Каждый мужчина, каждая женщина за
няты только собой. И куда тут пойдешь?
Она шла дальше уже ни о чем не думая, из улицы в улицу, мимо гигантских окон,
заваленных зеркалами и сумками, халатиками и цветами, и удочками, и корзи
нками для пикников, и тут же были раскиданы, увязаны, свалены, скатаны ткан
и всех возможных тонов и расцветок. Или она брела вдоль ровных, заспанных
зданий, деловито помеченных Ц первый, второй, третий, и так до двухсотого
или трехсотого нумера, решительно неразличимых: две колонны, шесть степе
нных ступенек, и подняты шторы, и накрыт для семейной трапезы стол, и в одн
о окно устремляет взор попугай, и слуга выглядывает из другого, Ц пока го
лова у нее не начинала кружиться от однообразия. Она выходила на широкие
площади с черными, блистающими задастыми статуями и гарцующими конями, в
здымающимися колоннами, взлетающими фонтанами и вспархивающими голубя
ми. Шла, шла, шла по тротуарам, мимо домов и вдруг ужасно проголодалась; и на
груди у нее что-то затрепетало с упреком: совсем, мол, меня забыла. Это бы ма
нускрипт поэмы «Дуб».
Она устыдилась собственной невнимательности. И застыла на месте. Рядом н
е было ни единой кареты. Улица, широкая и красивая, была, на удивление, пуст
а. Только какой-то пожилой господин шел навстречу. Что-то смутно знакомое
ей почудилось в этой походке. Когда он приблизился, она поняла, что решите
льно где-то она его уже видела. Но где? Когда? Неужто этот вальяжный щеголь
с тросточкой и цветком в петлице, с розовой сдобной физиономией, седыми р
асчесанными бакенбардами, неужто это Ц Господи Боже! Ну да Ц это же он, е
е старый, очень старый друг Ник Грин!
В то же мгновение он на нее посмотрел Ц вспомнил Ц узнал.
Ц Леди Орландо! Ц крикнул он, чуть пыль не метя цилиндром.
Ц Сэр Николас! Ц отвечала она. Ибо по каким-то оттенкам в его повадке тот
час угадала, что подлый бумагомарака, во времена королевы Елизаветы ее и
многих других донимавший разносами, теперь преуспел, выбился в люди, ста
л сэром и Бог знает кем еще в придачу.
Снова раскланявшись, он признался, что умозаключения ее верны: он пожало
ван в рыцарство; он доктор литературы; автор двух десятков томов, Ц проще
сказать, влиятельнейший критик викторианской эпохи.
Странный вихрь чувств охватил ее при виде человека, некогда так досаждав
шего ей. Неужто это тот самый противный тип, который прожигал ей ковер сиг
арами, жарил сыр в итальянском камине и рассказывал такие веселые побасе
нки про Марло и прочих, что девять ночей из десяти они не ложились спать до
рассвета? Сейчас он изящно облачен в серую визитку; пунцовая роза в петли
це; серые замшевые перчатки в тон. Но покуда она продолжала дивиться, он от
весил ей новый глубокий поклон и спросил, не окажет ли она ему честь вмест
е с ним отобедать? С поклонами, пожалуй, он самую малость пересолил, но чес
тное стремление разыгрывать истинного аристократа было похвально. Все
еще дивясь, она вошла следом за ним в роскошный ресторан: красный бархат, б
елые скатерти, серебряные приборы, Ц как непохоже было все это на былые к
абаки и кофейни с земляным полом, деревянными скамьями, кружками пунша и
шоколада, плакатами и плевательницами. Он аккуратно положил перчатки ря
дом с собою на стол. Неужто Ц он? Ногти чистые Ц а были ведь в дюйм длиною.
Подбородок выбрит Ц а был ведь вечно в щетине. Золотые запонки Ц а вечно
ведь полоскал в супе обтрепанные обшлага. И только когда он заказывал ви
но, с увлеченностью, отдававшей прежним его благоволением к мальвазии, о
на удостоверилась, что перед нею тот же самый человек.
Ц Ах, Ц сказал он с легким и довольно, впрочем, уютным вздохом. Ц Ах, суда
рыня, минул великий век литературы. Марло, Шекспир, Бен Джонсон Ц то-то бы
ли гиганты. Драйден, Поп, Аддисон Ц то-то были герои. Все, все перемерли. И н
а кого же нас оставили? Теннисон, Браунинг, Кар-лейль!
Альфред, лорд Теннисон (1809 Ц
1892) Ц крупнейший лирик викторианской эпохи; Роберт Браунинг (1812 Ц 1889) Ц при
знанный поэт, для своего времени новатор; Томас Карлейль (1795 Ц 1881) Ц истори
к, философ, переводчик Гёте.
