Уайтхоллу. С Не
лл Гуин под ручку
Нелл Гуин (1650 Ц 1687) Ц торговка апельсинами, любовница Карла II, знаменит
ая актриса своего времеии.
. Она в него кидалась орешками. «Вот жалость, Ц вздохнула эта влюбле
нная дама, Ц такие чудные ноги покидают отечество!» Меж тем Парки были не
преклонны; она могла всего лишь послать вслед Орландо воздушный поцелуй.
ГЛАВА 3
Ужасно неудобно и досадно, что именно об этой фазе Орландовой карьеры, ко
гда он играл столь значительную роль в жизни своей страны, мы не располаг
аем почти никакими сведениями, на которые могли бы опереться. Мы знаем, чт
о должность свою он исправлял на удивление прекрасно Ц чему порукой гер
цогский титул и орден Бани. Знаем, что не без его участия состоялись весьм
а деликатные переговоры короля Карла с турками Ц о чем свидетельствуют
грамоты и протоколы, хранимые в государственных архивах. Но тут грянула
революция, пошли эти пожары и так испортили и спутали все прочие бумаги, с
одержавшие сколько-нибудь достоверные сведения, что того, чем мы распол
агаем, плачевно мало. Часто важнейшее сообщение темнит обугленная полос
а. Часто, когда кажется, вот-вот раскроется тайна, сотню лет томившая исто
риков, и пожалуйста Ц в манускрипте такая дыра, что хоть палец туда засов
ывай. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы по жалким обгорелым клочьям в
оссоединить картину; но нередко нам приходилось кое-что и домыслить, при
бегнуть к допущению, а то и пустить в ход фантазию.
День Орландо проходил, надо думать, следующим образом. Около семи часов о
н вставал от сна и, накинув на себя длинный турецкий халат и закурив манил
ьскую сигару, облокачивался о перила. Так стоял он, отрешенно озирая раск
инувшийся внизу город. Купола Айя-Софии и все прочее плыло в утреннем гус
том тумане; постепенно туман рассеивался, все становилось на якорь; вот р
ека, вот Галатский мост; зеленые тюрбаны безносых и безглазых пилигримов
, просящих подаяния; дворняга роется в отбросах; женщины, закутанные в шал
и; несчетные ослики, конники с длинными шестами. Потом все это оглашалось
щелканьем бичей, звоном гонгов, призывами к молитве, хлопаньем хлыстов, г
ромом кованых колес, а спутанный кислый запах ладана, специй и закваски д
остигал до самой Перы, будто сам шумный, пестрый, дикий народ обдавал ее св
оим дыханием.
Что может, рассуждал Орландо, озирая уже блистающий на солнце вид, что мож
ет разительнее отличаться от Кента и Суррея, от Лондона и Танбридж-Уэлса
Танбридж-Уэ
лс Ц место неподалеку от Лондона, известное своими минеральными источн
иками.
? Справа и слева негостеприимно высились голые каменистые громады
азиатских гор, то тут то там лепился к ним унылый замок разбойничьего гла
варя; но нигде Ц ни пасторской усадьбы, ни помещичьего дома, ни хижины, ни
дуба, вяза, фиалки, дикого шиповника, плюща. Ни тебе живой изгороди, чтобы б
ыло где расти папоротнику, ни лужайки, чтобы пастись овце. Дома сплошь бел
ые и голые Ц как яичная скорлупка. И то, что он, англичанин до мозга костей,
мог так безудержно упиваться этим диким видом, смотреть и смотреть на эт
и тропы и дальние вершины, затевая одинокие пешие вылазки, куда не ступал
а ни одна нога, кроме пастушьей и козьей; мог так нежно любоваться цветами
, пренебрегавшими сезоном; любить грязную дворнягу больше даже, чем свои
х борзых; так жадно ловить ноздрями едкий, жесткий запах этих улиц, Ц сам
ого его удивляло. Уж не согрешил ли кто из предков-крестоносцев с простой
черкешенкой, рассуждал он, Ц находил это вероятным, усматривал в своей к
оже некоторую смугловатость и, вернувшись в комнаты, удалялся в ванну.
