)
Ц Приблизься! Ц сказала она. Прямая, как проглотив аршин, она сидела у ог
ня. Она задержала его на расстоянии метра и мерила взглядом с головы до пя
т. Сверяла ли она те, прежние наблюдения с увиденным теперь воочию? Подтве
рдились ли ее догадки? Глаза, рот, нос, грудь, бедра, руки Ц все это она огля
дела; и губы у нее явственно подрагивали; но при виде его ног она расхохота
лась вслух. Он был Ц живой образчик юного вельможи. Да, но каков он изнутр
и? Она воткнула в него желтый ястребиный взор, словно намереваясь наскво
зь пробуравить душу. Он не дрогнул, только зарделся, как дамасская роза, чт
о ему очень шло и подобало. Сила, благородство, возвышенность мечтаний, бе
зрассудство, юность, поэзия, Ц она читала как по раскрытой книге. Вдруг о
на стащила с пальца кольцо (сустав заметно вздулся) и, надев ему на палец, п
ожаловала его в камергеры и казначеи; потом наложила на него цепи службы
и, повелев ему преклонить колено, привязала к стройнейшей части последне
го усыпанный драгоценностями орден Подвязки. Отныне Орландо ни в чем не
было отказа. При торжественных выездах он гарцевал рядом с королевской д
верцей. Его отправили в Шотландию с грустным посольством к несчастной ко
ролеве. Он собрался уж отплыть на польские поля сражений, но тут его отозв
али. Как могла она отдать на растерзание это нежное тело, как допустить, чт
об эта кудрявая голова скатилась в пыль? Она его держала при себе. В час по
беды, в час высшего торжества, когда гремели пушки Тауэра, и воздух так про
питался порохом, что впору нюхать его вместо табака, и толпы восторженно
ревели у нее под окнами, она привлекла его к себе, к подушкам, на которые ул
ожили ее фрейлины (она была слаба, стара), и вынудила уткнуть лицо в сей уди
вительный состав Ц она уже месяц не меняла платье, Ц от которого пахнул
о, подумал он, вспомнив впечатления детства, ну в точности как из старого м
атеринского шифоньера, где держали меха. Он поднялся, чуть совсем не задо
хшись в этих объятиях.
Ц Вот она! Вот она Ц моя победа! Ц шепнула Королева, и тут как раз взвила
сь ракета и облила багрянцем царственные щеки.
Да, старуха его любила. Королева, которая умела распознать мужчину, хотя, к
ак поговаривали, и не совсем обычным способом, замыслила для него велико
лепную, блистательную будущность. Ему дарили земли, отписывали замки. Он
будет утехой ее закатных дней Ц целебным бальзамом, могучей опорой на с
клоне сил. Она расточала эти посулы и странные, деспотические нежности (о
ни теперь были в Ричмонде), проглотив аршин, в негнущейся парче сидя у огня
, который, как его ни раздували, все ее не согревал.
А тем временем надвигались долгие зимние месяцы. Деревья в парке сковало
холодом. Река уже с ленцой катила воду. И вот однажды, когда выпал снег, и то
лпились тени в темных залах, и в парке трубили олени, она увидела в зеркаль
це, которое всегда держала при себе, боясь соглядатаев, сквозь двери, кото
рые всегда держала отворенными, боясь убийц, как юноша Ц нет! ужель Орлан
до? Ц целует девушку. О Господи! Да кто же эта наглая вертихвостка? Вцепив
шись в золотую рукоять кинжала, она бешено хватила по зеркальцу. Зазвене
ло стекло; сбежались люди; ее подняли и снова усадили в кресла; но она так и
не оправилась от этого удара и, покуда дни ее влачились к концу, часто сето
вала на предательство мужчин.
