Конфузливость
ее по части сочинительства, суетность по части внешности, страхи по част
и собственной безопасности Ц все это, пожалуй, нас вынуждает признаться
, что сказанное несколько выше об отсутствии перемен в Орландо в связи с п
еременой пола теперь уже как будто и не вполне верно. Она стала чуть более
скромного мнения о своем уме, как женщине положено, стала чуть больше тще
славиться своей внешностью, как свойственно женщине. Одни черты характе
ра в ней усугублялись и смазывались другие. Перемена в одежде, скажут мно
гие мыслители, сыграла тут значительную роль. Кажется, что одежда? Ц гово
рят эти мыслители, Ц пустяк, ничто, а ведь назначение ее куда важней, чем п
росто нас защищать от холода. Она меняет наше отношение к миру и отношени
е мира к нам. Например, увидев юбку Орландо, капитан Бартолус сразу приказ
ал укрепить над ней навес, вынудил ее взять еще ломтик солонины и приглас
ил сопровождать его на берег в лодке. И не видать бы ей всех этих знаков вн
имания, если бы юбки ее, вместо того чтоб развеваться, узкими бриджами пло
тно облегали ноги. А когда вам оказывают знаки внимания, на них приходитс
я соответственно отвечать. Орландо делала книксен; она уступала, она льс
тила добряку, чего бы, разумеется, не стала делать, будь его чеканные штани
ны женскими юбками, а шитый мундир Ц атласным женским лифом. И выходит, мн
огое подтверждает тот взгляд, что не мы носим одежду, но она нас носит; мы м
ожем ее выкроить по форме нашей груди и плеч, она же кроит наши сердца, наш
мозг и наш язык по-своему. А потому, поносивши некоторое время юбки, Орлан
до заметно изменилась, и даже, между прочим, изменилось у нее лицо. Если мы
сравним портрет Орландо-мужчины и портрет Орландо-женщины, мы убедимся,
что, хотя это, без сомнения, один и тот же человек, кое-что в нем, конечно же, п
еременилось. У мужчины рука вольна вот-вот схватить кинжал; у женщины рук
и заняты Ц удерживают спадающие с плеч шелка. Мужчина открыто смотрит в
лицо миру, будто созданному по его потребностям и вкусу. Женщина погляды
вает на мир украдкой, искоса, чуть ли не с подозрением. Носи они одно и то же
платье, кто знает, быть может, и взор был бы у них неразличим.
Так считают многие мыслители и мудрецы, но мы в общем склоняемся к другом
у мнению. Различие между полами, к счастью, куда существенней. Платье всег
о лишь символ того, что глубоко под ним упрятано. Нет, это перемена в самой
Орландо толкнула ее выбрать женское платье, женский пол. И возможно, она л
ишь более открыто выразила (открытость вообще ведь суть ее натуры) нечто
происходящее со многими людьми, только не выражаемое столь очевидно. И в
от опять мы натолкнулись на дилемму. Как ни разнится один пол от другого
Ц они пересекаются. В каждом человеке есть колебание от одного к другом
у полу, и часто одежда хранит мужское или женское обличье, тогда как внутр
и идет совсем другая жизнь. Какие неловкости и пертурбации это порой вле
чет, каждый по себе знает; довольно, впрочем, общих рассуждений, пора верну
ться к особому случаю Орландо.
Смещение в ней мужского и женского начал, поочередно одерживавших верх,
часто сообщало некоторую неожиданность ее повадкам. Любопытные дамы, на
пример, удивлялись, как, будучи женщиной, Орландо никогда не тратит больш
е десяти минут на одевание? И выбирает она платья как-то наобум. И носит их
как-то небрежно. Но с другой стороны, утверждали дамы, нет в ней и мужской ж
есткости, мужской жажды власти. Она чувствительна на редкость. Не может в
идеть, как тонконогого осленка бьют кнутом, как топят котенка. И все же, за
мечали они, она терпеть не может домашнего хозяйства, встает на рассвете,
и летом до восхода солнца уже она в лугах. Редкий крестьянин так разбирае
тся в зерновых. Она не дура выпить, она обожает азартные игры. Орландо дивн
о держалась в седле, гоняла галопом шестерку лошадей по Лондонскому мост
у. И все же, при всей своей мужской отваге, она, было замечено, совсем по-жен
ски трепетала при виде чужой беды. Чуть что Ц ударялась в слезы. Понятия н
е имела о географии, математику находила несносной и разделяла кое-каки
е предрассудки, более распространенные среди женщин, Ц например, что ех
ать к югу, значит, ехать вниз. Итак, чего в Орландо было больше Ц мужского и
ли женского, Ц сказать очень затруднительно, да сейчас и не решить. Потом
у что карета ее уже грохотала по булыжникам. Орландо подъезжала к своему
городскому дому. Были спущены ступеньки, отворены железные ворота. Она в
ходила в отцовский дом на Блэк-фрайерз, который, хоть мода поспешно покид
ала этот край Лондона, остался благообразным и просторным домом, и шелес
тел вокруг милый орешник, и милый сад сбегал к реке.