Час спустя, надушенный, завитой и умащенный, он принимал секретарей и про
чих высокочиновных лиц, один за другим вносивших красные ларцы, послушны
е лишь его золотому ключику. В них содержались сверхважные бумаги, от кот
орых ныне сохранились лишь обрывки Ц где росчерк, где печать, твердо вле
пленная в лоскут обгорелого шелка. Так что о содержании их мы судить не мо
жем, свидетельствуем только, что всеми этими печатями и сургучом, цветны
ми ленточками, прикрепляемыми там и сям, как должно, выписыванием титуло
в, круглением заглавных литер, взмахами росчерков Орландо занимался до в
ремени роскошного обеда, блюд приблизительно из тридцати.
После обеда лакеи возвещали, что карета цугом подана к подъезду, и Орланд
о, предшествуемый лиловыми янычарами, на бегу обмахивающимися исполинс
кими веерами из страусовых перьев, отправлялся с визитами к другим посла
м и важным лицам государства. Церемония неукоснительно повторялась. Доб
ежав до нужного двора, янычары стучали веерами по главным воротам, и те не
медля распахивались, обнаруживая великолепную залу. Там сидели две фигу
ры, обыкновенно мужчина и женщина. Происходил обмен глубокими поклонами
и реверансами. В первой зале допускался разговор лишь о погоде. Заметив, ч
то нынче дождливо либо ясно, холодно либо жарко, посланник переходил в сл
едующую залу, где снова ему навстречу вставали две фигуры. Здесь полагал
ось сопоставить, как место обитания, Константинополь с Лондоном; посланн
ик говорил, естественно, что он предпочитает Константинополь, тогда как
хозяева его, естественно, предпочитали Лондон, хоть им и не случалось там
бывать. В следующей зале подобало несколько распространиться о здоровь
е короля Карла и султана. В следующей обсуждалось здоровье посла и жены х
озяина, но уже в меньших подробностях. В следующей посол восхищался хозя
йской мебелью, хозяин же воспевал наряд посланника. В следующей подавали
сь сладости, и хозяин сетовал на их несовершенства Ц посол их превознос
ил. В конце концов в завершение церемонии раскуривался кальян и выпивала
сь чашечка кофе; но, хотя жесты, свойственные курению и питью, воспроизвод
ились со всею точностью, в трубке не было табака, как не было и кофе в чашке,
ибо, не будь соблюдены эти предосторожности, никакой бы организм не выде
ржал таких излишеств. Ведь, не успевал он откланяться в одном месте, посол
отправлялся в другое, церемония повторялась в таком же точно порядке у с
еми или восьми других важных особ, и нередко только поздно вечером добир
ался он до дому. Хотя Орландо исправлял эти обязанности дивно и не мог отр
ицать, что они, пожалуй, составляют важнейшую часть дипломатической служ
бы, они его, бесспорно, утомляли, а порой наводили на него такую тоску, что о
н предпочитал ограничиться обществом своих борзых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
ями гигантские деревья, распиливали вдоль и таким паркетом выкладывали
галереи; или, скажем, прибывал из Персии огромный, шерстью и опилками наби
тый ящик, и в конце концов из него извлекалась одна-единственная тарелка,
один-единственный перстень с топазом.
Но вот на галереях уже не осталось места ни для единого стола; на столах не
осталось места ни для единого ларца; в ларцах не осталось места ни для еди
ной вазочки; в вазочках не осталось места ни для единой горстки засушенн
ых розовых лепестков Ц нигде ни для чего решительно не осталось места,
Ц короче говоря, дом был обставлен. В саду подснежники, крокусы, гиацинты
, магнолии, розы, лилии, астры, далии всех разновидностей, яблони, груши, виш
ни, фиги и финики, вкупе со множеством редких и цветущих кустарников, вечн
озеленых и многолетних, росли так тесно, так впритык, что яблоку негде был
о упасть меж их корнями и ни пяди дерна не оставалось без их тени. Вдобавок
Орландо вывез из дальних стран дичь с ярким оперением и двух малайских м
едведей, скрывавших, он не сомневался, под грубостью повадки верные серд
ца.