Возможно, Орландо и виноват; но, в конце концов, нам ли его судить? Век был ел
изаветинский; их нравы были не то что наши нравы; ну и поэты тоже, и климат, и
даже овощи. Все было иное. Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо
полагать, совсем, совсем иного градуса. Сияющий, влюбленный день отграни
чивался от ночи так же четко, как вода от суши. Закаты были гуще Ц красней;
рассветы Ц аврористее и белей. О наших сумерках, межвременье, о медленно
и скучно скудеющем свете не было тогда и помину. Дождь или хлестал ливмя, и
ли уж совсем не шел. Солнце сияло Ц или стояла тьма. Переводя все это в обл
асть метафизики, как водится у них, поэты прелестно пели о том, как вянут р
озы, опадают лепестки. Миг краток, они пели, миг минует, и долгой ночью все у
снут. Ухищрения теплиц и оранжерей ради сохранности летучих лепестков и
мигов Ц были не по их части. О вялых затеях и половинчатости нашего устал
ого и сомнительного века они понятия не имели. Во всем был напор. Цветок цв
етет, вянет. Солнце встает, заходит. Влюбленный любит, бросает свой предме
т. И то, что поэты рекомендовали в стихах, юноши исполняли на деле. Девушки
были Ц розы. Красота их была быстротечна, как красота цветка. Их следовал
о рвать до наступления темноты, ибо день краток и день Ц все. А потому, есл
и Орландо, следуя велению климата, поэтов, самого века, сорвал с подоконни
ка цветок, когда на землю выпал снег, а рядом бдела Королева, Ц неужто мы е
го осудим? Он был молод, неискушен Ц он уступал природе. Что же до девушки,
мы не лучше королевы Елизаветы знаем ее имя. Дорис, Хлорис, Делия, Диана? Он
всех по очереди их зарифмовал. Это могла быть знатная леди, могла быть и сл
ужанка. У Орландо был широкий вкус Ц он любил не одни садовые цветы: полев
ые цветочки, даже сорные травы равно пленяли его воображение.
Здесь, по обычаю биографов, мы грубо обнажим любопытную черточку Орландо
, объясняемую, видимо, тем фактом, что одна из его бабок носила фартук и под
ойник. Несколько крупиц кентской и сассекской грубой почвы подметались
к тонкому, изысканному току из Нормандии. Сам он считал, что смесь чернозе
ма с голубой кровью вовсе недурна. Так или иначе, он всегда тянулся к низко
му обществу, в особенности из грамотеев, которым ум так часто мешает выби
ться в люди, Ц будто подчинялся родственному зову. В ту пору жизни, когда
в голове его вечно жужжали рифмы и он редко ложился спать, не намарав пред
варительно какой-нибудь выспренности, шейка иной Сокольниковой дочки и
смех лесниковой племянницы казались ему предпочтительней, чем все обол
ьщения придворных дам. А потому он повадился ночами к Уоппинг-оулд-стеэр
с Портовый р
айон близ Тауэра, с дурной репутацией. Здесь до XVII века вешали у самой воды
пиратов, так чтобы тела накрывало приливом.
и тому подобным местам, окутанный серым плащом, дабы скрыть звезду
на шее и подвязку на колене. Там, с пивною кружкой в руке, под перестук шаро
в и кеглей, он слушал повести матросов о том, чего они понатерпелись в земл
е Гишпанской; о том, как кто-то потерял палец, а кто, увы! и нос, Ц ибо устный
рассказ не всегда столь гладко и приятно закруглен, как занесенный в кни
жку. Особенно любил он слушать, как они горланят песни об Азорских остров
ах, меж тем как вывезенные оттуда попугайчики поклевывали кольца в их уш
ах, стучали твердыми, жадными клювами по их перстням и сыпали столь же отб
орной бранью, что и хозяева. Женщины едва ли уступали этим птичкам свобод
ою манер и вольностью речей. Они взбирались к Орландо на колени, обнимали
его за шею и, подозревая, что под его плащом скрыто кое-что незаурядное, сп
ешили к доказательству своих догадок не меньше самого Орландо.
