С ними, слуги слышали
, он разговаривал на своем родном языке. А иной раз, говорят, он поздно ночь
ю выходил из собственных ворот в таком камуфляже, что часовые его не узна
вали. И смешивался с толпой на Галатском мосту, или слонялся по базарам, ил
и, сбросив обувь, присоединялся к молельщикам в мечети. Однажды, когда он с
казался больным и даже в лихорадке, пастухи, гнавшие на рынок своих козло
в, рассказывали, что видели на вершине горы английского лорда и слыхали, к
ак он молился своему Богу. Было решено, что это сам Орландо, молитва же его
была не что иное, как декламация собственных стихов, поскольку известно
было, что он все носит на груди толстый манускрипт; и слуги, подслушивавши
е у двери, слышали, что он что-то бормочет нараспев, когда останется один.
Вот по таким-то клочкам приходится нам воссоздавать картину жизни и обл
ик Орландо того времени. Еще и посейчас имеют хождение слухи, легенды, ане
кдоты зыбкого и недостоверного свойства о жизни его в Константинополе (и
з них мы привели лишь немногие), призванные доказать, что тогда, во цвете л
ет, он обладал той властью зажигать воображение и приковывать взоры, кот
орая живит воспоминания долго еще после того, как их бессильны удержать
средства более вещественные. Власть эта Ц таинственная власть, и зиждет
ся она на блеске красоты, великолепии имени и редком, неизъяснимом даре, к
оторый мы назовем, пожалуй, обаянием и на этом успокоимся. «Миллионы свеч
ек», как говорила Саша, горели в нем, хоть ни единой он не давал себе труда з
ажечь. Ступал он, как олень, ничуть не беспокоясь о своей походке. Он разго
варивал самым обычным голосом, а эхо отзывалось серебряным гонгом. И слу
хи его окутывали. Он превратился в предмет обожания многих женщин и неко
торых мужчин. Они вовсе не стремились с ним беседовать, ни даже его видеть
, достаточно бывало вызвать перед своим внутренним взором Ц особенно ко
гда вокруг красиво, когда закат Ц образ безукоризненного джентльмена в
шелковых чулках. Его власть распространялась на бедных и необразованны
х в точности, как и на богатых. Пастухи, цыгане, погонщики ослов и поныне ра
спевают песенку про английского лорда, «кинувшего смарагд в поток», пове
ствующую, несомненно, об Орландо, который как-то в минуту ярости, а не то по
д влиянием винных паров сорвал с себя ожерелье и швырнул в фонтан, откуда
его и выудил паж. Но власть эта, как хорошо известно, часто сопряжена с пре
дельной замкнутостью характера. У Орландо, пожалуй, не было друзей. Не зам
ечено ни одной его связи. Некая благородная дама проделала весь долгий п
уть из Англии только для того, чтобы быть к нему поближе, и докучала ему св
оим вниманием, а он тем временем продолжал столь неустанно исполнять сво
и обязанности, что и двух с половиной лет не прослужил послом на мысе Горн
, как король Карл уже объявил о своем намерении пожаловать ему высочайши
й титул во дворянстве. Завистники твердили, что это дань Нелл Гуин воспом
инанию о неких ножках. Но поскольку она видела его лишь однажды, притом ко
гда была поглощена швырянием ореховых скорлупок в царственного патрон
а, можно полагать, что герцогством он был обязан своим заслугам, а вовсе не
икрам.