Теперь все было готово; и вечерами, когда горели несчетные серебряные св
етильники и ветерок, вечно слонявшийся по галереям, заигрывал с зелено-с
иними шпалерами, пуская вскачь охотничьих коней и обращая в бегство дафн
; когда серебро сияло, лак мерцал и пылало дерево; когда гостеприимно расп
ростерли ручки резные кресла и дельфины, неся на спинах русалок, поплыли
по стенам; когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по серд
цу, Орландо, обходя замок в сопровождении своих борзых, испытывал удовле
творение. Настало время, думал он, закончить ту торжественную речь. Или, по
жалуй, даже лучше начать ее сначала. И все же, проходя по галереям, он чувст
вовал, что что-то тут не то. Столы и стулья, пусть золоченые, резные, диваны,
покоящиеся на львиных лапах и лебяжьих шеях, перины, пусть и нежнейшего г
агачьего пуха, Ц это, оказывается, не все. Люди, сидящие на них, люди, на них
лежащие, поразительным образом их совершенствуют. И вот Орландо стал зад
авать блистательные праздники для вельмож и помещиков округи. Все трист
а шестьдесят пять спален не пустовали месяцами. Гости толклись на пятиде
сяти двух лестницах. Триста лакеев сбивались с ног. Пиры бывали чуть не ка
ждый вечер. И Ц всего через несколько лет Ц Орландо порядком поиздержа
лся и растратил половину своего состояния, зато стяжал себе добрую славу
среди соседей, занимал в графстве с десяток должностей и ежегодно получ
ал от благородных поэтов дюжину томов, подносимых его светлости с пышным
и дарственными надписями. Ибо, хоть он и старался избегать сообщения с пи
сателями и сторониться дам чужеродного происхождения, он был безмерно щ
едр и к женщинам и к поэтам и те обожали его.
Но в разгаре пира, когда гости веселились без оглядки, он, бывало, тихонько
удалялся в свой кабинет. Там, прикрыв за собою дверь и убедившись, что ник
то ему не помешает, он извлекал старую тетрадь, сшитую шелком, похищенным
из материнской коробки с рукоделием, и озаглавленную круглым школярски
м почерком: «Дуб. Поэма». И писал до тех пор, покуда часы не пробьют полночь,
и еще долго после. Но из-за того, что он вымарывал столько же, сколько вписы
вал стихов, нередко обнаруживалось, что к концу года их стало меньше, неже
ли в начале, и впору было опасаться, что в результате писания поэма станет
вовсе ненаписанной. Историку литературы, конечно, предстоит отметить ра
зительные перемены в его стиле. Цветистость вылиняла; буйство обуздалос
ь; век прозы остудил горячий источник. Самый пейзаж за окном уже не так был
кучеряв; шиповник и тот стал менее петлист и колок. Верно, и чувства приту
пились, мед и сливки уже меньше тешили нёбо. Ну а то, что очистка улиц и лучш
ее освещение домов отдаются в стиле, Ц азбучная истина.
Как-то он с великими трудами вписывал несколько строк в свою поэму «Дуб»,
когда какая-то тень скользнула по краю его зрения. Скоро он убедился, что
это не тень, а фигура весьма высокой дамы в капюшоне и мантилье пересекал
а внутренний дворик, на который глядело его окно. Дворик был укромный, дам
ы он не знал и удивился, как она сюда попала. Три дня спустя видение опять я
вилось и в среду в полдень пришло опять. На сей раз Орландо решился за ней
последовать, она же, кажется, ничуть не испугалась разоблачения, а, напрот
ив, когда он ее нагнал, замедлила шаг, обернулась и посмотрела прямо ему в
лицо. Всякая другая женщина, застигнутая таким образом в личном дворике
его светлости, конечно бы смутилась; всякая другая женщина, с таким лицом,
капюшоном и видом, на ее месте бы поскорей упряталась в свою мантилью. Но э
та дама более всего напоминала зайца Ц зайца испуганного, но дерзкого; з
айца, в котором робость борется с немыслимой, дурацкой отвагой: заяц сиди
т торчком и пожирает преследователя огромными, выкаченными глазами, и на
стороженные ушки дрожат, и трепещет вытянутый нос. Заяц, однако, был чуть н
е шести футов, да еще этот допотопный капюшон прибавлял ей росту. И она смо
трела на Орландо неотрывным взглядом, в котором робость и отвага удивите
льнейшим образом сливались воедино.