Возможностей представлялось достаточно. Река рано оживала и допоздна к
ишела яликами, барками и судами всякого разбора. Каждый день уходил в мор
е какой-нибудь славный корабль, держа путь на Индию, а другой, потемнелый,
под обтрепанными парусами и с волосатыми чужаками на борту, тяжко ввалив
ался в гавань. Никто не спохватывался, если юноша и девушка валандались н
а реке после заката, не вскидывал бровь, едва молва заставала их в мирных,
сонных объятиях среди мешков с сокровищами. А именно такое приключение и
выпало на долю Орландо, Сьюки и графа Камберленда. День был жаркий; ласки
бурны; сон их сморил среди рубинов. Позже, ночью, граф, чьи богатства завис
ели во многом от рискованных испанских предприятий, один, с фонарем, приш
ел осматривать добычу. Он осветил бочонок. И отпрянул, чертыхаясь. Бочоно
к обвивали два сонных духа. Суеверный от природы, имея на совести немало т
яжких преступлений, граф принял парочку (обоих окутывал алый плащ, а груд
и Сьюки были чуть не белей вечных снегов в Орландовых стихах) за духов уто
нувших матросов, вышедших к нему из морской пучины с немым укором. Он крес
тился. Он каялся. Строй богаделен вдоль Шин-роуд Ц и поныне ощутимый плод
его минутного смятения. Дюжина неимущих приходских старух и посейчас дн
ем попивает чай, а ночью благословляет его светлость за кров над головою,
Ц так запретная любовь на контрабандном судне… однако мораль мы опусти
м. Орландо, впрочем, скоро наскучил этой жизнью Ц и не только из-за отсутс
твия комфорта и убогости соседствующих улиц, но из-за грубых нравов прос
тонародья. Здесь мы должны напомнить, что нищета и преступления не облад
али для елизаветинцев столь притягательной силой, какой обладают в наши
х глазах. Те вовсе не стыдились образованности; ничуть не считали, что род
иться сыном мясника Ц удача и что неграмотность Ц великая заслуга; отн
юдь не полагали, подобно нам, что «жизнь» и «действительность» непременн
о сопряжены с невежеством и хамством, равно как и с другими синонимами дв
ух этих слов. Вовсе не в поисках «жизни» вращался Орландо среди простолю
динов; вовсе не в погоне за «действительностью» он их оставил. Но, выслуша
в в сотый раз, как Джек потерял свой нос, а Сьюки свою невинность Ц а расск
азывали они об этом, надо сказать, прелестно, Ц он несколько затосковал о
т повторения, потому что нос может быть отрезан всего одним манером, как и
потеряна невинность, Ц или так ему казалось? Ц тогда как разнообразие в
искусствах и науках живо задевало его любознательность. А потому, навсе
гда сохранив о них благодарную память, он перестал посещать пивные и кег
ельбаны, серый плащ засунул в шкаф и, сверкая звездой на шее и подвязкой на
колене, снова явился при дворе короля Якова. Он был молод, он был богат, он б
ыл хорош собой. Никто не мог быть встречен с большей готовностью и ободре
нием, чем он.
Во всяком случае, многие дамы Ц и это достоверно известно Ц стремились
его осчастливить. Три имени, по крайней мере, открыто сопрягались с его им
енем и титулом: Хлоринда, Фавила, Ефросиния Ц так он их называл в сонетах.
Изложим по порядку. Хлоринда была весьма изысканная, тонкая особа, Ц во в
сяком случае, Орландо был не на шутку ею увлечен шесть с половиной месяце
в; но у нее были белые ресницы, и она не выносила вида крови. Из-за жареного
зайца на отцовском столе она упала в обморок. К тому же она подпала под вли
яние попов и экономила на нижнем белье, чтобы подавать милостыню. Она взя
лась наставлять Орландо на путь истинный, и это оказалось так противно, ч
то он сбежал, и не очень в том раскаивался, когда она вскорости умерла от о
спы.
Фавила, следующая, была из совсем другого теста. Дочь бедного сомерсетск
ого дворянина, исключительно благодаря собственному усердию и неустан
ной работе прекрасных глазок она пробилась ко двору, а там уж искусность
в верховой езде, изящная поступь и легкость в танцах снискали ей всеобще
е расположение. Однажды тем не менее она имела неосмотрительность так от
стегать спаниеля, разодравшего ей шелковый чулок (справедливости ради с
ледует заметить, что чулок у Фавилы было немного, да и те в основном просты
е), что тот чуть не отдал Богу душу под самым окном у Орландо. Орландо, страс
тный любитель животных, тотчас разглядел, что зубы у Фавилы кривые, а два п
ередних торчат, объявил, что это вернейший признак жестоких и порочных н
аклонностей в женщине и в тот же вечер разорвал помолвку навсегда.
Третья, Ефросиния, была, безусловно, самым серьезным его увлечением. Она п
роисходила от ирландских Дезмондов, и фамильное ее древо, таким образом,
было не менее древним и глубоко укорененным, чем у Орландо. Она была светл
оволоса, цветущего здоровья и разве самую малость флегматична. Она свобо
дно изъяснялась по-итальянски, сверкала прелестным рядом верхних зубов
, хотя нижние, быть может, и были чуточку не так белы. Она показывалась на лю
ди не иначе как с гончей либо со спаниелем на коленях, кормила их белым хле
бом с собственной тарелки; дивно пела под клавесин Ц и всегда была неоде
та до полудня, так тщательно она следила за собой. Одним словом, самая подх
одящая партия для высокородного юноши, подобного Орландо, и дело было на
мази, стряпчие с обеих сторон уже пеклись о брачном договоре, вдовьей дол
е наследства, приданом, резиденциях и прочем, что требуется утрясти, чтоб
ы одно большое состояние сочетать с другим, когда вдруг, с резкостью и сур
овостью, присущими в те времена английскому климату, нагрянул Великий Хо
лод.