Ц В тоне было безмерное презрение. Ц Что греха таить, Ц сказал он,
наливая себе стакан вина, Ц наши молодые сочинители все на жалованье у к
нигопродавцев. Готовы состряпать любой вздор, лишь бы оплатить счета сво
их портных. Это век, Ц говорил он, налегая на закуски, Ц жеманных претенз
ий и диких опытов, ничего такого елизаветинцы бы и секунды не потерпели.
Ц Нет, сударыня, Ц продолжал он, одобряя turbot au gratin
Палтус в сухарях (фр.).
, предоставленный официантом на его рассмотрение, Ц великие дни п
оэзии миновали.
Мы живем во времена упадка. Будем же дорожить прошлым и честью воздадим т
ем авторам Ц немного их уже осталось, Ц которые берут античность за обр
азец и пишут не ради презренной пользы, но ради… Ц Тут Орландо чуть не кри
кнула: «Глор!» Она могла побиться об заклад, что те же точно речи слышала о
т него триста лет назад. Имена, конечно, были другие Ц смысл не изменился.
Но странно: что-то все-таки изменилось. Не сам Ник Грин. Он ничуть не измени
лся при всех своих регалиях. Что-то изменилось. И покуда он распространял
ся о том, как следует принимать за образец Аддисона (прежде, помнится, это
был Цицерон) и как, валяясь в постели поутру (приятно думать, что таковую в
озможность ему дает аккуратно ею выплачиваемый пенсион), повертев на язы
ке лучшие творения лучших авторов Ц с часок, не меньше, Ц прежде чем взя
ться за перо, дабы предварительно отрешиться от современной пошлости и о
чистить бедную нашу родную речь (в Америке побывал, не иначе) от плачевног
о засорения… Пока он продолжал в том же точно духе, как разливался Грин тр
иста лет назад, она себя спрашивала, что же все-таки изменилось? Он расплы
лся, но ему уже под семьдесят; стал глаже: литература, видно, кормит неплох
о; но улетучилась прежняя неуемная живость. Речь его, пусть блестящая, лиш
илась былой безоглядности и свободы. Разумеется, «мой дорогой друг Поп»,
«мой прославленный друг Аддисон» поминались на каждом шагу, но была в не
м удручающая добропорядочность, и он почему-то предпочитал доводить до
ее сведения высказывания ее собственной близкой родни, чем тешить ее, ка
к бывало, дикими сплетнями о жизни поэтов.
Орландо испытывала непостижимое разочарование. Все эти годы она думала
о литературе (ее уединенность, положение и пол могут ей служить извинени
ем) как о чем-то буйном, как ветер, горячем, как пламя, и мгновенном, как молн
ия; о чем-то мерцающем, безотчетном, внезапном; а оказалось, литература Ц
это пожилой господин в серой визитке, рассуждающий о герцогинях. Она так
резко расстроилась, что на груди у нее отскочила какая-то пуговка, не то к
рючок, платье расстегнулось, и на стол вывалилась поэма «Дуб».
Ц Манускрипт! Ц воскликнул сэр Николас, надевая свое золотое пенсне.
Ц Любопытно, любопытно, чрезвычайно любопытно! Разрешите-ка глянуть. Ц
И вот снова, лет через триста, Николас Грин взял поэму Орландо и, положив м
ежду кофейными чашками и ликерными рюмками, принялся изучать. Приговор,
однако, сейчас был вовсе не тот, что некогда. Это ему напоминает, говорил о
н, переворачивая страницы, Аддисонова «Катона». Куда там «Временам года»
Томсона «Ка
тон» Ц трагедия Аддисона, написанная в 1713 г. и долго не сходившая со сцены.
Джеймс Томсон (1700 Ц 1748) Ц друг Попа. «Времена года» Ц его поэма в белых стих
ах (1726 Ц 1730), очень популярная в XVIII веке. На ее слова написана одноименная орат
ория Гайдна (1801).
… Ни следа, должен он благодарно признать, этого новомодного духа. З
аметно уважение к истине, к природе, к законам сердца человеческого, стол
ь редкое, увы, в наш век безбожных вычур. Разумеется, это должно немедля пр
едставить на рассмотрение публики.
Орландо его просто не понимала. Обычно она носит манускрипт с собою, за па
зухой. Идея заметно потешила сэра Николаса.
Ц Но как насчет вознаграждения? Ц справился он.
Мысль Орландо метнулась к Букингемскому дворцу и обитающим в нем туманн
ым, раздающим награды властителям.