Потом она попросила его, с вполне уместным, но несколько неловким ревера
нсом, простить ее вторжение. Затем, снова вытянувшись во весь свой рост Ц
нет, в ней было больше шести футов, Ц она с таким кудахтаньем, с такими хих
и-хаха, что Орландо подумал, не сбежала ли она из дома для умалишенных, соо
бщила, что она эрцгерцогиня Гарриет Гризельда из Финстер-Аархорна-Скок
оф-Бума, что в румынских землях. Ее заветная мечта Ц свести с ним знакомс
тво. Она сняла квартиру над булочной у Парк-гейт. Она видела его портрет: э
то вылитая ее сестра, которой Ц тут она прямо-таки зашлась хохотом Ц уж
много лет как нет в живых. Она гостит при английском дворе. Королева ей куз
ина. Король Ц дивный малый, но редко когда трезвый ложится спать. Тут снов
а пошли хихи-хаха. Короче говоря, ничего не оставалось, как только приглас
ить ее войти и угостить вином.
В комнатах ее повадки обрели надменность, естественную для румынской эр
цгерцогини; и, если бы не редкие для дамы познания в винах и не здравые суж
дения об оружии и обычаях охотников ее страны, беседа была бы, пожалуй, нат
янутой. Наконец, вскочив со стула, она объявила, что навестит его завтра, о
твесила новый щедрый реверанс и удалилась. На другой день Орландо ускака
л верхом. На следующий поворотил ей спину; на третий задернул шторы. На чет
вертый день шел дождь, и, не желая заставлять даму мокнуть и сам не прочь н
емного развеяться, он пригласил ее зайти и поинтересовался ее мнением о
доспехах одного из своих предков Ц работа ль это Топпа или Якоби? Сам он с
клонялся к Топпу. Она придерживалась иного мнения, какого Ц не так уж важ
но. Куда важней для нашей истории, что в доказательство своего суждения о
выделке скреп эрцгерцогиня Гарриет взяла золотые поножи и примерила на
ноги Орландо.
О том, что он обладал парой прекраснейших ног, на каких когда-нибудь стаив
ал юный вельможа, Ц уже упоминалось.
То, как именно закрепила она наколенник, или ее склоненная поза, или долго
е затворничество Орландо, или естественное притяжение полов, или бургун
дское, или огонь в камине Ц можно винить любое из названных обстоятельс
тв; ведь что-то, разумеется, приходится винить, когда благородный лорд с в
оспитанием Орландо, принимая у себя в доме даму, которая старше его чуть н
е вдвое, с лицом в аршин длиной, выкаченным взором и вдобавок нелепо одета
в мантилью с капюшоном, Ц и это в теплое время года! Ц что-то да приходит
ся винить, когда такой благородный лорд, вдруг обуянный какой-то неудерж
имой страстью, выскакивает за дверь.
Но что за страсть, позволительно спросить, могла бы это быть? Ответ двулик
, как сама Любовь. Ибо Любовь… но оставим Любовь на минутку в покое, а произ
ошло вот что.
Когда эрцгерцогиня Гарриет Гризельда припала к его ноге, Орландо вдруг,
непостижимо, услышал в отдалении трепет крыл Любви. Дальний нежный шелес
т ее плюмажа всколыхнул в нем тысячи воспоминаний: сень струй, нега в снег
у, предательство под рев потопа; шорох, однако, близился; Орландо дрожал, к
раснел и волновался, как, он думал, уж никогда не будет волноваться, и гото
в был протянуть руки и усадить к себе на плечо птицу красоты; но тут Ц о уж
ас! Ц раскатился мерзкий звук, как будто, кружа над деревом, каркали воро
ны; и воздух потемнел от жестких черных крыльев; скрежетали голоса; летал
и клочья соломы, сучья, перья; и на плечо к Орландо плюхнулась самая тяжела
я и мерзкая из птиц Ц стервятник. Тут-то он и бросился за дверь и послал св
оего лакея проводить эрцгерцогиню Гарриет к ее карете.