Здесь нам придется несколько отвлечься: мы подходим к значительнейшему
моменту в его судьбе. Ибо пожалование герцогства послужило поводом для в
есьма знаменательного и окруженного толками и пересудами события, како
вое мы сейчас и попытаемся описать, пробираясь по обгорелым строкам и об
рывкам документов. Герцогскую грамоту и орден Бани доставил на своем фре
гате сэр Адриан Скроуп в конце Рамазанского поста; и Орландо по этому слу
чаю устроил торжества, каких ни прежде, ни потом не видывал Константиноп
оль. Ночь выдалась погожая; толпа была безбрежна; окна посольства ярко оз
арены. Опять, конечно, нам недостает подробностей: огонь, как водится, погу
лял по бумагам и, муча нас дразнящими намеками, главное затемнил. Однако и
з дневника Джона Феннера Бригге, английского морского офицера, бывшего в
числе гостей, мы узнаем, что люди всех национальностей «теснились во дво
ре, как сельди в бочке». Толпа так неприятно напирала, что Бригге скоро пре
дпочел залезть на иудино дерево и оттуда наблюдать происходящее. Среди т
уземцев распространился слух (еще одно свидетельство таинственной вла
сти Орландо над умами), что вот-вот будет явлено чудо. «И потому, Ц пишет Б
ригге (но рукопись его так пестрит пятнами и дырами, что иные фразы соверш
енно невозможно разобрать), Ц когда начали взмывать ракеты, мы не на шутк
у опасались, как бы туземцы… чреваты для всех пренеприятными следствиям
и… имея среди нас английских дам… рука моя, признаюсь, не раз тянулась к са
бле. К счастью, Ц продолжает он в своем несколько тягучем стиле, Ц опасе
ния эти оказались напрасны, и, наблюдая поведение туземцев… я пришел к за
ключению, что искусство наше в пиротехнике… мы оказали благотворное дей
ствие… превосходство британцев… Зрелище было поистине неописуемое. Я п
опеременно то возносил хвалы Господу за то, что он даровал… то жалел, что м
оя бедная матушка… По приказанию Посла высокие окна, являющие черту стол
ь выразительную архитектуры восточной, что… распахнулись, и нашим взора
м представились живые картины или, скорее, театральное действо, в которо
м английские дамы и господа… маскарад… Слов было не разобрать, но зрелищ
е столь многих соотечественников и соотечественниц наших, одетых с таки
м вкусом и тщанием… так тронули мое сердце, вызвав в нем столь… чувства, ка
ких я, разумеется, не стыжусь, но, однако же, не в силах… Я был отвлечен весьм
а странным поведением леди, способным привлечь к себе всеобщее внимание
и навлечь позор на отечество ее и пол, когда…» Но тут, увы, ветка иудиного д
ерева подломилась, лейтенант Бригге рухнул на землю, и продолжение запис
и посвящено исключительно его благодарностям Провидению (вообще играю
щему в дневнике значительную роль) и подробному отчету о полученных рана
х.
К счастью, мисс Пенелопа Хартоп, дочь генерала той же фамилии, видела всю с
цену изнутри и подхватывает ее описание в письме, тоже сильно поврежденн
ом и в конце концов дошедшем до подруги в Танбридж-Уэлсе. Мисс Пенелопа не
менее щедра на выражения восторга, чем доблестный воин. «Восхитительно,
Ц восклицает она по десять раз на странице, Ц дивно… совершенно невозм
ожно передать… золотые блюда… канделябры… негры в бархатных штанах… го
ры мороженого… фонтаны глинтвейна… пирожные в виде судов Его Величеств
а… лебеди в виде речных лилий… птички в золотых клетках… мужчины в алых б
архатных штанах с пластронами… прически дам не меньше шести футов высот
ою… музыкальные шкатулки… Мистер Перегрин сказал, что я выгляжу очарова
тельно, передаю это тебе, мой милый друг, лишь оттого, что уверена… О! Как мн
е вас всех недоставало!…превосходит все, что видывали мы на Пантилах
Пантилы Ц н
азвание променада в Танбридж-Уэлсе, происшедшее от голландской черепиц
ы (пантилы), которой этот променад вымощен.
… вино лилось рекой… иные господа, быть может, несколько и злоупотр
ебили… Леди Бетти восхитительно… Бедняжка леди Бонем совершила пренеп
риятную оплошность, сев мимо стула. Мужчины все очень любезно… Но все гла
за были прикованы… отрада взоров… все единодушны, ибо ни у кого бы недост
ало низости опровергать… был сам Посол. Какие ноги! Осанка!! Царственност
ь манер!!! Как он входил! Как выходил! И эта интересность в лице… сразу чувст
вуешь, сама не знаешь отчего, что ему пришлось страдать! Говорят, причиною
послужила дама. Бессердечное чудовище! Как! У представительницы нашего з
аведомо нежного пола Ц и такая жестокость!… Он не женат, и половина здешн
их дам сходят по нему с ума… Тысячи, тысячи поцелуев Тому, Джери, Питеру и м
илой Мяу (предположительно, ее кошечке)».
Из газеты того времени мы узнаем, что «едва часы пробили полночь, Посол вы
шел на главный балкон, увешанный бесценными коврами. Шестеро турок из чи
сла телохранителей Султана, каждый более шести футов росту, держали спра
ва и слева от него зажженные факелы. При появлении его взвились ракеты и г
ромкие возгласы поднялись над толпой. Посол ответил глубоким поклоном и
произнес несколько благодарственных слов по-турецки, ибо ко всем соверш
енствам своим владеет и беглой турецкой речью. Затем сэр Адриан Скроуп, в
адмиральской парадной форме, приблизился к Послу; Посол преклонил колен
о; адмирал надел высокий орден Бани ему на шею и прикрепил на грудь ему зве
зду, после чего другой господин из дипломатического корпуса, приблизясь
церемониальным шагом, облачил его в герцогскую мантию и протянул ему на
алой подушечке герцогскую корону».