Сэр Николас совершенно развеселился. Он объяснил, что имел в виду всего л
ишь то обстоятельство, что господа… (тут были названы известнейшие книго
издатели) счастливы будут, если он только им черкнет пару строк, включить
книгу в свой каталог. Он, возможно, сумеет устроить вознаграждение в деся
ть процентов с экземпляра до двух тысяч включительно и вплоть до пятнадц
ати Ц при большом тираже. Что до рецензентов, он лично готов черкнуть стр
очку-другую такому-то, он из самых влиятельных; ну а кое-какие комплимент
ы, знаете, расхвалить, например, стишки издателевой супруги, Ц это он бер
ет на себя. Он снесется… И так далее. Орландо не понимала ни звука и, научен
ная горьким опытом, не очень-то развешивала уши, но ей ничего не оставалос
ь, как покориться этому напору и страстной потребности самой поэмы. И вот
сэр Николас превратил испятнанный кровью сверток в аккуратный пакет, ра
спластал в нагрудном кармане; и после долгого обмена любезностями они ра
сстались. Орландо пошла дальше по улице. Поэмы при ней уже не было Ц она о
щущала пустоту на груди, Ц и делать ей теперь было нечего, только рассужд
ать, о чем там ей было угодно, Ц скажем, о прихоти счастья. Вот она идет по С
ент-Джеймс-стрит, замужняя дама, на пальце кольцо; там, где прежде была коф
ейня, вот вам, пожалуйста, ресторан; сейчас половина четвертого пополудн
и; солнце сияет; вон три голубка; а вот и дворняга; две пролетки; ландо. Да, та
к что же такое Жизнь? Мысль застучала у нее в голове, внезапная, настойчива
я, безосновательная (разве что навеянная старым Грином). А она Ц кстати, э
то может служить оценкой ее отношений с супругом (находившимся на мысе Г
орн), положительной или наоборот, это уж как будет угодно читателю, Ц едв
а на нее накатывала внезапная мысль, кидалась на ближайший телеграф и по
сылала ему телеграмму. Телеграф оказался как раз под рукой. «Господи Шел,
Ц телеграфировала она, Ц жизнь литература Грин пресмыкается». Тут она
перешла на изобретенный ими для собственных надобностей шифр, способны
й передать в одном-двух словах сложнейшее душевное состояние, да так, что
б телеграфист ничего не учуял, и прибавила: «Бара-Бек Лимпомпоний», всему
подведя исчерпывающий итог. Ибо ее не только глубоко впечатлило утрешне
е происшествие, но Ц читатель, возможно, это заметил Ц Орландо взрослел
а, что не означает непременно, что она совершенствовалась, и «Бара-Бек Лим
помпоний» как раз отражал то сложнейшее душевное состояние, о котором чи
татель, если предоставит к нашим услугам все свои умственные способност
и, может догадаться и сам.
В ближайшие часы на ее телеграмму не могло быть ответа; в самом деле, решил
а она, глянув в небо, по которому быстро пропархивали облака, возможно, на
мысе Горн сейчас буря, и муж ее скорей всего на топ-мачте, или обрубает обв
етшалый рангоут, или даже он сейчас, с последним сухарем, один на плоту. И о
на решила убить время в соседней лавке, каковая оказалась столь обычной
для нашей эпохи лавкой, что ее не стоило бы и описывать, если бы она так не п
оразила Орландо: в лавке торговали книгами. Всю свою жизнь Орландо имела
дело с манускриптами Ц держала в руках грубые бурые листы, исписанные т
емными закорючками Спенсера, видела рукописи Мильтона и Шекспира. У нее
хранилось немало ин-кварто и ин-фолио, часто содержавших сонет в ее честь
, а то, бывало, и локон. Но эти несчетные томики, яркие, неразличимые, эфемерн
ые, бесконечно ее удивляли. Все сочинения Шекспира стоили полкроны и уме
щались в кармане. Прочесть их не представлялось возможным при столь мелк
ой печати, но все равно Ц что за чудо! «Сочинения» Ц сочинения всех писат
елей, каких она знала, о каких слышала, и еще многих, многих других заполня
ли от края до края длинные полки. На столах и на стульях громоздились еще «
сочинения», и эти, она обнаружила, полистав страницы, часто были сочинени
я о других сочинениях сэра Николаса и еще многих других, которых она по не
ведению, раз их напечатали и переплели, тоже зачислила в гении. Она наказа
ла изумленному книгопродавцу прислать ей все сколько-нибудь стоящее и в
ышла из лавки.