Здесь она обосновалась и принялась безотлагательно высматривать вокру
г то, за чем сюда явилась, Ц жизнь и поклонника. Относительно первой оста
вались известные сомнения; второго она обрела через два дня по приезде б
ез малейшего труда. Приехала она во вторник. В четверг отправилась гулят
ь по Моллу, как было тогда принято в хорошем обществе. Не успела она и двух
раз пройтись туда-обратно, как привлекла внимание кучки зевак, пришедши
х поглазеть на более чистую публику. Когда она проходила мимо, женщина с р
ебенком на руках выступила вперед, уставилась в лицо Орландо и крикнула:
«Лопни мои глаза! Да это ж леди Орландо, ей-богу!» Ее приятели обступили Ор
ландо, и она тотчас оказалась в кольце лавочников и торговок, горящих жел
анием поглядеть на героиню нашумевшей тяжбы. Такой уж интерес вызвало эт
о разбирательство в умах простого люда. Зажатая толпой, Орландо могла бы
оказаться в весьма стеснительном положении Ц она совсем забыла, что дам
е не пристало ходить по улицам без провожатых, Ц если бы высокий господи
н не выступил вперед, любезно предлагая ей свою поддержку. То был эрцгерц
ог. При виде него ее охватила тоска и в то же время разбирал смех. Великоду
шный вельможа не только ее простил, но, желая загладить легкомысленную в
ыходку с жабой, он заказал брошку в форме сей рептилии, каковую и успел ей
всучить вместе с новым предложением руки и сердца, пока провожал ее к кар
ете.
Из-за этой толпы, из-за этого эрцгерцога, из-за этой жабы Орландо ехала дом
ой в премерзком расположении духа. Неужели же нельзя выйти погулять, что
бы тебе при этом не наступали на пятки, не дарили смарагдовых жаб и не дела
л предложение эрцгерцог? Она, однако, несколько смягчилась утром, когда н
ашла у себя на столике с десяток визитных карточек влиятельнейших дам ст
раны Ц леди Суффолк, леди Солсбери, леди Честерфилд, леди Тависток и друг
ие любезнейшим образом напоминали ей о прежних связях своих семейств с е
е семейством и просили о чести с нею познакомиться. На другой день, а именн
о в субботу, многие из этих дам предстали перед ней воочию. Во вторник окол
о полудня их лакеи доставили ей приглашения на разные обеды, рауты и встр
ечи в ближайшем будущем, и, таким образом, Орландо без отлагательств, взме
тая брызги и некоторую пену, была спущена со стапелей на воды лондонског
о общества.
Дать правдивое описание лондонского общества той, да и любой другой поры
не по зубам биографу или историку. Лишь тем, кого не слишком интересует и
заботит правда Ц поэтам, романистам, Ц лишь им такое по плечу, ибо это од
ин из тех случаев, где правды нет. И ничего нет. Все, вместе взятое, Ц мираж,
фата-моргана. Поясним, однако, свою мысль примером. Орландо приезжала дом
ой после такого сборища в три-четыре часа утра, и глаза ее сияли, как звезд
ы, а щеки пылали, как рождественская елка. Она развязывала шнурок и без кон
ца бродила взад-вперед по комнате, развязывала другой шнурок и снова бро
дила взад-вперед. Часто солнце уже золотило трубы Саутуарка, прежде чем о
на себя заставит лечь в постель, и она лежала, ворочалась, вскидывалась, вз
дыхала, хохотала больше часа, пока, бывало, не уснет. И что же было, спрашива
ется, причиной такого возбуждения? Общество. Но что же такого общество сд
елало или сказало, чтобы так разволновать неглупую молодую даму? Да вот и
менно что ничего. Как мучительно ни рылась Орландо на другой день в своей
памяти, она ничего не могла из нее выудить, достойного упоминания. Лорд О.