В конце концов, с несравненным величием и вместе грацией, сначала склоня
сь в глубоком поклоне, а затем гордо распрямившись, Орландо принял золот
ую диадему из клубничных листов и жестом, которого ни один из его видевши
х вовеки не забыл, поместил ее себе на лоб. Вот тут и началось. То ли народ ож
идал чуда Ц как утверждают иные, было предсказано, что золотой дождь хлы
нет с неба, а дождя не было никакого, Ц то ли начало атаки было заранее при
урочено к этому мигу Ц все так и остается невыясненным; но, едва Орландо в
одрузил себе на голову корону, поднялся страшный шум. Звонили колокола; н
адсаженные голоса пророков перекрывали выкрики толпы; турки попадали н
а колени и бились об землю лбами. Дверь распахнулась. Туземцы хлынули в пи
ршественные залы. Дамы визжали. Одна из них, якобы умиравшая от любви к Орл
андо, хватила об пол канделябром. Неизвестно, чем бы все обернулось, не буд
ь поблизости адмирала Скроупа и отряда британских матросов. Адмирал при
казал трубить в трубы, сотня британских матросов стала по стойке «смирно
»; беспорядок, таким образом, был пресечен, и по крайней мере на некоторое
время воцарилось спокойствие.
До сих пор мы стояли на твердой, пусть и узкой почве выверенных фактов. Но
никто и никогда так в точности и не узнал, что же случилось далее той ночью
. Если верить свидетельству часовых и еще кое-кого, посольство освободил
ось от посетителей и было заперто на ночь, как обычно, в два часа пополуноч
и. Видели, как посол прошел к себе в спальню, все еще во всех регалиях, и затв
орил за собою дверь. Иные говорили Ц он ее запер, что было против его обыч
ая. Кое-кто уверяет, будто слышал музыку, нехитрую, вроде пастушеской волы
нки, еще позже во дворе под его окном. Судомойка, которая лишилась сна из-з
а зубной боли, утверждала, что видела, как мужчина в плаще, не то в халате вы
шел на балкон. Потом, сообщила она, женщина, вся закутанная, но все равно ви
дно, что из простых, залезла на тот балкон по веревке, которую ей бросил то
т мужчина. Тут, сообщила судомойка, они обнялись страстно, «ну прямо как лю
бовники», вместе вошли в спальню, задернули шторы, и дальнейшее наблюден
ие стало невозможным.
На утро секретари обнаружили герцога, как мы теперь должны его именовать
, в глубоком сне на весьма измятых простынях. В спальне наблюдался извест
ный беспорядок: корона на полу; мантия, орден Подвязки и прочее Ц все куче
й свалено на стуле; стол загроможден бумагами. Сначала все это не вызывал
о подозрений, будучи приписываемо изнурительным трудам прошедшей ночи.
Но когда настал вечер, а герцог все не просыпался, послали за доктором. Тот
прописал те же средства, что и в прошлый раз, Ц компрессы, крапиву, рвотно
е и так далее, Ц безрезультатно. Орландо спал. Тогда секретари сочли свои
м долгом заняться бумагами на столе. Многие листы были исписаны стихами,
в которых то и дело упоминался дуб. Были тут и государственные документы,
и кое-какие распоряжения личного свойства, касательно его имущества в А
нглии. Но в конце концов напали на куда более важный документ. То был не бо
льше и не меньше, как выписанный по всем правилам брачный контракт между
его сиятельством Орландо, кавалером ордена Подвязки и прочая, и прочая, и
прочая, и Розиной Пепитой, танцовщицей, отец неизвестен, предположительн
о цыган, мать тоже неизвестна, предположительно торговка железным ломом
на рынке подле Галатского моста. Секретари в смятении смотрели друг на д
руга. Орландо же все спал. За ним установили наблюдение с утра до вечера, н
о, не считая того, что на щеках его, как всегда, играл нежный румянец и дышал
он ровно, он не выказывал никаких признаков жизни. Делалось все, что могут
предложить наука и изобретательность. Он спал.