Она свернула в Гайд-парк, знакомый ей исстари (вот под тем расщепленным вя
зом упал, помнится, герцог Гамильтон, насквозь пронзенный лордом Муном), и
губы ее, часто этим грешившие, стали складывать в дурацкую песенку слова
телеграммы: жизнь Ц литература Ц Грин Ц пресмыкается Ц Бара-Бек Ц Ли
мпомпоний, так что сторожа на нее поглядели с опаской и склонялись к поло
жительному мнению о ее здравом уме, только разглядев у нее на шее жемчужн
ое ожерелье. Она захватила в книжной лавке пачку газет и журналов и, након
ец устроившись под вязом, обложившись ими, принялась старательно изучат
ь благородное искусство прозы в исполнении этих мастеров. В ней оставало
сь еще много наивного: что-то священное мнилось ей в самой расплывчатост
и газетной печати. Лежа опираясь на локоть, она взялась за статью сэра Ник
оласа о сочинениях человека, которого знавала когда-то: Джона Донна. Но он
а нечаянно расположилась у самого Серпантина. Лай несчетных собак звене
л у нее в ушах. Вокруг непрестанно шуршали колеса. Над головой вздыхала ли
ства. То и дело оборчатая юбка в сопровождении пары литых ярко-красных бр
ючин у самого ее носа пересекала траву. Раз гигантский резиновый мяч уго
дил на газету. Синее, оранжевое, лиловое, красное врывалось сквозь прорех
и в листве и заигрывало с изумрудом у нее на пальце. Она отвлекалась. То по
смотрит в газету, то в небо; то вниз посмотрит, то вверх. Жизнь? Литература? П
еревоплотить одно в другое? Но это ведь чудовищно трудно! А как бы Ц опять
эти ярко-красные брючины, Ц а как бы это выразил, например, Аддисон? Пожал
уйста Ц две собаки, и обе на задних лапах, Ц как бы, скажем, передал это Лэ
м Чарльз Лэм
(1775 Ц 1834) Ц знаменитый эссеист; разработал жанр романтического, поэтическ
ого очерка; мастер стиля.
? Она читала сэра Николаса и его приятелей (когда ее не отвлекали), и у
нее создалось впечатление Ц она встала и прошлась по травке, Ц впечатл
ение Ц очень неприятное впечатление, Ц что никогда, никогда не следует
выражать собственных мыслей. (Она стояла на берегу Серпантина. Он отлива
л свинцом; паучками скользили от берега к берегу лодки.) Они создают впеча
тление, что каждый обязан вечно, вечно писать, как кто-то другой. (Слезы нак
ипали у нее в глазах.) Нет, правда, думала она, подпихивая ногой игрушечную
лодочку, я, конечно, так не сумею (тут статья сэра Николаса, как это со стать
ями бывает через десять минут по прочтении, встала у нее перед глазами, вс
я целиком, вместе с комнатой сэра Николаса, его лицом, его кошкой, письменн
ым столом и освещением дня), нет, я, конечно, так не сумею, продолжала она, ра
ссматривая статью уже под этим углом зрения, Ц сидеть с утра до вечера в
кабинете, да это и не кабинет никакой, а обшарпанная гостиная, сидеть в окр
ужении хорошеньких мальчиков и рассказывать им анекдоты, но строго без п
ередачи, о том, что Таппер сказал про Смайлза
Мартин Фаркар Таппер (1810 Ц
1889) Ц автор «Философии в пословицах» (рифмованных банальных изречений, и
мевших огромный успех у публики); Сэмюэл Смайлз (1812 Ц 1904) Ц популярный авто
р жизнеописаний и нравоучительных трактатов.
; и потом (она уже горько рыдала), у них у всех такой мужественный скла
д; и потом Ц я терпеть не могу герцогинь, я ненавижу пирожные; и пусть я, пол
ожим, бываю стервозной, но никогда мне не научиться быть стервозной в так
ой уж степени, и как я стану критиком, как буду создавать образцы современ
ной прозы? А, пропади все пропадом! Ц крикнула она и так пнула со стапелей
игрушечный пароходик, что эта бедная посудина чуть не потонула в свинцов
ых волнах.
Тут надо заметить, что, когда вы не в настроении (как выражаются няни) Ц а с
лезы все еще стояли в глазах у Орландо, Ц предмет, на который вы смотрите,
не остается собой, но превращается в другой предмет, гораздо больше и важ
ней, хотя он как будто и тот же. Если вы посмотрите не в настроении на Серпа
нтин, его волны станут огромными, как на Атлантике; игрушечные лодочки сд
елаются неотличимыми от океанских лайнеров. И Орландо спутала игрушечн
ый кораблик с бригом своего супруга, а поднятую собственной ногой волну
приняла за водяную глыбу у мыса Горн; и, глядя на взбирающуюся по зыби игру
шку, она видела, как корабль Бонтропа взбирается по огромной стеклянной
стене: он взбирался все выше и выше, над ним нависал смертельный гребень, о
н скрылся в смертоносной пучине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
няты только собой. И куда тут пойдешь?