Великий Холод, свидетельствуют историки, превосходил суровостью все хо
лода, когда-либо выпадавшие на долю этих островов. Птицы гибли на лету и к
амнем падали на землю. В Норвиче одна молодая крестьянка, пустившись чер
ез дорогу во всегдашнем своем крепком здравии, при всем честном народе б
ыла застигнута на углу ледяным вихрем, обращена в пыль и в таком виде взме
тена над крышами. Смертность среди овец и крупного рогатого скота достиг
ала небывалых показателей. Трупы промерзали так, что их не удавалось ото
драть от почвы. Нередко приходилось видеть на дорогах недвижные стада за
мороженных свиней. В полях то и дело попадались пастухи, крестьяне, табун
ы коней, мальчики, пугавшие птиц, загубленные морозом в мгновение ока: кто
ковыряя в носу, кто прикладываясь к бутылке, кто целясь камнем в ворону, ко
торая, в свою очередь, чучелом торчала на ограде в метре от него. Мороз так
свирепствовал, что его следствием порой являлось некое окаменение: пола
гали, что множеством новых скал в известных своих частях Дербишир обязан
вовсе не извержению вулкана, ибо такового не наблюдалось, но отвердению
несчастных путников, в буквальном смысле слова застывших в пути. Церковь
ничего не могла поделать, и хотя кое-кто из землевладельцев чтил эти оста
нки, большинство предпочитало их использовать как межевые вехи, указате
льные столбы или, когда форма камня позволяла, корыта для скота, каковым ц
елям они, по большей части превосходно, служат и поныне.
Но пока сельский люд страдал от лютых бедствий и жизнь в глуши застопори
лась, Лондон предавался пышным празднествам. Двор находился в Гринвиче,
и новый король, придравшись к коронации, решил наладить отношения с наро
дом. Он повелел, чтобы реку, промерзшую на двадцать футов в глубину и в обе
стороны на шесть-семь миль, расчистили, изукрасили и превратили в увесел
ительный парк с беседками, лабиринтами, аллеями, питейными киосками и пр
очая, и прочая Ц все на его счет. Для себя и придворных он выговорил извес
тное пространство прямо против дворцовых ворот, каковое, отгороженное о
т публики всего лишь шелковой лентой, тотчас сделалось средоточием само
го блистательного общества Англии. Важные государственные мужи в жабо и
бородах вершили судьбы отечества под малиновым навесом королевской па
годы. Военачальники замышляли падение мавра и разгром турчанина в полос
атых шатрах, венчанных страусовыми перьями. Адмиралы важно ступали по уз
ким тропкам, с бокалом в руках, озирая горизонт и рассуждая о северо-запад
ном походе и Испанской Армаде. Возлюбленные пары амурились на соболями у
стланных диванах. Мерзлые розы градом сыпались на королеву, гулявшую в с
опровождении придворных дам. Разноцветные шары недвижно парили в возду
хе. Там и сям пылали в огромных праздничных кострах дубовые и кедровые по
ленья, густо посыпанные солью, так что пламя казало зеленые, рыжие, лиловы
е языки. Но как ни жарко горело, оно не могло растопить лед, который при неб
ывалой своей прозрачности мог твердостью поспорить со сталью. Так прозр
ачен был лед, что на глубине нескольких футов можно было разглядеть где з
астывшего дельфина, где форель. Недвижно лежали косяки угрей, и вопрос о т
ом, состояние ли это смерти или всего лишь забытья, из которого могло бы вы
вести тепло, терзал мыслителей. Близ Лондонского моста, там, где река пром
ерзла саженей на двадцать, на дне была отчетливо видна баржа, затонувшая
осенью под неподъемным грузом яблок. Старуха маркитантка, поспешавшая с
товаром на суррейскую сторону на рынок, сидела в своих платках и фижмах, с
яблоками в подоле, и можно было поклясться, что она их предлагает покупат