На седьмой день этого забытья (в четверг, десятого мая) раздался первый вы
стрел того ужасного, кровавого мятежа, первые признаки которого угадыва
л лейтенант Бригге. Турки восстали против султана, подожгли город, а всех
иностранцев, каких могли обнаружить, пронзали саблями или побивали палк
ами. Кое-кто из англичан сумел спастись бегством; но господа из Британско
го посольства, как и следовало ожидать, предпочитали умереть, защищая св
ои красные ларцы, и даже в иных случаях глотать связки ключей, нежели отда
ть их в руки поганых. Бунтовщики ворвались в спальню Орландо, увидели нед
вижно распростертое тело и, сочтя его мертвым, оставили лежать, прихвати
в корону и орден Подвязки.
И тут опять все заволакивается тьмой. Но лучше бы ей быть еще гуще! Лучше б
ы Ц так и хочется крикнуть Ц она до того сгустилась, чтоб мы ничего решит
ельно не могли в ней разглядеть! А только взять перо и начертать Ц «Конец
»! Избавить читателя от дальнейшего и просто сказать: Орландо, мол, умер и
похоронен. Но Ц увы! Ц Правда, Искренность и Честность, суровые богини, н
еусыпно стерегущие чернильницу биографа, восклицают: «Нет! Никогда!» При
ложив к устам серебряные трубы, они единым духом трубят: «Правду!» И опять
: «Только Правду!» Ц и в третий раз, дружно: «Правду! Ничего, кроме Правды!»
После чего Ц и слава Богу, мы хоть успеем передохнуть! Ц тихо отворяются
двери, словно раздвинутые нежнейшим дуновением зефира, и входят три фиг
уры. Первой входит Пресвятая Дева Чистота; чело ее увито шерстью белосне
жных агнцев, волосы Ц как лавина свежевыпавшего снега, в руке Ц белое пе
ро гусыни-девственницы. За нею следом, но более державной поступью входи
т Пресвятая Дева Невинность; на челе ее неопалимой купиной горит диадема
из драгоценных льдышек, глаза Ц как две звезды, а пальцы, если вас коснут
ся, Ц прожгут вас холодом насквозь. Рядом, как бы ища защиты в ее державно
й тени, ступает Пресвятая Дева Скромность, самая нежная и прекрасная из с
естер; она едва показывает свое лицо Ц так юный месяц кажет из-за туч сво
й робкий серпик. Каждая выходит на середину комнаты, где все еще лежит спя
щий Орландо, и, моля и вместе повелевая, первой держит речь Пресвятая Дева
Чистота:
Ц Я стерегу сон фавна; мне дорог снег, и восходящая луна, серебряное море.
Под моим покровом я прячу крапчатые яйца кур, пятнистые ракушки моря; я пр
ячу порок и нищету. На все, что ломко, зыбко и непрочно, я опускаю мой покров
. А потому Ц не говори, не надо. Избави нас! Избави!
Тут трубы трубят:
Ц Изыди, Чистота! Долой!
И тогда говорит Пресвятая Дева Невинность:
Ц Я та, чье касание леденит, чей взор все обращает в камень. Я останавлива
ю танцы звезд, смиряю падение волны. Мое пристанище Ц далекие вершины Ал
ьп. И молнии в моих сверкают волосах. На что бы ни упал мой взор Ц он убивае
т, убивает. Нет, чем будить Орландо Ц я бы лучше заморозила его насмерть! И
збави нас! Избави!
И снова трубят трубы:
Ц Изыди, Невинность! Долой!
И тогда говорит Пресвятая Дева Скромность, так тихо, что слова ее едва слы
шны:
Ц Я та, кого люди зовут Скромностью. Я дева и вечно пребуду девой. Не для ме
ня Ц богатые дары полей и плодоносность вертограда. Мне чуждо всякое пр
оизрастание; едва нальются яблоки, стада плодятся Ц я убегаю, убегаю. Оку
тавшись плащом. Волосы мои скрывают мое лицо. Я ничего не вижу. Избави нас!
Избави!
И снова Ц трубы:
Ц Изыди, Скромность! Долой!
Уныло, обреченно сестры берутся за руки, танцуют, и в медленном веянье сво
их вуалей они поют:
Ц Не выходи, о Правда, из своего ужасного логова. Спрячься подальше, стра
шная Правда! Ты подставляешь грубым лучам солнца такое, что лучше оставл
ять сокрытым, несодеянным; ты обнажаешь стыдное, высветляешь темное. Пря
чься, прячься, прячься!
И они хотят окутать Орландо своими покрывалами. Не тут-то было, трубы, зна
й, трубят свое:
Ц Правда, только Правда, ничего, кроме Правды!