Она шла дальше уже ни о чем не думая, из улицы в улицу, мимо гигантских окон,
заваленных зеркалами и сумками, халатиками и цветами, и удочками, и корзи
нками для пикников, и тут же были раскиданы, увязаны, свалены, скатаны ткан
и всех возможных тонов и расцветок. Или она брела вдоль ровных, заспанных
зданий, деловито помеченных Ц первый, второй, третий, и так до двухсотого
или трехсотого нумера, решительно неразличимых: две колонны, шесть степе
нных ступенек, и подняты шторы, и накрыт для семейной трапезы стол, и в одн
о окно устремляет взор попугай, и слуга выглядывает из другого, Ц пока го
лова у нее не начинала кружиться от однообразия. Она выходила на широкие
площади с черными, блистающими задастыми статуями и гарцующими конями, в
здымающимися колоннами, взлетающими фонтанами и вспархивающими голубя
ми. Шла, шла, шла по тротуарам, мимо домов и вдруг ужасно проголодалась; и на
груди у нее что-то затрепетало с упреком: совсем, мол, меня забыла. Это бы ма
нускрипт поэмы «Дуб».
Она устыдилась собственной невнимательности. И застыла на месте. Рядом н
е было ни единой кареты. Улица, широкая и красивая, была, на удивление, пуст
а. Только какой-то пожилой господин шел навстречу. Что-то смутно знакомое
ей почудилось в этой походке. Когда он приблизился, она поняла, что решите
льно где-то она его уже видела. Но где? Когда? Неужто этот вальяжный щеголь
с тросточкой и цветком в петлице, с розовой сдобной физиономией, седыми р
асчесанными бакенбардами, неужто это Ц Господи Боже! Ну да Ц это же он, е
е старый, очень старый друг Ник Грин!
В то же мгновение он на нее посмотрел Ц вспомнил Ц узнал.
Ц Леди Орландо! Ц крикнул он, чуть пыль не метя цилиндром.
Ц Сэр Николас! Ц отвечала она. Ибо по каким-то оттенкам в его повадке тот
час угадала, что подлый бумагомарака, во времена королевы Елизаветы ее и
многих других донимавший разносами, теперь преуспел, выбился в люди, ста
л сэром и Бог знает кем еще в придачу.
Снова раскланявшись, он признался, что умозаключения ее верны: он пожало
ван в рыцарство; он доктор литературы; автор двух десятков томов, Ц проще
сказать, влиятельнейший критик викторианской эпохи.
Странный вихрь чувств охватил ее при виде человека, некогда так досаждав
шего ей. Неужто это тот самый противный тип, который прожигал ей ковер сиг
арами, жарил сыр в итальянском камине и рассказывал такие веселые побасе
нки про Марло и прочих, что девять ночей из десяти они не ложились спать до
рассвета? Сейчас он изящно облачен в серую визитку; пунцовая роза в петли
це; серые замшевые перчатки в тон. Но покуда она продолжала дивиться, он от
весил ей новый глубокий поклон и спросил, не окажет ли она ему честь вмест
е с ним отобедать? С поклонами, пожалуй, он самую малость пересолил, но чес
тное стремление разыгрывать истинного аристократа было похвально. Все
еще дивясь, она вошла следом за ним в роскошный ресторан: красный бархат, б
елые скатерти, серебряные приборы, Ц как непохоже было все это на былые к
абаки и кофейни с земляным полом, деревянными скамьями, кружками пунша и
шоколада, плакатами и плевательницами. Он аккуратно положил перчатки ря
дом с собою на стол. Неужто Ц он? Ногти чистые Ц а были ведь в дюйм длиною.
Подбородок выбрит Ц а был ведь вечно в щетине. Золотые запонки Ц а вечно
ведь полоскал в супе обтрепанные обшлага. И только когда он заказывал ви
но, с увлеченностью, отдававшей прежним его благоволением к мальвазии, о
на удостоверилась, что перед нею тот же самый человек.
Ц Ах, Ц сказал он с легким и довольно, впрочем, уютным вздохом. Ц Ах, суда
рыня, минул великий век литературы. Марло, Шекспир, Бен Джонсон Ц то-то бы
ли гиганты. Драйден, Поп, Аддисон Ц то-то были герои. Все, все перемерли. И н
а кого же нас оставили? Теннисон, Браунинг, Кар-лейль!
Альфред, лорд Теннисон (1809 Ц
1892) Ц крупнейший лирик викторианской эпохи; Роберт Браунинг (1812 Ц 1889) Ц при
знанный поэт, для своего времени новатор; Томас Карлейль (1795 Ц 1881) Ц истори
к, философ, переводчик Гёте.