был любезен. Лорд А. приятен. Маркиз С. очарователен. Мистер М. остроумен. Но
когда она себя спрашивала, в чем же состояли любезность, приятность, очар
овательность и остроумие, ей приходилось предполагать, что память ей изм
еняет, ибо она решительно ничего тут не могла ответить. И вечно повторяло
сь одно и то же. Назавтра все улетучивалось, тогда как накануне она вся дро
жала от возбуждения. И мы вынуждены заключить, что общество Ц как то варе
во, которое поднаторевшая хозяйка в сочельник подает горячим: вкус опред
еляют десятки верно подобранных и взболтанных снадобий. Возьмите одно и
з них Ц само по себе оно окажется невкусным. Возьмите лорда О., лорда А., мар
киза С. или мистера М.: каждый сам по себе Ц ничто. Смешайте их, взболтайте
Ц и получится такой пьянящий вкус, такой неотразимый аромат! Но это опья
нение, эта неотразимость не подвластны нашему анализу. В одно и то же врем
я общество есть все и общество Ц ничто. Общество Ц крепчайшее на свете з
елье, и общества вообще нет как нет. Иметь дело с такими чудищами с руки то
лько поэтам и романистам; подобными фантомами набиты и начинены их сочин
ения Ц что же, на здоровье, им и карты в руки.
А мы, следуя примеру своих предшественников, скажем только, что общество
времен королевы Анны
Королева Анна правила Англией с 1702 по 1714 гг.
отличалось несравненной пышностью. Вступить в него было целью каж
дого высокородного лица. Тут требовалась величайшая сноровка. Отцы наст
авляли сыновей, матери Ц дочерей. Ни мужское, ни женское образование не с
читалось завершенным без искусства поступи, науки кланяться и приседат
ь, умения владеть мечом и веером, правильного ухода за зубами, гибкости ко
лен, точных знаний по части входа и выхода из гостиной и тысячи этцетера, к
оторые легко домыслит всякий, кто сам вращался в обществе. Поскольку Орл
андо заслужила лестный отзыв королевы Елизаветы, мальчиком подав ей чаш
у розовой воды, надо думать, она умела и горчицу передать как следует. Но, н
адобно признаться, была в ней и рассеянность, порою приводившая к неловк
ости; она была склонна думать о поэзии, когда следовало думать о тафте; шаг
ее для дам был, пожалуй, чересчур широк, а размашистый жест нередко грозил
опасностью стоявшей рядом чашке чая.
То ли этих мелких шероховатостей довольно было, чтоб затмить ее блистани
е, то ли она на каплю больше унаследовала того темного тока, какой бежал по
жилам всех ее предков, Ц известно только, что она не выезжала в свет и дву
х десятков раз, а можно было уже услышать (будь в комнате кто-то еще кроме П
ипина, спаниеля), как она спрашивает себя:
Ц И что, что, черт побери, со мной?
Случилось это во вторник, 16 июня 1712 года; она только что вернулась с большог
о бала в Арлингтон-хаус; в небе стоял рассвет, она стягивала с себя чулки.
Ц Хоть бы и вовсе ни души больше не встречать! Ц крикнула Орландо и удар
илась в слезы. Поклонников у нее была тьма. А вот жизнь, которая, согласите
сь, имеет для нас некоторое значение, ей как-то не давалась. Ц Разве это,
Ц спрашивала она (но кто ей мог ответить?), Ц разве это называется жизнь?
Спаниель в знак сочувствия поднял переднюю лапку. Спаниель лизнул Орлан
до языком. Орландо его погладила рукой. Орландо поцеловала спаниеля. Кор
оче говоря, меж ними царило полнейшее согласие, какое только может быть м
ежду собакой и ее хозяйкой, и, однако, мы не станем отрицать, что немота жив
отных несколько обедняет общение. Они виляют хвостом; они припадают к зе
мле передней частью тела и задирают заднюю; они кружатся, прыгают, завыва
ют, лают, пускают слюни; у них бездна собственных церемоний и тонкой выдум
ки, но все это не то, раз говорить они не умеют. В этом же ее разлад, думала он
а, тихонько опуская спаниеля на пол, с важными господами в Арлингтон-хаус
. Эти тоже виляют хвостом, кланяются, кружатся, прыгают, завывают, пускают
слюни, но говорить они не умеют.
Ц За все эти месяцы, что я вращаюсь в свете, Ц говорила Орландо, волоча че
рез комнату один чулок, Ц я ничего не услышала такого, чего не мог бы сказ
ать Пипин. «Мне холодно. Мне весело. Мне хочется пить. Я поймал мышонка. Я за
рыл косточку. Пожалуйста, поцелуй меня в нос». Но этого маловато.