Сестры пытаются заткнуть свои вуали в жерла труб, заглушить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
, он разговаривал на своем родном языке. А иной раз, говорят, он поздно ночь
ю выходил из собственных ворот в таком камуфляже, что часовые его не узна
вали. И смешивался с толпой на Галатском мосту, или слонялся по базарам, ил
и, сбросив обувь, присоединялся к молельщикам в мечети. Однажды, когда он с
казался больным и даже в лихорадке, пастухи, гнавшие на рынок своих козло
в, рассказывали, что видели на вершине горы английского лорда и слыхали, к
ак он молился своему Богу. Было решено, что это сам Орландо, молитва же его
была не что иное, как декламация собственных стихов, поскольку известно
было, что он все носит на груди толстый манускрипт; и слуги, подслушивавши
е у двери, слышали, что он что-то бормочет нараспев, когда останется один.
Вот по таким-то клочкам приходится нам воссоздавать картину жизни и обл
ик Орландо того времени. Еще и посейчас имеют хождение слухи, легенды, ане
кдоты зыбкого и недостоверного свойства о жизни его в Константинополе (и
з них мы привели лишь немногие), призванные доказать, что тогда, во цвете л
ет, он обладал той властью зажигать воображение и приковывать взоры, кот
орая живит воспоминания долго еще после того, как их бессильны удержать
средства более вещественные. Власть эта Ц таинственная власть, и зиждет
ся она на блеске красоты, великолепии имени и редком, неизъяснимом даре, к
оторый мы назовем, пожалуй, обаянием и на этом успокоимся. «Миллионы свеч
ек», как говорила Саша, горели в нем, хоть ни единой он не давал себе труда з
ажечь. Ступал он, как олень, ничуть не беспокоясь о своей походке. Он разго
варивал самым обычным голосом, а эхо отзывалось серебряным гонгом. И слу
хи его окутывали. Он превратился в предмет обожания многих женщин и неко
торых мужчин. Они вовсе не стремились с ним беседовать, ни даже его видеть
, достаточно бывало вызвать перед своим внутренним взором Ц особенно ко
гда вокруг красиво, когда закат Ц образ безукоризненного джентльмена в
шелковых чулках. Его власть распространялась на бедных и необразованны
х в точности, как и на богатых. Пастухи, цыгане, погонщики ослов и поныне ра
спевают песенку про английского лорда, «кинувшего смарагд в поток», пове
ствующую, несомненно, об Орландо, который как-то в минуту ярости, а не то по
д влиянием винных паров сорвал с себя ожерелье и швырнул в фонтан, откуда
его и выудил паж. Но власть эта, как хорошо известно, часто сопряжена с пре
дельной замкнутостью характера. У Орландо, пожалуй, не было друзей. Не зам
ечено ни одной его связи. Некая благородная дама проделала весь долгий п
уть из Англии только для того, чтобы быть к нему поближе, и докучала ему св
оим вниманием, а он тем временем продолжал столь неустанно исполнять сво
и обязанности, что и двух с половиной лет не прослужил послом на мысе Горн
, как король Карл уже объявил о своем намерении пожаловать ему высочайши
й титул во дворянстве. Завистники твердили, что это дань Нелл Гуин воспом
инанию о неких ножках. Но поскольку она видела его лишь однажды, притом ко
гда была поглощена швырянием ореховых скорлупок в царственного патрон
а, можно полагать, что герцогством он был обязан своим заслугам, а вовсе не
икрам.