елю, если бы некоторая голубоватость губ не выдавала горестную правду. Э
то зрелище особенно развлекало короля Якова, и он приводил сюда придворн
ых на него полюбоваться. Словом, трудно передать, как весело и живописно т
ут было днем. Но по ночам праздничное настроение достигало высшей точки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Ц Приблизься! Ц сказала она. Прямая, как проглотив аршин, она сидела у ог
ня. Она задержала его на расстоянии метра и мерила взглядом с головы до пя
т. Сверяла ли она те, прежние наблюдения с увиденным теперь воочию? Подтве
рдились ли ее догадки? Глаза, рот, нос, грудь, бедра, руки Ц все это она огля
дела; и губы у нее явственно подрагивали; но при виде его ног она расхохота
лась вслух. Он был Ц живой образчик юного вельможи. Да, но каков он изнутр
и? Она воткнула в него желтый ястребиный взор, словно намереваясь наскво
зь пробуравить душу. Он не дрогнул, только зарделся, как дамасская роза, чт
о ему очень шло и подобало. Сила, благородство, возвышенность мечтаний, бе
зрассудство, юность, поэзия, Ц она читала как по раскрытой книге. Вдруг о
на стащила с пальца кольцо (сустав заметно вздулся) и, надев ему на палец, п
ожаловала его в камергеры и казначеи; потом наложила на него цепи службы
и, повелев ему преклонить колено, привязала к стройнейшей части последне
го усыпанный драгоценностями орден Подвязки. Отныне Орландо ни в чем не
было отказа. При торжественных выездах он гарцевал рядом с королевской д
верцей. Его отправили в Шотландию с грустным посольством к несчастной ко
ролеве. Он собрался уж отплыть на польские поля сражений, но тут его отозв
али. Как могла она отдать на растерзание это нежное тело, как допустить, чт
об эта кудрявая голова скатилась в пыль? Она его держала при себе. В час по
беды, в час высшего торжества, когда гремели пушки Тауэра, и воздух так про
питался порохом, что впору нюхать его вместо табака, и толпы восторженно
ревели у нее под окнами, она привлекла его к себе, к подушкам, на которые ул
ожили ее фрейлины (она была слаба, стара), и вынудила уткнуть лицо в сей уди
вительный состав Ц она уже месяц не меняла платье, Ц от которого пахнул
о, подумал он, вспомнив впечатления детства, ну в точности как из старого м
атеринского шифоньера, где держали меха. Он поднялся, чуть совсем не задо
хшись в этих объятиях.
Ц Вот она! Вот она Ц моя победа! Ц шепнула Королева, и тут как раз взвила
сь ракета и облила багрянцем царственные щеки.
Да, старуха его любила. Королева, которая умела распознать мужчину, хотя, к
ак поговаривали, и не совсем обычным способом, замыслила для него велико
лепную, блистательную будущность. Ему дарили земли, отписывали замки. Он
будет утехой ее закатных дней Ц целебным бальзамом, могучей опорой на с
клоне сил. Она расточала эти посулы и странные, деспотические нежности (о
ни теперь были в Ричмонде), проглотив аршин, в негнущейся парче сидя у огня
, который, как его ни раздували, все ее не согревал.
А тем временем надвигались долгие зимние месяцы. Деревья в парке сковало
холодом. Река уже с ленцой катила воду. И вот однажды, когда выпал снег, и то
лпились тени в темных залах, и в парке трубили олени, она увидела в зеркаль
це, которое всегда держала при себе, боясь соглядатаев, сквозь двери, кото
рые всегда держала отворенными, боясь убийц, как юноша Ц нет! ужель Орлан
до? Ц целует девушку. О Господи! Да кто же эта наглая вертихвостка? Вцепив
шись в золотую рукоять кинжала, она бешено хватила по зеркальцу. Зазвене
ло стекло; сбежались люди; ее подняли и снова усадили в кресла; но она так и
не оправилась от этого удара и, покуда дни ее влачились к концу, часто сето
вала на предательство мужчин.