Потому что Любовь, к которой мы наконец можем вернуться, имеет два лица: од
но белое, другое черное; два тела: одно гладкое, другое волосатое. Она имее
т две руки, две ноги, два хвоста Ц словом, всего по паре и непременно из сов
ершенных противоположностей. В данном случае, любовь Орландо начала сво
й лет, обратив к нему белое лицо и сверкая гладким, нежным телом. Она близи
лась, близилась, овевая его небесным восторгом. Но вдруг (возможно, при вид
е эрцгерцогини) она шарахнулась, резко повернула и явилась уже в черном, в
олосатом, гнусном виде; и вовсе не Любовь, не птица рая Ц стервятник похот
и с мерзейшим грубым стуком уселся на его плечо. Вот почему он бежал, вот п
очему позвал лакея.
Но не так-то просто выгнать эту гарпию. Мало того что эрцгерцогиня и не ду
мала съезжать от булочника, Орландо каждую ночь терзали мерзкие фантомы
. И к чему, скажите, обставлять дом серебром и увешивать стены шпалерами, к
огда в любой момент вымазанная пометом птица может плюхнуться к вам на п
исьменный стол? Она была тут как тут, металась между стульев; он видел, как
она нелепо шлепала по галереям. Или тяжко усаживалась на экран камина. Он
гнал ее, она являлась опять и стучалась клювом в стекло, пока его не разобь
ет.
И поняв, что в доме просто невозможно жить и необходимо предпринять каки
е-то шаги, чтобы безотлагательно положить этому конец, Орландо сделал то,
что всякий молодой человек сделал бы на его месте, и попросил короля Карл
а отправить его послом в Константинополь. Король ходил по Уайтхоллу. С Не
лл Гуин под ручку
Нелл Гуин (1650 Ц 1687) Ц торговка апельсинами, любовница Карла II, знаменит
ая актриса своего времеии.
. Она в него кидалась орешками. «Вот жалость, Ц вздохнула эта влюбле
нная дама, Ц такие чудные ноги покидают отечество!» Меж тем Парки были не
преклонны; она могла всего лишь послать вслед Орландо воздушный поцелуй.
ГЛАВА 3
Ужасно неудобно и досадно, что именно об этой фазе Орландовой карьеры, ко
гда он играл столь значительную роль в жизни своей страны, мы не располаг
аем почти никакими сведениями, на которые могли бы опереться. Мы знаем, чт
о должность свою он исправлял на удивление прекрасно Ц чему порукой гер
цогский титул и орден Бани. Знаем, что не без его участия состоялись весьм
а деликатные переговоры короля Карла с турками Ц о чем свидетельствуют
грамоты и протоколы, хранимые в государственных архивах. Но тут грянула
революция, пошли эти пожары и так испортили и спутали все прочие бумаги, с
одержавшие сколько-нибудь достоверные сведения, что того, чем мы распол
агаем, плачевно мало. Часто важнейшее сообщение темнит обугленная полос
а. Часто, когда кажется, вот-вот раскроется тайна, сотню лет томившая исто
риков, и пожалуйста Ц в манускрипте такая дыра, что хоть палец туда засов
ывай. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы по жалким обгорелым клочьям в
оссоединить картину; но нередко нам приходилось кое-что и домыслить, при
бегнуть к допущению, а то и пустить в ход фантазию.
День Орландо проходил, надо думать, следующим образом. Около семи часов о
н вставал от сна и, накинув на себя длинный турецкий халат и закурив манил
ьскую сигару, облокачивался о перила. Так стоял он, отрешенно озирая раск
инувшийся внизу город. Купола Айя-Софии и все прочее плыло в утреннем гус
том тумане; постепенно туман рассеивался, все становилось на якорь; вот р
ека, вот Галатский мост; зеленые тюрбаны безносых и безглазых пилигримов
, просящих подаяния; дворняга роется в отбросах; женщины, закутанные в шал
и; несчетные ослики, конники с длинными шестами. Потом все это оглашалось
щелканьем бичей, звоном гонгов, призывами к молитве, хлопаньем хлыстов, г
ромом кованых колес, а спутанный кислый запах ладана, специй и закваски д
остигал до самой Перы, будто сам шумный, пестрый, дикий народ обдавал ее св
оим дыханием.
Что может, рассуждал Орландо, озирая уже блистающий на солнце вид, что мож
ет разительнее отличаться от Кента и Суррея, от Лондона и Танбридж-Уэлса
Танбридж-Уэ
лс Ц место неподалеку от Лондона, известное своими минеральными источн
иками.