Здесь нам придется несколько отвлечься: мы подходим к значительнейшему
моменту в его судьбе. Ибо пожалование герцогства послужило поводом для в
есьма знаменательного и окруженного толками и пересудами события, како
вое мы сейчас и попытаемся описать, пробираясь по обгорелым строкам и об
рывкам документов. Герцогскую грамоту и орден Бани доставил на своем фре
гате сэр Адриан Скроуп в конце Рамазанского поста; и Орландо по этому слу
чаю устроил торжества, каких ни прежде, ни потом не видывал Константиноп
оль. Ночь выдалась погожая; толпа была безбрежна; окна посольства ярко оз
арены. Опять, конечно, нам недостает подробностей: огонь, как водится, погу
лял по бумагам и, муча нас дразнящими намеками, главное затемнил. Однако и
з дневника Джона Феннера Бригге, английского морского офицера, бывшего в
числе гостей, мы узнаем, что люди всех национальностей «теснились во дво
ре, как сельди в бочке». Толпа так неприятно напирала, что Бригге скоро пре
дпочел залезть на иудино дерево и оттуда наблюдать происходящее. Среди т
уземцев распространился слух (еще одно свидетельство таинственной вла
сти Орландо над умами), что вот-вот будет явлено чудо. «И потому, Ц пишет Б
ригге (но рукопись его так пестрит пятнами и дырами, что иные фразы соверш
енно невозможно разобрать), Ц когда начали взмывать ракеты, мы не на шутк
у опасались, как бы туземцы… чреваты для всех пренеприятными следствиям
и… имея среди нас английских дам… рука моя, признаюсь, не раз тянулась к са
бле. К счастью, Ц продолжает он в своем несколько тягучем стиле, Ц опасе
ния эти оказались напрасны, и, наблюдая поведение туземцев… я пришел к за
ключению, что искусство наше в пиротехнике… мы оказали благотворное дей
ствие… превосходство британцев… Зрелище было поистине неописуемое. Я п
опеременно то возносил хвалы Господу за то, что он даровал… то жалел, что м
оя бедная матушка… По приказанию Посла высокие окна, являющие черту стол
ь выразительную архитектуры восточной, что… распахнулись, и нашим взора
м представились живые картины или, скорее, театральное действо, в которо
м английские дамы и господа… маскарад… Слов было не разобрать, но зрелищ
е столь многих соотечественников и соотечественниц наших, одетых с таки
м вкусом и тщанием… так тронули мое сердце, вызвав в нем столь… чувства, ка
ких я, разумеется, не стыжусь, но, однако же, не в силах… Я был отвлечен весьм
а странным поведением леди, способным привлечь к себе всеобщее внимание
и навлечь позор на отечество ее и пол, когда…» Но тут, увы, ветка иудиного д
ерева подломилась, лейтенант Бригге рухнул на землю, и продолжение запис
и посвящено исключительно его благодарностям Провидению (вообще играю
щему в дневнике значительную роль) и подробному отчету о полученных рана
х.
К счастью, мисс Пенелопа Хартоп, дочь генерала той же фамилии, видела всю с
цену изнутри и подхватывает ее описание в письме, тоже сильно поврежденн
ом и в конце концов дошедшем до подруги в Танбридж-Уэлсе. Мисс Пенелопа не
менее щедра на выражения восторга, чем доблестный воин. «Восхитительно,
Ц восклицает она по десять раз на странице, Ц дивно… совершенно невозм
ожно передать… золотые блюда… канделябры… негры в бархатных штанах… го
ры мороженого… фонтаны глинтвейна… пирожные в виде судов Его Величеств
а… лебеди в виде речных лилий… птички в золотых клетках… мужчины в алых б
архатных штанах с пластронами… прически дам не меньше шести футов высот
ою… музыкальные шкатулки… Мистер Перегрин сказал, что я выгляжу очарова
тельно, передаю это тебе, мой милый друг, лишь оттого, что уверена… О! Как мн
е вас всех недоставало!…превосходит все, что видывали мы на Пантилах
Пантилы Ц н
азвание променада в Танбридж-Уэлсе, происшедшее от голландской черепиц
ы (пантилы), которой этот променад вымощен.
… вино лилось рекой… иные господа, быть может, несколько и злоупотр
ебили… Леди Бетти восхитительно… Бедняжка леди Бонем совершила пренеп
риятную оплошность, сев мимо стула. Мужчины все очень любезно… Но все гла
за были прикованы… отрада взоров… все единодушны, ибо ни у кого бы недост
ало низости опровергать… был сам Посол. Какие ноги! Осанка!! Царственност
ь манер!!! Как он входил! Как выходил! И эта интересность в лице… сразу чувст
вуешь, сама не знаешь отчего, что ему пришлось страдать! Говорят, причиною
послужила дама. Бессердечное чудовище! Как! У представительницы нашего з
аведомо нежного пола Ц и такая жестокость!… Он не женат, и половина здешн
их дам сходят по нему с ума… Тысячи, тысячи поцелуев Тому, Джери, Питеру и м
илой Мяу (предположительно, ее кошечке)».
Из газеты того времени мы узнаем, что «едва часы пробили полночь, Посол вы
шел на главный балкон, увешанный бесценными коврами. Шестеро турок из чи
сла телохранителей Султана, каждый более шести футов росту, держали спра
ва и слева от него зажженные факелы. При появлении его взвились ракеты и г
ромкие возгласы поднялись над толпой. Посол ответил глубоким поклоном и
произнес несколько благодарственных слов по-турецки, ибо ко всем соверш
енствам своим владеет и беглой турецкой речью. Затем сэр Адриан Скроуп, в
адмиральской парадной форме, приблизился к Послу; Посол преклонил колен
о; адмирал надел высокий орден Бани ему на шею и прикрепил на грудь ему зве
зду, после чего другой господин из дипломатического корпуса, приблизясь
церемониальным шагом, облачил его в герцогскую мантию и протянул ему на
алой подушечке герцогскую корону».