Как перешла она за столь короткий срок от упоения к негодованию, мы можем
только попытаться объяснить, предположив, что та таинственная смесь, как
ую мы называем обществом, сама по себе не хороша и не плоха, но пропитана н
еким хоть и летучим, но крепким составом, либо вас пьянящим, когда вы счита
ете его, как считала Орландо, упоительным, либо причиняющим вам головную
боль, когда вы считаете его, как считала Орландо, мерзким. В том, что здесь у
ж такую важную роль играет способность говорить, мы себе позволим усомни
ться. Порой безмолвный час нам милее всех других; блистательнейшее остро
умие может нагонять неописуемую скуку.
Орландо сбросила второй чулок и легла в постель в самом гадком настроени
и, твердо решив навсегда покинуть общество. Но снова она, как скоро оказал
ось, опрометчиво поспешила с выводами. Ибо наутро среди приевшихся пригл
ашений она обнаружила на своем столике карточку одной влиятельнейшей д
амы, графини Р. Поскольку ночью Орландо решила никогда более не являться
в обществе, мы можем объяснить ее поведение (она срочно послала лакея в до
м графини Р. сказать, что почтет за великую честь познакомиться с ее сияте
льством) лишь тем, что в ней еще не отбродила отрава медвяных слов, закапан
ных ей в ухо капитаном Николасом Бенедиктом Бартолусом на палубе «Влюбл
енной леди», когда она плыла по Темзе. «Аддисон, Драйден, Поп», Ц сказал он
, указывая на «Дерево Какао», и Аддисон, Драйден, Поп с тех пор заклятием зв
енели у нее в мозгу. Кто бы мог поверить в подобный вздор, а вот поди ж ты. Оп
ыт с Ником Грином ничему ее не научил. Такие имена сохраняли над нею прежн
юю власть. Во что-то, очевидно, нам надо верить, и раз Орландо, как мы уже гов
орили, не верила в обычные божества, она и обращала свою веру на великих лю
дей, однако же с разбором. Адмиралы, воины, государственные мужи Ц нимало
ее не занимали. Но самая мысль о великом писателе так разжигала ее веру, чт
о она чуть ли не полагала его невидимым. Впрочем, ее вел безошибочный нюх.
Вполне верить можно, наверное, лишь в то, чего не видишь. Мгновенно пойманн
ые взглядом с палубы корабля великие люди казались ей видением. Она даже
сомневалась, фарфоровая ли была та чашка, бумажная ли газета. Лорд О. замет
ил как-то, что вчера обедал с Драйденом, Ц она ему просто-напросто не пове
рила. Ну а гостиная леди Р. слыла прихожей к приемной зале гениев: то было м
есто, где мужчины и женщины сходились, чтоб размахивать кадилом и петь пс
алмы перед бюстом гения в стенной нише. Иной раз сам Бог на минуточку их уд
остаивал своим присутствием. Лишь ум был пропуском на вход сюда, и здесь (п
о слухам) не говорилось ничего такого, что не было бы остроумным.
А потому Орландо переступала порог гостиной леди Р. с великим трепетом. П
освященные уже расположились полукругом возле камина. Леди Р., пожилая с
муглая дама в черной кружевной, накинутой на голову мантилье, сидела в пр
осторном кресле посредине. Таким образом она, несмотря на тугоухость, ле
гко следила за беседой направо и налево от нее. Направо и налево от нее сид
ели знатнейшие, достойнейшие мужчины и женщины. Каждый мужчина, говорили
, побывал в премьер-министрах, каждая женщина, шептали, в любовницах у кор
оля. Одним словом, все были блистательны, все знамениты. Орландо склонила
сь в глубоком реверансе и молча села… Три часа спустя она склонилась в гл
убоком поклоне и ушла.
Но что же, спросит несколько обиженный читатель, что же происходило в про
межутке? Ведь за три часа такие люди наговорили, верно, умнейших, глубочай
ших, интереснейших вещей! Казалось бы. Но на самом деле они не сказали ниче
го. И это, кстати, общая черта всех самых блистательных собраний, какие тол
ько знал мир. Старая мадам дю Деффан
Маркиза Мари дю Деффан (1697 Ц 1780) Ц хозяйка одн
ого из самых блистательных салонов Парижа. В числе ее «приятелей» были ф
илософ Жан Д'Аламбер (1717 Ц 1783) и Хорас Уолпол (1717 Ц 1797), автор знаменитого «Замк
а Отранто».