? Справа и слева негостеприимно высились голые каменистые громады
азиатских гор, то тут то там лепился к ним унылый замок разбойничьего гла
варя; но нигде Ц ни пасторской усадьбы, ни помещичьего дома, ни хижины, ни
дуба, вяза, фиалки, дикого шиповника, плюща. Ни тебе живой изгороди, чтобы б
ыло где расти папоротнику, ни лужайки, чтобы пастись овце. Дома сплошь бел
ые и голые Ц как яичная скорлупка. И то, что он, англичанин до мозга костей,
мог так безудержно упиваться этим диким видом, смотреть и смотреть на эт
и тропы и дальние вершины, затевая одинокие пешие вылазки, куда не ступал
а ни одна нога, кроме пастушьей и козьей; мог так нежно любоваться цветами
, пренебрегавшими сезоном; любить грязную дворнягу больше даже, чем свои
х борзых; так жадно ловить ноздрями едкий, жесткий запах этих улиц, Ц сам
ого его удивляло. Уж не согрешил ли кто из предков-крестоносцев с простой
черкешенкой, рассуждал он, Ц находил это вероятным, усматривал в своей к
оже некоторую смугловатость и, вернувшись в комнаты, удалялся в ванну.
Час спустя, надушенный, завитой и умащенный, он принимал секретарей и про
чих высокочиновных лиц, один за другим вносивших красные ларцы, послушны
е лишь его золотому ключику. В них содержались сверхважные бумаги, от кот
орых ныне сохранились лишь обрывки Ц где росчерк, где печать, твердо вле
пленная в лоскут обгорелого шелка. Так что о содержании их мы судить не мо
жем, свидетельствуем только, что всеми этими печатями и сургучом, цветны
ми ленточками, прикрепляемыми там и сям, как должно, выписыванием титуло
в, круглением заглавных литер, взмахами росчерков Орландо занимался до в
ремени роскошного обеда, блюд приблизительно из тридцати.
После обеда лакеи возвещали, что карета цугом подана к подъезду, и Орланд
о, предшествуемый лиловыми янычарами, на бегу обмахивающимися исполинс
кими веерами из страусовых перьев, отправлялся с визитами к другим посла
м и важным лицам государства. Церемония неукоснительно повторялась. Доб
ежав до нужного двора, янычары стучали веерами по главным воротам, и те не
медля распахивались, обнаруживая великолепную залу. Там сидели две фигу
ры, обыкновенно мужчина и женщина. Происходил обмен глубокими поклонами
и реверансами. В первой зале допускался разговор лишь о погоде. Заметив, ч
то нынче дождливо либо ясно, холодно либо жарко, посланник переходил в сл
едующую залу, где снова ему навстречу вставали две фигуры. Здесь полагал
ось сопоставить, как место обитания, Константинополь с Лондоном; посланн
ик говорил, естественно, что он предпочитает Константинополь, тогда как
хозяева его, естественно, предпочитали Лондон, хоть им и не случалось там
бывать. В следующей зале подобало несколько распространиться о здоровь
е короля Карла и султана. В следующей обсуждалось здоровье посла и жены х
озяина, но уже в меньших подробностях. В следующей посол восхищался хозя
йской мебелью, хозяин же воспевал наряд посланника. В следующей подавали
сь сладости, и хозяин сетовал на их несовершенства Ц посол их превознос
ил. В конце концов в завершение церемонии раскуривался кальян и выпивала
сь чашечка кофе; но, хотя жесты, свойственные курению и питью, воспроизвод
ились со всею точностью, в трубке не было табака, как не было и кофе в чашке,
ибо, не будь соблюдены эти предосторожности, никакой бы организм не выде
ржал таких излишеств. Ведь, не успевал он откланяться в одном месте, посол
отправлялся в другое, церемония повторялась в таком же точно порядке у с
еми или восьми других важных особ, и нередко только поздно вечером добир
ался он до дому. Хотя Орландо исправлял эти обязанности дивно и не мог отр
ицать, что они, пожалуй, составляют важнейшую часть дипломатической служ
бы, они его, бесспорно, утомляли, а порой наводили на него такую тоску, что о
н предпочитал ограничиться обществом своих борзых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27