В конце концов, с несравненным величием и вместе грацией, сначала склоня
сь в глубоком поклоне, а затем гордо распрямившись, Орландо принял золот
ую диадему из клубничных листов и жестом, которого ни один из его видевши
х вовеки не забыл, поместил ее себе на лоб. Вот тут и началось. То ли народ ож
идал чуда Ц как утверждают иные, было предсказано, что золотой дождь хлы
нет с неба, а дождя не было никакого, Ц то ли начало атаки было заранее при
урочено к этому мигу Ц все так и остается невыясненным; но, едва Орландо в
одрузил себе на голову корону, поднялся страшный шум. Звонили колокола; н
адсаженные голоса пророков перекрывали выкрики толпы; турки попадали н
а колени и бились об землю лбами. Дверь распахнулась. Туземцы хлынули в пи
ршественные залы. Дамы визжали. Одна из них, якобы умиравшая от любви к Орл
андо, хватила об пол канделябром. Неизвестно, чем бы все обернулось, не буд
ь поблизости адмирала Скроупа и отряда британских матросов. Адмирал при
казал трубить в трубы, сотня британских матросов стала по стойке «смирно
»; беспорядок, таким образом, был пресечен, и по крайней мере на некоторое
время воцарилось спокойствие.
До сих пор мы стояли на твердой, пусть и узкой почве выверенных фактов. Но
никто и никогда так в точности и не узнал, что же случилось далее той ночью
. Если верить свидетельству часовых и еще кое-кого, посольство освободил
ось от посетителей и было заперто на ночь, как обычно, в два часа пополуноч
и. Видели, как посол прошел к себе в спальню, все еще во всех регалиях, и затв
орил за собою дверь. Иные говорили Ц он ее запер, что было против его обыч
ая. Кое-кто уверяет, будто слышал музыку, нехитрую, вроде пастушеской волы
нки, еще позже во дворе под его окном. Судомойка, которая лишилась сна из-з
а зубной боли, утверждала, что видела, как мужчина в плаще, не то в халате вы
шел на балкон. Потом, сообщила она, женщина, вся закутанная, но все равно ви
дно, что из простых, залезла на тот балкон по веревке, которую ей бросил то
т мужчина. Тут, сообщила судомойка, они обнялись страстно, «ну прямо как лю
бовники», вместе вошли в спальню, задернули шторы, и дальнейшее наблюден
ие стало невозможным.
На утро секретари обнаружили герцога, как мы теперь должны его именовать
, в глубоком сне на весьма измятых простынях. В спальне наблюдался извест
ный беспорядок: корона на полу; мантия, орден Подвязки и прочее Ц все куче
й свалено на стуле; стол загроможден бумагами. Сначала все это не вызывал
о подозрений, будучи приписываемо изнурительным трудам прошедшей ночи.
Но когда настал вечер, а герцог все не просыпался, послали за доктором. Тот
прописал те же средства, что и в прошлый раз, Ц компрессы, крапиву, рвотно
е и так далее, Ц безрезультатно. Орландо спал. Тогда секретари сочли свои
м долгом заняться бумагами на столе. Многие листы были исписаны стихами,
в которых то и дело упоминался дуб. Были тут и государственные документы,
и кое-какие распоряжения личного свойства, касательно его имущества в А
нглии. Но в конце концов напали на куда более важный документ. То был не бо
льше и не меньше, как выписанный по всем правилам брачный контракт между
его сиятельством Орландо, кавалером ордена Подвязки и прочая, и прочая, и
прочая, и Розиной Пепитой, танцовщицей, отец неизвестен, предположительн
о цыган, мать тоже неизвестна, предположительно торговка железным ломом
на рынке подле Галатского моста. Секретари в смятении смотрели друг на д
руга. Орландо же все спал. За ним установили наблюдение с утра до вечера, н
о, не считая того, что на щеках его, как всегда, играл нежный румянец и дышал
он ровно, он не выказывал никаких признаков жизни. Делалось все, что могут
предложить наука и изобретательность. Он спал.