Возможно, Орландо и виноват; но, в конце концов, нам ли его судить? Век был ел
изаветинский; их нравы были не то что наши нравы; ну и поэты тоже, и климат, и
даже овощи. Все было иное. Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо
полагать, совсем, совсем иного градуса. Сияющий, влюбленный день отграни
чивался от ночи так же четко, как вода от суши. Закаты были гуще Ц красней;
рассветы Ц аврористее и белей. О наших сумерках, межвременье, о медленно
и скучно скудеющем свете не было тогда и помину. Дождь или хлестал ливмя, и
ли уж совсем не шел. Солнце сияло Ц или стояла тьма. Переводя все это в обл
асть метафизики, как водится у них, поэты прелестно пели о том, как вянут р
озы, опадают лепестки. Миг краток, они пели, миг минует, и долгой ночью все у
снут. Ухищрения теплиц и оранжерей ради сохранности летучих лепестков и
мигов Ц были не по их части. О вялых затеях и половинчатости нашего устал
ого и сомнительного века они понятия не имели. Во всем был напор. Цветок цв
етет, вянет. Солнце встает, заходит. Влюбленный любит, бросает свой предме
т. И то, что поэты рекомендовали в стихах, юноши исполняли на деле. Девушки
были Ц розы. Красота их была быстротечна, как красота цветка. Их следовал
о рвать до наступления темноты, ибо день краток и день Ц все. А потому, есл
и Орландо, следуя велению климата, поэтов, самого века, сорвал с подоконни
ка цветок, когда на землю выпал снег, а рядом бдела Королева, Ц неужто мы е
го осудим? Он был молод, неискушен Ц он уступал природе. Что же до девушки,
мы не лучше королевы Елизаветы знаем ее имя. Дорис, Хлорис, Делия, Диана? Он
всех по очереди их зарифмовал. Это могла быть знатная леди, могла быть и сл
ужанка. У Орландо был широкий вкус Ц он любил не одни садовые цветы: полев
ые цветочки, даже сорные травы равно пленяли его воображение.
Здесь, по обычаю биографов, мы грубо обнажим любопытную черточку Орландо
, объясняемую, видимо, тем фактом, что одна из его бабок носила фартук и под
ойник. Несколько крупиц кентской и сассекской грубой почвы подметались
к тонкому, изысканному току из Нормандии. Сам он считал, что смесь чернозе
ма с голубой кровью вовсе недурна. Так или иначе, он всегда тянулся к низко
му обществу, в особенности из грамотеев, которым ум так часто мешает выби
ться в люди, Ц будто подчинялся родственному зову. В ту пору жизни, когда
в голове его вечно жужжали рифмы и он редко ложился спать, не намарав пред
варительно какой-нибудь выспренности, шейка иной Сокольниковой дочки и
смех лесниковой племянницы казались ему предпочтительней, чем все обол
ьщения придворных дам. А потому он повадился ночами к Уоппинг-оулд-стеэр
с Портовый р
айон близ Тауэра, с дурной репутацией. Здесь до XVII века вешали у самой воды
пиратов, так чтобы тела накрывало приливом.
и тому подобным местам, окутанный серым плащом, дабы скрыть звезду
на шее и подвязку на колене. Там, с пивною кружкой в руке, под перестук шаро
в и кеглей, он слушал повести матросов о том, чего они понатерпелись в земл
е Гишпанской; о том, как кто-то потерял палец, а кто, увы! и нос, Ц ибо устный
рассказ не всегда столь гладко и приятно закруглен, как занесенный в кни
жку. Особенно любил он слушать, как они горланят песни об Азорских остров
ах, меж тем как вывезенные оттуда попугайчики поклевывали кольца в их уш
ах, стучали твердыми, жадными клювами по их перстням и сыпали столь же отб
орной бранью, что и хозяева. Женщины едва ли уступали этим птичкам свобод
ою манер и вольностью речей. Они взбирались к Орландо на колени, обнимали
его за шею и, подозревая, что под его плащом скрыто кое-что незаурядное, сп
ешили к доказательству своих догадок не меньше самого Орландо.