проговорила с приятелями пятьдесят лет кряду. А что осталось? От си
лы три остроумных замечания. А значит, нам остается предполагать, что или
ничего не говорилось, или ничего не говорилось остроумного, или три этих
остроумных замечания распределялись на восемь тысяч двести пятьдесят
вечеров, так что на каждый вечер приходилось не так уж много остроумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
ее по части сочинительства, суетность по части внешности, страхи по част
и собственной безопасности Ц все это, пожалуй, нас вынуждает признаться
, что сказанное несколько выше об отсутствии перемен в Орландо в связи с п
еременой пола теперь уже как будто и не вполне верно. Она стала чуть более
скромного мнения о своем уме, как женщине положено, стала чуть больше тще
славиться своей внешностью, как свойственно женщине. Одни черты характе
ра в ней усугублялись и смазывались другие. Перемена в одежде, скажут мно
гие мыслители, сыграла тут значительную роль. Кажется, что одежда? Ц гово
рят эти мыслители, Ц пустяк, ничто, а ведь назначение ее куда важней, чем п
росто нас защищать от холода. Она меняет наше отношение к миру и отношени
е мира к нам. Например, увидев юбку Орландо, капитан Бартолус сразу приказ
ал укрепить над ней навес, вынудил ее взять еще ломтик солонины и приглас
ил сопровождать его на берег в лодке. И не видать бы ей всех этих знаков вн
имания, если бы юбки ее, вместо того чтоб развеваться, узкими бриджами пло
тно облегали ноги. А когда вам оказывают знаки внимания, на них приходитс
я соответственно отвечать. Орландо делала книксен; она уступала, она льс
тила добряку, чего бы, разумеется, не стала делать, будь его чеканные штани
ны женскими юбками, а шитый мундир Ц атласным женским лифом. И выходит, мн
огое подтверждает тот взгляд, что не мы носим одежду, но она нас носит; мы м
ожем ее выкроить по форме нашей груди и плеч, она же кроит наши сердца, наш
мозг и наш язык по-своему. А потому, поносивши некоторое время юбки, Орлан
до заметно изменилась, и даже, между прочим, изменилось у нее лицо. Если мы
сравним портрет Орландо-мужчины и портрет Орландо-женщины, мы убедимся,
что, хотя это, без сомнения, один и тот же человек, кое-что в нем, конечно же, п
еременилось. У мужчины рука вольна вот-вот схватить кинжал; у женщины рук
и заняты Ц удерживают спадающие с плеч шелка. Мужчина открыто смотрит в
лицо миру, будто созданному по его потребностям и вкусу. Женщина погляды
вает на мир украдкой, искоса, чуть ли не с подозрением. Носи они одно и то же
платье, кто знает, быть может, и взор был бы у них неразличим.
Так считают многие мыслители и мудрецы, но мы в общем склоняемся к другом
у мнению. Различие между полами, к счастью, куда существенней. Платье всег
о лишь символ того, что глубоко под ним упрятано. Нет, это перемена в самой
Орландо толкнула ее выбрать женское платье, женский пол. И возможно, она л
ишь более открыто выразила (открытость вообще ведь суть ее натуры) нечто
происходящее со многими людьми, только не выражаемое столь очевидно. И в
от опять мы натолкнулись на дилемму. Как ни разнится один пол от другого
Ц они пересекаются. В каждом человеке есть колебание от одного к другом
у полу, и часто одежда хранит мужское или женское обличье, тогда как внутр
и идет совсем другая жизнь. Какие неловкости и пертурбации это порой вле
чет, каждый по себе знает; довольно, впрочем, общих рассуждений, пора верну
ться к особому случаю Орландо.
Смещение в ней мужского и женского начал, поочередно одерживавших верх,
часто сообщало некоторую неожиданность ее повадкам. Любопытные дамы, на
пример, удивлялись, как, будучи женщиной, Орландо никогда не тратит больш
е десяти минут на одевание? И выбирает она платья как-то наобум. И носит их
как-то небрежно. Но с другой стороны, утверждали дамы, нет в ней и мужской ж
есткости, мужской жажды власти. Она чувствительна на редкость. Не может в
идеть, как тонконогого осленка бьют кнутом, как топят котенка. И все же, за
мечали они, она терпеть не может домашнего хозяйства, встает на рассвете,
и летом до восхода солнца уже она в лугах. Редкий крестьянин так разбирае
тся в зерновых. Она не дура выпить, она обожает азартные игры. Орландо дивн
о держалась в седле, гоняла галопом шестерку лошадей по Лондонскому мост
у. И все же, при всей своей мужской отваге, она, было замечено, совсем по-жен
ски трепетала при виде чужой беды. Чуть что Ц ударялась в слезы. Понятия н
е имела о географии, математику находила несносной и разделяла кое-каки
е предрассудки, более распространенные среди женщин, Ц например, что ех
ать к югу, значит, ехать вниз. Итак, чего в Орландо было больше Ц мужского и
ли женского, Ц сказать очень затруднительно, да сейчас и не решить. Потом
у что карета ее уже грохотала по булыжникам. Орландо подъезжала к своему
городскому дому. Были спущены ступеньки, отворены железные ворота. Она в
ходила в отцовский дом на Блэк-фрайерз, который, хоть мода поспешно покид
ала этот край Лондона, остался благообразным и просторным домом, и шелес
тел вокруг милый орешник, и милый сад сбегал к реке.