Ц В тоне было безмерное презрение. Ц Что греха таить, Ц сказал он,
наливая себе стакан вина, Ц наши молодые сочинители все на жалованье у к
нигопродавцев. Готовы состряпать любой вздор, лишь бы оплатить счета сво
их портных. Это век, Ц говорил он, налегая на закуски, Ц жеманных претенз
ий и диких опытов, ничего такого елизаветинцы бы и секунды не потерпели.
Ц Нет, сударыня, Ц продолжал он, одобряя turbot au gratin
Палтус в сухарях (фр.).
, предоставленный официантом на его рассмотрение, Ц великие дни п
оэзии миновали.
Мы живем во времена упадка. Будем же дорожить прошлым и честью воздадим т
ем авторам Ц немного их уже осталось, Ц которые берут античность за обр
азец и пишут не ради презренной пользы, но ради… Ц Тут Орландо чуть не кри
кнула: «Глор!» Она могла побиться об заклад, что те же точно речи слышала о
т него триста лет назад. Имена, конечно, были другие Ц смысл не изменился.
Но странно: что-то все-таки изменилось. Не сам Ник Грин. Он ничуть не измени
лся при всех своих регалиях. Что-то изменилось. И покуда он распространял
ся о том, как следует принимать за образец Аддисона (прежде, помнится, это
был Цицерон) и как, валяясь в постели поутру (приятно думать, что таковую в
озможность ему дает аккуратно ею выплачиваемый пенсион), повертев на язы
ке лучшие творения лучших авторов Ц с часок, не меньше, Ц прежде чем взя
ться за перо, дабы предварительно отрешиться от современной пошлости и о
чистить бедную нашу родную речь (в Америке побывал, не иначе) от плачевног
о засорения… Пока он продолжал в том же точно духе, как разливался Грин тр
иста лет назад, она себя спрашивала, что же все-таки изменилось? Он расплы
лся, но ему уже под семьдесят; стал глаже: литература, видно, кормит неплох
о; но улетучилась прежняя неуемная живость. Речь его, пусть блестящая, лиш
илась былой безоглядности и свободы. Разумеется, «мой дорогой друг Поп»,
«мой прославленный друг Аддисон» поминались на каждом шагу, но была в не
м удручающая добропорядочность, и он почему-то предпочитал доводить до
ее сведения высказывания ее собственной близкой родни, чем тешить ее, ка
к бывало, дикими сплетнями о жизни поэтов.
Орландо испытывала непостижимое разочарование. Все эти годы она думала
о литературе (ее уединенность, положение и пол могут ей служить извинени
ем) как о чем-то буйном, как ветер, горячем, как пламя, и мгновенном, как молн
ия; о чем-то мерцающем, безотчетном, внезапном; а оказалось, литература Ц
это пожилой господин в серой визитке, рассуждающий о герцогинях. Она так
резко расстроилась, что на груди у нее отскочила какая-то пуговка, не то к
рючок, платье расстегнулось, и на стол вывалилась поэма «Дуб».
Ц Манускрипт! Ц воскликнул сэр Николас, надевая свое золотое пенсне.
Ц Любопытно, любопытно, чрезвычайно любопытно! Разрешите-ка глянуть. Ц
И вот снова, лет через триста, Николас Грин взял поэму Орландо и, положив м
ежду кофейными чашками и ликерными рюмками, принялся изучать. Приговор,
однако, сейчас был вовсе не тот, что некогда. Это ему напоминает, говорил о
н, переворачивая страницы, Аддисонова «Катона». Куда там «Временам года»
Томсона «Ка
тон» Ц трагедия Аддисона, написанная в 1713 г. и долго не сходившая со сцены.
Джеймс Томсон (1700 Ц 1748) Ц друг Попа. «Времена года» Ц его поэма в белых стих
ах (1726 Ц 1730), очень популярная в XVIII веке. На ее слова написана одноименная орат
ория Гайдна (1801).
… Ни следа, должен он благодарно признать, этого новомодного духа. З
аметно уважение к истине, к природе, к законам сердца человеческого, стол
ь редкое, увы, в наш век безбожных вычур. Разумеется, это должно немедля пр
едставить на рассмотрение публики.
Орландо его просто не понимала. Обычно она носит манускрипт с собою, за па
зухой. Идея заметно потешила сэра Николаса.
Ц Но как насчет вознаграждения? Ц справился он.
Мысль Орландо метнулась к Букингемскому дворцу и обитающим в нем туманн
ым, раздающим награды властителям.