На седьмой день этого забытья (в четверг, десятого мая) раздался первый вы
стрел того ужасного, кровавого мятежа, первые признаки которого угадыва
л лейтенант Бригге. Турки восстали против султана, подожгли город, а всех
иностранцев, каких могли обнаружить, пронзали саблями или побивали палк
ами. Кое-кто из англичан сумел спастись бегством; но господа из Британско
го посольства, как и следовало ожидать, предпочитали умереть, защищая св
ои красные ларцы, и даже в иных случаях глотать связки ключей, нежели отда
ть их в руки поганых. Бунтовщики ворвались в спальню Орландо, увидели нед
вижно распростертое тело и, сочтя его мертвым, оставили лежать, прихвати
в корону и орден Подвязки.
И тут опять все заволакивается тьмой. Но лучше бы ей быть еще гуще! Лучше б
ы Ц так и хочется крикнуть Ц она до того сгустилась, чтоб мы ничего решит
ельно не могли в ней разглядеть! А только взять перо и начертать Ц «Конец
»! Избавить читателя от дальнейшего и просто сказать: Орландо, мол, умер и
похоронен. Но Ц увы! Ц Правда, Искренность и Честность, суровые богини, н
еусыпно стерегущие чернильницу биографа, восклицают: «Нет! Никогда!» При
ложив к устам серебряные трубы, они единым духом трубят: «Правду!» И опять
: «Только Правду!» Ц и в третий раз, дружно: «Правду! Ничего, кроме Правды!»
После чего Ц и слава Богу, мы хоть успеем передохнуть! Ц тихо отворяются
двери, словно раздвинутые нежнейшим дуновением зефира, и входят три фиг
уры. Первой входит Пресвятая Дева Чистота; чело ее увито шерстью белосне
жных агнцев, волосы Ц как лавина свежевыпавшего снега, в руке Ц белое пе
ро гусыни-девственницы. За нею следом, но более державной поступью входи
т Пресвятая Дева Невинность; на челе ее неопалимой купиной горит диадема
из драгоценных льдышек, глаза Ц как две звезды, а пальцы, если вас коснут
ся, Ц прожгут вас холодом насквозь. Рядом, как бы ища защиты в ее державно
й тени, ступает Пресвятая Дева Скромность, самая нежная и прекрасная из с
естер; она едва показывает свое лицо Ц так юный месяц кажет из-за туч сво
й робкий серпик. Каждая выходит на середину комнаты, где все еще лежит спя
щий Орландо, и, моля и вместе повелевая, первой держит речь Пресвятая Дева
Чистота:
Ц Я стерегу сон фавна; мне дорог снег, и восходящая луна, серебряное море.
Под моим покровом я прячу крапчатые яйца кур, пятнистые ракушки моря; я пр
ячу порок и нищету. На все, что ломко, зыбко и непрочно, я опускаю мой покров
. А потому Ц не говори, не надо. Избави нас! Избави!
Тут трубы трубят:
Ц Изыди, Чистота! Долой!
И тогда говорит Пресвятая Дева Невинность:
Ц Я та, чье касание леденит, чей взор все обращает в камень. Я останавлива
ю танцы звезд, смиряю падение волны. Мое пристанище Ц далекие вершины Ал
ьп. И молнии в моих сверкают волосах. На что бы ни упал мой взор Ц он убивае
т, убивает. Нет, чем будить Орландо Ц я бы лучше заморозила его насмерть! И
збави нас! Избави!
И снова трубят трубы:
Ц Изыди, Невинность! Долой!
И тогда говорит Пресвятая Дева Скромность, так тихо, что слова ее едва слы
шны:
Ц Я та, кого люди зовут Скромностью. Я дева и вечно пребуду девой. Не для ме
ня Ц богатые дары полей и плодоносность вертограда. Мне чуждо всякое пр
оизрастание; едва нальются яблоки, стада плодятся Ц я убегаю, убегаю. Оку
тавшись плащом. Волосы мои скрывают мое лицо. Я ничего не вижу. Избави нас!
Избави!
И снова Ц трубы:
Ц Изыди, Скромность! Долой!
Уныло, обреченно сестры берутся за руки, танцуют, и в медленном веянье сво
их вуалей они поют:
Ц Не выходи, о Правда, из своего ужасного логова. Спрячься подальше, стра
шная Правда! Ты подставляешь грубым лучам солнца такое, что лучше оставл
ять сокрытым, несодеянным; ты обнажаешь стыдное, высветляешь темное. Пря
чься, прячься, прячься!
И они хотят окутать Орландо своими покрывалами. Не тут-то было, трубы, зна
й, трубят свое:
Ц Правда, только Правда, ничего, кроме Правды!
Сестры пытаются заткнуть свои вуали в жерла труб, заглушить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27