Здесь она обосновалась и принялась безотлагательно высматривать вокру
г то, за чем сюда явилась, Ц жизнь и поклонника. Относительно первой оста
вались известные сомнения; второго она обрела через два дня по приезде б
ез малейшего труда. Приехала она во вторник. В четверг отправилась гулят
ь по Моллу, как было тогда принято в хорошем обществе. Не успела она и двух
раз пройтись туда-обратно, как привлекла внимание кучки зевак, пришедши
х поглазеть на более чистую публику. Когда она проходила мимо, женщина с р
ебенком на руках выступила вперед, уставилась в лицо Орландо и крикнула:
«Лопни мои глаза! Да это ж леди Орландо, ей-богу!» Ее приятели обступили Ор
ландо, и она тотчас оказалась в кольце лавочников и торговок, горящих жел
анием поглядеть на героиню нашумевшей тяжбы. Такой уж интерес вызвало эт
о разбирательство в умах простого люда. Зажатая толпой, Орландо могла бы
оказаться в весьма стеснительном положении Ц она совсем забыла, что дам
е не пристало ходить по улицам без провожатых, Ц если бы высокий господи
н не выступил вперед, любезно предлагая ей свою поддержку. То был эрцгерц
ог. При виде него ее охватила тоска и в то же время разбирал смех. Великоду
шный вельможа не только ее простил, но, желая загладить легкомысленную в
ыходку с жабой, он заказал брошку в форме сей рептилии, каковую и успел ей
всучить вместе с новым предложением руки и сердца, пока провожал ее к кар
ете.
Из-за этой толпы, из-за этого эрцгерцога, из-за этой жабы Орландо ехала дом
ой в премерзком расположении духа. Неужели же нельзя выйти погулять, что
бы тебе при этом не наступали на пятки, не дарили смарагдовых жаб и не дела
л предложение эрцгерцог? Она, однако, несколько смягчилась утром, когда н
ашла у себя на столике с десяток визитных карточек влиятельнейших дам ст
раны Ц леди Суффолк, леди Солсбери, леди Честерфилд, леди Тависток и друг
ие любезнейшим образом напоминали ей о прежних связях своих семейств с е
е семейством и просили о чести с нею познакомиться. На другой день, а именн
о в субботу, многие из этих дам предстали перед ней воочию. Во вторник окол
о полудня их лакеи доставили ей приглашения на разные обеды, рауты и встр
ечи в ближайшем будущем, и, таким образом, Орландо без отлагательств, взме
тая брызги и некоторую пену, была спущена со стапелей на воды лондонског
о общества.
Дать правдивое описание лондонского общества той, да и любой другой поры
не по зубам биографу или историку. Лишь тем, кого не слишком интересует и
заботит правда Ц поэтам, романистам, Ц лишь им такое по плечу, ибо это од
ин из тех случаев, где правды нет. И ничего нет. Все, вместе взятое, Ц мираж,
фата-моргана. Поясним, однако, свою мысль примером. Орландо приезжала дом
ой после такого сборища в три-четыре часа утра, и глаза ее сияли, как звезд
ы, а щеки пылали, как рождественская елка. Она развязывала шнурок и без кон
ца бродила взад-вперед по комнате, развязывала другой шнурок и снова бро
дила взад-вперед. Часто солнце уже золотило трубы Саутуарка, прежде чем о
на себя заставит лечь в постель, и она лежала, ворочалась, вскидывалась, вз
дыхала, хохотала больше часа, пока, бывало, не уснет. И что же было, спрашива
ется, причиной такого возбуждения? Общество. Но что же такого общество сд
елало или сказало, чтобы так разволновать неглупую молодую даму? Да вот и
менно что ничего. Как мучительно ни рылась Орландо на другой день в своей
памяти, она ничего не могла из нее выудить, достойного упоминания. Лорд О.