Сэр Николас совершенно развеселился. Он объяснил, что имел в виду всего л
ишь то обстоятельство, что господа… (тут были названы известнейшие книго
издатели) счастливы будут, если он только им черкнет пару строк, включить
книгу в свой каталог. Он, возможно, сумеет устроить вознаграждение в деся
ть процентов с экземпляра до двух тысяч включительно и вплоть до пятнадц
ати Ц при большом тираже. Что до рецензентов, он лично готов черкнуть стр
очку-другую такому-то, он из самых влиятельных; ну а кое-какие комплимент
ы, знаете, расхвалить, например, стишки издателевой супруги, Ц это он бер
ет на себя. Он снесется… И так далее. Орландо не понимала ни звука и, научен
ная горьким опытом, не очень-то развешивала уши, но ей ничего не оставалос
ь, как покориться этому напору и страстной потребности самой поэмы. И вот
сэр Николас превратил испятнанный кровью сверток в аккуратный пакет, ра
спластал в нагрудном кармане; и после долгого обмена любезностями они ра
сстались. Орландо пошла дальше по улице. Поэмы при ней уже не было Ц она о
щущала пустоту на груди, Ц и делать ей теперь было нечего, только рассужд
ать, о чем там ей было угодно, Ц скажем, о прихоти счастья. Вот она идет по С
ент-Джеймс-стрит, замужняя дама, на пальце кольцо; там, где прежде была коф
ейня, вот вам, пожалуйста, ресторан; сейчас половина четвертого пополудн
и; солнце сияет; вон три голубка; а вот и дворняга; две пролетки; ландо. Да, та
к что же такое Жизнь? Мысль застучала у нее в голове, внезапная, настойчива
я, безосновательная (разве что навеянная старым Грином). А она Ц кстати, э
то может служить оценкой ее отношений с супругом (находившимся на мысе Г
орн), положительной или наоборот, это уж как будет угодно читателю, Ц едв
а на нее накатывала внезапная мысль, кидалась на ближайший телеграф и по
сылала ему телеграмму. Телеграф оказался как раз под рукой. «Господи Шел,
Ц телеграфировала она, Ц жизнь литература Грин пресмыкается». Тут она
перешла на изобретенный ими для собственных надобностей шифр, способны
й передать в одном-двух словах сложнейшее душевное состояние, да так, что
б телеграфист ничего не учуял, и прибавила: «Бара-Бек Лимпомпоний», всему
подведя исчерпывающий итог. Ибо ее не только глубоко впечатлило утрешне
е происшествие, но Ц читатель, возможно, это заметил Ц Орландо взрослел
а, что не означает непременно, что она совершенствовалась, и «Бара-Бек Лим
помпоний» как раз отражал то сложнейшее душевное состояние, о котором чи
татель, если предоставит к нашим услугам все свои умственные способност
и, может догадаться и сам.
В ближайшие часы на ее телеграмму не могло быть ответа; в самом деле, решил
а она, глянув в небо, по которому быстро пропархивали облака, возможно, на
мысе Горн сейчас буря, и муж ее скорей всего на топ-мачте, или обрубает обв
етшалый рангоут, или даже он сейчас, с последним сухарем, один на плоту. И о
на решила убить время в соседней лавке, каковая оказалась столь обычной
для нашей эпохи лавкой, что ее не стоило бы и описывать, если бы она так не п
оразила Орландо: в лавке торговали книгами. Всю свою жизнь Орландо имела
дело с манускриптами Ц держала в руках грубые бурые листы, исписанные т
емными закорючками Спенсера, видела рукописи Мильтона и Шекспира. У нее
хранилось немало ин-кварто и ин-фолио, часто содержавших сонет в ее честь
, а то, бывало, и локон. Но эти несчетные томики, яркие, неразличимые, эфемерн
ые, бесконечно ее удивляли. Все сочинения Шекспира стоили полкроны и уме
щались в кармане. Прочесть их не представлялось возможным при столь мелк
ой печати, но все равно Ц что за чудо! «Сочинения» Ц сочинения всех писат
елей, каких она знала, о каких слышала, и еще многих, многих других заполня
ли от края до края длинные полки. На столах и на стульях громоздились еще «
сочинения», и эти, она обнаружила, полистав страницы, часто были сочинени
я о других сочинениях сэра Николаса и еще многих других, которых она по не
ведению, раз их напечатали и переплели, тоже зачислила в гении. Она наказа
ла изумленному книгопродавцу прислать ей все сколько-нибудь стоящее и в
ышла из лавки.