Возможностей представлялось достаточно. Река рано оживала и допоздна к
ишела яликами, барками и судами всякого разбора. Каждый день уходил в мор
е какой-нибудь славный корабль, держа путь на Индию, а другой, потемнелый,
под обтрепанными парусами и с волосатыми чужаками на борту, тяжко ввалив
ался в гавань. Никто не спохватывался, если юноша и девушка валандались н
а реке после заката, не вскидывал бровь, едва молва заставала их в мирных,
сонных объятиях среди мешков с сокровищами. А именно такое приключение и
выпало на долю Орландо, Сьюки и графа Камберленда. День был жаркий; ласки
бурны; сон их сморил среди рубинов. Позже, ночью, граф, чьи богатства завис
ели во многом от рискованных испанских предприятий, один, с фонарем, приш
ел осматривать добычу. Он осветил бочонок. И отпрянул, чертыхаясь. Бочоно
к обвивали два сонных духа. Суеверный от природы, имея на совести немало т
яжких преступлений, граф принял парочку (обоих окутывал алый плащ, а груд
и Сьюки были чуть не белей вечных снегов в Орландовых стихах) за духов уто
нувших матросов, вышедших к нему из морской пучины с немым укором. Он крес
тился. Он каялся. Строй богаделен вдоль Шин-роуд Ц и поныне ощутимый плод
его минутного смятения. Дюжина неимущих приходских старух и посейчас дн
ем попивает чай, а ночью благословляет его светлость за кров над головою,
Ц так запретная любовь на контрабандном судне… однако мораль мы опусти
м. Орландо, впрочем, скоро наскучил этой жизнью Ц и не только из-за отсутс
твия комфорта и убогости соседствующих улиц, но из-за грубых нравов прос
тонародья. Здесь мы должны напомнить, что нищета и преступления не облад
али для елизаветинцев столь притягательной силой, какой обладают в наши
х глазах. Те вовсе не стыдились образованности; ничуть не считали, что род
иться сыном мясника Ц удача и что неграмотность Ц великая заслуга; отн
юдь не полагали, подобно нам, что «жизнь» и «действительность» непременн
о сопряжены с невежеством и хамством, равно как и с другими синонимами дв
ух этих слов. Вовсе не в поисках «жизни» вращался Орландо среди простолю
динов; вовсе не в погоне за «действительностью» он их оставил. Но, выслуша
в в сотый раз, как Джек потерял свой нос, а Сьюки свою невинность Ц а расск
азывали они об этом, надо сказать, прелестно, Ц он несколько затосковал о
т повторения, потому что нос может быть отрезан всего одним манером, как и
потеряна невинность, Ц или так ему казалось? Ц тогда как разнообразие в
искусствах и науках живо задевало его любознательность. А потому, навсе
гда сохранив о них благодарную память, он перестал посещать пивные и кег
ельбаны, серый плащ засунул в шкаф и, сверкая звездой на шее и подвязкой на
колене, снова явился при дворе короля Якова. Он был молод, он был богат, он б
ыл хорош собой. Никто не мог быть встречен с большей готовностью и ободре
нием, чем он.
Во всяком случае, многие дамы Ц и это достоверно известно Ц стремились
его осчастливить. Три имени, по крайней мере, открыто сопрягались с его им
енем и титулом: Хлоринда, Фавила, Ефросиния Ц так он их называл в сонетах.
Изложим по порядку. Хлоринда была весьма изысканная, тонкая особа, Ц во в
сяком случае, Орландо был не на шутку ею увлечен шесть с половиной месяце
в; но у нее были белые ресницы, и она не выносила вида крови. Из-за жареного
зайца на отцовском столе она упала в обморок. К тому же она подпала под вли
яние попов и экономила на нижнем белье, чтобы подавать милостыню. Она взя
лась наставлять Орландо на путь истинный, и это оказалось так противно, ч
то он сбежал, и не очень в том раскаивался, когда она вскорости умерла от о
спы.
Фавила, следующая, была из совсем другого теста. Дочь бедного сомерсетск
ого дворянина, исключительно благодаря собственному усердию и неустан
ной работе прекрасных глазок она пробилась ко двору, а там уж искусность
в верховой езде, изящная поступь и легкость в танцах снискали ей всеобще
е расположение. Однажды тем не менее она имела неосмотрительность так от
стегать спаниеля, разодравшего ей шелковый чулок (справедливости ради с
ледует заметить, что чулок у Фавилы было немного, да и те в основном просты
е), что тот чуть не отдал Богу душу под самым окном у Орландо. Орландо, страс
тный любитель животных, тотчас разглядел, что зубы у Фавилы кривые, а два п
ередних торчат, объявил, что это вернейший признак жестоких и порочных н
аклонностей в женщине и в тот же вечер разорвал помолвку навсегда.
Третья, Ефросиния, была, безусловно, самым серьезным его увлечением. Она п
роисходила от ирландских Дезмондов, и фамильное ее древо, таким образом,
было не менее древним и глубоко укорененным, чем у Орландо. Она была светл
оволоса, цветущего здоровья и разве самую малость флегматична. Она свобо
дно изъяснялась по-итальянски, сверкала прелестным рядом верхних зубов
, хотя нижние, быть может, и были чуточку не так белы. Она показывалась на лю
ди не иначе как с гончей либо со спаниелем на коленях, кормила их белым хле
бом с собственной тарелки; дивно пела под клавесин Ц и всегда была неоде
та до полудня, так тщательно она следила за собой. Одним словом, самая подх
одящая партия для высокородного юноши, подобного Орландо, и дело было на
мази, стряпчие с обеих сторон уже пеклись о брачном договоре, вдовьей дол
е наследства, приданом, резиденциях и прочем, что требуется утрясти, чтоб
ы одно большое состояние сочетать с другим, когда вдруг, с резкостью и сур
овостью, присущими в те времена английскому климату, нагрянул Великий Хо
лод.