был любезен. Лорд А. приятен. Маркиз С. очарователен. Мистер М. остроумен. Но
когда она себя спрашивала, в чем же состояли любезность, приятность, очар
овательность и остроумие, ей приходилось предполагать, что память ей изм
еняет, ибо она решительно ничего тут не могла ответить. И вечно повторяло
сь одно и то же. Назавтра все улетучивалось, тогда как накануне она вся дро
жала от возбуждения. И мы вынуждены заключить, что общество Ц как то варе
во, которое поднаторевшая хозяйка в сочельник подает горячим: вкус опред
еляют десятки верно подобранных и взболтанных снадобий. Возьмите одно и
з них Ц само по себе оно окажется невкусным. Возьмите лорда О., лорда А., мар
киза С. или мистера М.: каждый сам по себе Ц ничто. Смешайте их, взболтайте
Ц и получится такой пьянящий вкус, такой неотразимый аромат! Но это опья
нение, эта неотразимость не подвластны нашему анализу. В одно и то же врем
я общество есть все и общество Ц ничто. Общество Ц крепчайшее на свете з
елье, и общества вообще нет как нет. Иметь дело с такими чудищами с руки то
лько поэтам и романистам; подобными фантомами набиты и начинены их сочин
ения Ц что же, на здоровье, им и карты в руки.
А мы, следуя примеру своих предшественников, скажем только, что общество
времен королевы Анны
Королева Анна правила Англией с 1702 по 1714 гг.
отличалось несравненной пышностью. Вступить в него было целью каж
дого высокородного лица. Тут требовалась величайшая сноровка. Отцы наст
авляли сыновей, матери Ц дочерей. Ни мужское, ни женское образование не с
читалось завершенным без искусства поступи, науки кланяться и приседат
ь, умения владеть мечом и веером, правильного ухода за зубами, гибкости ко
лен, точных знаний по части входа и выхода из гостиной и тысячи этцетера, к
оторые легко домыслит всякий, кто сам вращался в обществе. Поскольку Орл
андо заслужила лестный отзыв королевы Елизаветы, мальчиком подав ей чаш
у розовой воды, надо думать, она умела и горчицу передать как следует. Но, н
адобно признаться, была в ней и рассеянность, порою приводившая к неловк
ости; она была склонна думать о поэзии, когда следовало думать о тафте; шаг
ее для дам был, пожалуй, чересчур широк, а размашистый жест нередко грозил
опасностью стоявшей рядом чашке чая.
То ли этих мелких шероховатостей довольно было, чтоб затмить ее блистани
е, то ли она на каплю больше унаследовала того темного тока, какой бежал по
жилам всех ее предков, Ц известно только, что она не выезжала в свет и дву
х десятков раз, а можно было уже услышать (будь в комнате кто-то еще кроме П
ипина, спаниеля), как она спрашивает себя:
Ц И что, что, черт побери, со мной?
Случилось это во вторник, 16 июня 1712 года; она только что вернулась с большог
о бала в Арлингтон-хаус; в небе стоял рассвет, она стягивала с себя чулки.
Ц Хоть бы и вовсе ни души больше не встречать! Ц крикнула Орландо и удар
илась в слезы. Поклонников у нее была тьма. А вот жизнь, которая, согласите
сь, имеет для нас некоторое значение, ей как-то не давалась. Ц Разве это,
Ц спрашивала она (но кто ей мог ответить?), Ц разве это называется жизнь?
Спаниель в знак сочувствия поднял переднюю лапку. Спаниель лизнул Орлан
до языком. Орландо его погладила рукой. Орландо поцеловала спаниеля. Кор
оче говоря, меж ними царило полнейшее согласие, какое только может быть м
ежду собакой и ее хозяйкой, и, однако, мы не станем отрицать, что немота жив
отных несколько обедняет общение. Они виляют хвостом; они припадают к зе
мле передней частью тела и задирают заднюю; они кружатся, прыгают, завыва
ют, лают, пускают слюни; у них бездна собственных церемоний и тонкой выдум
ки, но все это не то, раз говорить они не умеют. В этом же ее разлад, думала он
а, тихонько опуская спаниеля на пол, с важными господами в Арлингтон-хаус
. Эти тоже виляют хвостом, кланяются, кружатся, прыгают, завывают, пускают
слюни, но говорить они не умеют.
Ц За все эти месяцы, что я вращаюсь в свете, Ц говорила Орландо, волоча че
рез комнату один чулок, Ц я ничего не услышала такого, чего не мог бы сказ
ать Пипин. «Мне холодно. Мне весело. Мне хочется пить. Я поймал мышонка. Я за
рыл косточку. Пожалуйста, поцелуй меня в нос». Но этого маловато.