Она свернула в Гайд-парк, знакомый ей исстари (вот под тем расщепленным вя
зом упал, помнится, герцог Гамильтон, насквозь пронзенный лордом Муном), и
губы ее, часто этим грешившие, стали складывать в дурацкую песенку слова
телеграммы: жизнь Ц литература Ц Грин Ц пресмыкается Ц Бара-Бек Ц Ли
мпомпоний, так что сторожа на нее поглядели с опаской и склонялись к поло
жительному мнению о ее здравом уме, только разглядев у нее на шее жемчужн
ое ожерелье. Она захватила в книжной лавке пачку газет и журналов и, након
ец устроившись под вязом, обложившись ими, принялась старательно изучат
ь благородное искусство прозы в исполнении этих мастеров. В ней оставало
сь еще много наивного: что-то священное мнилось ей в самой расплывчатост
и газетной печати. Лежа опираясь на локоть, она взялась за статью сэра Ник
оласа о сочинениях человека, которого знавала когда-то: Джона Донна. Но он
а нечаянно расположилась у самого Серпантина. Лай несчетных собак звене
л у нее в ушах. Вокруг непрестанно шуршали колеса. Над головой вздыхала ли
ства. То и дело оборчатая юбка в сопровождении пары литых ярко-красных бр
ючин у самого ее носа пересекала траву. Раз гигантский резиновый мяч уго
дил на газету. Синее, оранжевое, лиловое, красное врывалось сквозь прорех
и в листве и заигрывало с изумрудом у нее на пальце. Она отвлекалась. То по
смотрит в газету, то в небо; то вниз посмотрит, то вверх. Жизнь? Литература? П
еревоплотить одно в другое? Но это ведь чудовищно трудно! А как бы Ц опять
эти ярко-красные брючины, Ц а как бы это выразил, например, Аддисон? Пожал
уйста Ц две собаки, и обе на задних лапах, Ц как бы, скажем, передал это Лэ
м Чарльз Лэм
(1775 Ц 1834) Ц знаменитый эссеист; разработал жанр романтического, поэтическ
ого очерка; мастер стиля.
? Она читала сэра Николаса и его приятелей (когда ее не отвлекали), и у
нее создалось впечатление Ц она встала и прошлась по травке, Ц впечатл
ение Ц очень неприятное впечатление, Ц что никогда, никогда не следует
выражать собственных мыслей. (Она стояла на берегу Серпантина. Он отлива
л свинцом; паучками скользили от берега к берегу лодки.) Они создают впеча
тление, что каждый обязан вечно, вечно писать, как кто-то другой. (Слезы нак
ипали у нее в глазах.) Нет, правда, думала она, подпихивая ногой игрушечную
лодочку, я, конечно, так не сумею (тут статья сэра Николаса, как это со стать
ями бывает через десять минут по прочтении, встала у нее перед глазами, вс
я целиком, вместе с комнатой сэра Николаса, его лицом, его кошкой, письменн
ым столом и освещением дня), нет, я, конечно, так не сумею, продолжала она, ра
ссматривая статью уже под этим углом зрения, Ц сидеть с утра до вечера в
кабинете, да это и не кабинет никакой, а обшарпанная гостиная, сидеть в окр
ужении хорошеньких мальчиков и рассказывать им анекдоты, но строго без п
ередачи, о том, что Таппер сказал про Смайлза
Мартин Фаркар Таппер (1810 Ц
1889) Ц автор «Философии в пословицах» (рифмованных банальных изречений, и
мевших огромный успех у публики); Сэмюэл Смайлз (1812 Ц 1904) Ц популярный авто
р жизнеописаний и нравоучительных трактатов.
; и потом (она уже горько рыдала), у них у всех такой мужественный скла
д; и потом Ц я терпеть не могу герцогинь, я ненавижу пирожные; и пусть я, пол
ожим, бываю стервозной, но никогда мне не научиться быть стервозной в так
ой уж степени, и как я стану критиком, как буду создавать образцы современ
ной прозы? А, пропади все пропадом! Ц крикнула она и так пнула со стапелей
игрушечный пароходик, что эта бедная посудина чуть не потонула в свинцов
ых волнах.
Тут надо заметить, что, когда вы не в настроении (как выражаются няни) Ц а с
лезы все еще стояли в глазах у Орландо, Ц предмет, на который вы смотрите,
не остается собой, но превращается в другой предмет, гораздо больше и важ
ней, хотя он как будто и тот же. Если вы посмотрите не в настроении на Серпа
нтин, его волны станут огромными, как на Атлантике; игрушечные лодочки сд
елаются неотличимыми от океанских лайнеров. И Орландо спутала игрушечн
ый кораблик с бригом своего супруга, а поднятую собственной ногой волну
приняла за водяную глыбу у мыса Горн; и, глядя на взбирающуюся по зыби игру
шку, она видела, как корабль Бонтропа взбирается по огромной стеклянной
стене: он взбирался все выше и выше, над ним нависал смертельный гребень, о
н скрылся в смертоносной пучине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27