Великий Холод, свидетельствуют историки, превосходил суровостью все хо
лода, когда-либо выпадавшие на долю этих островов. Птицы гибли на лету и к
амнем падали на землю. В Норвиче одна молодая крестьянка, пустившись чер
ез дорогу во всегдашнем своем крепком здравии, при всем честном народе б
ыла застигнута на углу ледяным вихрем, обращена в пыль и в таком виде взме
тена над крышами. Смертность среди овец и крупного рогатого скота достиг
ала небывалых показателей. Трупы промерзали так, что их не удавалось ото
драть от почвы. Нередко приходилось видеть на дорогах недвижные стада за
мороженных свиней. В полях то и дело попадались пастухи, крестьяне, табун
ы коней, мальчики, пугавшие птиц, загубленные морозом в мгновение ока: кто
ковыряя в носу, кто прикладываясь к бутылке, кто целясь камнем в ворону, ко
торая, в свою очередь, чучелом торчала на ограде в метре от него. Мороз так
свирепствовал, что его следствием порой являлось некое окаменение: пола
гали, что множеством новых скал в известных своих частях Дербишир обязан
вовсе не извержению вулкана, ибо такового не наблюдалось, но отвердению
несчастных путников, в буквальном смысле слова застывших в пути. Церковь
ничего не могла поделать, и хотя кое-кто из землевладельцев чтил эти оста
нки, большинство предпочитало их использовать как межевые вехи, указате
льные столбы или, когда форма камня позволяла, корыта для скота, каковым ц
елям они, по большей части превосходно, служат и поныне.
Но пока сельский люд страдал от лютых бедствий и жизнь в глуши застопори
лась, Лондон предавался пышным празднествам. Двор находился в Гринвиче,
и новый король, придравшись к коронации, решил наладить отношения с наро
дом. Он повелел, чтобы реку, промерзшую на двадцать футов в глубину и в обе
стороны на шесть-семь миль, расчистили, изукрасили и превратили в увесел
ительный парк с беседками, лабиринтами, аллеями, питейными киосками и пр
очая, и прочая Ц все на его счет. Для себя и придворных он выговорил извес
тное пространство прямо против дворцовых ворот, каковое, отгороженное о
т публики всего лишь шелковой лентой, тотчас сделалось средоточием само
го блистательного общества Англии. Важные государственные мужи в жабо и
бородах вершили судьбы отечества под малиновым навесом королевской па
годы. Военачальники замышляли падение мавра и разгром турчанина в полос
атых шатрах, венчанных страусовыми перьями. Адмиралы важно ступали по уз
ким тропкам, с бокалом в руках, озирая горизонт и рассуждая о северо-запад
ном походе и Испанской Армаде. Возлюбленные пары амурились на соболями у
стланных диванах. Мерзлые розы градом сыпались на королеву, гулявшую в с
опровождении придворных дам. Разноцветные шары недвижно парили в возду
хе. Там и сям пылали в огромных праздничных кострах дубовые и кедровые по
ленья, густо посыпанные солью, так что пламя казало зеленые, рыжие, лиловы
е языки. Но как ни жарко горело, оно не могло растопить лед, который при неб
ывалой своей прозрачности мог твердостью поспорить со сталью. Так прозр
ачен был лед, что на глубине нескольких футов можно было разглядеть где з
астывшего дельфина, где форель. Недвижно лежали косяки угрей, и вопрос о т
ом, состояние ли это смерти или всего лишь забытья, из которого могло бы вы
вести тепло, терзал мыслителей. Близ Лондонского моста, там, где река пром
ерзла саженей на двадцать, на дне была отчетливо видна баржа, затонувшая
осенью под неподъемным грузом яблок. Старуха маркитантка, поспешавшая с
товаром на суррейскую сторону на рынок, сидела в своих платках и фижмах, с
яблоками в подоле, и можно было поклясться, что она их предлагает покупат
елю, если бы некоторая голубоватость губ не выдавала горестную правду. Э
то зрелище особенно развлекало короля Якова, и он приводил сюда придворн
ых на него полюбоваться. Словом, трудно передать, как весело и живописно т
ут было днем. Но по ночам праздничное настроение достигало высшей точки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27