Как перешла она за столь короткий срок от упоения к негодованию, мы можем
только попытаться объяснить, предположив, что та таинственная смесь, как
ую мы называем обществом, сама по себе не хороша и не плоха, но пропитана н
еким хоть и летучим, но крепким составом, либо вас пьянящим, когда вы счита
ете его, как считала Орландо, упоительным, либо причиняющим вам головную
боль, когда вы считаете его, как считала Орландо, мерзким. В том, что здесь у
ж такую важную роль играет способность говорить, мы себе позволим усомни
ться. Порой безмолвный час нам милее всех других; блистательнейшее остро
умие может нагонять неописуемую скуку.
Орландо сбросила второй чулок и легла в постель в самом гадком настроени
и, твердо решив навсегда покинуть общество. Но снова она, как скоро оказал
ось, опрометчиво поспешила с выводами. Ибо наутро среди приевшихся пригл
ашений она обнаружила на своем столике карточку одной влиятельнейшей д
амы, графини Р. Поскольку ночью Орландо решила никогда более не являться
в обществе, мы можем объяснить ее поведение (она срочно послала лакея в до
м графини Р. сказать, что почтет за великую честь познакомиться с ее сияте
льством) лишь тем, что в ней еще не отбродила отрава медвяных слов, закапан
ных ей в ухо капитаном Николасом Бенедиктом Бартолусом на палубе «Влюбл
енной леди», когда она плыла по Темзе. «Аддисон, Драйден, Поп», Ц сказал он
, указывая на «Дерево Какао», и Аддисон, Драйден, Поп с тех пор заклятием зв
енели у нее в мозгу. Кто бы мог поверить в подобный вздор, а вот поди ж ты. Оп
ыт с Ником Грином ничему ее не научил. Такие имена сохраняли над нею прежн
юю власть. Во что-то, очевидно, нам надо верить, и раз Орландо, как мы уже гов
орили, не верила в обычные божества, она и обращала свою веру на великих лю
дей, однако же с разбором. Адмиралы, воины, государственные мужи Ц нимало
ее не занимали. Но самая мысль о великом писателе так разжигала ее веру, чт
о она чуть ли не полагала его невидимым. Впрочем, ее вел безошибочный нюх.
Вполне верить можно, наверное, лишь в то, чего не видишь. Мгновенно пойманн
ые взглядом с палубы корабля великие люди казались ей видением. Она даже
сомневалась, фарфоровая ли была та чашка, бумажная ли газета. Лорд О. замет
ил как-то, что вчера обедал с Драйденом, Ц она ему просто-напросто не пове
рила. Ну а гостиная леди Р. слыла прихожей к приемной зале гениев: то было м
есто, где мужчины и женщины сходились, чтоб размахивать кадилом и петь пс
алмы перед бюстом гения в стенной нише. Иной раз сам Бог на минуточку их уд
остаивал своим присутствием. Лишь ум был пропуском на вход сюда, и здесь (п
о слухам) не говорилось ничего такого, что не было бы остроумным.
А потому Орландо переступала порог гостиной леди Р. с великим трепетом. П
освященные уже расположились полукругом возле камина. Леди Р., пожилая с
муглая дама в черной кружевной, накинутой на голову мантилье, сидела в пр
осторном кресле посредине. Таким образом она, несмотря на тугоухость, ле
гко следила за беседой направо и налево от нее. Направо и налево от нее сид
ели знатнейшие, достойнейшие мужчины и женщины. Каждый мужчина, говорили
, побывал в премьер-министрах, каждая женщина, шептали, в любовницах у кор
оля. Одним словом, все были блистательны, все знамениты. Орландо склонила
сь в глубоком реверансе и молча села… Три часа спустя она склонилась в гл
убоком поклоне и ушла.
Но что же, спросит несколько обиженный читатель, что же происходило в про
межутке? Ведь за три часа такие люди наговорили, верно, умнейших, глубочай
ших, интереснейших вещей! Казалось бы. Но на самом деле они не сказали ниче
го. И это, кстати, общая черта всех самых блистательных собраний, какие тол
ько знал мир. Старая мадам дю Деффан
Маркиза Мари дю Деффан (1697 Ц 1780) Ц хозяйка одн
ого из самых блистательных салонов Парижа. В числе ее «приятелей» были ф
илософ Жан Д'Аламбер (1717 Ц 1783) и Хорас Уолпол (1717 Ц 1797), автор знаменитого «Замк
а Отранто».
проговорила с приятелями пятьдесят лет кряду. А что осталось? От си
лы три остроумных замечания. А значит, нам остается предполагать, что или
ничего не говорилось, или ничего не говорилось остроумного, или три этих
остроумных замечания распределялись на восемь тысяч двести пятьдесят
вечеров, так что на каждый вечер приходилось не так уж много остроумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27